Абсурд рождается из столкновения человеческого разума и безрассудного молчания мира.
(А. Камю)

Если мы овладели искусством абсурда жить – остаётся это только записать.
(---)



ЧАСТЬ 1
- 1 -

Он торопился. Масло брызгало во все стороны, оставляя жирные пятна на стенах и плите. Не уменьшая огня, приседая от боли в желудке и не в состоянии больше терпеть, он схватил сырой, недожаренный кусок мяса и, давясь, обжигаясь, прямо со сковороды начал его есть. Это не принесло облегчения, скорее наоборот - его начало мутить. Жадно вдохнув аромат своей стряпни, он попытался набить желудок и избавиться от дикого чувства голода, но, чем быстрее ел, тем больше этого хотел. Дожевав, открыл дверцу холодильника и продолжил опустошать уже почти пустые полки - разрывал пакеты, какие-то коробки, выхватывая их содержимое, набивал свой рот и, не жуя, заглатывал. Он делал это уже несколько дней…
Тогда, в понедельник, у него было событие, маленькая победа, и, как истинный гурман (а он таковым и был в той своей прежней жизни), вечером, не спеша и с удовольствием, приготовив праздничный холостяцкий ужин, съел его. Но чувство голода усилилось. Очень сему удивившись и не придав значения, достал еды еще и продолжил трапезу. Чувство голода нарастало! Тогда, опустошив свои весьма нескромные запасы, снова побежал в магазин. И тут начался кошмар! Он любил поесть, делал это всегда с удовольствием и значением, уделяя любимому занятию много времени. Но не до такой же степени! Теперь он снова готовил и снова ел - так продолжалось несколько дней. Ел все время - на работе, в троллейбусе, на ходу, даже в магазине, еще не успев оплатить свои покупки. Больше для него не существовало ничего... Сегодня была пятница. Он открыл последний пакет с каким-то печеньем, уселся на полу и начал его грызть. Он очень устал - жевать, ходить за едой, снова есть и снова бежать в поисках съестного, без сна и отдыха, умирая от чувства дикого голода. Он чувствовал, что сил больше не осталось. И еще понял, что виной всему то самое средство... Но теперь было поздно о чем-то задумываться. Это был конец... На следующее утро его бездыханное тело нашли здесь же на полу кухни, отвезли в клинику и при вскрытии поставили последний диагноз и приговор - смерть от… истощения!
Патологоанатом равнодушно накрыл его старенькой дырявой простыней, которая повидала на своем веку много таких холодных тел, которых не согреешь уже ничем. Потом достал бутылку, и устало присел у своего столика поодаль. Вечер субботы - торопиться было некуда, да и незачем, а поэтому, впрочем, как и всегда после работы, плеснул себе спирту в стакан и, не поморщившись, выпил. Спирт был, словно, разбавленный и никаких ощущений не вызвал. Он удивился и налил еще. Вчера из этой же бутылки он пил этот спирт, и тот был вполне нормальным и крепким. Но сегодня? Потом еще и еще... И уже не мог остановиться. Прозрачная жидкость заполняла его организм, разливаясь холодным, циничным безразличием по всему телу, совсем не согревая. И чем дальше, тем больше он увлекался этим соревнованием с ненавистной уже бутылкой. Потом достал другую - побольше. Спирт, казалось, уже заполнял вены и артерии, вытесняя кровь, поднимался к самой голове, растворяя мозги. Руки его, ноги, все тело, как бездонный сосуд, наливались этим пойлом до тех пор, пока он не почувствовал - в глубине что-то лопнуло, и уже ничто не могло помешать этой проклятой жидкости занять последние свободные уголки, вытесняя из него душу, разум и саму его жизнь... Теперь два бездыханных тела лежали в холодном зале подвала клиники и никого они не интересовали. Впрочем, здесь им и было место...
Клиника находилась в одном маленьком городишке, который был заброшен далеко от больших городов и столиц и тоже никого, по-видимому, не интересовал. Этот город был заурядным прибежищем, где люди, населявшие его, тоже были маленькими и неторопливыми горожанами. Их заботы и проблемы ничем не выделялись в круговерти мировой суеты и хаоса. Здесь не было бирж или дворцов, не было космодрома или военной базы, не жили знаменитости. Люди утром шли на работу, выполняя свои скромные обязанности, потом возвращались в свои маленькие дома к своим маленьким детям и семьям. Они не могли сделать или создать что-то значительное, а поэтому довольствовались малым, осознавая это и не настаивая на чем-то еще. Богом забытый городок, где, казалось, ничего не могло произойти. Но, так было до недавнего времени...

- 2 -

Иван Степанович вышел из своей квартиры и отправился на работу. Он шел по городу, с удовольствием вдыхая теплый запах весны и распустившихся цветов на клумбах и ветках деревьев; аромат кофе в забегаловках и утренний прелый запах, еще не высохших после полива, тротуаров. Шел, радуясь этому солнцу и утру, которое не предвещало ничего дурного и было каким-то необычным. Солнце, словно здоровалось с ним, сопровождая в неспешной прогулке, как будто готовя сюрприз. С удовольствием жмурясь от ярких его лучей, он изредка поглядывал туда, наверх, пока не скрылся за дверьми своего учреждения. Он был главврачом знакомой нам клиники, где люди этого маленького городка не только лечились, но иногда даже выздоравливали.
Был понедельник, и следовало просмотреть истории болезней людей, поступивших за выходные дни, прежде чем начинать обход. Хотя, какие люди могли поступить сюда, когда зима и эпидемии остались позади, а впереди только сезон отпусков и всем не до болезней в это прекрасное время года.
Перед ним на столе стоял стакан с карандашами и ручками. Он сел в кресло, придвинулся к столу, взял один из них и, заметив, что грифель совсем стерся, начал аккуратно его затачивать. Он делал это с удовольствием, любовью и каким-то особенным прилежанием. Иван Степанович не терпел беспорядка и тем более тупых карандашей, всегда сам их точил, не доверяя никому. Солнце, которое недавно проводило его сюда, теперь заглянуло в окно кабинета, осветило весь порядок на этом столе, его маленькую фигуру и, снова поздоровавшись, пожелало хорошего рабочего дня. Во всем царила атмосфера спокойствия, делового порядка и умиротворения человека, который находился на своем рабочем месте и усидчиво трудился.
Старшая медсестра внесла кипу папок и положила на столе. Он с удивлением уставился на нее.
- Это еще не все, - сказала она и через мгновение вернулась с такой же стопкой.
- Что-то случилось? - удивился он.
Медсестра пожала плечами и удалилась. А плечи ее были, как у молоденькой слонихи, как вымя у телки перед доением. Они поражали своими размерами, и, вообще, вся ее молодая фигура отдавала деревенской радостью, недюжинной силой и здоровьем, и запахом парного молока. Иван Степанович никак не мог привыкнуть к этому чуду природы. Если бы эту девушку уменьшить раза в полтора, она была бы красоткой, но в свою натуральную величину она была просто настоящей красавицей былинных размеров, и... Однако, перед ним возникла ниоткуда эта кипа карточек вновь поступивших больных и ему пришлось с сожалением отвлечься от своих мыслей.
Он долго изучал эти истории:
Несколько человек с алкогольным отравлением и одновременно обезвоживанием организма, еще несколько с признаками истощения.
- Что, в городе закончилась вода и съестные припасы? - подумал он. Дальше были аккуратной ленточкой перевязанные папки с похожими диагнозами токсического и наркотического отравления. Десяток больничных дел, связанных с ножевыми и огнестрельными ранениями!
- В городе война???
Остальные папки тоже содержали разные истории болезней с психическими отклонениями маниакального характера. И, наконец, отдельная стопка, перевязанная почему-то розовой ленточкой (черный юмор его старшей медсестры) – в ней лежали, поступившие за выходные дни, трупы...
- Такого не было давно! – в ужасе отпрянул он от стола.
- Нет, такого не было никогда, - поправил он себя. Стремительно встал, надел халат и отправился по палатам. Еще два врача едва поспевали за ним. Подолгу разговаривал с больными, с теми, которые вообще в состоянии были что-то сказать, подолгу осматривал их. Увиденное никак не укладывалось в голове.
Сейчас он снова находился в своем кабинете и мучительно соображал. Все эти несчастья и болезни не случайны, они носят закономерный характер, и всех этих людей объединяет необъяснимая общая причина. Наваждение, словно облучение каким-то неведомым лучом, который толкает всех этих несчастных на странные и маниакальные поступки.
- Магнитные бури? - подумал он.
- Нет, этого недостаточно. Здесь что-то другое, - мучительно соображал он. - Весеннее обострение? Но такого раньше никогда не было!
Вдруг, поймал себя на мысли, что, сидя за столом и раздумывая, он все это время тщательно и привередливо точит карандаши. В руках его находился маленький перочинный ножичек (он всегда пользовался только им), и сейчас вручную, доводя до немыслимого совершенства, он заточил уже, наверное, штук десять... Нет, пятнадцать... Восемнадцать карандашей!!! Он иногда делал это и раньше, он не терпел тупых карандашей!!! Это занятие его как-то успокаивало, и от нечего делать мог заточить их красиво и гладко. Но ВОСЕМНАДЦАТЬ!!! И тут ему показалось, что если бы коробка карандашей не закончилась, он продолжал бы делать это и дальше. От этого занятия его отвлекла старшая медсестра. Новые папки, обвязанные тесемками разных цветов, легли на стол. Случаи, по большей части, похожие на утренние.
- Может, попросить еще коробку карандашей? – лихорадочно подумал он.
- Хотя, можно заточить эти же, но с другого конца, - теперь серьезно рассуждал он. От этих мыслей отвлек звонок телефона. Его просили, нет, требовали на выезд. Частный визит. Такие просьбы поступали и раньше, но не столь категорично и срочно. Он с сожалением отставил свое занятие, снял халат и отправился на выезд. Он был главврачом маленькой больницы в маленьком провинциальном городке, а другой здесь и не было.

- 3 -

Это не был рядовой вызов. Человеку, ожидавшему его, принадлежало самое крупное и, пожалуй, единственное промышленное предприятие в городке, и весь этот город работал на него или, можно даже сказать, принадлежал ему. Двери шикарного, по меркам их города, особняка открыл секретарь доморощенного олигарха, с нетерпением провожая его куда-то вглубь, наверх, на какой-то этаж, на высоту, в святая-святых. То, что он увидел, заставило остановиться и замереть на мгновение. На долгое мгновение. Он стоял и не знал, что предпринять.
- Так продолжается уже четвертый день, - прошептал секретарь. Большая комната или зала, он не знал, как это называется, была заставлена на первый взгляд различным хламом, но, присмотревшись, Иван Степанович понял, что каждая вещь в этом нагромождении и хаосе имеет определенный смысл и значение. Все здесь имело свою цену или скорее ценность. Десятки картин маленьких и больших штабелями располагались посреди комнаты, на столах были расставлены какие-то канделябры, золотые вещи, часы, украшения. Особое место занимала целая гора драгоценностей - россыпи цепей, монет, колец, каких-то кулонов и браслетов, сваленных на длинном столе. Судя по их хозяину, можно было представить, из какого металла они и сколько стоят. Целая коллекция ваз, посуды, предметов старины, мебели и антиквариата. Он и не представлял, что такие вещи вообще могли находиться в их городишке, да еще в таком количестве! Сокровища Монте Кристо или древних Майа! В углу за компьютером посреди этого хаоса сидел хозяин - маленький, полный человечек. Он лихорадочно стучал пальцами по клавиатуре, не обращая на них никакого внимания.
- Петр Ильич, - робко попытался окликнуть его секретарь, - вы скоро освободитесь?
В ответ тишина и только стук по клавишам.
- Вот так уже четвертый день, - прошептал помощник олигарха.
- За все это время он ни разу не ел, не пил и, даже, пардон, не выходил по нужде.
- Чем он занят? – строго спросил Иван Степанович.
- Ничем, - ответил тот.
- Может быть, что-то важное и срочное - иногда такое случается с каждым!
- Он аккумулирует "активы".
- Вот! - повторил уважительно врач, - "активы".
- Но, он делает это уже в сотый раз - перевернул весь дом, стащил все сюда, перетряхнул счета во всех банках и так по кругу, заканчивает и начинает сначала - четвертый день подряд.
- Наверное, есть причины? - возразил Иван Степанович.
- Он перевел деньги со всех счетов и оффшоров в столичный банк... Какая глупость! - воскликнул секретарь. - Почему не у меня такие средства!!! Потерял на этом огромный процент, - громким шепотом продолжал он, - обналичил эти деньги, потеряв еще больше, заплатил за частный самолет и перевез все сюда, - в сердцах продолжал тот. - Почему такая несправедливость!
- Сюда? – повторил, не понимая, доктор.
- Сюда, - ответил секретарь, больше не сдерживая раздражения и обиды, и кивнул на коробки, окружавшие рабочее место олигарха. Тот сидел за ними, словно за картонной стеной в игрушечном маленьком замке.
- Простите, я не совсем понимаю тонкостей вашей работы, а что в этом плохого? - прошептал доктор. Теперь секретарь посмотрел уже на него, как на идиота.
- Только сумасшедший может переводить деньги, которые хранятся в швейцарских банках, в эту страну, - ответил он. Коробок было много, они стояли друг на друге, были вскрыты, и от них воняло деньгами. Незнакомыми иностранными деньгами.
- Запах, как из химчистки, - подумал доктор, - говорят, деньги не пахнут, но когда их так много, они просто воняют…
- Вы мне мешаете! - грозно закричал коротышка за компьютером, - идите работать! Время - деньги!
Он не мог оторваться от экрана компьютера, и было видно, как эти двое ему мешают и если он сейчас собьется со счета, просто уничтожит их. И тут доктор на какую-то долю секунды понял этого человечка, вспомнив о своих карандашах...
Стоп! Каких карандашах?
- А теперь ищет, кому бы еще продать свой товар! - уже тихо, но с неподдельной досадой закончил его собеседник. Иван Степанович посмотрел на больного, потом перевел взгляд на секретаря. Тот нервно с досадой и раздражением смотрел на своего хозяина, его колотило, и уже непонятно было, кто из этих двоих нуждался в его помощи больше.
- Пожалуй, нужно пройтись, - подумал доктор. Он выписал какие-то успокоительные, отдав эту бумажку секретарю, и вышел из огромного особняка на улицу. Солнце по-прежнему ярко светило и успокаивало.
- Просто нужно пройтись, - снова подумал он.

- 4 -

Не успев сделать и пару сотен метров, он столкнулся с одним знакомым. Знакомым, громко сказано - им приходилось встречаться всего несколько раз. Тот стоял напротив какого-то магазина и что-то внимательно рассматривал на витрине. Заметив врача, почему-то покраснел и неуверенно поздоровался. Это был уважаемый человек в их городе, правая рука самого МЭРа. Он заведовал какими-то госпоставками, земельными подрядами и так далее. Никакое крупное коммерческое предприятие в городе не обходилось без его участия. Собственно, именно он решал, где будет открыт новый магазин или построен дом, какие гаражи или детские сады нужно будет снести, чтобы потом отдать эту землю под коммерческие проекты. И даже памятники давно ушедших из жизни замечательных людей, казалось, побывали в очереди его приемной, чтобы выбить место под солнцем на той или иной улице городка, и потом, с благодарностью кланялись ему бронзовыми и мраморными фигурами со своих постаментов. Этот человек решал все! Город был маленьким и люди в основном знали друг друга, поэтому неудивительно, что и эти двое были знакомы. Они поздоровались, чиновник взял его под руку и как-то заискивающе заговорил:
- Уважаемый, Иван Степанович, - начал он, - хотел с вами проконсультироваться по одному очень щепетильному вопросу…
Он запнулся, остановился и снова взглянул на витрину. Иван Степанович тоже посмотрел туда - бутылки, консервные банки, фрукты. Так эти двое какое-то время стояли, держась под руку, изучая полки с продуктами.
- Мне нужна ваша помощь, - заговорщицки продолжил его собеседник и снова покраснел.
- Да-да, я вас слушаю, - подбодрил его Иван Степанович.
Тот немного помялся и продолжил:
- Понимаете, у меня есть некоторая проблема... проблемка... В общем, мне нужна ваша помощь, - сказал он и снова замолчал.
- Я весь внимание, - ответил доктор.
- Понимаете ли... Кстати, вы как-то просили разрешения на расширение вашей больницы - считайте этот вопрос решенным.
Иван Степанович очень удивился. Он не ждал и не надеялся, что такое возможно - получить землю для дополнительного корпуса больницы в самом центре города, где коммерсанты борются за каждый клочок земли. И тут такое. Но чиновник, не обращая внимания на благодарности, продолжил. Вернее, сначала покраснел, а потом произнес:
- Мне нужен ваш совет в одном деликатном вопросе...
Внезапно он оборвал разговор.
- Давайте сначала зайдем в этот магазин и купим водички, а потом поговорим. Что-то стало жарко! - и он решительно посмотрел на витрину. Его как будто трясло. Он быстро поднялся по ступенькам и открыл дверь магазина. Взяв тележки, они медленно пошли по рядам. Потом чиновник, ускорил движение и мелкими шажками, как и ходят маленькие люди, начал быстро перемещаться. Наконец, схватив бутылку с водой, подскочил к кассе. Иван Степанович, едва поспевая, тоже взял бутылку минералки и встал за ним. Для такого небольшого магазина это уже была целая очередь. Народу никого не было, кассир скучала на своем рабочем месте. Чиновник протянул покупку, снова почему-то покраснел и, получив сдачу, едва передвигая ногами, засеменил к выходу. Сирена на турникетах засвистела на весь магазин!
- Провоз! У нас провоз! - проснувшись, пронзительно закричала девушка-кассир.
- Охрана!
Молодой парень, скучающий в углу магазина, кинулся к чиновнику и, заломив ему руку за спину, отвернул полу его куртки. Доктор подумал, что он сошел с ума. Из внутренних карманов чиновника (уважаемого государственного деятеля, заместителя самого МЭРа) торчали какие-то пакеты в блестящих упаковках, шоколадные батончики, коробочки с мороженным и конфетами! Те начали высыпаться, мороженое таяло и капало на пол. Охранник быстро вынимал все эти предметы, с удовольствием раскладывая их на столике у кассы. Кто бы мог подумать, что там могло столько поместиться! Это была не куртка, а одеяние фокусника, и если бы оттуда вылетела птица, пожалуй, никто бы не удивился, а охранник все доставал и доставал!
- Это не ваше! - вдруг завизжал воришка и вцепился в баночку с леденцами. - Не ваше! Это не ваше!!! … А вот за это я заплачу! - и он положил на кассу пару шоколадных батончиков. - Остальное не ваше!!! - и он начал сгребать поближе к себе кучу сладостей. Тут врач пришел в себя и вмешался в эту безобразную сцену.
- Что вы себе позволяете? - закричал он на охранника! - Как вы смеете? Вы, вообще, знаете, кто стоит перед вами?
- Понаехали тут, - приободрился чиновник. - Откуда им знать!
На шум прибежал директор магазина. Разобравшись в ситуации, он долго извинялся, потом, аккуратно сложив все вещи в пакеты, добавил от себя огромную шоколадку, поняв, что чиновник любит сладкое, и проводил их до дверей со словами: "Заходите к нам еще!" А за закрытыми дверями еще долго был слышен его голос. Он ругал свой нерадивый персонал, этих маленьких невежд, которые устроили такой немыслимый скандал, объясняя им, какой человек побывал только что здесь. И кто есть кто в этом городе.
Они медленно спустились по ступенькам злополучного магазина, прошли несколько шагов, и тогда чиновник, вытирая пот со лба, остановился и тихо произнес:
- Я ничего не могу с собой поделать... Уже третий день я хожу по магазинам и ... и не могу с собой совладать,... понимаете???
Иван Степанович удивленно посмотрел на него, помолчал, подумал и посоветовал уважаемому чиновнику прийти к нему на прием, где уже спокойно поговорить обо всем в его кабинете. Потом сказал еще несколько слов напутствия, что-то порекомендовал, и они попрощались.
Он залпом выпил свою бутылку воды, за которую в суматохе тоже не успел заплатить, и через мгновение понял, что его маленький портфель, который только что был в его руках, исчез! Иван Степанович похолодел и обернулся, но чиновника и след простыл. Нет, там не было ничего ценного, ни денег, ни документов. Но, там лежала коробка заветных карандашей! Новенькая коробка, которую он зачем-то прихватил у старшей медсестры, уходя из клиники, и теперь она исчезла вместе с этим портфелем! Он медленно двигался по улице, и голова шла кругом, смотрел по сторонам, не узнавая свой город. Нет, все было по-прежнему, сновали троллейбусы, редкие автомобили пробегали мимо, работали конторы и магазины, в небе летали птицы, асфальт отражал лучи яркого весеннего солнца. Все оставалось на своих местах. И только люди - эти редкие прохожие, были какими-то необычными и совсем другими...

- 5 -

Вернувшись в клинику, он не узнал и свое родное учреждение, которому отдал почти пятнадцать лет жизни. За эти годы бывало всякое. И целый автобус пострадавших туристов, свалившихся с моста в реку, по вине пьяного водителя. И эпидемии гриппа. Отсутствие нужных лекарств и вакцин для прививок детям. Массовые отравления всякой дрянью из палаток на вокзале во времена, когда в город впустили гастрбайтеров. Потом, огнестрельные ранения, наркотики и первые, заболевшие СПИДом. Городок был частью большой страны, жил и развивался по тем же законам, не отставая от жизни далекой, столичной. Конечно, не в такой мере, но все же. Но то, что творилось сейчас!!!
Он не стал изучать новые истории болезней. Достаточно было пройти по этажам. Собственно, эти истории болезней историй не имели. То был какой-то внезапный массовый психоз. В одной палате две сумасшедшие домохозяйки беспрерывно хохотали, вспоминая последний сериал. Они хотели остановиться, но не могли. В соседнем "номере" целая капелла плакала на разные голоса, составляя многоголосый слезливый хор. Кто-то пытался вырваться из комнаты и мчаться кого-то убивать - таких было много. Кто-то просто лежал на кровати, отказываясь есть, пить, говорить и даже дышать - таких тоже было много, целый этаж "гостей", мечтающих покончить с собой. Дальше шли единицы - уникумы. Каждый из них уже на свой манер издевался над больничным персоналом и самим собой.
Иван Степанович заперся в своем кабинете, попросив никого к нему не впускать. Ему нужно было подумать. Он собрал всю волю в кулак, разломал ненавистные карандаши и взял себя в руки. Сейчас на нем лежала колоссальная ответственность, он ее чувствовал, осознавая каждой клеточкой, дававшей когда-то клятву Гиппократа, не понимал причин происходящего и мучительно искал выход. Громкий стук в стену отвлек его.
- Возьмите трубку! - послышалось оттуда.
- Я же просил меня ни с кем не соединять! - рявкнул он сквозь стену. Но стена продолжала сотрясаться под стуком тяжелой руки старшей медсестры, и тогда он снял трубку.
- Что значит не соединять? - закричали ему на ухо. - Как это МЕНЯ не соединять!!! Меня!!! Да, вы знаете, с кем разговариваете?
- Нет, - робко произнес он.
- Нет? Вы не знаете, с кем говорите? Вы еще смеете этого не знать? Если вы этого не знаете, как вообще можете работать и приносить пользу общему делу. Что у вас там происходит?
Он попытался ответить на вопрос, но, казалось, на том конце провода его ответ никого не интересовал.
- Значит, так. В два часа дня ко мне на ковер, доложите, объяснитесь, ответите за всех и каждого! На коверрр!!! Ровно в 14.00! Все!
Слово коверрр прозвучало, как "расстрел", только этих букв "Р" в нем было значительно больше. И эти "Р" просвистели у его виска, словно трррассирующие пули. От неожиданности он оставил трубку висеть над своей головой, даже присев, уворачиваясь от них. Сестра уже стояла рядом, видя его состояние, она сама положила ее на рррычаг... то есть на рычаг телефонного аппарата и налила ему воды.
- Кто это был? - спросил он, вытирая пот со лба, который только что мог стать продырявленным.
- МЭР, - спокойно ответила она.
- МЭРРР?- переспросил он.
- Нет, просто "МЭР", - успокоила его она. - В два часа дня вас ждут на каком-то совещании в Мэрии.
Он сел на стул.
- Хотите, я пойду с вами? – неожиданно спросила она нежным басом и положила руку ему на плечо. От этого прикосновения он присел еще ниже, но все же устоял,… вернее, усидел.
- Да! - ухватился он за эту соломинку. "Соломинка" весила сто двадцать килограммов, и, пожалуй, рядом с ней можно было почувствовать себя в безопасности. Он не был публичным человеком, - подумал он, – почему бы и нет?
Дорога, к сожалению, заняла немного времени, и даже если будешь перемещаться по этому городку маленькими шажками, все равно не опоздаешь, придешь вовремя и обязательно успеешь на свой “коверрр”.

- 6 -

Благородное собрание представляло собой встречу самых уважаемых людей города, облаченных властью и обремененных всеми необходимыми полномочиями, дающими им неограниченные возможности и права. Эти люди рассаживались за длинным столом, который стоял в просторной светлой комнате, вернее, зале. Иван Степанович занял место рядом с Машей (своей старшей медсестрой) и теперь осматривался по сторонам. Когда они подошли к Мэрии, их спросили, кто они такие. Маша, загородив его своей широкой спиной, спокойно и по-деловому ответила привратнику: - “А твое какое собачье дело?” Она даже не спрашивала его, просто вежливо, басом произнесла эту фразу, как пароль. Привратник молча открыл турникет и тоже вежливо поклонился - он давно привык общаться с уверенными в себе людьми и хозяевами этой жизни. Иван Степанович был шокирован поведением своей подчиненной, такой он ее, пожалуй, не видел никогда, но ничего не сказал. За последний день все так изменилось!
Люди рассаживались за длинным столом, и теперь он с интересом наблюдал за ними.
- Налоговая инспекторша - геморрой 2 степени,- пробубнила на ухо Маша.
- Что? - не понял он.
- Что, что? Геморрой, говорю, - повторила она.
- Ах, да, - прошептал он.
- Начальник ФСБ - контузия, глухой на одно ухо, прострел левого бедра, сквозное ранение легкого.
- Тише, - прошептал он.
- Куда уж тише, - проворчала она своим грудным басом.
- Начальник МВД - мания преследования, клаустрофобия, алкоголизм.
Доктор посмотрел на нее выразительным взглядом с желанием сделать ее звук потише, потом продолжил рассматривать входящих.
- Помощник МЭРа - хронический насморк, - шептала она.
- И клептомания, - прошептал он в ответ.
- Что? - теперь удивилась она, - в моей картотеке этого нет.
- Будет!
Помощник МЭРа подошел к ним, достал маленький портфель доктора и протянул ему. Вид его был жалкий. Он был какой-то побитый и удрученный. Совсем не напоминал помощника самого Мэра.
- Я прошу прощения за недоразумение, - грустно произнес он.
- Ничего-ничего, бывает, - великодушно ответил доктор, забирая портфель с карандашами. Тот бросил еще несколько ничего не значащих фраз, потрепал доктора по плечу и, отойдя, сел в самом конце стола. Доктор оглянулся на стул, куда только что положил портфель. Его снова не было на месте. Помощник Мэра издалека, как-то извиняясь, посмотрел на него и снова виновато улыбнулся.
- Второй зам. Мэра - простатит, - шепотом констатировала она.
Второй зам. выпучил глаза, ему показалось, что он слышит знакомое слово. Он спросил ее: - Что?
- Ничего, - невинно ответила она, и от этого ее баса тот даже присел... Правда, на свой стул. Дольше люди заходили, а она, уже тише, все продолжала шептать на ухо доктору:
- Третий зам. - простатит.
- Четвертый зам. - простатит…
- Четырнадцатый зам. - простатит.
Видимо, все эти господа, потеряв одну свою способность, теперь сублимировали энергию в этом уважаемом учреждении, - подумал Иван Степанович. И, вообще, его стресс после телефонного звонка Мэра улетучился. Теперь он чувствовал себя, как на приеме в своей клинике, а все эти люди в той или иной степени были просто его пациентами. Вдруг в зал вошла хорошенькая девушка. Она уверенно и легко пролетела через огромное пространство полупустого зала. Солнышко сквозь окна заиграло на ее волосах и нежном личике, оно делало это с удовольствием, словно давно поджидало хотя бы одного человечка в этом зале, заслуживавшего такого внимания. Все тоже с удовольствием посмотрели на нее, а она прошла вдоль стола и, положив перед каждым бумагу и ручку, не забыла каждому улыбнуться.
- Секретарша, - произнесла Маша, - здорова, - как приговор, огласила она свой диагноз, и он с облегчением вздохнул, не ожидая увидеть здесь такое приятное создание.
- Мэр! – продолжала свой “прием” Маша. Хотела было, что-то добавить…
- Замолчи! - зашипел он и наступил ей на ногу под столом. Заседание началось.

- 7 -

Мэр был невысоким энергичным человеком. Его лицо меняло свое выражение ежесекундно, мгновенно раздавая благословение или гнев, снисхождение или ярость, и неясно было - что он подумает в следующую секунду, сделает или скажет. Судя по тому, как велись дела в городе, сделать он вряд ли что-то мог, но вот сказать! Он сел на свое место и произнес:
- Уважаемые господа, члены правления, заместители членов правления и просто...
Он задумался на секунду. Маша открыла рот, чтобы логически завершить его фразу, но, увидев перед собой гневное лицо доктора, прикрыла его. Она была простая деревенская девушка, совсем без комплексов - что с нее было взять. Хотя вела она себя несколько вызывающе, что доктора весьма удивило. - Сейчас нужно держать себя в руках, - подумал он, с беспокойством глядя на нее, - не хватало еще остаться без главной помощницы!
- Наш город, наш любимый край, - продолжал Мэр, - этот древний маленький бастион, который не раз отражал атаки и набеги...
Он посмотрел на бумагу, лежащую перед ним. Информации о старинных врагах там не было, и он продолжил:
- ...в беде. Мы переживаем опасный период жизни и должны найти в себе силы и мужество признаться в этом. Враг невидим, но он здесь, он в городе, он среди нас! Мы оказались на передовой перед странным наваждением и теперь все вместе должны найти выход и победить...
Он перевел дыхание и продолжил свою речь уже по бумаге. Там шел обзор мероприятий, которые были проведены за последний месяц. Оценка деятельности различных ведомств и подразделений. Перечень достижений по благоустройству города, озеленению улиц и скверов, подведению воды и канализации на окраины города и сносу ветхих построек. Также не были забыты спортивные мероприятия: кросс выходного дня и велогонка пенсионеров. Мэр с ужасом зачитывал свою бумагу, понимая, что это не совсем то, что сейчас необходимо сказать, глаза его лезли на лоб, он гневно бросал взгляды на своих помощников, не понимая, как ему могли подсунуть такую нелепицу, но пока текст не закончился, как заговоренный, выговаривал эти слова. Его заместители сидели и чинно в такт его голосу, размеренно покачивая головами, записывали следом за ним. Наконец бумага окончилась. Он перевернул ее на другую сторону - там ничего не было, и облегченно вздохнул. Торжественная часть была закончена. Сменив тон и отбросив бумагу, он заговорил уже своими словами:
- Я спрашиваю, что происходит? – нервно произнес он. - Улицы похожи на поля боевых сражений, магазины опустошаются, люди в немереных количествах потребляют алкоголь и наркотики... Самоубийства... Стрельба средь бела дня... Доктор, что вы молчите? Что творится в вашей больнице? – уже почти кричал он. От неожиданности доктор встал и, как ученик, посмотрел на Мэра. Потом невнятно пробормотал:
- Клиника полна пациентов с психическими, неврологическими заболеваниями и психозами, - вяло промямлил это, и замер.
- Психозами! Невралогозами! - продолжал Мэр, - что же будет с этими несчастными?
И тут тяжелая рука усадила доктора на место, широкая спина заслонила его. В глазах потемнело.
- Как в утробе матери, - почему-то подумал он.
А Маша, не долго думая, произнесла:
- Передохнут, как кролики! – сказала это спокойно своим неповторимым ласковым басом.
- Простите? - откинулся на спинку стула МЭР и с интересом на нее посмотрел.
- Я сказала, если будут вести себя, как придурки, перевяжу всех к чертовой матери смирительными рубашками, а не поможет, так вколю сульфы и мордой о спинку кровати. А там посмотрим.
Она села на место. Зал притих. Чиновники пооткрывали свои рты, и любая муха сочла бы за счастье и честь залететь в любой из них, безнаказанно сделать там свои дела и полететь дальше. И только девушка-секретарь, сидя в своем уголке, вела стенографию и беззвучно смеялась. Большая серая тень заслоняла доктора от Мэра. Это была крепость.
- Родина-Мать! - кощунственно подумал он. - Нет, скорее памятник гигантской крестьянки, которая держит огромный сноп сена в бронзовых руках, в руках метровой толщины, и за памятником этим он был надежно защищен, чувствуя себя тоненьким колоском.
- Так, с больницей вопрос мы, кажется, решили! - очнулся МЭР, с уважением глядя на Машу, - там все под контролем… Но что мы будем делать с городом?
Он снова огляделся по сторонам, и взгляд его остановился на Первом заме. Тот невозмутимо встал, поправил очки и, взяв свою бумагу, начал читать. Речь его изобиловала фактами и цифрами, которые достоверно описывали масштабы катастрофы. Мэр внимательно слушал и кивал головой, ожидая мнения своего заместителя. Он был очень обеспокоен. Такого в его городе не было никогда. Первый зам. говорил несколько минут, после чего завершил выступление следующим резюме:
- В создавшейся сложной ситуации я предлагаю принять незамедлительные меры по восстановлению порядка. Защитить безопасность и права граждан нашего города и локализовать конфликт, предвидя всевозможные нежелательные тенденции.
Он закончил и сел на место. Мэр очнулся и удивленно уставился на зама, тот тоже посмотрел на него, и оба какое-то время молчали.
- Это все? – наконец вымолвил Мэр.
- Да! – уверенно ответил зам, - пока все!
- Так... Хорошо, - пробормотал Мэр, - кто еще? - и посмотрел на Второго зама. Тот, бодро встав, начал зачитывать свою речь. Там были все те же факты, перечисленные ранее и всем уже известные, но в его устах они прозвучали как последние и самые свежие новости с мест сражений и улиц, объятых безумием. Наконец подвел черту:
- Я бы уверенно добавил к словам первого заместителя господина Мэра следующее. Считаю целесообразным прежде всего думать о безопасности и локализации конфликта,… безусловно предвидя всевозможные нежелательные тенденции…
Третий зам. подскочил на стуле, и, не дожидаясь приглашения, горячо воскликнул:
- Первым делом я считаю, что наша задача сводится к защите прав наших граждан, а уже потом локализации конфликта, безусловно, предвидя всевозможные нежелательные тенденции. Тогда и только тогда восстановление порядка не заставит себя долго ждать.
Одновременно со своих мест вскочили четвертый и пятый замы:
- Прежде всего нужно исчерпать конфликт, а уже потом думать…
- Думать нужно о возможных последствиях и тенденциях развития конфликта! Нельзя быть такими недальновидными!
Тут со своих мест начали подниматься замы и замы замов. Они громко выкрикивали с мест:
- Тенденции возникнут потом, нужно решать проблему на корни!
- Права! Прежде всего права!
- В первом чтении такой вариант не пройдет. Вы должны внести коррективы!
- Порядок и только порядок! Какие могут быть тенденции? Какие права?
- Локализация и безопасность!
- Пятый и седьмой, с двенадцатого по восемнадцатые замы за безопасность!
- Первый и третий, восьмой и одиннадцатый за права!
- У нас есть карточки еще пяти замов, в их отсутствие, мы проголосуем за…
Иван Степанович внимательно смотрел на этих уважаемых людей. Он никогда не был на подобных заседаниях и с удивлением наблюдал за тем, как горячо они берутся за спасение города. Правда, он не совсем понимал тонкостей конфликта, но, судя по накалу страстей, эти люди сейчас делали большое дело, великое дело. Хотя, им не мешало бы выпить успокоительного. Нельзя же так себя истязать. И он с уважением продолжил за ними наблюдать.
Внезапно Мэр поднял руку, и все замолчали. Зал притих. Кромешная тишина зависла в помещении.
- Вы что издеваетесь? - взорвался он. Вскочил, побежал вдоль стола, собирая бумаги у всех замов, читая их на ходу:
- Локализация, защита, тенденция, права... Тенденция, локализация, защита...
Он уже задыхался. Он не знал, что ему сказать. Может быть, знал, но не хотел произнести эти слова вслух. Ивану Степановичу на мгновение показалось, что сейчас Мэру понадобится его помощь. И только звук печатной машинки размеренно звучал в зале - девушка аккуратно стенографировала. Внезапно Мэр уставился на нее. Она тоже посмотрела на него своим юным невинным взглядом. Да, и какой еще у нее мог быть взгляд в этой компании?
- На чем мы остановились? - уже спокойным тоном спросил Мэр. Видимо, на него она действовала, как успокоительное.
- Вам зачитать? – нежным голосом спросила она, глядя на стенограмму.
- Нет! – воскликнул Мэр.
Он снова занял место во главе стола, потом с надеждой перевел взгляд на одного из людей в зале и произнес:
- Слушаю предложения начальника милиции города.
Теперь все смотрели на тучного высокого человека с красно-синим лицом. Тот не стал подниматься со своего места. Оно и к лучшему – когда он за него садился, несчастный стол задрожал от прикосновения этого большого человека, и еще одно неосторожное движение – переломился бы пополам. Главный милиционер уставился мутным взглядом куда-то вдаль сквозь стены, держа долгую паузу. Сразу стало ясно, что это именно тот, кто способен навести порядок и дать четкие, по-военному точные указания к действию. Он долго смотрел сквозь стену, пронзая ее взглядом блюстителя порядка, от которого не укроется ничего, наконец, медленно, и внятно произнес, как отрезал:
- МОЧИТЬ!
Больше не сказал ни слова, и все оглянулись на Мэра. Тот посмотрел на него, подумал и нервно сказал:
- Поподробнее, пожалуйста.
Все снова посмотрели на Большого человека. Тот зашевелил губами, и, наконец, из его гортани вырвалось:
- Шманать и плющить, - на секунду задумавшись, добавил:
- Располовинить и отпрессовать.
Потом гневно оглядел собравшихся и добавил еще:
- Для непонятливых. Кто будет махровый беспредел устраивать, переть рогом и оттопыриваться, оттянем в сопло и под пресс.
В зале зависло непререкаемое молчание.
- Да!... Да! – только и сумел вымолвить Мэр.
Люди, находившиеся в зале, вжались в стулья и затаились. Воображение каждого по-своему рисовало эту картину. Особенно это “сопло”. И уже никому не хотелось дальше "оттопыриваться" и идти "под пресс". Но, что для этого нужно делать… или, скорее, не делать, по-видимому, не знал никто. И только беспечный стук печатной машинки возвращал их из этого кошмара сюда, где пока еще сквозь окна светило солнце и улыбалось им.
- Кто еще желает высказаться? – нервно спросил Мэр.
Его настроение, по-видимому, оставляло желать лучшего, и он как-то сник. Иван Степанович, сняв запотевшие от волнения очки, протирал их своим платком. Вдруг возникло непонятное движение - видение, которое заставило его затаить дыхание, и подслеповато наблюдать за ним. Из-за стола встала дама. Она была в розовом платье. Ширина ее была, наверное, метра два или три. Он нервно одел очки. Оказалось, женщина была не одна - их было пятеро. Одеты они были почти одинаково, поэтому, сначала и принял их за одну. Одна из них кивнула остальным и те сели. Это была интеллигентного вида женщина, полная и в очках. В руках ее была папка, которую она открыла, готовясь к докладу. Ее умное лицо излучало уверенность и силу. Эта женщина явно знала, что нужно делать. Иван Степанович вспомнил Машкины слова – это была главный инспектор городской налоговой службы. Остальные женщины по обе стороны от нее были просто налоговым дополнением. Мэр в конце стола с уважением на нее посмотрел и произнес: - Пожалуйста! Слушаем Вас!
Женщина спокойно оглядела собравшихся, поправила очки и заговорила:
- Господа! Общество находится в стрессовой ситуации, – медленно, внятно начала она. - Только дисциплина,… налоговая дисциплина способна вывести граждан нашего города из кризиса. Из тупика и хаоса! Фискальная политика – это кнут и пряник для бизнеса! Для простых граждан! Превентивные меры, агрессивная тактика, внеплановые налоговые проверки, аресты счетов и фирм, рассылка уведомлений, исполнительные листы...
Она говорила все стремительнее, и все внимательно слушали ее. Пожалуй, это была наиболее конструктивная речь за сегодняшний день.
- …фискальная политика всегда вступает в игру, как только начинает разворачиваться депрессия, а она уже наступила! Я предлагаю увеличение налогообложения, как в частном секторе, так на производстве и в малом бизнесе. Повышение, минуя тарифы и ставки федеральных законов. Нет анархии! Каждый должен произвести и заплатить. Если не можешь производить – просто плати! Если нечем платить…
- Закон тайга – прокурор медведь, – внезапно пробасил начальник городской милиции.
- Что? – она наклонилась в его сторону, и тот почувствовал, что стул под ним зашатался, стол вот-вот готов был рухнуть под весом его бычьих рук, а тут еще этот налоговый пресс впридачу.
- Стоп! – закричал МЭР. - Спасибо! Я все понял… Спасибо… Спасибо...
Женщина в розовом с сожалением села и снова взошло солнце. Пока она стояла, окна были скрыты от глаз Ивана Степановича, и только это розовое облако заполняло все пространство вокруг.
- Геморрой! – неожиданно для себя произнес он вслух.
- Что? – переспросил Мэр.
- Ничего! - ответила Маша, и тот сразу смешался.
Мэр осмотрел зал, взглянул в окно, потом перевел взгляд на секретаршу и, наконец, вымолвил:
- Катенька, дай, пожалуйста, стенограмму, – и, глядя на собравшихся, добавил:
- Подведем итоги.
Катенька легкой походкой подошла к нему. Она была, как одуванчик, казалось, дунешь в ее сторону, вспорхнет и улетит. Все с удовольствием смотрели на нее. Все, потому что здесь присутствовали в основном представители мужского… или почти мужского (вспоминая их диагноз) пола. Что же касается Маши – ей было все равно.
- Подведем итоги, - повторил МЭР, - посмотрим, чем можно помочь нашим гражданам в создавшейся ситуации, - зал замер, а он медленно зачитал стенограмму заседания Мэрии с предложениями самых ответственных чиновников, и руководителей силовых ведомств их города.
- Передохнут, как кролики, - медленно по слогам и с выражением начал читать он, - а если будут вести себя, как придурки, перевязать всех к чертовой матери, а не поможет – так сульфы им, и мордой о спинку кровати...
Он вытер платком мокрый лоб, потом продолжил:
- Локализация, защита, тенденция, права... Тенденция, локализация, защита...
Снова остановился, переведя дух. Потом вновь посмотрел на стенограмму и, дирижируя свободной рукой, со сжатым кулаком продолжил:
- Мочить! Наехать и расплющить, располовинить и отпрессовать… А кто будет махровый беспредел устраивать и оттопыриваться, того оттянем в сопло и под пресс.
Он снова прервался, оглядывая собравшихся. Голос его становился громче:
- Превентивные меры, агрессивная тактика, внеплановые налоговые проверки, аресты счетов и фирм, рассылка уведомлений. Нет анархии! Каждый должен произвести и заплатить. Если не можешь производить – просто плати. Если нечем платить…
Мэр снова вытер лоб и подвел черту:
- Закон тайга – прокурор медведь! – потом добавив напоследок: - Геморрой! - и устало сел на свое место.
- Так что же мы будем делать, господа? – тихо произнес он.

Слово взял человек, который до этого молчал. Все это время он спокойно наблюдал за ораторами, рисуя что-то на листе бумаги и, казалось, находился в какой-то прострации. Это был начальник федеральной службы безопасности. Иван Степанович даже подумал, что по причине давней контузии тот просто не слышит разговор, но вот он, отложив ручку и бумагу, внезапно колючим взглядом уставился на доктора и произнес:
- Иван Степанович, мне нужна информация.
Доктор, обомлев от неожиданности, потерял дар речи. Маша хотела было открыть свой рот и сказать что-то, но тот строго посмотрел на нее и сказал: - Спокойно.
Она его почему-то послушалась и промолчала.
- Мне нужна информация, доктор, - спокойно продолжил тот, - когда, с кем и где это произошло, что именно произошло, и, главное, кто был первым? Вы меня понимаете, доктор?
- Да, да, конечно... Я готов... Я должен подумать... Мне нужно посмотреть хронологию заболеваний у себя в больнице, - пробормотал Иван Степанович.
- Едем! - тот встал из-за стола и решительно направился к выходу, не обращая внимания на остальных. Сразу было видно это человек дела. Маша подхватила доктора под руку, по пути выдернула из цепких рук Первого зама маленький портфельчик ее начальника и наша троица удалилась.

- 8 -

Больница напоминала зверинец. Маша по-хозяйски открывала перед Орловым (так звали сотрудника службы безопасности) двери комнат и палат. Она сразу как-то прониклась к этому высокому худому человеку, и они составляли теперь компанию, шедшую в авангарде процессии. Она – мощная, крепкая, молодая девица, кровь с молоком, и он - долговязый и сухой мужчина лет пятидесяти. Позади шел Иван Степанович, а следом плелись еще два врача. Орлов внимательно осматривал людей, палаты, больницу и, наконец, сел за стол главврача изучать бумаги. Пролистав все папки, он встал и, бросив на ходу, - “пойдемте”, - вышел из кабинета. Через минуту они оказались в хорошо знакомом нам подвальном помещении.
- Я знаю этого человека! - воскликнул Иван Степанович. - Это Петр Ильич! Можно сказать, мой коллега, врач, он работал в лаборатории пункта приема донорской крови.
Перед ними лежал покойник, которого только что достали из холодильника. На ноге была бирка с именем, а в руке его был зажат какой-то предмет. Орлов без церемоний разжал пальцы несчастного Петра Ильича, вынув из посиневшей ладони кусочек печенья.
- Что это? - спросил он. Все присмотрелись поближе.
- Печенье...
- Какое печенье?
- Овсяное...
- Я понимаю, что не цианистый калий. От этого умирают?
- Нет... Конечно же, нет... – ответил Иван Степанович.
Орлов подумал мгновение и бросил на ходу: - Едем к нему домой.

Он равнодушно сорвал пломбу с опечатанной двери квартиры покойника, и они втроем - Орлов, Маша и доктор - вошли в прихожую. Квартира напоминала собой помещение после долгого и шумного банкета. Повсюду были разбросаны грязные тарелки, столовые приборы, упаковки от еды, пустые бутылки из-под воды. Снова какие-то коробки и пакеты, небрежно разорванные. Крошки и грязь. Заляпанная жиром плита. Везде только посуда и пустая тара от продуктов. Как будто много-много людей побывало здесь, второпях они ели что-то и бежали дальше, оставляя после себя весь этот мусор и грязную посуду. Фабрика-кухня. Орлов порылся в столе и трюмо, заглянул в пустой холодильник, долго рассматривал остатки того самого овсяного печенья на полу. Судя по всему человек, умерший здесь, последнее, что решил сделать в своей жизни - доесть все, что оставалось в доме. Потом Орлов долго сидел перед компьютером и, наконец, включил какую-то запись на видеомагнитофоне. Все уселись напротив на диване и теперь смотрели на экран телевизора.
Перед ними возникло лицо Петра Ильича - круглое, здоровое и веселое. Это был человек, который вовсе не собирался отправляться на тот свет, а скорее напротив. В руках его был бокал, а за спиной был виден накрытый праздничный стол. У него был праздник, и он собирался по-холостяцки, наедине с камерой, отметить какое-то событие. У него был здоровый румянец, глазки с удовольствием блестели, косясь на стол с угощеньями, но он, по-видимому, сначала хотел что-то сказать.
- Сегодня знаменательный день в жизни людей, - начал он свой тост.
- Сегодня мой труд подошел к логическому завершению и теперь остается только выпить этот бокал и… немножко закусить. Этот благородный напиток даст нам возможность убрать створку, скрывающую большую половину нашего создания, познать то, что скрывается за нею, и тогда откроются колоссальные возможности для всех людей... Ну что же попробуем, - сказал это и отпил из бокала. Потом закрыл глаза и на какое-то мгновение замер.
- Теперь я совсем другой человек! Теперь я смогу достигнуть многого,… всего! Это дверца в неизведанную часть головного мозга, она открывает человечеству все знания и дает возможность познать себя и мир!
Неожиданно он захихикал и исчез с экрана, появившись уже за столом.
- Пожалуй, продолжим здесь, - сказал это и набросился на еду. Возникла долгая пауза, которая заполнялась лишь звуками громкого чавканья и звоном столовых приборов. Наконец, проглотив огромный кусок, он крякнул и продолжил речь:
- Меня всегда волновала эта проблема - 90 процентов нашего мозга находится в спячке, бездействуя, и лишь 10 процентов работают, – продолжал он, пытаясь одновременно жевать, - да и то на благо нашего желудка и бренного тела… Но как убрать эту перегородку? ... Как заглянуть за пределы сознания и постигнуть неведомое? А вот как! - и он снова грязными сальными руками схватил бокал и отпил из него. Дальше на экране предстал обжора, который с удивительным аппетитом поедал все, что было перед ним. Он забыл выключить камеру. Съев все, он выскочил из-за стола и исчез. Через несколько минут появился снова и, завалив стол несметным количеством продуктов, продолжил их уничтожать. Так продолжалось еще минут 20, пока не щелкнул видеомагнитофон и не выплюнул запись. Его словно стошнило этой кассетой. А на экране только серый цвет и тишина...
Они посидели еще немного, словно могло произойти чудо и кино вновь продолжится. Наконец, Орлов спросил:
- Так от чего умер этот человек?
- От истощения, - недоуменно произнес Иван Степанович.
- Очень похоже на правду. Особенно после просмотра этого фильма. И если учесть, что вес его не меньше 150 килограммов...
- Но это действительно, правда! - воскликнул врач. Он не терпел невежества и был честолюбив в делах профессии, а свое дело он знал хорошо.
- Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? – строго спросил Орлов.
- Да... То есть, нет... То есть, я найду объяснение этому...
- Постарайтесь, - отрезал Орлов.

Потом они еще долго обыскивали квартиру, рылись в столах и шкафах, но доктора теперь интересовала информация в компьютере. Ему никто не мешал и, спустя пару часов, он готов был ответить на все вопросы. Он был в каком-то возбужденном состоянии. Сейчас он, как врач как профессионал осознавал, что прикоснулся к чему-то сокровенному и доселе непознанному. Это было величайшее открытие, и со всей определенностью он отдавал себе в этом отчет! А поэтому глаза его светились, и в восторге своем он готов был поделиться такой новостью с остальными! Они снова уселись в большой комнате, и врач начал говорить:
- Петр Ильич - мой коллега и замечательный врач сделал гениальное открытие, - начал он свой рассказ. Он говорил, а обстановка, окружающая, не вязалась с этими словами.
- Он выяснил, как можно использовать возможности человеческого мозга. А всем известно, что нашим сознанием задействовано лишь 10 процентов его ресурсов, тогда, где же остальное? Я не буду вдаваться в подробности, медицинские обоснования и научные термины, скажу лишь одно - ему это удалось! - в восторге закончил он.
- Тогда, какого черта он умер и зачем столько съел? - спросил Орлов.
- В общем, как я понимаю…, - Иван Степанович замешкался, видимо, вспомнив о своих карандашах, - я не могу пока точно объяснить этого явления, но, выпив “Вакцину Ильича” - так ее теперь будем называть - у человека открываются скрытые, невидимые ранее способности. Он может делать открытия, может создавать произведения искусства! Скажем так, он в десятки раз усиливает свой талант, превращая его в гений!
- Не понимаю, от чего он умер? – четко по слогам повторил свой вопрос Орлов.
- От истощения, - произнес поневоле доктор.
- Тьфу! Идиотизм какой-то, - не выдержал Орлов.
- Жрать слишком любил Ильич - от этого и помер! - прозрела Маша.
- Совершенно верно! - подхватил ее врач. - Ильич очень любил поесть. Он был гурман. Он вкусно готовил и много ел и этот талант его и погубил. Вместо того чтобы заняться наукой (а его душа и мозг после принятия напитка были готовы к этому), он начал есть. А организм не усваивал пищу - он готов был к духовному совершенствованию, и поэтому возник внутренний конфликт, который его и погубил. Весь свой талант врача и ученого он истратил на талант… гурмана и обжоры.
- Вы хотите сказать, что если бы мы были на его месте, умерли бы с голоду?
- Нет, мы нет, у нас нет таких пристрастий, - сказал он и посмотрел на Машу, которая занимала большую половинку дивана.
- Как вам объяснить? – в запале продолжил доктор. - В каждом человеке заложены разные, скрытые от наших глаз, таланты и привязанности. Они находятся где-то глубоко в природе человека. Эта вакцина стимулирует все эти способности, но побеждает сильнейший.
- То есть, вместо того, чтобы заняться наукой, он стал жрать, – снова встряла Маша.
- Эта страсть в нем преобладала и оказалась сильнее. Этим он себя и погубил, - закончил Иван Степанович. Потом добавил:
- Собственно, то же самое каждый из нас делает со своей жизнью, только медленно и незаметно для себя и остальных, а здесь моментально и сразу. Несколько дней - и человека нет.
Теперь все молчали и смотрели на остатки праздничного стола, на горы грязной посуды и серый экран телевизора, где только что розовощекий, совершенно здоровый мужчина рассказывал о своем гениальном изобретении.

- 9 -

Они закончили осмотр и вернулись на заседание в Мэрию. Теперь им было что рассказать. У ворот проходной охранник посторонился и вежливо поклонился Маше. Остальные его не интересовали, а эту гостью он запомнил надолго. Их ждали, и все устало, но с огромным интересом смотрели на них. Прошло несколько часов, за это время было сказано немало речей и объявлено перерывов. Начальник милиции успел посетить буфет, и теперь его лицо из сине-красного стало просто красным и добрым. Его ничто не брало и, выпив один-другой стаканчик пива, он снова становился человеком. Женщины из налоговой, потеряв синхронность в движениях, немного обмякли, и только огонь справедливо-карающего гнева, не затухая, горел в их глазах. А глаз этих было десять! МЭР хотел, было, в нетерпении наброситься на доктора, но, посмотрев на Машу, облокотился на спинку стула и решил спокойно подождать, нервно барабаня пальцами по столу. В общем, обстановка была рабочая и деловая. Иван Степанович больше не чувствовал себя неловко в благородном окружении, и когда Орлов дал ему слово, он доступным языком, тщетно сдерживая эмоции врача и ученого, рассказал обо всем. Его внимательно слушали, не зная, как реагировать, и недоумевали, поглядывая на МЭРа. В конце рассказа была предъявлена видеозапись Ильича, и теперь люди молчали и ждали. Тогда доктор решил подвести черту и снова эмоционально заговорил:
- Тысячелетия наш народ и цивилизация ждала этого события. Это величайшее открытие в области медицины. Теперь за одну короткую жизнь человеку дано сделать многое. Мы восхищались талантами Пушкина и Моцарта, Галилея и Эйнштейна, гениями, которые по воле случая распознали свой талант и создали величайшие творения. Каждый человек несет в себе божественную искру и может… и даже должен отдать этот великий Дар людям, а не сидеть и от безделья точить карандаши, прожигая жизнь в невежестве и лени. У каждого свой уникальный дар, своя миссия, а вакцина Ильича поможет вскрыть эти способности и реализовать себя…
Начальник милиции прервал этот восторженный монолог:
- Так какого черта все сходят с ума? Почему не становятся гениями, а только жрут, пьют и тр...
- Мы поняли вашу мысль! - перебил его МЭР, - спокойно!
Тот с сожалением закрыл рот и обиженно засопел.
- Я понимаю, что вы имеете в виду! – азартно продолжил доктор. - В каждом человеке усиливаются способности непреодолимого характера! – объяснял он, - то есть то, что индивидуум раньше делал хорошо, он и будет делать, только еще лучше! Приняв вакцину, он становится в своем роде гением в той области, где научился чему-то или привык существовать и реализовывать себя...
МЭР поднял голову и тихо произнес:
- Какой кошмар!
- Почему кошмар? - удивился доктор, - люди теперь смогут многое, практически все!
- Им не нужно ваше все, им нужно только то, что они привыкли делать! - перебил его МЭР. - А от этого они мрут, как мухи! От самых простых и естественных вещей! - в сердцах добавил он. Доктор помолчал мгновение и потом спросил:
- А вы уверены, что вещи эти естественные?
МЭР задумался, тоже помолчал немного и тихо произнес:
- В том-то и состоит весь ужас... что, не уверен, - и снова замолк. - А чему вы собственно так радуетесь? - внезапно встрепенулся он, - а как же дети? Что будет с детьми? - и посмотрел на Катеньку.
- По моим данным дети не подвержены вредным привычкам – их все это пока не касается, - ответил доктор. – Хотя, некоторые из них уже уселись перед телевизорами и игровыми приставками и, пардон, забывают сходить пописать.
- Кошмар, - снова повторил МЭР.
- Но, как эта дрянь смогла воздействовать на людей в городе? - спросил кто-то из зала. - Им же никто не давал этой вакцины!
- Видимо, снадобье передается воздушно-капельным путем, - сказал Иван Степанович, - и пока Ильич бегал по магазинам в поисках еды, он успел… кое-кого заразить.
- То есть, весь город! - закончил эту мысль Орлов. В зале наступила тишина, которая редко бывает в подобных учреждениях. Обычно здесь люди знают, что делать и, особенно, что говорить, а говорить они умели, но теперь сидели растерянно и молчали, с опаской поглядывая друг на друга.
- Нужно звонить в Центр, - жестко сказал Орлов и посмотрел на МЭРа. Тот беспомощно оглядел свое окружение, словно ища поддержки или защиты, потом взглянул на Орлова и тоскливо согласился:
- Да, нужно звонить в Центр.

- 10 -

Вечером после дневной тяжелой вахты доктором было принято решение - дать всем пациентам клиники сильное снотворное. Персонал валился с ног, нужна была передышка. Кстати, он отметил, что ни один из врачей и санитаров не заразился никаким идиотизмом и работали все в нужном режиме и поте лица.
- Странная вещь, - подумал доктор, - и Орлов днем тоже казался в полном порядке. - Нужно потом обязательно подумать об этом. Только немного позже… потом.
Наконец, больница погрузилась в сон. Проходя по коридорам, не верилось в эту тишину. Люди не умирали, не собирались никого убивать, не плакали и не смотрели телевизор - они просто спали.
- Первая победа! - подумал Иван Степанович. - Пока они спят, они нормальные люди.
Он закончил вечерний обход, приказал персоналу отдыхать и зашел в свой кабинет. Несмотря на такой сумасшедший день, голова была ясной и сил оставалось много. Он был в полном порядке и не хотел спать, не падал от усталости, а, наоборот, готов был к работе и любым испытаниям. Какой-то огонек теперь горел в глубине его души, и он жаждал деятельности. Но пациенты спали, персонал тоже отдыхал, и даже Маша прикорнула в своей каморке.

Тут он вспомнил об одном своем приятеле, можно сказать, друге детства. То была давняя история их знакомства, но теперь он мог расслабиться и подумать, кроме своей клиники, о чем-то еще…
Когда-то они вместе учились в школе. Потом один пошел в мединститут, а другой окончил Академию художеств, став неплохим художником. Их пути на долгие годы разошлись, но потом снова встретились в их городке. Павел (так звали его друга) иногда выставлял свои картины в коридорах местных школ и красном уголке завода. Но по большей части теперь рисовал вывески для магазинов и открывающихся контор.
- Я маляр, - говорил он теперь, наливая в свой стакан.
- Ну, не заборы же ты красишь! – успокаивал его доктор.
- Лучше бы заборы, - отвечал художник и снова подливал спасительной жидкости. Жена его оставила, не перенося больше этого несостоявшегося гения, и Павел все больше увлекался бутылкой. И только иногда, оставаясь один на один со своим стареньким мольбертом, брал кисть, и, казалось, в такие минуты забывал обо всем.
- Но, теперь он был в группе риска!
Доктор схватил трубку телефона и позвонил ему. Длинные гудки чрезвычайно взволновали его. Тот не подходил к телефону. Иван Степанович решительно накинул куртку и отправился к художнику домой.
Улица представляла собой оргию. Повсюду шатались какие-то люди, они были то ли пьяны, то ли трезвы, держали в руках бутылки, заглатывая это пойло. Как сомнамбулы, неверной походкой шатались по улицам, подходили к ночным магазинам, выносили оттуда очередную порцию и продолжали ночное бдение. Какие-то, не совсем одетые мужчины и женщины, пересекали дорогу и скрывались в подъездах домов или просто оставались на скамейках или газонах, благо вечер был на удивление теплым. Смотреть на них Ивану Степановичу было противно, но как врач он обязан был исследовать это явление, заставляя себя за всем наблюдать.
- Завтра они окажутся в его больнице, - подумал доктор и снова с ужасом вспомнил о друге.
Он долго стоял на лестничной площадке, трезвоня в дверь, потом стучал, снова звонил, колотил ногой, но в ответ только тишина. Выскочил на улицу, свет на втором этаже горел, и была открыта балконная дверь. Тогда, не раздумывая, полез по водосточной трубе, благо, что было невысоко. Кое-как взобрался на балкон, перелез через перила, и, наконец, ввалился в комнату. Он готов был к чему угодно, но только не к этому. Посреди захламленного, заставленного картинами помещения, стоял большой мольберт, а рядом был длинный стол, заваленный бутылками. Все они были… запечатанными. Какая-то закуска лежала нетронутая, а за мольбертом стоял его приятель. Зрелище потрясало. Он был словно в каком-то другом измерении. Вернее, тело его, рука, кисть находились здесь, но самого его не было. Глаза восторженным блеском отражали тусклую лампочку на потолке. Волосы были всклокочены и рука водила кистью. Доктор посмотрел на картину – то ли это была рука его друга, то ли Бога, она водила кистью, или кисть рукою, но то, что происходило сейчас, и то, что он видел, его потрясало. Нет слов, передать этот восторг и восхищение от того, что на ней было написано. Картина излучала поразительный свет. Не блеск, а именно свет. От нее исходили нереальные, озаренные призрачными мечтаниями, флюиды и странная удивительная энергия. Она была нереальной. Она уводила сознание на высоту, где все разумное и телесное плавилось, оставляя лишь жизнь и восторг, и агонию по этому бренному телу. И можно долго прожить, так и не узнав или поняв чего-то, а можно просто идти и сиять, играючи. Потому что в руках его была кисть, перед ним полотно, а больше, ничего и не нужно. Вокруг бутылки, нетронутая закуска. В дверь кто-то звонит и ломится, а тут эта рука и кисть, и полотно. Его друг был абсолютно здоров, но то, что он творил, не поддавалось ни критике, ни пониманию, и только серебряный свет, исходивший от, казалось бы, самого простого сюжета, потрясал…
Иван Степанович сел на старенький диванчик и долго еще наблюдал за художником. Тот его не замечал, как не замечал ничего вокруг. Его просто здесь не было. Доктор открыл бутылку пива, что-то съел из запасов на столе, вспомнив, что сегодня не обедал. Долго сидел так и смотрел на друга. Уходя, он оставил записку. Нет, не на столе с бутылками - там он ее не заметит, а здесь, на уголке мольберта, прикрепив кнопкой, и через открытую дверь балкона, так же, как и пришел, удалился, словно его и не было. Теперь он был спокоен за своего друга, но всю дорогу шел совершенно потрясенный.

- 11 –

Вечер беспечно заканчивал этот удивительный день. Солнце скрылось за горизонтом, туда, откуда теперь все ждали спасенья. Это солнце отправилось в командировку за лекарствами от диковинной болезни, за столичными докторами, за советом и помощью. Городок засыпал. Засыпали пациенты городской клиники, привыкая к новому для себя месту, дремали медсестры и медбратья на своих постах, охраняя безумный сон больных, пытались “заснуть” люди в своих квартирах, которые только и отличались от больных тем, что в клинику не пошли. Город спал беспокойным сном, всхлипывая и ворочаясь.
Утро озарилось радостным, весенним солнцем, которое, едва проснувшись, с удивлением взирало на этот островок в океане безбрежных полей и лесов. Смотрело на пустынные улицы, которые ожидали своего часа, чтобы светофорами начать регулировать движение редких машин и пешеходов; на дома с закрытыми окнами, и особенно на то, что происходило поодаль, у самых окраин. Огромные бульдозеры разравнивали землю, сооружая широкую ровную полоску земли вокруг городка. Экскаваторы огромными ковшами срезали пласты грунта, вгрызаясь все глубже и глубже. Люди в военных одеждах раскатывали длинную металлическую сетку, которую затем крепили на высоких столбах. Через пару часов все было кончено - город превратился в крепость с глубоким рвом и высокой насыпью. Широкая полоса отвода на десятки метров отделяла все, что было внутри, от того, что оставалось снаружи. Металлический забор опоясывал сооружение по всему округлому периметру, а по нему бежал ток высокого напряжения. А за этим высоким забором стояли палатки, где находились военные. Наверное, оттуда, сверху, ему, этому утреннему светилу, казалось, что это островок, а вокруг широкий ровный пляж. Но, где же люди в купальниках и где море? Впрочем, у него было хорошее чувство юмора. Город проснулся в оцеплении…
Люди медленно шли по улицам, площадям, ехали на машинах, не разбирая дороги. Сначала тоненьким ручейком робко собирались в стайки, потом этот поток становился все шире, и, казалось, уже весь город устремился к окраинам - туда, где их не ждали. Первые в этом исходе уже подошли к металлической ограде, и молча стояли, глядя сквозь нее. Другие еще только двигались к этой государственной границе, пытаясь понять - оградили их от кого-то или оградились от них. Никто ничего не понимал, никакой информации не было, и они молча стояли, оглядываясь по сторонам.
К металлической сетке протиснулся человек, похожий на МЭРа, следом за ним шел главный милиционер города (его не спутаешь ни с кем) и еще появился высокий худой человек, которого некоторые звали по фамилии Орлов. Больше о нем никто ничего не знал. Военный за изгородью забрался на БТР, взял микрофон в руку и произнес:
- К забору не приближаться, через полосу отвода ничего не бросать, строго соблюдать карантин и разойтись по домам. Попытка пересечь линию ограждения расценивается как террористическая акция и будет пресечена на месте.
Он опустил микрофон, сел на стул рядом с БТР и взял с походного столика кружку со своим утренним кофе. Он не успел позавтракать.
- Это кто там тявкает? - прорычал глава МВД и пошел на металлическую сетку. Это был огромный медведь, которого раньше времени разбудили от зимней спячки, и теперь он в бешенстве хотел рассмотреть своих обидчиков. Никто не успел отреагировать, как он схватил сетку, и в его руках она начала рваться на части, как кусок марли. Искры полетели во все стороны, и этот огромный человек, страшно ругаясь, свалился на землю. Человек в форме снова устало подошел к микрофону и произнес:
- В следующий раз будем стрелять. Пока было только предупреждение.
- Господа военные, позовите свое начальство! - закричал через сетку человек, похожий на МЭРа, а это он и был, по-видимому.
- Я начальство, - устало произнес человек за столиком.
- Что здесь происходит? - закричал МЭР.
- Карантин, повторяю для непонятливых, всем вернуться в свои дома. О дальнейших действиях вам сообщат позже.
МЭР хотел обидеться и произнести речь, но его остановил Орлов.
- Помощь подоспела во время, - сказал он, поднял с земли небольшой камешек и бросил через сетку. Камень пролетел несколько метров, и яркая вспышка света ослепила собравшихся; раздался грохот, и камень разлетелся в воздухе на мельчайшие кусочки. Больше люди не задавали вопросов. Долго еще стояли так и смотрели, пока не начали расходиться.

- 12 -

Иван Степанович проснулся в своей клинике и тут же вспомнил вчерашний кошмар. Он до ночи мучился со своими больными, потом, после посещения друга, вернулся в больницу, так и не попав домой. Голова была ясная, и какая-то безумная жажда деятельности захватила его всецело. Он взглянул на пачку карандашей, лежащих на столе - они его больше не интересовали. Хотелось только одного - идти к своим больным.
- Странно, - подумал он, - почему одни мучаются в палатах, пожиная плоды новых для них недугов, а другие совсем не похожи на больных. Как понять этот феномен? Вакциной Ильича инфицирован весь город, в этом он не сомневался. Сам он вчера с перочинным ножичком в руках готов был часами напролет точить карандаши, предаваясь безделью и апатии, а теперь здоров и ощущает необычайный прилив энергии. Хотелось вскочить, что-то сделать! Спасать людей, работать над чудо-вакциной, продолжая дело Ильича. Он чувствовал себя сильным и уверенным человеком, словно помолодев лет на десять. Он встал, прошелся по кабинету, взял в руки пульт и включил телевизор. На экране по местному каналу возникло лицо МЭРа.
- … мы должны пережить этот нелегкий период. В городе введен карантин. А значит, сейчас мы можем полагаться только на себя. Все входы и выходы из города закрыты, но мы имеем достаточное количество запасов продовольствия и воды для длительного существования, поэтому должны продержаться до тех пор, пока федеральные власти не помогут нам. Терпение и только терпение...
- Карантин, - подумал он, – значит, “помощь” пришла. Ну, что же, пока будем полагаться на свои силы.
А сил и желаний было много, но больных еще больше, и они все продолжал поступать. Люди приводили своих родных, соседей, знакомых. Оставались сами, не в силах справиться с какой-либо зависимостью. Все заболевания были разновидностью того или иного маниакального психоза, каждого на свой вкус, все наши невинные шалости или привычки из прошлой жизни теперь превращались в монстров. Одни не могли оторваться от телевизоров, и приходилось ставить им судна и капельницы с искусственным питанием. Другие ненавидели кого-то и невероятно страдали от этого. Бросались на двери, норовя смести со своего пути персонал и мчаться мстить и уничтожать. Третьи беспрерывно требовали еду или спиртное. Их тоже кормили внутривенно, помня об эффекте Ильича. Четвертые воровали таблетки у соседей по палате – им было все равно, что тащить в свой карман. Многие хотели покончить с собой. Самыми невинными были люди, ставшие Императорами, президентами и Фараонами. Они постоянно говорили и требовали к своей персоне особого непререкаемого внимания. Как эти маленькие люди маленького незаметного городка в одночасье стали властелинами мира, было непонятно, но это произошло, и теперь со всем этим нужно было как-то справляться.
- Если закончатся транквилизаторы, - думал Иван Степанович, - долго не протянуть.
Все эти люди постепенно превращались в чудовищ. Психически больные из прошлой его практики были вялыми меланхоликами по сравнению с этими. Клиника для душевнобольных.
Днем зашел Орлов. Он сказал, что надеяться на федералов не приходится. Утром МЭР позвонил в Центр. Ему объяснили, что они не готовы изолировать в больницах целый город и пока там будут разбираться с этой вакциной (а все материалы из компьютера Ильича уже переслали в Центр), им придется справляться самостоятельно.
- А что говорит МЭР? - спросил его доктор.
- Включите телевизор и послушайте, - предложил Орлов. Тот щелкнул пультом. На экране снова был МЭР.
- Как? Он еще не закончил? - удивился доктор.
- Судя по всему, он только начал, - ответил Орлов.
МЭР закончил какую-то историю из своего детства и запел. Пел хорошо, душевно, с каким-то завыванием. Видимо, детство его было не таким радостным. Орлов переключил канал. Там тоже был МЭР. Он удивился, щелкая пультом снова и снова. По всем каналам пел МЭР.
- Дурдом, - сказал Орлов и выключил телевизор, - видимо он приказал перекомутировать все каналы на местный. Теперь у нас канал один – МЭР, - произнес он.
- Что на улице? - спросил доктор.
- То же, что и здесь, - устало ответил Орлов. – Держитесь, Иван Степанович, держитесь доктор, - сказал задумчиво он и удалился.

- 14 –

У Орлова сейчас была непростая миссия. Он оказался в окружении и чувствовал себя, словно его, как в далекой молодости, забросили на вражескую территорию, лишили возможности для связи, и теперь он должен был принимать решение самостоятельно. Нет, связь была, но его коллеги в Центре вели себя странно, не отдавали приказов и требовали одного – ждать. Видимо, не доверяли и относились к нему как к одному из этих несчастных, окольцованных металлической сеткой.
- Что же, - думал он, - значит он примет решение самостоятельно. Тем более, что опыт его позволял выживать в самых непростых ситуациях, а командировку в такой маленький городок он всегда расценивал как козни врагов, новоиспеченных демократов, которые некогда захватили любимую, родную Контору и теперь успешно ее разваливали. Он был хорошим профессионалом и теперь, чувствуя себя на передовой, должен был принимать срочные меры. А как человек старой закалки предпочитал меры крайние и решительные.
Днем, убедившись в недееспособности Мэра, он собрал руководителей силовых ведомств и отдал приказ: “Любой ценой контролировать порядок в городе. Не разбирая методов и способов, город нужно отстоять. Нельзя превратить его в жалкую пародию столичного бардака, где все погрязло в коррупции, разврате и развале СИСТЕМЫ. Если понадобится – применять крайние меры”.
Глаза его светились огнем, и чувствовал он себя полководцем во главе маленькой армии. А эта армия давно дожидалась приказа и теперь пошла в наступление.
Городок теперь представлял собой большой зоопарк, огороженный проволокой, с той лишь разницей, что здесь отсутствовали клетки, и все эти маленькие зверушки оказались рядом друг с другом. Все они были разными, были разными их привычки и привязанности, а особенно желания. Но желания эти теперь объединяли массу людей непреодолимой силой. Это стадо давно таило где-то в глубине своего сознания мечту вырваться страсти наружу, отбросить предрассудки и делать только то, что хочется! Может ли цивилизованное общество позволить себе подобное? Летят ко всем чертям законы и ограничения, запреты и нормы и люди остаются, словно обнаженные, в своем возвышенном или низменном ХОЧУ! И если тебя раньше никто и не спрашивал о твоем желании, теперь это было не важно. А важно было только одно - ХОЧУ! Город напоминал клинику Ивана Степановича, только эта “больница” была размерами значительно больше и санитаров здесь не было… до определенного времени. Больны ли были эти люди? Конечно, больны. Если твое ХОЧУ начинает писаться заглавными буквами, а тем более курсивом, это подлежит немедленному лечению. У любого общества есть таблетки от подобного рода заболеваний, и оно использует их до того момента, пока ХОЧУ не превращается в НАДО. А свое “хочу” нужно сунуть куда-нибудь поглубже – вот тогда человек будет здоров и общество тоже будет здорово. И пока не было санитаров, наступила анархия желаний. А желания эти были такими разными…
Разъяренные горожане после всего увиденного у колючей проволоки, у ограды высокого напряжения, почувствовали в этом замкнутом мирке невероятную свободу и вседозволенность. Одни крушили киоски и магазины, выволакивая оттуда коробки с пищей и спиртными напитками, устраивая оргии прямо на улицах и площадях. Другие творили вакханалии, безудержные танцы полуголых полутрезвых людей рядом с оргиями магазинных воришек. Третьи… Всегда найдутся эти третьи… брались руководить этими маленькими группами людей, подталкивая их на новые преступления. Где-то палили петардами, кто-то уже доставал настоящее оружие и гнался за своим врагом. На центральной площади несколько человек возводили, то ли эстраду, то ли эшафот. Несколько молодых парней, оседлав угнанные автомобили, как в своих компьютерных гонках, носились по улицам и палили из пистолетов. Они чувствовали себя победителями и хозяевами городка. Один мужчина, видимо, ограбив местный банк, залез на фонарный столб, разбрасывал оттуда деньги, с удовольствием наблюдая за тем, как толпа внизу устраивала давку и побоище за священными бумагами. Раненых отнесли в сторону, деньги расхватали и теперь раскачивали столб, пока “банкир” не грохнулся о землю. И во всем присутствовали беспредельная радость и задор. Совсем не было детей. Но эти взрослые веселились так, как могут делать это только они – люди, выросшие и давно мечтавшие поднять с земли камень и запустить им в чью-нибудь голову. Поражало одно – как ни были эти люди сильны в своем безумном низменном порыве, все они на этот момент из маленьких и незаметных горожан превратились в сильных и больших. Больших - своими порочными желаниями, и сильных - несокрушимой массой. Массой несокрушимой толпы.
- Ковалерррия вперрред! – скомандовал глава милиции. Он уже отошел от электрического шока там, на передовой городка, и теперь его передовой служили улицы и площади. До этого мгновения отряд ОМОНа скрывался в здании МЭРии, охраняя ее, но, получив приказ и благословение шефа, пошел на штурм наперекор вакханалии. Несколько автобусов оцепили центральную площадь, и теперь ребята в спецкостюмах и касках смешивали толпу сумасшедших горожан, рассеивая ее и уводя непокорных в “воронки”, стоящие поодаль. Делали это с радостью молодых жеребцов, которых выпустили из загона, и те, изголодавшись, накинулись на табун самочек, ничего не подозревавших, а потому не готовых к подобному обращению. Теперь радость победы над противником и молодецкая удаль сменила настроение пьяных улиц. Бойцы в военной амуниции творили невообразимое. Целые толпы разгонялись в считанные секунды. Кто вяло, но все же пытался сопротивляться, того настигала тяжелая резиновая дубинка в сильных тренированных руках. Потом они ногами пинали свои жертвы и, как несмышленое стадо сгоняли этих зверюшек в автобусы и машины милиции. Посреди площади стоял большой человек, их начальник, звериным рыком оглашая все окрестности призывом – МОЧИТЬ!!! Через несколько минут центральные улицы опустели, и город вздохнул спокойно. Орлов, оценив ситуацию со своего наблюдательного пункта, остался доволен, но, вспомнив опыт подобных мероприятий, подумал, что радоваться рано. И был прав.
Следующими на городскую сцену, на центральный манеж этого цирка вышли домохозяйки. Оторвавшись от своих телевизоров, они пошли, вооружившись скалками, швабрами и кухонными ножами прямо на врага. Женщины героически набрасывались на обидчиков своих мужей и взрослых своих сыновей, прокалывали шины милицейских воронков, поджигая их, и нещадно лупили по пластиковым каскам. Теперь перевес был на их стороне. Это была движущая сила маленького городка, это была сила и мощь любой семьи. Какие там мужья, раскладывающие домино во дворе или преферанс за рюмкой водки, когда эти тренированные женские руки тяжелыми авоськами, стиркой и уборкой были не на шутку подготовленными к любой борьбе. Они трудились дома, поднимали производство на маленьком заводе, вкалывали и продавщицей, и грузчиком, и директором. Сражались в неравной борьбе и с нетрезвым мужем дома, и с налоговым инспектором там, на своей работе. Словом, такую силу тяжело было сдвинуть с места. Орлов подтянул пожарные брантсбойты, оценив всю сложность ситуации, и мокрые избитые тяжелыми струями воды, женщины отступили, пообещав вернуться. Потом были стайки самоубийц. Те забирались на крыши, издеваясь над милицией, и смело бросались на врага, словно умели летать. Потом выходили из узеньких улиц на центральную площадь глашатаи и ораторы, увещевая оставшуюся толпу и представителей власти.
- Хватать всех, кто собирается по трое и более! - кричал начальник милиции. - Если человек вышел на площадь втроем, если он не испросил разрешения у власти, он уже преступник и должен сидеть в тюрьме.
- Если он не работает и не платит налоги, он должен сидеть в тюрьме, - вторила ему налоговый инспектор.
- В данной ситуации каждый должен сидеть в тюрьме, - пробормотал Орлов. – Так будет намного лучше.
- Но тогда придется посадить весь город, - услышал его возглас Первый зам. МЭРа.
- Значит, весь город, - ответил ему Орлов.
Вечерело. Людей увозили на местный маленький стадион, размещая на трибунах; закрывали в школах, благо, что на окнах были решетки; уводили в подвалы домов, запирая на замки.
Вдруг на всю центральную площадь и прилегающие улицы свалилось наваждение, которого не ожидал никто. Воздух в округе сотрясло громкое пение. Видимо, кто-то вытащил свой телевизор на улицу, включив громкость на полную мощность. Это был голос МЭРа, который до сих пор произносил речи по всем каналам. Какое-то время он говорил с народом, потом неожиданно запел, и теперь этот голос, мощный и пронзительный, сотрясал все вокруг. Мэр был не в курсе происходящего, но душой оставался с народом и теперь по какому-то наитию или чудесному совпадению запел “Дубинушку”. Наитие прошло, но чудо осталось:

Много песен слыхал я в родной стороне,
В них про радость и горе мне пели;
Из всех песен одна в память врезалась мне,
Это песня рабочей артели:
Ой, дубинушка, ухнем.
Ой, зеленая, сама пойдет, сама пойдет!
Да, ухнем!

Постепенно его голос стал меняться, и теперь все, оставшиеся на улице и в домах, наблюдали за этой метаморфозой. Пел он задушевно и громко, и пел он голосом Федора Шаляпина…


И на Волге – реке, утопая в песке,
Мы ломаем и ноги, и спину,
Надрываем там грудь и, чтоб легче тянуть,
Мы поем про родную дубину.
Ой, дубинушка, ухнем.
Ой, зеленая, сама пойдет, сама пойдет!
Да, ухнем!

Люди, оставшиеся дома, выносили телевизоры на балконы и делали звук этой революционной песни все громче. Звуки мощным потоком устремлялись от центра города, неслись, как волны цунами, по улицам, уже достигая самых окраин. Военные, там, за сеткой оцепления, с недоумением, но с нескрываемым интересом всматривались вдаль и тоже слушали этот мощный музыкальный призыв.

По дороге большой, по большой столбовой,
Что Владимирской сдревле зовется
Звон цепей раздается глухой, роковой,
И дубинушка стройно несется.
Ой, дубинушка, ухнем.
Ой, зеленая, сама пойдет, сама пойдет!
Да, ухнем!

Из подвалов доносился звук этой героической песни, из школ и милицейских участков. Стадион тоже слышал этот музыкальный призыв, и теперь весь город вместе с сумасшедшим МЭРом пел “Дубинушку”. И пел он ее хором со своим Шаляпиным…

Но, настанет пора, и проснется народ;
Разогнет он могучую спину.
И, стряхнув с плеч долой, тяжкий гнет вековой,
На врагов он поднимет дубину...
Ой, дубинушка, ухнем.
Ой, зеленая, сама пойдет, сама пойдет!
Да, ухнем!...

Орлов слушал и не мог оторвать своего внимания от этой песни. Она забиралась в голову, леденила душу, переворачивала мозги, заставляя учащенно биться его немолодое раненое сердце, и вдруг он поймал себя на том, что поет вместе с остальными. Он стоял, смотрел по сторонам, слышал этот потрясающий хор и сам был его участником, был одним из этих посаженных, закрытых в подвалах и на стадионе, но поющих людей. Он был одним из них и теперь не представлял себя без этой песни, которая мощным облаком нависла над городом. То был глас народа, вопль арестованного города, крик души тысяч горожан, объединенных мощным порывом. И уже казалось, если бы песня вовремя не закончилась – рухнули бы стены и перегородки, закрывавшие этих немножко арестованных людей под гнетом бессмертной мелодии. Но, у каждой песни есть свой конец. И сколько бы ни было в ней куплетов, как бы ее ни пели, останется лишь память и отголосок эха в душе каждого из этих, таких разных, таких безумных людей, которые лишь на мгновение стали единым целым – мелодией, несколькими нотами, паузами и тишиной…
- Пожалуй, мы немного переборщили, - подумал Орлов, постепенно приходя в себя.
- Наверное, легче петь с сумасшедшим МЭРом, чем наводить порядок и спасать город, - возразил он самому себе. - Хотя, МЭР теперь нужен им. Он им просто необходим. Этот чертов МЭР с голосом Шаляпина…
И уже совсем поздно, когда все разошлись и только сгоревшие автомобили на центральной площади напоминали о произошедшем, случилось еще одно незначительное событие. Событием и не назовешь, никто не узнал об этом и не услышал, но все же. На площадь вышла молодая женщина. Она поставила свечку в стеклянной баночке на булыжной мостовой, рядом положила цветок. Зажгла эту свечку. Потом достала из своего футляра скрипку и заиграла. Город спал, спал стадион и подвалы, больница под наркозом смотрела свои беспокойные сны. А она все играла и играла. Эта музыка неслась куда-то высоко, к звездам, растворяясь в тишине ночного городка, который ничего не слышал. Хотя, может быть где-то, в это позднее время рука художника водила кистью по полотну, а еще чья-то рука ласкала младенца или любимую, в чьих-то беспокойных головах рождались стихи или гениальные формулы счастья и долголетия. Кто-то уже начинал бредить не разрушением на улицах и площадях, а великой мечтой разбудить этот мир и встретить рассвет всем вместе и совсем по-другому. А на другой улице в это самое время раздался цокот конских копыт. Он приближался, и на площади появилась большая коричневая лошадь, а может быть, не коричневая, а пегая или сероватая, с нелепыми пятнами на боках. Одно ухо ее было подернуто кверху, другое, как у собаки непонятной породы, загибалось вниз. Челюсти ее были приоткрыты, и нижняя губа свисала, обнажая большие редкие зубы. Губа оттопыривалась и пришлепывала в такт ее звонких шагов. И только грива, как чудесное черное оперение, обрамляло позади ее длинную шею и если не замечать реденький ободранный хвост и пестрые бока, только видеть эту черную копну, спускающуюся с ее головы к торсу, поневоле можно было залюбоваться. Грива совсем не вязалась с этой “красавицей”, ее как будто одолжили у другой лошади. Наверное, наша гостья выменяла ее у кого-то. Это неказистое нелепое существо с сильными ногами и гордой осанкой возникло ниоткуда. Лошадь уселась недалеко от скрипачки, больше не цокая по земле своими копытами и не разрушая тишину. Сидела и слушала. Женщина все играла и играла, а луна, освещая две эти фигурки, тоже слушала, устроившись на своем облаке поудобнее, словно боясь вздохнуть.

- 15 -

Утром Ивана Степановича разбудил громкий стук в дверь его кабинета. Он вскочил и, наскоро одевшись, открыл ее. На пороге стоял Орлов. Он поздоровался, прошел по комнате и молча включил телевизор. На экране снова был МЭР. Он казался очень усталым, похудевшим, и только глаза его светились каким-то безумным огнем. МЭР говорил речь:
- ... когда мы переплывали Одер, наши войска были изрядно потрепаны, но сила духа и боевой задор, близость скорой победы придавали нам силу и уверенность, которая и помогала тогда... Как сейчас помню, я молодой генерал...
- Нужно спасать МЭРа, - только и сказал Орлов, умерив звук нескончаемого потока с экрана.
- Он снова говорит речь? - удивился Иван Степанович.
- Он еще не закончил предыдущую, - ответил Орлов, - говорит уже сутки.
- Тогда пусть поговорит еще немного, мне нужно сделать обход, - сказал доктор.
Пациенты городской клиники, проснувшись, активно продолжили свою жизнь и вчерашние бдения. Особенно были угнетены те, которые уже не могли жить без телевизора. Они переключали с канала на канал, рычали, плакали, пытались броситься на эту говорящую голову МЭРа и достать ее из вожделенного ящика, который не показывал больше их любимые сериалы и столь необходимые для жизни и здоровья криминальные новости...
- Да, пора спасать МЭРа и мою больницу тоже, - наконец, согласился врач.

МЭР занимал центральную студию, которая была предназначена для выпуска местных новостей. Десятки мониторов показывали все работающие сейчас каналы, и на них был только он один. Вчера он отдал распоряжение переключить все каналы на эту студию, и теперь город, осознавая серьезность и своеобразие текущего момента, слушал и смотрел своего МЭРа. Только его одного. Но теперь тот готов был заменить все возможные программы и передачи, телесериалы и новости, и даже шоу. В нем открылся какой-то особый дар, и он, без сна и отдыха, без пищи и воды теперь был тем самым источником новостей, политическим и культурным носителем информации, заменив все каналы и программы. Даже передачу "Спокойной ночи, малыши" и "Кто хочет стать миллионером". Особенно он блистал, устроив конкурс "Минута славы". Он пел, танцевал, устраивал дискуссии и соревнования. Делал все сам, не позволяя ему помогать. Это был гениальный ведущий, диктор единственного телевидения и нескончаемый телесериал - все в одном МЭРском лице.
- А почему просто не остановить трансляцию? - спросил Иван Степанович.
- Нельзя, не положено, - ответил Орлов.
- Во-первых, мы подчиняемся ему, а во-вторых, в городе начнется паника. Он сам должен завершить свое выступление и попрощаться со зрителями.
- Вы думаете, зрители есть? - спросил доктор.
- Весь неарестованный город, - ответил Орлов.
- Такого никто еще не видел, а в нашей ситуации, когда город окружен и неизвестность пугает, этот ящик - единственное средство массовой информации. Да, и осталась ли хотя бы одна квартира, где люди не привыкли включать его и жить с ним? Это член семьи.
- Да-да, вы правы...
Иван Степанович задумался. В прямом эфире невозможно сделать ему укол и ввести успокоительное. Невозможно провести сеанс гипноза. Остается только одно - ждать, когда тот упадет от бессилия.
- Этого нельзя допустить, - сказал Орлов, словно читая его мысли, - из политических соображений. Нельзя демонстрировать слабость власти. Этого… оратора нужно заставить замолчать каким-то другим способом. Думайте, доктор, думайте.
МЭР закончил рассказывать о том, как сто лет назад он летал на первом стратостате и перешел к пантомиме. Видимо, ему было тяжело говорить, и он решил передохнуть и продолжить в жанре немого кино.
- Его нужно отвлечь, - сказал доктор.
- Чем? - спросил Орлов, - он невменяем.
Потом подумал немного и его осенило.
- Я знаю, как это сделать. Наш МЭР продукт советской эпохи. Того партийного периода, когда все функционеры говорили по бумаге. Только по бумаге. Говорить от себя считалось неприличным и, просто, было опасно - вдруг ляпнешь что-нибудь не то... Ему нужно подсунуть речь.
- Что же мы там напишем? - подхватил эту идею доктор.
- Что напишем? Не знаю, что напишем, - задумался Орлов. И тут Ивана Степановича тоже осенило одно предположение, гипотеза, которая пока не подкреплена была ничем, но на мгновение ему показалось, что это хорошая мысль. Просто он вспомнил о своем друге-художнике. Тот не заболел, не сошел с ума, не предался безудержному пьянству, а скорее, наоборот.
- Мне нужно отойти, - сказал врач.
- Куда? - спросил Орлов.
- В библиотеку...
Орлов подозрительно проводил его взглядом. Орлов был человеком, которого трудно было чем-то удивить, но тут он серьезно задумался о состоянии здоровья доктора. И пока тот куда-то убегал, мучительно соображал. Если доктор, руководитель единственной в городе больницы, сейчас слетит с катушек, будет крайне сложно в этом хаосе. Больница - то единственное место, куда еще можно изолировать тяжелых больных. Конечно, весь город туда не поместить, но все же… Все обезьянники в милиции уже были заняты, - подумал он.

- А вот и наш доктор, наш главврач городской больницы, - встрепенулся МЭР, увидев рядом с собой Ивана Степановича.
- Мой однополчанин, друг и коллега по гольфу. Сейчас мы с ним споем нашу любимую и выпьем по чарке боевой. Город в надежных руках, когда такие люди рядом.
Иван Степанович не собирался петь и пить боевую в прямом эфире тем более. К тому же он был гражданским человеком и не имел отношения к армии, впрочем, как и наш МЭР. Доктор положил перед ним на стол какую-то книгу, и тот запнулся.
- Что это? - спросил он.
- Речь!
- Моя речь? – подозрительно спросил он.
- Ваша речь, - подтвердил доктор.
МЭР подтянулся, поправил галстук, который после всех танцев, эксцентрических миниатюр и сцен оказался почему-то во внешнем кармане его пиджака и сосредоточился на тексте. Потом он начал читать, сначала деловым официальным тоном, потом речь его стала меняться, став мягче и певучее, и Мэр прямо на глазах стал меняться тоже.

У лукоморья дуб зеленый.
Златая цепь на дубе том.
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом...

Он читал, и его глаза лезли на лоб. Он хотел остановиться, но не мог... И уже не хотел. Он прочитал страницу, потом другую. Речь его стала спокойной, глаза изумленные. То были глаза человека, получавшего истинное наслаждение. И если бы не дикая усталость и желание положить голову на подушку, он читал бы еще долго. Он стал вполне нормальным, так читают сказку своему сыну или внучке, которые еще не слышали таких стихов. Он уже готов был, не отрываясь от этого волшебства, читать вечно, и не заканчивать эту удивительную книжку. Книжку-речь. Через несколько минут МЭР, попрощавшись со своими телезрителями, сказал в телекамеру, что продолжение следует, откланялся, и через мгновение уже спал рядом на диванчике сном младенца… Здорового младенца. Зрители этого не увидели - все каналы вновь заняли свои места, и закрутился вихрь из новостей и сериалов, шоу и викторин, продукции, поставляемой федеральными каналами во все концы огромной страны, а главное - рекламы, боевиков и криминальной хроники, отбирая друг у друга рейтинги и любовь сумасшедших зрителей.

- 17 –

Утро на площади перед Мэрией начинало свой новый и такой необычный для этого городка день. Солнце освещало остатки недавнего побоища, дивясь всему: “Еще вчера никто не мог бы поверить в такое”. Это маленькое утреннее солнце уже обо всем знало и даже успело порадоваться счастью, свалившемуся на головы горожан. Такое дано не каждому городу и даже не каждому жителю этой голубой, юной планеты. Человек воистину мог теперь почувствовать себя человеком… Но эти сожженные машины на площади, этот стадион, забитый до предела людьми!!! Они стали футбольными фанатами и теперь занимают места загодя? Они полюбили огонь, и сжигают все на своем пути? Этот огонь пылает в их сердцах, этот блеск отражается в головах новыми и гениальными идеями. Руки их, все тело теперь совершенны и готовы выполнить свое предназначение – творить чудеса и созидать без оглядки на прошлое, на невежество идей и мыслей отсталых, на леность и рабство, на праздность и убожество чувств. Они могли бы приблизиться и стать к нему ближе, к нему - солнцу, освещенные его лучами, стать почти Богами… или хотя бы людьми. А они сжигают машины!… Но что это? Празденство, карнавал… вот шествие людей в веселых пестрых одеждах заполняет улицы. Если есть что праздновать, значит, есть чем жить, если они научились делать это, значит, не все потеряно! Значит, все хорошо!
Как наивно это небесное светило, как трудно ему на своей призрачной высоте понять этих маленьких и забитых людей, которые, наконец, почувствовали запах свободы. А может быть, чтобы их понять, нужно просто оказаться рядом и стать одним из них? Или, хотя бы жить, так, как они жили до этого.
Начальник милиции получил четкие указания от Орлова: - Пока не вернут МЭРа, не предпринимать никаких радикальных действий. А руки чесались! И у ребят его этот зуд выдавал их нетерпением взять резиновую дубинку в сильные руки и за дело! А может, и не резиновую. Но, пока приходилось отсиживаться и наблюдать. Площадь перед Мэрией снова заполнялась людьми.
Это были не террористы и не мятежники. Там собирались в своем диковинном танце люди, одетые в немыслимые наряды или почти без них. В руках они держали лозунги и те пестрели надписями: “Свободу ЛЮБВИ!”, “Свободной ЛЮБВИ!”, “ЛЮБВИ!”. Одни несли на руках молоденьких раскрашенных девиц, другие в немужском объятии волосатой рукой ласкали своего возлюбленного, третьи, отвергнув мужскую половину, предавались неженским ласкам. Но все требовали одного – СВОБОДУ Любви! Откуда в этом маленьком городке взялась такая масса народу, которая, презрев устоявшиеся традиции и стыд, предалась разврату и похоти, неизвестно. Может, их не было еще вчера – ведь не может в этих маленьких квартирках, в цехах, в рутине повседневности тайно возникнуть такое мощное и нетрадиционное движение. Однако, толпа поражала своим количеством и особенно бесстыдством. Так все это виделось с высоты смотровой площадки МЭРии, и наше благородное собрание справедливо негодовало. И не понять им было, что в каждом человеке есть все – и поэт, и растлитель, трудяга и разрушитель, влюбленный и извращенец, гений и, просто, тупица и бездарь. Есть все, но каждый выбирает для себя то, что ближе. Потом идет и с этим живет. А с волшебной вакциной Ильича все так смешалось, обострилось, стало так явно и неотвратимо, и неудивительно, что захотелось сделать то, что хочешь, и еще написать это большими буквами на плакате. Только почему именно это? Однако, здесь был затронут, видимо, главный в жизни вопрос - речь все-таки шла о любви, какой бы она ни была.
Хаос нарастал. Толпа, почувствовав свою безнаказанность (а безнаказанность толпы – страшная вещь, если есть толпа, она обязательно должна быть наказана, особенно, когда она несанкционированна), … итак, она почувствовала себя в свободном плавании и без законного ареста, распоясалась совершенно. Какими словами мысленно поносил их Большой Человек – начальник милиции! С каким удовольствием он оттянул бы их в “сопло” и закатал под ”пресс”. Эти разрисованные и разодетые, вернее, раздетые куклы, забыли бы, какого они пола. Хотя, бывает ли пол у извращенцев? А толпа действительно распоясалась и остатки их пестрой одежды летели на площадь. Теперь эта, вчера еще такая пьяная площадь, стала совсем голой… И, о ужас!
Надо сказать, что когда этот парад пришел на площадь, уважающие себя граждане, то есть уважающие свое право быть прикрытыми и не показывать свои пристрастия и тайные мечты, горожане успели быстро ретироваться. Что же – каждый имеет право на свою болезнь, свой психоз, и каждый имеет право сводить себя с ума по-своему. И, о ужас! Стоило на площади последнему, особенно совестливому члену этой новой организации, сбросить свой наряд и остаться абсолютно нагим, произошло непредвиденное. Завидев это, Большой Человек захотел сам броситься на площадь и воспрепятствовать, но, вспоминая приказ, лишь бессильно заскулил. Из узкой улочки возникло видение. Из дальнего угла площади случилось потрясающее явление. Оно, как лучик утреннего солнца, невинно приближалось к обнаженной толпе и несло с собой запах юного тела, радость недавнего сна, чистоту помыслов и непорочность. Ее розовая юбка развевалась в этих нежных лучах, тоненькая фигурка едва касалась мостовой восхитительными утонченными ножками (именно утонченными, а не тоненькими). И вся она была, словно нежный лепесток, который недавно отлетел от величественного цветка и еще не понял, куда попал? Это была Катенька. Девушка торопилась на работу в Мэрию, сегодня немножко проспала, второпях собиралась и забыла дома очки. А потому и не видела, куда идет и где сейчас окажется. Толпа удивленно замолчала, и люди внимательно с интересом смотрели на нее. А она все шла через большую площадь навстречу им, не смущаясь и не замедляя шага. Люди на смотровой площадке в ужасе прилипли к стеклам балкона, ожидая самого страшного и непоправимого. Сейчас эта голая, безобразная толпа поглотит их любимую Катеньку; и девочка станет такой же, как все эти люди там на площади. Сейчас, такая нежная и всеми любимая девочка-секретарь прикоснется к месиву из одурманенных людей, руки их вырвут ее из этой пустой площади, голые тела закроют собой этот нежный цветок и сорвут его, растопчут и надругаются…
- Сделайте что-нибудь! – хором кричали помощники МЭРА.
- Спасите ее! - кричали налоговые женщины.
- Есть здесь мужчины? – в ужасе завопила их начальница.
Вдруг там внизу один парень оттолкнул от себя свою голенькую подружку-друга, наклонился к земле и начал лихорадочно одеваться. Потом огляделся по сторонам и кинулся с площади. Теперь уже какая-то женщина начала натаскивать на себя свой наряд. Кто-то, опустив дурацкий лозунг, спрятался за голые спины других. Катенька все шла и улыбалась, глядя на этих людей, пока не замечая, куда идет. А толпа уже успела набросить свои наряды, и теперь эти люди смотрели друг на друга, на Катеньку и на самих себя. Это было видение! Это было наваждение! Как невинная чистая душа, девочка в розовой юбке, могла так подействовать на этих людей? Никому из них и в голову не пришло ничего дурного, потому что такое было просто невозможно. Теперь уже главный милиционер со смотровой площадки смотрел и недоумевал. На месте этих людей он бы… И теперь недоумевал. Катенька поздоровалась с людьми на площади, улыбнулась детской, наивной улыбкой, сделала еще несколько шагов и впорхнула в здание Мэрии. Слава Богу – все обошлось!

- 18 -

Тем временем доктор из местного телецентра мчался в свою больницу. Ему казалось, теперь он знает, что нужно делать, и ему не терпелось. У больницы его ожидал Павел.
- Привет, дружище! Привет, старый эскулап, - он был жизнерадостен и рад был снова видеть друга. - Куда пропал, не звонишь, не заходишь?
По-видимому, записка осталась незамеченной или была небрежно выкинута гениальной рукой. Так или иначе, он не знал о недавнем визите доктора.
- Поехали на рыбалку, - неожиданно предложил Павел.
Иногда они ездили за город на ближайшие реки на машине доктора. Но рыбу ловил Иван Степанович, а Павел расставлял на берегу мольберт, дышал воздухом и с кистью в руках наслаждался натурой.
- Мы не проедем через оцепление, - ответил доктор, - к тому же много работы.
- Работы? Какой работы - лето на дворе. И какое еще оцепление?
Художник не знал ничего! Он застыл, вернее, завис на своем облаке с кистью в руках и ни о чем не догадывался. Интересно, если ему ничего не сказать, заметит ли он, что творится вокруг? - подумал Иван Степанович, и уже вслух произнес, - пойдем, покажу, сколько у меня работы.
Они прошли в больницу, надели белые халаты и теперь обходили палаты - он и его новый ассистент.
Две домохозяйки снова прилипли к своему сериалу, плакали и хохотали без остановки. Увидев вошедших, замерли и кинулись к ним.
- Антонио! - обняла художника одна из дам и прижалась к нему.
- Где ты был? У тебя снова проблемы на бирже?
Другая пошла на доктора с табуреткой в руках наперевес: - Мне звонила Хуана! Где ты был, мерзавец? С кем ты время проводил?
Павел опешил, не зная, как реагировать. Его новая подруга или жена (кем она себя возомнила) начала стаскивать с него рубаху и волочить к больничной койке. Тем временем тяжелая табуретка описала широкую дугу и готова была опуститься на голову доктора.
- Получай, мерзавец! Ты больше не получишь ни копейки из моего состояния! – кричала обманутая жена. Еще мгновение - и голова доктора приняла бы на себя удар этим тяжелым предметом. Мощная рука Маши вовремя перехватила табуретку и повалила ревнивую “жену” на койку.
- Это она? - завизжала та. - Это твоя новая девка?
Дальше шла непереводимая тирада, состоящая из иностранных слов. Доктор посмотрел на экран - сериал был мексиканским. Учили ли эти женщины мексиканский язык? Скорее всего нет, но разговаривали на нем, по-видимому, безупречно. Иван Степанович, убедившись, что женщины надежно привязаны к койкам, взял пульт и начал свой эксперимент, переключая каналы. Каждый его нажим на кнопки, каждая смена телепрограммы передач оглашалась пронзительным женским визгом. Их, словно, резали без наркоза.
- Нет, не то, - бормотал он, не обращая внимания на женщин. - Снова не то… Все это не годится, - бубнил он, щелкая пультом. Наконец, добрался до канала, где не стреляли и не обнимались в порыве страсти, ничего не рекламировали и никого не судили в прямом эфире, не готовили еду и не ели ее. Знакомая музыка внезапно ворвалась в эту белую палату с орущими женщинами и те внезапно замолчали. По экрану, перелетая из одного уголка в другой, шурша маленькими своими пачками, двигая синхронно ножками в пуантах, четыре балерины танцевали свой танец. Они – эти маленькие лебеди, творили маленькое чудо, и палата превращалась в ложу Большого Театра. А две сумасшедшие женщины, подобрав спины и выпрямившись, не отрываясь, следили за происходящим. Они, мгновенно позабыв свой испано-мексиканский язык, не обращая больше внимания на недавних своих “мужей”, трепетно, со слезами восторга и умиления, глядели на экран. Они вели себя так, словно на них были вечерние платья, а не смирительные рубашки, на шее надеты бриллианты, а на голове прическа, сделанная специально для такого чудесного вечера и похода в театр. По телевизору транслировали запись “Лебединого озера”.
Это была победа! Это был прорыв в лечении любой болезни! Теперь не придется усыплять этих несчастных - стоит только показать людям прекрасное, вечное, гениальное - и они выздоравливают! Как просто! - ликовал Иван Степанович, – еще Достоевский оставил этот рецепт “красоты”, которая “спасает мир”, - вспомнил он. Павел не разделял радости друга, но тоже с удовольствием уставился на экран и смотрел балет.
- Интересно, помогает это только больным “телевизороманией” или остальным тоже? – подумал на ходу доктор. Теперь наша процессия врачей переместилась в другую палату. Эти несчастные постоянно требовали еду. Их лица были измождены неподдельным страданием от неудовлетворенного чувства голода. Кормили их с помощью капельниц, настоящая еда не усваивалась, и они страдали “синдромом Ильича”. Результат не заставил себя долго ждать. Теперь и эти, не отрываясь, смотрели на экран, позабыв о голоде и жажде. Далее следовали палаты, где их ждали самоубийцы, за ними агрессоры и потенциальные убийцы, потом сексуальные маньяки и, наконец, горстка Наполеонов. Иван Степанович вывел всех из комнат, под присмотром санитаров рассадил в холле и снова включил знакомый балет. С этих людей можно было снимать смирительные рубашки! Они стали другими, не бросались друг на друга, вспомнили свои прежние жизни и теперь удивлялись тому, как они здесь оказались. К вечеру вся больница была собрана в самом большом помещении клиники – столовой. Балет закончился, но этот канал с человеческим лицом, то играл на скрипках в больших оркестрах, то встречался с великими мастерами и артистами, или, просто, показывал фильмы, которые можно было смотреть, не боясь превратиться в чудовище. Этим вечером клиника для душевно-больных превратилась в самое здоровое место в городке. Выпускать их на улицы в заболевший город было опасно, и Иван Степанович принял решение - ждать до утра. И вообще, ему нужно было подумать. Теперь у него в руках было средство - избавление одной “таблеткой”, панацея сразу от всех болезней, но нужно было понять, почему так работала именно эта терапия?
Он сидел за одним из столов рядом с людьми в смирительных рубашках. Было спокойно и хорошо. Даже запах отвратительной больничной еды, пропитавший эти стены, куда-то улетучился. Он смотрел на них и размышлял:
Все пациенты еще каких-нибудь пару часов назад были очень больны. Они были инфицированы одной болезнью, но теперь эти болезни отступили… все разом. Почему именно балет помогает им, а не лекарства? Видимо, эта вакцина вывела их на какой-то новый уровень мышления, сознания, когда обостряется восприятие и деятельность. А все эти люди после заражения продолжали делать лишь то, что и раньше и превратились в чудовищ. Среда обитания, которую создал для себя человек, разрушительна и противоестественна для него самого. Когда он существовал на своем зачаточном уровне развития, с маленьким кусочком мозга - это было незаметно, но когда люди получили доступ к самому себе, к своему разуму и возможностям, заложенным в нем, а особенно привычкам, это проявилось отчетливо, и теперь мы больше не сможем существовать как прежде. “Какой кошмар”, – вспомнил он слова Мэра. И тот был прав. Теперь этим людям предстоит изменить всю свою жизнь, а иначе они погибнут. Это, как бросить человека в воду, и тот захлебнется. Теперь ему необходимы новые органы, для того чтобы дышать в новой для него среде.
А еще было интересно, почему в той прошлой жизни этот же балет не мог воздействовать на людей так, как сейчас. Да, конечно, ты смотришь замечательный фильм или слушаешь музыку, ты становишься на мгновение счастливым, становишься лучше, но мгновение это так мимолетно и коротко, что очень скоро ты позабудешь о нем и станешь прежним, и делать будешь то же, что и вчера. Видимо, эта волшебная вакцина и помогает воспринимать все по-другому, по-новому! Она усиливает восприятие и делает нас гениальными зрителями! – наконец, понял Иван Степанович.
Но тогда у нас два пути: или жить совсем по-другому, подпуская к себе только истинные ощущения и мысли, или искать противоядие от “вакцины Ильича”. И он снова уставился на счастливых людей в смирительных рубашках, которые с восторгом смотрели на экран. Они стали другими – это были инопланетяне на нашей Земле. Так не слушают музыку и не смотрят гениальное кино. Но они отдавались этому священному занятию, впитывая аромат и красоту так, как могут это делать только люди, влюбленные и искушенные этим искусством. А Эти были случайными посетителями клиники! Заурядными жителями заурядного городка с невыдающимися судьбами и жизнью. И тут Ивану Степановичу стало по-настоящему страшно. Противоестественно так внимать красоте! Долго так прожить невозможно! Они не смогут быть такими всегда, и выход один – противоядие. А пока эта замечательная терапия пусть спасает городок…

- 19 –

Мэрия встречала главу города, как героя. Все были по-настоящему рады этому человеку, особенно после того телемарафона, который он провел без еды и отдыха в течение полутора суток. Никто и не подозревал в нем таких талантов, а он и сам не подозревал. А блестящее исполнение “Дубинушки” стало апогеем, кульминацией вчерашнего дня. Ни в одном городе этой замечательной страны такое произойти просто не могло. Чтобы люди по собственной воле выносили на улицы телевизоры с трансляцией речи своего МЭРА? Чтобы они пели с ним в унисон, считая его кумиром и вдохновителем? Такое было просто невозможно!
В той своей прошлой “доМЭРской” жизни это был высокообразованный человек, умница. Он был ректором и преподавал историю в каком-то другом городе, в каком-то институте. Теперь это не имело значения - в каком. Но когда предыдущего главу посадили (конечно, условно и, безусловно, по наговору или недоразумению) выдвинули его на этот пост, отдав ему наш город. Он отличался от своих коллег-мэров тем, что не был “крепким хозяйственником” - не отдавал контроль за предприятиями родственникам и не воровал, это за него делали другие. Да, и брать в нашем городке особенно было нечего. Он просто руководил, продвигая демократические инициативы партии в народ. Хотя, партии часто менялись, вернее, меняли свои названия, но власть оставалась незыблемой. На этой должности он основательно подпортил себе характер – управлять городом и этими бездельниками-заместителями-расхитителями не то, что руководить студентами и преподавателями. В глубине души понимал, что ничего изменить не может, но свято верил в новые инициативы и боролся за оздоровление общества… То есть, говорил речи. Говорить он умел, но такое!!! А этот марафон! Он и сам не понимал, почему так завелся, слабо вспоминая, что творил вчера и теперь сидел за своим МЭРским столом немного смущенный, а перед ним на столе на всякий случай лежал томик с произведениями Пушкина. Спасительный томик, с которым он теперь не расставался. Заседание МЭРии проходило в полном составе, куда снова был приглашен доктор - спаситель МЭРа. Иван Степанович сразу же попросил слова. Он торопился поделиться новыми выводами, и поэтому, вопреки регламенту и существующим правилам, речи всех присутствующих заместителей и помощников заместителей опустили… в корзину.
- Что же мы должны делать? - в восторге закричал МЭР? – станцевать на стадионе танец маленьких лебедей?
Он только что узнал, что большая часть горожан арестована и томится в застенках. Он не мог допустить подобное, как человек новой формации и как МЭР, черт побери! И поэтому с особым вниманием выслушал доктора – этого, несомненно, уважаемого человека и не шарлатана.
- Балет? Можно и балет, - ответил Иван Степанович. - Главное, снять ту депрессию, отвлечь больных от психоза. А поможет им в этом только искусство.
Идея была безумна. Нужно ли реагировать на столь странную инновацию? Стоит ли придавать значение такой немыслимой инициативе, когда тысячи горожан сидят в обезьянниках? Но, другого выхода не было – почему бы не попробовать? - Мэр снова посмотрел на томик со стихами. – Почему бы и нет. В любом случае, хуже не будет. Даже любопытно…
- Кто у нас в городе отвечает за культурные мероприятия? – наконец, спросил он. Оказалось, никто. Все молчали. Молчали замы. Замы замов тоже не брали слова. Большой человек хлопал маленькими глазками, вообще не понимая, о чем идет речь, налоговая инспектор презрительно кривила губы – ей не дали слова, а у нее был новый план, но теперь все слушали этого бездельника врача, который и налогов-то платил со своей зарплаты копеечные. Катенька с интересом и азартом стенографировала эти прения – ей было страшно интересно. И вообще, такого еще не было в стенах этого зала, чтобы люди говорили об искусстве. Орлов молчал, что-то рисуя на листе бумаги – по его взгляду трудно было понять, о чем думает этот человек.
- У меня есть один знакомый… мой друг, - нарушил молчание доктор. - Он имеет прямое отношение к этому вопросу – он художник и, наверняка, сумеет нам помочь.
Замы с облегчением перевели дух, замы замов вытерли взмокшие шеи и лбы – эта дурацкая затея не ляжет на их плечи. Предприятие было не коммерческим и не будоражило воображения. Так в этом зале появился еще один персонаж – Павел, который поначалу робел, не понимая, чего от него хотят.
- Значит, так, - сказал ему и всем собравшимся МЭР.
- Поскольку основная масса больных заперта на стадионе – оттуда и начнем. Мы не будем танцевать балет, сами понимаете, таких специалистов в нашем городе нет. Но у меня есть другая идея!
Мэру приятно было говорить на эту тему, и Павел… этот художник ему сразу понравился. Он не понимал, что с ним происходит, но эта его идея! Этот безумный план! И еще томик со стихами перед ним на столе. Приятная дрожь защекотала, завибрировала в глубине души, необычным теплом разливаясь по всему телу.
- Вам, Павел, нужно выбрать музыку, хорошие песни! - продолжил он. - Допустим, спортивные песни! Песни о дружбе, о городе… В общем, вы понимаете. Как человек искусства, вы справитесь. С этой минуты вы мой заместитель… Так сказать, атташе по культуре. И вот вам мое первое задание - отберете лучшие мелодии современности, и все мы встретимся на стадионе ровно в 18.00. Нужно спасать людей!
И добавил еще:
- Записи находятся в архиве здания местного телевидения и нашей радиостанции.
И снова покраснел, вспоминая вчерашнее триумфальное посещение этой организации.

- 20 –

Вечерело. Теплое весеннее солнце собралось было улечься за далекий горизонт, но теперь не торопилось. Ему очень захотелось посмотреть, чем же закончится странный матч на стадионе маленького городка, который так привлекал его внимание. И вот оно купило билет и заняло свое законное место на небе над краешком леса. Можно облететь всю планету, заглянуть на далекие острова и полюсы, осветить ярким светом карнавалы и праздники на улицах далеких и таких разных городов. Но этот город!… Этот стадион!… Пожалуй, стоит немного задержаться.
Люди у здания телецентра грузили какое-то оборудование, потом сели в машины и двинулись в путь. Одновременно процессия из машин Мэрии тронулась к ним навстречу, потом эти две колонны слились воедино, и наш караван, наконец, подкатил к стадиону, находящемуся на окраине городка. Отряд ОМОНа, оцепив это большое сооружение, со вчерашнего вечера никого оттуда не выпускал.
Люди, на трибунах, услышали непонятное движение и начали залезать на верхушки трибун, на осветительные мачты, даже на огромное табло. Их было очень много, они гроздями свисали с высоты, щерились невообразимыми гримасами, кричали, бросались вырванными с корнем пластиковыми сидениями и всем тем, что можно было взять в руки и швырнуть во врага. Толпа неистовствовала: эти дикари выкрикивали самые неприличные лозунги или просто слова, некоторые снимали штаны, поворачиваясь спинами и показывая в знак особого почтения и любви, свое голое заднее место. Словом, вакханалия продолжалась.
Из головной машины процессии вышел МЭР. Его сразу же узнали с высоты трибун. Он встал и поднял руку. Люди умолкли и теперь, смотрели на него, не отрываясь. Это был их вчерашний глашатай, их Шаляпин-МЭР! Что он скажет им, что сделает на этот раз, что споет?
МЭР не стал ничего говорить. Никаких речей! Никаких пантомим! Он махнул поднятой рукой и воскликнул: “ПОЕХАЛИ!” И в это самое мгновение из динамиков все пространство вокруг огласилось громкими звуками знакомой мелодии! Это был марш, это был гимн!

Эй, вратарь, готовься к бою:
Часовым ты поставлен у ворот.
Ты представь, что за тобою
Полоса пограничная идёт!
Чтобы тело и душа были молоды,
Были молоды, были молоды,
Ты не бойся ни жаpы и ни холода,
Закаляйся, как сталь!

Люди на трибунах опешили и подались вперед. Не понимая, что с ними происходит, мгновенно позабыв обиды и болезни, с непередаваемым интересом и радостью следили за происходящим. Эта музыка заставляла их вставать с трибун, четким строем становиться в ровные ряды и, чеканя шаг, как настоящие спортсмены, как олимпийцы, физкультурники, строевым маршем начать свое движение.

Физкульт-ура!
Физкульт-ура!
Ура! Ура!
Будь готов,
Когда настанет час бить врагов,
Со всех границ ты их отбивай,
Левый край, правый край, не зевай!

Теперь уже весь стадион, вся беговая дорожка вдоль трибун превратилась в стройное шествие, в невероятный футбольный исход.

Hу-ка, солнце, яpче бpызни,
Золотыми лучами обжигай!
Эй, товаpищ, больше жизни!
Поспевай, не задеpживай, шагай!
Чтобы тело и душа были молоды,
Были молоды, были молоды,
Ты не бойся ни жаpы и ни холода,
Закаляйся, как сталь!

Мэр отдал приказ ОМОНу и ворота стадиона открылись. Поток людей четким спортивным строем нашел этот выход и устремился в город. Теперь уже всю улицу, ведущую в центр, заполонила колонна недавних сумасшедших, а сейчас спортсменов, футболистов!…

Физкульт-ура!
Физкульт-ура!
Ура! Ура!
Будь готов,
Когда настанет час бить врагов,
Со всех границ ты их отбивай,
Левый край, правый край, не зевай!

Впереди колонны ехали машины сопровождения, рядом автобус, орущий на весь город эту мелодию, а МЭР и его люди теперь шли во главе процессии. Мэр был впереди и, пожалуй, впервые за годы его правления по-настоящему почувствовал себя Мэром! Какая невероятная разница протирать штаны в своем кабинете или вот так, маршем, четким строем шагать во главе толпы. Он оглянулся: - Нет, не толпы, - подумал он. Лица людей светились радостью, они шагали восторженным маршем, преодолевая километры пути, и совсем не казались толпой, лишь оставаясь людьми. А он, Мэр… нет, просто один из них, человек, когда-то ученый, шел впереди, и эти люди шагали за ним, доверяя ему свой маршрут. Ему – МЭРу-человеку! Человеку или песне? – снова подумал он.
- А почему такая старая песня? - спросил он, стараясь перекричать шум, Павла, гордо шагавшего поодаль, - когда ее написали?
В 1937 году, - крикнул Павел, - это “Спортивный марш”.
- Вы такой поклонник старины, ничего посвежее не нашлось? – снова громко спросил его МЭР. - Например, песня последнего десятилетия или двух десятилетий.
- Нет, - ответил Павел, - мы искали, о спорте ничего не написано и о дружбе тоже, и о футболе…
Он что-то еще говорил, но слова утонули в громких аккордах мелодии из динамиков…

Hу-ка, ветеp, гладь нам кожу,
Освежай нашу голову и грудь!
Каждый может быть моложе,
Если ветра весёлого хлебнуть!
Чтобы тело и душа были молоды,
Были молоды, были молоды,
Ты не бойся ни жары и ни холода,
Закаляйся, как сталь!

- Вы уверены? - спросил МЭР, очень удивившись, - за двадцать лет ни одной песни о спорте? Разве такое возможно?
Но Павел не слышал его и эти вопросы он задавал, скорее, самому себе…
- А о чем теперь поют? - снова закричал он.

Физкульт-ура!
Физкульт-ура!
Ура! Ура!
Будь готов,
Когда настанет час бить врагов
Со всех границ ты их отбивай,
Левый край, правый край, не зевай!

Слова мелодии разрывали тишину вечернего города на части. Эти двое с трудом слышали друг друга, а колонна людей, вспомнив эти слова, подпевала, и мощные звуки гигантским раскатистым эхом разносились на многие километры вокруг. Солнце, устроившись поудобнее на макушках деревьев, на холме, за окраиной городка, совсем не собиралось заходить. Оно пело эту песню вместе с людьми. Военные за сеткой ограждения столпились, издалека рассматривая это шествие, пока оно не скрылось за домами.

Ну-ка, дождик, тёплой влагой
Ты умой нас огромною рукой,
Напои нас всех отвагой,
А не в меру горячих - успокой!

- Не знаю, что поют, - пытался перекричать мощный хор голосов Павел, - но, ни о спорте, ни о любимом городе, ни о дружбе за последнее время никто ничего не пел и не писал… Мы не смогли найти…

Чтобы тело и душа были молоды,
Были молоды, были молоды,
Ты не бойся ни жары и ни холода,
Закаляйся, как сталь!

Колонна, пройдя несколько улиц, начала приближаться к центру. Из домов, подвалов, из милицейских участков люди, задержанные вчера, были отпущены. Они выскакивали на улицу и тут же присоединялись к удивительному маршу. Это была нескончаемая река людей. Это был спортивный, боевой и трудовой поход. Все зависело от того, что находилось в фонотеке Павла.

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца - пламенный мотор.

Теперь они летели на самолетах, на крыльях сказки и мечты, так, как это делали их недавние предки. И теперь эти, совершенно здоровые люди, почему-то пели песни той эпохи.

Все выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.

Шествие подошло к больнице. Восторженные здоровые-больные в никому не нужных смирительных рубашках, высовывались из окон, махали развязанными руками, кричали, пели и рвались на улицу. Иван Степанович принял решение – открыть ворота и выписать всех больных. И эти радостные люди, не успев снять больничные наряды, как были - в пижамах и смирительных рубашках, устремились наружу, чтобы смешаться с праздничной толпой, с веселым карнавалом, с маршем дружбы и любви…

Все выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.

И никто не заметил в этом карнавале радости и любви, как к колонне подошла большая серая или пегая лошадь. Она встала во главе организованной толпы счастливых людей и, как само собой разумеющееся, повела их за собою. Губа ее отклячивалась книзу, покачиваясь в такт шагам. Никто не обратил внимания, как Катенька, наша Катенька, в порыве радости и юного задора, теперь помогала Павлу выбирать эти песни. Потом, взявшись за руки, они счастливой парочкой, пристроившись за лошадью, зашагали по улицам и площадям...

- Почему они поют эти песни? - думал МЭР-историк, немного отстав и смешавшись с толпой. - Как такие удивительные слова и такую музыку, вообще, могли написать в те страшные годы, когда одни умирали в застенках, а другие шли по площадям и пели их? Почему таких песен не пишут теперь? Странно, почему он раньше не задумывался об этом? Он прекрасно знал историю той эпохи, но задумался об этом впервые. Были безумны те люди в тридцатые годы, когда в любой вечер за каждым из них могли прийти, а они пели эти песни? Были безумны те, кто приходил за ними и служил тому режиму? А ведь их было много, очень много – целая армия ночных гостей. Безумны ли те люди, за сеткой оцепления, которые больше их не поют и не пишут подобных? Или безумны эти, идущие в смирительных рубашках и поющие о спорте, авиации, дружбе? Как все странно...
Солнце село за горизонт, оно не могло больше задерживаться. Его ждали повсюду, во всех уголках маленькой круглой планеты, но оно осталось довольно, посидев в первых рядах партера на таком празднике.
Люди организованной колонной подошли к центральной площади, где собрался теперь весь город.
- Сказать речь? - подумал МЭР. – Нет, уже достаточно сказано вчера, пора бы и честь знать…
Лошадь улеглась посреди площади. Никто не удивился, откуда она взялась. Лошадь и лошадь, нелепая, с грязными пятнами на серых боках и удивительной черной гривой. Она сидела и спокойно смотрела на людей. Молодая женщина с черным футляром села рядом со своей вчерашней знакомой. Уже не хотелось музыки из динамиков, не хотелось маршей и построений, сумерки нависали над площадью, стало уютно и тепло в этой большой людской толпе. Женщина достала из футляра скрипку и заиграла.
Она играла музыку, которую все слышали впервые. Она не была написана ни сто лет назад, ни вчера и даже не сегодня. Женщина сама ее никогда не слышала, только в глубине ее души иногда возникали фрагменты призрачного звучания, растворяясь в тишине или суете дня. Но теперь она играла эту музыку, и та неуловимыми звуками расстилалась по площади, отражаясь от стен домов, нежным эхом проникая в отдаленные закоулки. Она была призрачна и неуловима, потому что повторить ее уже никто не сможет, никто не запишет ее и не воспроизведет. И жить, и звучать она будет только здесь и сейчас, пока не закончится… И умрет? Нет, останется в сердцах людей, которые почувствовали, что присутствуют при рождении нового и неповторимого, того, что исчезнет навсегда. Люди в странных своих нарядах с пьяной площади и стадиона, люди в смирительных рубашках и пижамах, эти ребята с дубинками в руках, художник и девушка Катенька, и эта лошадь – все замерли на мгновение, слушая, и провожая каждый волшебный звук мелодии в последний путь. А женщина все играла и играла, даруя им еще один миг, короткое мгновение насладиться чем-то великим, потрясающим и… неповторимым. Наверное, в том и был смысл этой мелодии, что повторить ее будет не дано никогда и никому. Как в любви…

- 21 –

На следующий день на улицах, как когда-то в давние времена, были развешены динамики, и из них громко на всю округу неслись марши и песни времен далеких, музыка забытых кинофильмов и, конечно же, классические произведения. Всем этим занимался Павел, подбирая на свой вкус, несомненно, замечательные мелодии и составлял расписание этого действа, этой чудесной терапии. Так город постепенно превращался в музыкальный фестиваль, где одни мелодии сменялись другими, одни воспоминания, перескакивая через десятилетия, находили что-то еще в памяти горожан и, несомненно, отклик в их душе. А болезнь и была “душевная”, и касалась она неизведанной, неизученной ранее области человеческого сознания, но как с ней бороться, какие рецидивы ждать еще, доктор пока не знал. Этот музыкальный допинг спасал людей от психических отклонений, и пока Иван Степанович работал над “вакциной Ильича”, ища противоядие, на улицах день ото дня звучала музыка. Город продолжал жить музыкальной жизнью и, по-видимому, запирать его в сумасшедшем доме пока необходимости не было. Достаточно было той сетки, охраняемой военными с внешней, свободной стороны… Стороны свободы…

Однажды МЭР, идя на работу в приподнятом настроении и насвистывая какую-то мелодию, заметил, что делает это уже несколько раз кряду. А мелодия эта все повторяется, начинаясь снова и снова. Галлюцинация? После того телемарафона он готов был ко всему. Не веря своим ушам, он достал из портфеля томик со стихами Пушкина и перечитал несколько страниц. Надо сказать, делал он теперь это регулярно – у МЭРа была своя терапия. Но снова навязчивая мелодия зазвучала из динамиков. Он вошел в здание МЭРии и попросил к себе Павла – своего “министра культуры”, как он теперь его называл. Оказалось, что тот сегодня не появился. Позвонив доктору и узнав адрес художника, МЭР срочно отдал приказ Катеньке - разыскать Павла и вернуть его на рабочее место! А Катенька только того и ждала и очень обрадовалась этому поручению.
Надо сказать, с того самого дня, как она увидела этого человека, с ней что-то произошло. Сама не понимала, что с ней творится, только знала, что в душе что-то перевернулось. Ей было восемнадцать. До сих пор ни один мальчик в ее короткой жизни не сумел завоевать ее сердца, и Катенька чувствовала себя легко и независимо. Смело шагала по жизни, на работу в МЭРию, непринужденно общалась со старыми для нее “перцами”, порхала, как мотылек, и горя не знала. И вообще, ничего еще не знала. Нет, она в свои восемнадцать, не была отсталой в каких-то вопросах, просто, ей к удивлению удалось в этой жизни уберечь себя от каких-то ничего не стоящих и не значащих впечатлений, сохранив для чего-то большего! В этом, наверное, и был ее талант. А поэтому глаза ее светились независимым, невинным и очаровательным светом, который редко встретишь у ее сверстниц. Но, сейчас!… Что-то шевельнулось в ее душе, кровь заиграла, сердце забилось чаще, когда впервые встретила Павла, и она, не задумываясь, бросилась к нему. Теперь каждый день Катенька искала повод заглянуть в его радиорубку, которую сделали здесь же в МЭРии. Каждый вечер ожидала следующего дня и снова находила его. Так продолжалось уже неделю и другую, а Павел с удовольствием общался с этим милым ребенком, не прогоняя. Но сегодня он на работу не пришел!!! И теперь, держа в руках заветный адрес, она летела к нему…
- Нет! - вздрогнула она, испугавшись, - выполняла поручение господина МЭРа!... Нет! К нему! – снова подумала она, и сладкая дрожь пробежала по ее юному телу.
На звонки в дверь никто не отвечал, впрочем, как и на звонки по телефону. Она была озадачена и напугана.
- А вдруг с ним что-нибудь случилось!? А вдруг он заболел?
Катенька вышла из подъезда и села на лавочку напротив дома. Она не знала, что ей делать. Да, и что могла сделать эта юная девочка? Долго еще так сидела и смотрела на окна его квартиры, но уже точно решила, что не уйдет отсюда, пока не дождется его.
- А вдруг он заболел, а вдруг у него приступ какой-то необычной болезни? Ведь город болен, значит и он тоже!
А музыка из ближайшего динамика все повторяла и повторяла надоевшую мелодию, и некому было ее сменить… Снова бросилась в подъезд, поднялась на второй этаж, снова звонила, до синяков на маленьких кулачках, колотила в дверь, а в ответ только тишина. Вдруг случайно задела ручку и дверь свободно подалась. Ей стало страшно. Пересилив себя, девушка вошла в страшную квартиру, прошла коридор, заглянула в единственную комнату и обомлела. Стояла так и не знала, что ей делать! Стояла и, молча, смотрела. Павел находился здесь. Он сидел на диване и мучительно всматривался в полотно, которое было прикреплено к мольберту. Его глаза пронзали его необычным острым взглядом, и было заметно, как он страдает. Нет, мучительно соображает и ищет ответ на какой-то вопрос! Девушка взглянула на картину и остолбенела. Она ничего не понимала в живописи, но свет, исходивший от нее, ослепил. Сначала не поняла, что там нарисовано, но ее, как током ударило, и непонятная сила прижала к стене. Теперь она так же, как и он, не отрываясь, смотрела на полотно. Это было потрясение, непонятные восторг и мука одновременно! Эти краски, эти нереальные линии, сплетаясь в пучок необъяснимой энергии, теперь не отталкивали, а притягивали к себе, как черная дыра… нет, как яркая, бесконечная и ослепительная пропасть. Захотелось сделать шаг и броситься туда, в этот серебряный волшебный поток линий, раствориться и остаться там навечно. Не было сюжета, не было никакого смысла, хотя, нужно ли всегда искать этот смысл, когда есть пропасть, которая так манит?! Вдруг Павел, заметив Катеньку, схватил ее за руки и потащил за собой. Он в каком-то ослеплении, с восторгом и горящими глазами, не выпуская ее рук, поставил девушку недалеко от картины и долго так стоял, глядя на нее. Она тоже держала его горячие руки, и разум ее плавился и его тоже. Эти двое, словно, стали одним проводком, по которому мчался ток невероятного напряжения, они слились в потрясающем свете, исходящим от картины, стали его частицей, облаком, пучком энергии и силы, которая вырывалась из крошечной комнатенки наружу, стали одним целым. Здесь не было ни мужчины, ни женщины, не было больных или здоровых, здесь вообще не было людей. Только эти три светящиеся точки – три звезды – он, она и полотно… Павел вернулся к картине и схватил кисть. Все происходило в тишине, как во сне или по какой-то странной договоренности. Девушка покорно стояла немного поодаль, он с кистью перед картиной, а в центре комнаты ОНА - его КАРТИНА! Его БОЖЕСТВО! Теперь он, не отрывая взгляда от девушки, водил кистью, и больше не было мучительного ужаса и боли в его глазах, только восторг и страсть. Страсть по НЕЙ, по картине, которой не хватало ЕЕ, и еще страсть по этому яркому серебряному свету… А музыка из динамиков все повторяла и повторяла надоевшую мелодию, и некому было ее сменить.
Жаль, что нельзя писать картину вечно, как нельзя ходить босыми ногами по мокрому облаку, не соскользнув - оно ведь мокрое! Всегда нужно оставлять что-то на потом. Это маленький секрет, это закон искусства и Павел знал его. Теперь они шли по улицам и торопились сменить пластинку, дать городу новую мелодию, но мелодию, которую Катенька слышала там, за мольбертом художника, теперь не забудет никогда, и еще эти горячие руки, и этот пронзительный взгляд. Взгляд неутомимой страсти художника... Что может дать ему она? – внезапно подумала девушка. - Какую картину для него написать? Она не знала, только была потрясена и счастлива. Счастлива, как совсем не бывают люди…