Николай Долгушин
ЗАПИСКИ
ГРАФОМАНА
г. Заречный
2009
2 3
Долгушин Н. Д. Записки графомана : проза. Заречный :
Типография ООО “Айсберг”, 2010 г. – с. 188
Книгу посвящаю первому читателю
и беспощадному критику – моей жене Людмиле.
Николай Дмитриевич Долгушин родился 15 марта 1939 года
в г. Бузулук Оренбургской области. В 1959 году окончил Иванов-
ский индустриальный техникум. В настоящее время проживает в
г. Заречный Пензенской области. Состоит членом городского ли-
тературного общества прозаиков «Былина». Часто публиковался
в местных изданиях «Заречье», «Любимая газета». Его рассказы
включались в сборники местных писателей «Человеческий фак-
тор» и др. Это его первый авторский сборник.
4 5
Эпиграф
ПЕРЕКАТИ – ПОЛЕ
« Жизнь прожить - не поле перейти»
Часть 1
Судя по эпиграфу, поле перейти легко. Наверное, так оно и
есть, если это не минное поле. Но жизнь каждого из нас очень по-
хожа на минное поле. Не наступить на смертоносную мину – это
вопрос удачи, везения. Иногда и знания, где эти мины расставле-
ны. Самое время сказать, почему у этой главы такой заголовок.
Всего один раз в своей жизни видел я шар из сухой выгоревшей
на солнце травы, который в народе метко назвали «перекати-по-
ле». Он действительно катился по полю туда, куда дул ветер, то
замедляя, то убыстряя свой бег. А рядом с ним и чуть дальше лег-
ко, играючись, катились другие такие же светло-желтые и бу-рые
кружевные шары. Зрелище для меня было новое, интересное и
даже забавное, но никаких мыслей-ассоциаций тогда не вызва-
ло. Только теперь, на закате жизни, когда уже отчётливо видна
финишная ленточка, вдруг вспомнилась эта картина. Будто ангел
сел на плечо и тихонечко шепнул: «Парень, а ведь это твоя Судь-
ба, ты её тогда видел!» Так оно и есть, ангел не ошибся. Огля-
дываясь назад, в прошлое, вспоминая, где жил и работал, где
отдыхал или лечился, понимаешь, что похож на это самое «пере-
кати-поле». Захотелось рассказать, какие ветры гнали меня, где
я останавливался надолго, а где сразу поворачивал назад.
От автора
Читатель! Если ты привык к классической литературе, то за-
крой эту книгу, ибо привычного сюжета, фабулы, интриги и прочих
канонов литературы ты здесь днём с огнем не найдёшь. Любите-
ли детективов тоже могут отдыхать – нет здесь бешеных погонь,
стрельбы и ни одного трупа. Даже «клубнички» – и той нет, «Боже,
да о чём же в наши дни можно ещё написать?» – удивишься ты.
Отвечаю – о том, как прожил свои годы, где бывал, что видал и,
конечно, о любви. Без неё никак не обойтись, без неё и жить-то
неинтересно. «Так, понятно, – скажешь ты. – Значит, мемуары
настрочил». И опять не угадал. Мемуары пишут великие люди,
а я самый, что ни на есть простой человек, такой же, как и ты,
читатель. На тебя и рассчитана моя книжка. И если на двадцатой
странице не уснёшь от скуки, то уже хорошо, значит можно чи-
тать и дальше. Потому что у всякого человека за семь десятков
лет хоть что-то интересное происходило, есть о чём рассказать.
Вот и я решил поведать миру, какую бурную, красивую, ин-
тересную и нелёгкую жизнь прожил на этом свете. Пока не пере-
селился на тот, где Чубайсу уже не надо платить за свет. Как тебе
мой каламбурчик? Я и дальше буду шутить, когда уж совсем не-
весело будет. Вот и всё, считай, с предисловием покончил, отнял
кусок хлеба у какого-нибудь именитого писателя. Деваться неку-
да, приходится писать.
6 7
Бывало и так, что в тупик попадал, бывало и по-над пропа-
стью катился, но уцелел, выжил мой шар, хотя пообломался из-
рядно. Не кинозвезда, не известный политик и даже не ветеран
труда (не удостоился), а всего лишь малая песчинка, но в то же
время я гражданин великой страны и пережил уже пять «царей».
Так говаривала моя покойная бабушка Катя, имея в виду генсе-
ков, начиная с Ленина. Сама она родилась при Николае Первом,
и для неё Ленин, Сталин тоже были царями. Кстати, о бабушке
Кате. Именно ей я обязан тем, что всю жизнь менял города, рабо-
ту, жён и друзей-товарищей. С малых лет она учила меня:
– Коляня, запомни, заруби себе на носу: под лежачий камень
вода не бежит.
Исповедуя сама эту веру, она выгнала свою пятнадцатилет-
нюю дочь (мою будущую мать) из дому, чтобы научилась сама
добывать себе кусок хлеба. Так моя мать стала «перекати-по-
ле». Здесь я сделаю маленькое отступление, чтобы высказать
твёрдое своё убеждение: дети наследуют от родителей не только
внешность, характер, болячки, но и судьбу. Я судьбу матери по-
вторил почти один в один, к великому моему сожалению.
В тридцатом году прошлого века моя мать поступила в педу-
чилище города Саранска и, закончив его, получила направление
в родные места – в Оренбургскую область, в Бузулукский район.
С дипломом сельской учительницы в кармане она сидела с под-
ружкой на скамейке у саранского железнодорожного вокзала, и
ждала свой поезд. Вдруг подружка вскочила на ноги и закричала:
– Вера, Вера! Посмотри под скамейку, там кто-то пищит!
Вера посмотрела, увидела тугой свёрток, а когда развязала
все тряпки, увидела плачущего ребёнка. Это была девочка, на
вид годочка три-четыре, живой скелет. Присмотревшись внима-
тельно, она ахнула:
– Да это же сестра моя, Надька!
Здесь необходимо пояснить, что на дворе стоял 1933-й го-
лодный год, когда люди умирали тысячами, и матери, желая спа-
сти хотя бы детей, подбрасывали их, кто – куда в надежде, что
люди подберут и не дадут умереть с голоду. Так поступила и моя
бабушка Катя. Для меня до сих пор её поступок – загадка. Ведь в
деревнях тогда легче было выжить, и почему баба Катя привезла
младшую дочь за сотни вёрст именно в Саранск – непонятно. Не
думала, не гадала баба Катя, что старшая дочь привезёт назад
младшую, и потому сразу сказала, как отрубила:
– Сама привезла – сама и корми.
Но всё-таки и перепугалась как бы Вера не заявила «куда
следует». Пришлось бы ехать на лесоповал. Следуя своей запо-
веди про лежачий камень, баба Катя не задержалась в деревне,
и тайком сбежала в Среднюю Азию, в Ташкент. Так из старшей
сестры моя мать превратилась в «мать-одиночку». О том, что и
сколько она пережила надо писать отдельно, но скажу лишь, что
сумела сестрёнку и выходить, и выучить, и даже замуж выдать за
хорошего человека. Тётка моя – Надежда Степановна – тоже ста-
ла сельской учительницей. Именно она научила меня и читать, и
писать, когда мне было всего-то пять лет, сделала деревенским
«вундеркиндом». Очень полюбил книжки. Вырывая из них листок
за листком, я делал целые эскадрильи самолётиков и щедро раз-
давал их своим сверстникам. Тётка порола меня ремнём, я ча-
стенько стоял в углу на коленях, но и это не помогало. Но когда
я стал школьником и начал понимать прочитанное, то стал за-
ядлым книгочеем, и тут уже моя мать боролась, сражалась со
мной и библиотекарями, чтобы я не читал так много. Книги как
раз и породили во мне страсть к перемене мест, к путешествиям.
«Помог» мне в этом и голодный послевоенный голодный 1947-й
год. Мой родной отец «пал смертью храбрых», как в похоронке
было написано, и моя мать в 1946-м году вышла замуж. Это был
четвёртый по счёту её брак. Первый муж умер от скоротечного
тифа, не прожив и года с молодой женой. Вторым был мой отец,
а третий оказался мелким жуликом. Забрал все деньги магазин-
ные, где мать работала продавцом, и смотался куда-то.
В следующем году родила брата Сашу. Братец родился не
хилый – весом в пять с лишним килограммов, а кормить его было
нечем. Отчим сбежал к какой-то женщине, и, самое страшное,
забрал корову и продовольственные карточки. Для нас троих это
был смертный приговор. В доме ни куска хлеба, ни полена дров,
ни копейки денег, а на дворе, повторяю, голодный год. Сшила мне
мать суму нищенскую, и пошёл я по дворам «ради Христа» про-
сить. Подавали плохо. Нас, таких, в городе много было, на всех
не напасёшься. Мать уже не могла ходить, лежала на кровати
опухшая с голодухи, а за пустые груди тянул её наш богатырь,
просил есть. Пришлось мне надевать вторую суму, садиться на
товарные поезда (на пассажирские нас не пускали) и ехать на
ближние станции. Оттуда уже пешочком до ближних деревень.
Там нас жалели и подавали очень даже хорошо, я привозил пол-
ные сумки. Так мы и выжили, Зато я стал настоящим беспризор-
ником, отвык от дома. Каждый раз уезжал всё дальше и дальше
8 9
от дома. Теперь уже неделями и месяцами меня искали мать и
милиция. Мне давно пора было идти в школу, а на ногах нет об-
уви, нет хотя бы сносной одежды. Я уж не говорю об учебниках и
портфеле. Меня находили, приводили домой, но я снова убегал,
словно одичал от вольницы. Никого и ничего не боялся, знал, как
прокормиться, где лучше переночевать и от кого надо держаться
как можно дальше. Как тут не вспомнить фильм «Судьба чело-
века». Первый раз я не смог его досмотреть до конца. Там есть
эпизод с мальчонкой, когда он в кабине грузовика признал в шо-
фёре своего отца. Михаил Шолохов явно списал этот случай из
моей судьбы, один к одному. Слезы душили меня, я узнал себя,
долю свою горькую, и сбежал из зрительного зала.
Судьба берегла меня: я не попал ни в одну воровскую шайку,
не попал под поезд, не замёрз зимой. Своё дело сделали и про-
читанные мной книги. Я уже знал, что воровать, грабить, жить
обманом нельзя, грешно и подло. Жизнь в стране потихоньку на-
лаживалась. Сегодня модно и выгодно клеймить Сталина, наше
прошлое и коммунистов, но тогда страна за какие-то 10 -15 лет
встала из руин, из пепла. Уже давно не было карточек, работали
заводы и фабрики, засевали поля колхозные, все дети учились.
Таких слов, как «инфляция», «дефолт», «инвестиции», «привати-
зация» слыхом не слыхивали. Такое понятие, как «безработица»,
были просто не известно советскому человеку. Я уж не говорю о
наркотиках, проституции и прочих «голубых». В страшном сне не
могло такое присниться. Сегодня – это наши будни.
Не удержался, прости меня, читатель, за такие суждения.
Грешен, никакие «перестройки» меня не сломали, никакие «ре-
формы» дерьмократов не убедили меня, что РФ лучше СССР.
Моя жизнь тоже наладилась. Я уже не был «перекати-поле»,
учился в школе-семилетке, ел досыта, не щеголял заплатками
на штанах и рубахе. Мне даже костюмишко справили, когда я по-
шёл в 6-й класс, а в доме появились тарелки и ложки железные
вместо деревянных. Школу закончил с отличием, и надо было
учиться дальше. Из горькой и позорной нищеты наша семья вы-
рвалась, но зато прибавилась на два брата – Витю и Вову. Отчим
нагулялся на стороне и в 1948-м году вернулся домой. Но уже
без коровы. Бедность жила вместе с нами ещё долго, пока отчим
не научился валять валенки. За учёбу платить было нечем, и мы
с матерью стали выбирать техникум, где была хорошая (по на-
шим понятиям) стипендия. В нашем Бузулуке такого техникума
не оказалось, а другие были далеко. Доехать в те города было не
на что. Всё же нашли «золотую середину» – горно-металлургиче-
ский техникум в Башкирии, где и стипендия была максимальная,
и даже форму давали. Но самое главное – мать наскребла де-
нег на билет, и я поехал с огромным деревянным чемоданом, где
кроме пары белья и ведра картошки ничего не было.
Часть 2
В техникум поступил легко. Так же легко учился за счёт пре-
красной памяти и желания узнать как можно больше полезного
и интересного. К тому же, я всегда стремился к лидерству, само-
любие не позволяло болтаться где-то в «середнячках». Знания
впитывал, как губка, и даже башкирский язык выучил за два ме-
сяца, общаясь с местными мальчишками, а с детьми директора
техникума крепко подружился, в их доме я быстро стал своим
человеком, а красавица-дочка даже братом меня называла. Мне
было уже 15 лет, сложился характер, и характер далеко не сахар,
конфликтный и неуживчивый. Как раз тот случай, когда говорят
«язык мой – враг мой». Все беды были оттого, что я не терпел
лжи, несправедливости, подлости. От кого бы они не исходили.
Авторитетов не признавал, никого и ничего не боялся, всегда шёл
напролом, как говорят «с открытым забралом». Забрало от этого
нисколько не страдало, зато я получал неприятностей предоста-
точно. Зря поговорка утверждает, будто на одни грабли два раза
не наступают. Я только это и делал, но уроки впрок не шли. Так
случилось и с директором техникума, в которого я швырнул тяже-
ленную стеклянную чернильницу, что стояла у него на столе. По-
пал в лицо, облил всего чернилами, но успел не только сбежать,
но и закрыть его на ключ, который торчал в двери кабинета. Так я
перестал быть студентом техникума, хотя до окончания первого
курса оставались считанные дни, и я перешёл бы на второй курс
без особых усилий, благо, что учился на одни пятёрки.
Совсем коротко об истории с чернильницей. У директора
техникума в ту пору было двое детей: десятилетний сын и дочь
Роза. Имя своё она оправдывала на двести процентов. Ей шёл
пятнадцатый год, но она уже выглядела вполне сложившейся
девушкой, и за ней пытались ухаживать наши студенты-старше-
курсники. Все их усилия были обречены на провал. Роза была
ещё ребёнком и просто не понимала, чего от неё хотят эти
10 11
надоедливые поклонники. Роза с братом, я и Яша – сын одного
из преподавателей техникума – всегда играли вместе и были на-
столько неразлучны, что отец Розы частенько говорил:
– Не ходи в общежитие, оставайся у нас ночевать. Всё равно
ребята к тебе убегут.
Со временем я стал почти членом семьи директора, дети
очень привязались ко мне, да и я не был к ним равнодушен. И
хотя я был на год старше Розы, я в ней не видел девушку, для
меня тогда понятия «любовь», «свидания», «поцелуй» были аб-
страктными, и Роза для меня была товарищем по играм, подруж-
кой и почти сестрой. Кстати, я с детства мечтал, чтобы у меня
была сестрёнка.
И вот однажды разъярённый, красный от гнева, директор за-
бирает меня прямо из аудитории и ведёт к себе в кабинет. Я сразу
вспомнил, что мы вчера вместе с Ильдаром (сыном директора)
нечаянно разбили сразу две пиалы. Однако, услышал совсем
другое обвинение:
– Негодяй, подлец! – обрушился на меня директор. – Как ты
посмел обесчестить мою дочь?! Я считал тебя вторым сыном, ты
ел и пил в моём доме, а теперь опозорил и себя, и всех нас!
Сказать, что я был возмущён или оскорблён этим диким об-
винением, значит, ничего не сказать. Выражаясь научно, я был в
состоянии аффекта и уже не слышал, что орал директор, нервно
расхаживая по кабинету, то садясь на стул, то вскакивая с него.
Я схватил со стола увесистую стеклянную чернильницу (тогда
даже у директоров не было авторучек) и кинул в обидчика.
На следующий день я уже был дома, чем немало удивил
свою матушку. Она встретила меня словами:
– Ну, вот! Ещё один дармоед в доме объявился. Что так рано
- то?
Я что-то красиво соврал, но слово «дармоед» меня не про-
сто обидело, а оскорбило до глубины души. Мать быстро забыла
голодный 47-й год, когда именно я спас её и брата от голодной
смерти. Родной дом сразу стал чужим, и даже подросшие братья
не радовали. Я крепко и надолго обиделся. На следующий день я
забрался на крышу поезда «Москва - Ташкент» и уехал из дома,
никому ничего не сказав. Без денег, без вещей, с портфелем, в ко-
тором лежал недавно полученный паспорт и книжка «Подвиг раз-
ведчика». Даже смены белья не было, но на дворе стояло лето,
Ташкент – не Воркута и я не унывал.Почему я выбрал Ташкент? А
я не выбирал, пришёл на вокзал и сел на первый поезд, который
пришёл на станцию Бузулук. Мог быть и другой поезд. Тогда, гля-
дишь, и судьба по-другому поверну-ась бы. Но что удивительно
- Средняя Азия для нашего семейства стала как бы убежищем,
где мы спасались от житейских бурь. Туда сбежал мой дядя по
отцу, когда пришли раскулачивать моего деда, и тем самым спас
себя от Соловков, куда загремела вся семья моего деда в 1930-м
году. Туда же сбежала и моя бабушка Катя, опасаясь тюрьмы за
дочь-подкидыша. Несколькими годами позже переехала туда и
вся моя семья в надежде на лучшую жизнь. Теперь ехал и я, но
не на одном поезде. Билета у меня, конечно, не было, но зато
был богатый опыт «зайца». Однако, ревизоры были тоже опыт-
ные и регулярно выкидывали меня из поезда. Спасибо хоть в ми-
лицию не сдавали и я, дождавшись следующего поезда (не обя-
зательно пассажирского), ехал дальше, Кормился тем, что люди
дадут, сироту жапеючи. Да, теперь я счёл себя круглым сиротой,
и решил никогда даже не вспоминать, что у меня есть мать. Врал,
обманывал? И да, и нет. Формально мать была, но, если сложить
в кучу все беды и неприятности, что привнесла она в мою жизнь
и тогда, и потом – лучше бы её не было.
Ташкент показался мне городом из восточных сказок, где
всё было в диковинку: смуглые лица, пестрота халатов на муж-
чинах, обилие осликов, женщины в парандже. Поражало буйство
зелени, фрукты прямо над головой висят, когда по улице идёшь,
и всё это перемежается шумными разговорами, криками везде-
сущих продавцов, перезвоном трамваев, гудками машин. Надо
сказать, что Ташкент в далёком теперь 1955-м году был мало по-
хож на нынешний красавец-город. Только в центре были большие
трёх- и пятиэтажные здания, с царских времён сохранившиеся.
Асфальта в помине не было, только булыжник, да и то не везде.
Пыль в воздухе висела постоянно. Жара стояла жуткая, всё вре-
мя хотелось пить, но воду надо было покупать, а «финансы пели
романсы». Спасали многочисленные арыки. В какую бы сторону
от центра не пойдёшь – видишь сплошную стену глинобитных за-
боров (дувалов), пыльные дороги-улицы, стаи лохматых собак и
оравы узбечат. В редкой семье узбека было два-три ребёнка. Как
правило, семь-десять. В годы войны эти семьи умудрялись при-
нимать к себе на прокорм и наших детей-сирот.
Ещё немного об арыках. Только прожив какое-то время в
Ташкенте, я узнал их огромную пользу для горожан. Вот уж поис-
тине «вода – это жизнь». Если бы в одночасье арыки пересохли,
то Ташкент (да и любой другой азиатский город) через неделю
12 13
стал бы пустыней, мёртвым городом. Арыки – это сложнейшая
ирригационная система, в сравнении с которой городской водо-
провод – просто детский лепет. Поэтому самые почитаемые и
уважаемые люди – это те, кто следит за арыками. Русских в го-
роде было много и потому было, кого спросить, как проехать или
дойти до нужного места. При моей прекрасной памяти нетрудно
было запомнить адрес некоей тёти Клавы, о которой кому-то рас-
сказывала моя мать ещё в Бузулуке.
– Как мне найти 3-ий Оборонный тупик? – спросил я у про-
хожего.
– Очень просто, – ответил тот. – Садишься вот здесь на седь-
мой трамвай и на пятой остановке сходишь.
Тут и случился у меня казус. Я аккуратно отсчитал шесть
ушедших трамваев, и сел на седьмой по счёту. Вышел, как и под-
сказали, на пятой остановке и, естественно, никакого Оборонного
тупика там не обнаружил, но зато мне популярно объяснили, что
седьмой трамвай – это маршрут №7, а табличка висит на вагоне
впереди и сбоку.
– Из деревни поди-ка приехал? – спросил меня тот, кто про-
светил по поводу трамвая.
– Да, – соврал я, хотя и считал себя городским.
Нашёл я всё-таки этот тупик и тётю Клаву, которая оказалась
вовсе не тётей, а древней старушкой, да ещё и глухой, как стенка.
Всё же докричался, что я внук бабушки Кати, с которой они когда-
то дружили. Меня впустили в дом, накормили и показали сундук
в углу комнатушки, на котором разрешили спать. Половина дела
была сделана, и осталось решить – что я буду есть. Денег у меня
не было, просить «Христа ради» стыдно, а воровать не умел и
не хотел. В большом городе всегда можно заработать на мелких
услугах. Я подносил чемоданы и мешки на вокзале, разгружал
овощи и фрукты на рынках, мыл посуду в чайханах или там же
разносил подносы с чайниками и пиалушками. На хлеб хватало,
и пусть не всегда досыта, но ел я каждый день. Однако, я при-
ехал сюда учиться, надо было найти техникум, где мне разреши-
ли бы сдать экзамены, пока не придут по почте мои документы
из Башкирии. Обидное правило «без бумажки ты какашка, а с
бумажкой человек» и в те времена работало безотказно. Мне ни-
кто не верил, что документы есть, что их скоро пришлют мне по
почте. И неудивительно. Моя худоба, заношенные до дыр штаны
и видавшая виды рубашка, да ещё и босиком – всё это мало рас-
полагало к доверию. Именно поэтому меня на вокзале забрали
в милицию. Там они поняли, что напрасно сочли меня шпаной, и
оставили жить у себя, то есть спать на нарах вместе с теми, кого
вылавливали на вокзале и в окрестностях. Такая доброта объ-
яснялась просто: я развлекал милиционеров во время ночных
дежурств сказками и историями, которых знал во множестве, и
умел рассказывать. Самые добрые даже тайком подкармливали
меня. Я всё же уговорил одного директора техникума, и он раз-
решил мне сдавать вступительные экзамены. Сдал два экзамена
на «отлично» и – о, счастье! – пришли из Башкирии мои доку-
менты. Сдал ещё два и был зачислен на первый курс электро-
механического техникума. Вовсе не потому, что я мечтал стать
электриком. Это мог оказаться и мукомольный, и строительный,
и какой угодно другой техникум. Мне тогда было не до выбора
профессии. Самое неприятное заключалось в том, что у этого
техникума не было своего общежития, и я просто не представ-
лял, где буду жить. Как всегда помог Его Величество Случай, но
об этом чуть позже.
Самое время рассказать о том, что я всё-таки решился на-
писать тому самому директору, в которого бросил чернильницу.
Очень боялся, что меня арестуют и потащат в суд, но удивлению
моему не было конца, когда вместе с моими документами при-
шло и письмо. В нём директор сам, своей рукой написал следую-
щее: «...Коля, сынок, возвращайся скорее. Ты переведён на вто-
рой курс без экзаменов. Прости меня, дурака старого, что возвел
на тебя напраслину. Я не в обиде на тебя, приезжай!»
– Ага, нашёл дурачка, – подумал я тогда. – Вернусь, а меня
тут же и скрутят. Нет уж, фигушки!
И не поехал, остался в Ташкенте. Живу в вокзальной мили-
ции, учусь в техникуме, кормлюсь, где придётся. Но однажды на-
грянуло милицейское начальство с проверкой ночной, и обнару-
жило в числе прочих и меня.
– А этот доходяга за что задержан? – строго спросил мили-
цейский чин у дежурного милиционера.
– Он не задержан, он живёт здесь, – ответил тот.
– Что значит «живёт»? – возмутился начальник. – Здесь го-
стиницу устроили?
Чуть позже он сменил гнев на милость, вышел со мной на
улицу, расспросил, что и как, а потом сказал:
– Вот что, дорогой мой. Тебе надо в детдом определяться,
ты имеешь на это полное право, хотя тебе уже 16 лет. Вот тебе
адрес, сходи туда. Там знают что делать.
14 15
Уже на следующий день я был в кабинете заведующей го-
родского отдела народного образования (гороно), где мне попу-
лярно строгим казённым языком растолковали, что без таких-то
и таких документов даже говорить со мной никто не будет.
– А что же мне теперь делать, где я эти документы возьму? –
спросил я у этой тети весом не меньше центнера.
– Не знаю, – развела она руками. – Сходи в Облоно, может
там помогут.
Я сходил. Там другая тётя очень вежливо и душевно тоже от-
казала мне, сетуя на строгость законов. Я спросил её:
– А над вами есть начальник?
– Конечно, есть, а зачем тебе? – удивилась она.
– Надо! – отрезал я и прямиком туда, к её начальнику.
Но на порог Министерства культуры (оно тогда и образовани-
ем ведало) меня не пустил швейцар. Его можно было понять. Уж
очень я смахивал на бродяжку, хотя и с портфелем в руках.
– Обед у нас, понимаешь ты или нет! – орал на меня строгий
и неприступный страж приворотный. – Нет министра, обедает!
Я понимал, что он обедает, но и я есть хотел. И не уходил. На
моё счастье, на высокое крыльцо подъезда поднялась женщина-
узбечка маленького росточка, и спросила швейцара;
– С кем воюешь, Кузьмич?
– Вот шпана какая-то к вам рвётся, а я не пускаю. Ещё вшей
нанесёт.
Женщина взяла меня за руку, Кузьмич услужливо распахнул
перед ней массивные двери и мы по лестнице молча поднялись
на второй этаж. Вошли в огромную приёмную устланную коврами,
на которые мне даже страшно стало наступать. Там за барьером
сидели пять или шесть секретарш, а в креслах посетители, кото-
рые вскочили при нашем появлении, но так и остались стоять с
открытыми ртами. Видно, не часто такое видели, растерялись с
непривычки, но женщина, не выпуская моей руки и не отвечая на
приветствия, открыла дверь в кабинет.
Тут уж и я растерялся от роскошного убранства кабинета,
от его огромных размеров и батареи разноцветных телефонов
на гигантском стопе. Женщина, и без того маленького роста, на
фоне этого стола вовсе терялась. Она уселась в кресло, больше
похожее на царский трон, показала на стул рядом с собой и на
плохом русском языке, с сильным акцентом спросила:
– Ну, зачем тебе министр понадобился, рассказывай.
– А где министр? – спросил я.
– Как это «где»? Я и есть министр.
– Вы?! – изумился и не поверил я.
Министра я представлял себе здоровенным мужиком с
огромным пузом, с громоподобным голосом, но никак не эта пи-
галица.
– Да ты вроде не веришь мне, – тоже изумилась она, и на-
жала на кнопку. Тут же вошла одна из секретарш.
– Милая, ну-ка скажи этому молодцу, кем я тут работаю, – и
улыбнулась.
– Как это «кем»? Министром образования и культуры, – от-
ветила опешившая девушка.
– Ну, спасибо! Выручила ты меня. Иди, работай, – отпустила
она вконец растерявшуюся сотрудницу. – Ну, давай знакомиться.
Меня зовут Насриддинова, а тебя?
Я рассказал ей кто я, откуда, все свои мечты и планы, а за-
одно и о посещении гороно и облоно. Биография моя вряд ли
её удивила. Нас, таких горемык, в Ташкенте ещё со времён не-
давней войны хватало, а вот бездушие чиновниц возмутило её
до крайности. Она тут же приказала привезти их к себе в каби-
нет, и пока они ехали, успела напоить меня чаем, сунула мне в
портфель деньги, и не отходила от меня ни на шаг. Появились те
самые начальницы, которые не захотели мне помочь. Насридди-
нова даже не предложила им сесть и спросила, обращаясь сразу
к обеим:
– Скажите, у вас есть дети?
– Да, двое, – ответила одна из них.
У другой их оказалось трое, но они, видимо, так и не поняли,
куда она клонит, к чему эти вопросы.
– А мужья у вас есть?
– Да, конечно.
– И ваши дети могут каждый день говорить «мама» и «папа»,
они сыты, обуты-одеты. Этого мальчика помните? – спросила На-
сриддинова, указывая на меня, и продолжала говорить, не до-
жидаясь ответа. – Он круглый сирота, он не каждый день кушает.
Посмотрите, как он одет, какой худой и бледный! И вы не захоте-
ли ему помочь. Не к себе в дом, а в государственный, не смогли
пристроить, бумажки вам понадобились. Мы в годы войны без
всяких бумажек брали таких ребятишек к себе домой, жалели.
Всё, вы обе свободны. Идите в канцелярию и оставьте там заяв-
ления об уходе. Вам нельзя работать с детьми.
16 17
...Через полчаса на правительственном «ЗИМ»е Насридди-
нова сама привезла меня в детдом №11, хотя до этого хотела
определить в детдом одарённых детей, но я категорически от-
казался, не считая себя одарённым ни в коей мере. Жил я в этом
детдоме, как коронованная особа: ведь меня сама Насриддинова
привезла и сказала директору:
– Запомните, этот мальчик мой и ваш сын. Если что-нибудь
будет не так – у него есть мой телефон.
Директор рядового детдома, каких в Ташкенте было несколь-
ко десятков, никогда в жизни не увидел бы Министра рядом с
собой. Он сделал всё, чтобы персонал работал прежде всего на
меня. Ах, как же мне было стыдно и неловко перед другими деть-
ми, ничем не хуже меня, как я пытался жить наравне с ними, но
директор в буквальном смысле стоял передо мной на коленях и
говорил:
– Коленька, дорогой, если меня не жалко, то хоть детей моих
пожалей! Их у меня восемь душ. Не могу я поселить тебя в об-
щую палату и посадить за общий стол, понимаешь ты это или
нет?!
Вот и пришлось жить в сытости, в чистоте, обласканным и
ухоженным. У персонала тоже были дети, и они тоже боялись по-
терять работу. Однако, «недолго музыка играла, недолго длился
карнавал». Случилось так, что меня взял к себе в дом заслужен-
ный скульптор республики Бреславский Вадим Тимофеевич. Его
сын Боря учился со мной в одной группе, и очень полюбил меня
за то, что я половину его студенческих работ делал вместо него.
Он щедро платил за это, и мы оба были довольны, Боря был
стопроцентным, прямо-таки эталонным Митрофанушкой, этаким
барчуком, баловнем и капризулей. К нему в качестве гувернёра и
взяли меня из детдома.
Стал я жить в роскошном особняке с лепными потолками, с
мозаичным полом, с сервизом на обеденном столе и с двумя ма-
шинами в гараже. Потом выяснилось, что я ещё должен был по-
могать и по хозяйству по принципу «принеси-подай», но холуем,
слугой я не стал. Не тот характер. Зато Борю я целиком и полно-
стью подчинил себе. То, чего родители не могли добиться за 15
лет, я сделал за два года. Не беседами, не уговорами, а личным
примером, то есть «делай как я, делай вместе со мной, делай
лучше, чем я». Боря многое стал делать сам, не капризничал, не
закатывал истерики и, кажется, стал понимать, что в жизни надо
надеяться прежде всего на себя. Мы очень подружились, жили
как братья, и если Вадим Тимофеевич порол нас ремнём, то обо-
их, не спрашивая, кто прав, а кто виноват.
В этом доме ангелом-хранителем была мать Бориса, Ана-
стасия Ивановна, редкой души человек. Как её угораздило вы-
йти замуж за еврея я, конечно, не знаю до сих пор, но она так и
осталась русской женщиной. Борю и старшего сына Вадима она
воспитывала в русских традициях, и это очень не нравилось Ва-
диму Тимофеевичу. У неё был талант улаживать любой конфликт
в доме. Ко мне относилась даже лучше, чем к родным детям.
Так прошло два года. Мы с Борей перешли уже на третий
курс, и тут случилась любовь. Моя Первая Любовь. Я потому
пишу с большой буквы это слово, что второй любви не бывает,
как не бывает второй матери. Звали мою любимую Люда Горшко-
ва. С этого момента можно начинать другую повесть, но я здесь
пишу о ветрах и бурях, которые гнали моё «перекати-поле» по
ухабам судьбы.
Первая моя любовь была чистой и светлой. Мы тогда даже
не подозревали, что есть такое слово «секс». Ведь именно это
имела в виду депутат-женщина, когда сказала «в СССР секса не
было». Более того, любовь была взаимной и мы оба жили как в
сказочном сне, сами себе завидуя. Но счастья никогда не бывает
много. Очень скоро нас разлучила мать Людмилы. У неё были
другие планы по устройству судьбы единственной дочки-краса-
вицы. Я в эти планы не вписывался никоим образом, и потому
Люду мою увезла, тайком от меня, в город Иваново. Плохо же
она знала меня, если думала, что расстояние меня остановит,
и я сдамся на милость победителя. К тому же, давно известно,
что истинная любовь не знает преград. Напрасно отговаривали
меня и Анастасия Ивановна, и Вадим Тимофеевич. Я написал
заявление о переводе в Ивановский индустриальный техникум и,
не дожидаясь ответа, ринулся на поиски любимой.
На этот раз впервые в жизни я ехал в пассажирском поезде
по билету, и даже с солидным запасом еды, Это Бреславские по-
заботились. Когда в вагон заходил ревизор, я по привычке бежал
прятаться. Через три дня пребывания в Иваново я нашёл дом, но
там Людмилы уже не было. Только её бабушка. Она лишила меня
всякой надежды:
– Милок, я все про тебя знаю, мне Милка рассказала, но где
она сейчас, куда её мать увезла, хоть убей – не знаю.
Я сник, впал в глубокую депрессию, выражаясь научным
18 19
языком, потерял всякий интерес к жизни, и даже собирался на
рельсы лечь, но что-то удержало, скорее всего, мой неукротимый
оптимизм и уверенность, что я всё равно найду свою Людмилку.
Город Иваново в 1957-м году был таким же захолустьем, как
Пенза или Саратов, но своё шутливое прозвище «город невест»
оправдывал полностью. После шумного многоцветного, огром-
ного Ташкента этот город казался мне большой деревней. Надо
было привыкать к «окающему» говору, к другим нравам, к дру-
гому ритму жизни и к одиночеству. Скоро пришли документы о
переводе, и я стал студентом другого техникума, но по родствен-
ной специальности, сохранив статус детдомовца. Два года жизни
в Иваново запомнились ещё и тем, что именно здесь я первый
раз женился. Отнюдь не по любви. Об этом событии я тоже рас-
скажу, но позже.
Часть 3
Осенью 1959-го года начался Сахалинский этап моей жиз-
ни. Диплом техника-электрика получен, и по распределению
я поехал на Сахалин. Мне как «женатику» и владельцу «крас-
ного» диплома предлагали Украину, Урал и Сибирь, где ждали
меня «хлебные» должности и даже жилье через полгода, но я
настоял на сахалинском варианте. Мотивов было два. Первый –
я наконец-то увижу Байкал, которым бредил тогда, даже во сне
видел. Второй – проеду поездом почти через всю страну от края
и до края. Нетрудно догадаться, что умом был не богат, зато
романтикой переполнен. Поехал не один. Уговорил девчонок из
других групп, тоже получивших дипломы в наших ивановских
техникумах, нарисовал им радужные перспективы ВУЗ (Выйти
Удачно Замуж). В «городе невест» они намучились без женихов,
и потому клюнули на такую наживку, рассчитывая или на капи-
тана дальнего плавания, или на богатенького шахтёра. Позже
выяснилось, что я не обманул их. Пять девчонок из семи, что
поехали со мной, уже через год были замужем. Одна даже успе-
ла стать мамой, и звала меня на крестины первенца своего.
Все сбылось. И Байкал увидел (даже успел искупаться,
пока поезд стоял на станции Слюдянка), и на краю света по-
жил, но романтики не убавилось. Скорее наоборот. Сегодня в
свободной и независимой России инженеры ходят в сторожах
и грузчиках (если повезёт), а тогда даже молодой техник-элек-
трик был в цене. Поэтому я получил должность начальника ЦЭС
(Центральная электростанция) с окладом в 2100 рублей. Узнав
об этом из приказа по шахте «Мгачи», я едва заикой не стал. В
ту пору я и 500 рублей в руках не держал, а уж о тысячах даже
не мечтал. Мало того, меня стали величать по имени-отчеству,
что заставляло меня мучительно краснеть и смущённо отводить
взгляд в сторону. Тем более, что лет мне было всего-то двад-
цать, а обращались ко мне люди куда как старше. Заодно выяс-
нилось, что как специалист я и гроша ломаного не стою. На моей
электростанции стояло японское трофейное оборудование, и в
бразильских джунглях я тогда блуждал бы меньше. Какой уж там
начальник, если даже электриком на этой станции я не смог бы
работать. Пошёл к начальнику шахты «сдаваться», но он возму-
щённо замахал руками:
– Ты что, хочешь, чтоб меня с работы выгнали? Как я могу
молодого специалиста простым электриком поставить? Иди, ра-
ботай, и голову мне не морочь!
Сошлись на том, что приказ он издавать не будет, а я пой-
ду шахтным электриком по самому высокому разряду, оставаясь
формально на прежней должности. Это тоже было нарушением
КЗоТа, но тут начальник не убоялся почему-то ответственности.
Получив свою первую в жизни зарплату более двух тысяч, я по-
чувствовал себя Рокфеллером, не представляя себе, куда же я
дену такие деньжищи. Выручила тёща. Она прислала письмо и
сообщила, что Таня (моя фиктивная жена) поступила в техникум,
и ей теперь надо хорошо одеваться, учебники покупать, питаться
хорошо. Стало быть, как муж, я обязан помогать жене, Я никогда
не был жадным, не имел больших денег, и потому с лёгким серд-
цем стал регулярно отсылать деньги в Иваново. Мужем и жена-
тым себя не считал, справедливо полагая, что фиктивный брак
меня ни к чему не обязывает, а Таньку всё равно жалко было.
О жизни на Сахалине, о том, как взрослел и мужал можно
много рассказать. Жизнь на острове так сильно отличалась от
прежней жизни на материке, что пришлось не только многому
учиться заново, но и переучиваться. Там очень ценилось зем-
лячество. Если встречались два человека из одной области, не
говоря уж о городе, они автоматически становились друзьями,
и не разлучались. Вторая особенность – это бескорыстная по-
мощь, даже если ты о ней и не просишь. Расскажу, как добирался
от Победино до Александровска на попутном грузовике. За два
дня мы преодолели 200 км. Именно преодолели, а не проехали
20 21
по дороге, которую и дорогой-то грех назвать. Каждый раз, ког-
да мы останавливались перекусить или по другой нужде, около
нас останавливались другие машины, и шофера спрашивали, не
случилось ли чего и не требуется ли помощь. Никто не проехал
мимо! Безмерно удивлённый, я спросил своего шофёра:
– А если бы кто-то из них не остановился?
– Он больше в рейс не выехал бы. Его просто выгнали бы с
работы с позором. И об этом мерзавце узнал бы весь остров.
Всех сахалинцев объединяло чувство оторванности от боль-
шой родины, от материка и ощущение того, что все мы плывём
в одной лодке. Суровая погода, постоянные ветра тоже способ-
ствовали сближению и стремлению помочь человеку, если он в
этом нуждался. Поначалу странно и непривычно было слышать
по радио: «Спокойной ночи, дорогие радиослушатели!» и 12 уда-
ров часов, когда в 8 утра мы спускались в шахту. Девственная
природа, почти нетронутая человеком, разное зверьё в лесах,
обилие рыбы в речках, трёхметровые сугробы снега зимой – всё
это остров Сахалин, каким я его увидел тогда, в далёком 1959-м
году.
Почту и продукты зимой нам сбрасывали с вертолёта прямо
на землю около поселкового клуба, а дорогу-тоннель на шахту,
случалось, копали всем миром, включая школьников, Самым
большим деликатесом и дефицитом считалась водка. За одну бу-
тылку отдавали две, а то и три бутылки спирта, который надоел
до чёртиков. Икру красную ели ложками, сколько влезет. Добыть
её было так же легко и просто, как развести в лесу костёр. Когда
рыба шла на нерест, мы вставляли палку в движущийся косяк, и
она не падала, двигалась вместе с рыбой. Рыбу хватали руками,
выкидывали на берег и тут же освобождали от икры. Браконьера-
ми себя не считали. Мы ведь брали сотую, а может быть и тысяч-
ную долю икры. Кроме того, помнили статью, нет, не Уголовного
Кодекса, а сталинской Конституции, где, как и в нынешней, было
написано, что земля и недра принадлежат народу. Значит, своё
брали.
Прошло полгода, уже стал привыкать к новой жизни, обрёл
друзей и подружку, играл на аккордеоне в нашем шахтёрском
клубе. Одним словом, живи и радуйся. Видно, не для радостей
родился я и не для оседлой жизни. Стал получать из Иванова от
фиктивной жены Тани ласковые письма, где она красочно опи-
сывала как тяжко и одиноко живётся ей без меня. Якобы, мать
ей житья не даёт, обзывая всяко-разно предпоследними слова-
ми. Приезжай, мол, заступник мой любимый, нарожаю тебе кучу
детей, и любить буду до гроба. Мне стало жалко её. Сразу уе-
хать я не мог, тогда надо было три года отработать там, куда на-
правили. Написал письмо в Москву в нужное ведомство, и мне
дали так называемый «свободный диплом». Весной 1960-го года
вернулся в Иваново. Конечно же, меня подло обманули, облапо-
шили. Оказывается, Таня писала письма под диктовку матери, и
не я был им нужен, а моё согласие на развод. Вернулся из армии
давно запланированный жених для Тани, денег на предстоящую
свадьбу я прислал достаточно, и будущего мужа Таня успела по-
любить. Я не расстроился особенно, даже не рассердился на
этих аферисток, подмахнул заявление о разводе, и тут же уехал
в Саратов.
Почему именно в Саратов, я теперь уже не помню, но ра-
ботать мне пришлось в соседнем Энгельсе на номерном заво-
де. Поселился в заводском общежитии, получал 120 рублей.
После сахалинских тысяч первые недели ощущал себя нищим,
и не представлял, как буду жить на эти жалкие гроши. Работа
тоже была не по душе, с начальством ругался постоянно, а тут
ещё и Люба подвернулась. Гуляли с ребятами в соседнем жен-
ском общежитии, хорошо погуляли. Настолько хорошо, что утром
я проснулся в одной постели с милой девушкой. Там же, в по-
стели, оказывается, обещал жениться. Пришлось, как истинному
джентльмену, идти в ЗАГС и отдать Любе свою фамилию. Жить
стало негде, квартира нам не светила, зарплаты у обоих мизер-
ные и решили мы податься в денежные края.
Скорый на подъем и быстрый на решения я легко убедил
Любу, и мы на пароходе двинули искать своё счастье на Белояр-
скую атомную станцию, где по слухам и платили хорошо, и можно
было быстро получить жильё. По дороге сосед по каюте пере-
вербовал нас, и мы направились в город Березники Пермской об-
ласти. Как говорится, «нищему пожар не страшен, одна деревня
сгорит – в другую пойду». Терять нам было нечего, и теперь уже
два «перекати-поле» двигались в неизвестность.
Помыкались мы в Березниках изрядно, поскитались по частным
квартирам, и все же нашёл организацию, где обещали квартиру че-
рез полгода. Если я соглашусь в уральской тайге строить ЛЭП-35 на
должности мастера. Согласился, и уехал с бригадой в тайгу, а Люба
осталась в городе, она уже с животиком ходила.
22 23
В моём повествовании, сильно смахивающем на анкету для
Первого отдела, что-то не видно других героев, рассказа о собы-
тиях в стране и за бугром. Получается пресно и скучно. Потерпи,
читатель. Я сейчас исправлюсь на ходу. Имея общительный ха-
рактер, любознательность и стремление подружиться едва ли не
с каждым, я помню и знаю очень многих. О каждом можно что-то
рассказать интересное и поучительное, но тогда моё повествова-
ние распухнет до романа, но уже не обо мне, не об извилистом
и тернистом пути «перекати-поле» Поэтому рассказывать буду
только о тех, кто сыграл ключевую роль в моей судьбе.
Что касается жизни страны в те времена, то она описана в
учебниках истории, и желающих отсылаю туда. До горбачёвской
«перестройки» мало кого в стране волновала политика, кремлёв-
ские дрязги. Мы регулярно читали в «Правде» неправду о выпол-
нениях и перевыполнениях планов, а на майских и ноябрьских
парадах носили портреты одних и тех же членов Политбюро и
ЦК КПСС. Мы далеко не всему верили, знали, что на бумаге всё
прекрасно, а в реальной жизни не совсем так или совсем не так.
Однако заводы и фабрики работали, уголёк в шахтах добывали,
поля колхозные засевали и даже города строили. Были пионеры
и октябрята, было огромное издательств (Детгиз), где для детей
печатались книжки и журналы, Стоили они копейки и были до-
ступны даже в самой бедной семье. Я, кстати, выписывал тогда
4-5 «толстых» журнала, два-три «тонких» для жены и две-три
газеты. В почтовый ящик всё это не влезало и пришлось на почте
купить себе именной ящик. Имея в кармане ОДИН РУБЛЬ, мож-
но было зайти в магазин. Любой, кроме ювелирного. Такую нашу
жизнь «перестройщики» и «реформаторы» обозвали «застоем»,
и стали внушать народу, что только демократия нас всех спасёт.
Не обманули родимые. Жизнь действительно стала неузна-
ваемо новой. Порой даже непредсказуемой. Наркомания, токси-
комания, детская проституция, шопинги и пирсинги, детские са-
моубийства и беспризорность – все эти «блага» пришли вместо
«застоя». Дерьмократам есть чем гордиться: нет великой страны
СССР, нет КПСС, и нашими президентами очень довольны из-
вечные и лютые враги наши. Теперь они, оказывается, лучшие
наши друзья, а тех, кто сомневается в этом, тут же причисляют
к шовинистам или националистам. Сегодня мы потеряли детей.
У них отобрали пионерские галстуки и «Пионерскую правду», их
лишили идеалов, а взамен дали жвачку, и стали учить безопас-
ному сексу. Уже есть результаты. Сегодня «крутой» мальчик уже
не скажет, краснея и смущаясь «я люблю тебя». Он смело и уве-
ренно говорит девочке «я хочу тебя» и, если она сомневается, то
достанет из кармана презерватив. Для мальчиков в изобилии от-
крылись школы самбо и восточных единоборств, где культ силы
принимает конкретные формы. В телеприставках типа «денди»
дети вставляют картриджи со стрелялками и убивалками, там
тоже царит культ насилия и разрушения. В магазинах сразу ис-
чезли детские конструкторы, где ребёнок учился строить и соз-
давать.
Не забыли и девочек. Для них появились конкурсы красоты,
салоны фотомоделей и «досуг с сауной» круглосуточно. В любом
киоске можно увидеть роскошные глянцевые журналы с голыми
или полуголыми девицами на обложках. Там же можно купить са-
мую массовую на сегодня порно-газету «Спид-инфо» Там девоч-
ки и девушки стали просто секстоваром. Спрос на наших русских
и нищих красавиц огромный во всём мире. Выйти замуж за бо-
гатого иностранца – это голубая мечта каждой россиянки. Можно
долго ещё перечислять «достижения» липовых демократов, но
тогда я становлюсь публицистом.
Нет, мне, да и тебе, читатель, это ни к чему. Не принято се-
годня хвалить нашу прошлую жизнь, обвинят в ностальгии, и тут
же примутся убеждать, что к прошлому возврата нет. А жаль.
Очень хотелось бы вернуть то время, когда на наших глазах и
нашими руками строились города, заводы м фабрики .могучие
гидростанции. Наши суперсовременные самолёты и подводные
лодки надёжно охраняли рубежи страны, нас боялись и уважали.
Ещё и за то, что кормили и вооружали своих союзников. А сегод-
ня сами побираемся по всему миру, вызывая смех и недоумение.
Пора вернуться к своей теме. В нашем голодном послево-
енном детстве детекторный приёмник «Комсомолец» был чудом
из чудес. Сегодняшние дети на компьютер смотрят как на до-
машнюю утварь вроде утюга или сковородки. В кармане каждого
третьего школьника лежит мобильник и он, не выходя из клас-
са, может позвонить хоть в Париж. Чудом это не считается. Моя
внучка просто не поверила мне, что в моём детстве не было теле-
визора. Зато она визжала от восторга, когда в деревне впервые
за свои 11 лет увидела живого петуха и поросёнка. Эти строчки я
набираю на компьютере, о котором ещё два года назад и мечтать
не смел. Во-первых, вещь дорогая, а, во-вторых, не для стари-
ковских склеротических мозгов. Я заблуждался. И денег хватило,
и мозги вроде бы пока не подводят. Зато передо мной теперь
24 25
открыт океан информации, а компьютер стал другом и помощни-
ком. Почти наркотиком, без которого и дня не прожить.
Часть 4
Коли завёл речь о детях и детстве, то, наверное, пора и своё
вспомнить, хотя не очень-то хочется. Не было его у меня, того
самого счастливого безмятежного, той самой золотой поры, когда
все заботятся о тебе, а ты не знаешь ни хлопот, ни забот. Были
нужда, бедность и нищета. Виновата война, отнявшая у нас от-
цов-кормильцев, виновата послевоенная разруха, виновата и
моя мать, которая умудрилась выйти замуж за тупого безграмот-
ного деревенского мужика и привезла его в город, в дом, постро-
енный ещё моим отцом. Десять лет отчим зарабатывал только
лопатой. Грузил уголь, чистил паровозные топки, кочегарил на
паровом кране. Зато настрогал троих сыновей. Хорошо ещё, что
мать не побоялась сесть в тюрьму и делала аборты. Нас тогда
было бы куда больше.
Сносно жить мы стали после того, как отчим научился валять
валенки. Тогда зимы были суровые и валенки нужны были в каж-
дой семье. Для постоянной носки и для выхода «в люди». Труд
вальщика каторжный сам по себе, но он ещё и под запретом был.
Надо было патент брать (сегодня это называется лицензией) и
платить налоги. Откуда брать деньги? Поэтому работал отчим по
ночам. Здоровый был мужичок. После восьмичасового кидания
лопатой на работе он ещё столько же вкалывал дома. Здоровье
отчим унаследовал от своего отца, который прожил 112 лет. Из
них он 106 лет пас стадо. Уникальный бып дедок, прямо-таки ска-
зочный персонаж. Я его до сих пор помню.
Мы стали жить настолько богато, что в доме появился белый
хлеб, а по праздникам даже и мясо. Помню и то, что меня посто-
янно звали поиграть на гармошке то на крестины, то на именины.
И даже на свадьбы. Мой родной отец был гармонистом «от бога»,
и гены сделали своё дело – я тоже не был обделён музыкальны-
ми данными, К тому же, любил музыку не меньше чем книги. Дру-
гих радостей у меня не было. Каждые два года появлялся в доме
братик, и всех их приходилось нянчить. Для них я был и нянька, и
воспитатель, и товарищ по играм.
– А что же мать делала? – спросите вы. Отвечаю. Она нигде
не работала, но в доме бывала редко. То на свадьбу позвали,
то на похороны уйдёт, то в карты у соседей играет. Она знала,
что я детей не брошу, и развлекалась, как могла. За каждый мой
промах в обращении с братьями следовала порка ремнём. Даже
соседи частенько корили её:
– Вера, что же ты над парнишкой изгаляешься? Разве не ты
его рожала? Побойся Бога, если от людей не совестно.
Не боялась мать ни Бога, ни чёрта. Часто наказывала голо-
дом, за стол не пускала, а сажала в подполье, где у меня на такой
случай были припасены сухари, свечка и книжки. Доставалось
мне и за школу, где я числился в тройке самых отъявленных на-
рушителей дисциплины. Когда надо было сорвать урок, то обра-
щались только ко мне, как к специалисту. Уже в этот день дома я
получал от матери заслуженную «награду». Много раз грозились
исключить меня из школы, но спасали три обстоятельства: сын
погибшего фронтовика, круглый отличник и бессменный редак-
тор школьной газеты.
Отступление от темы явно затянулось и пора мне вернуться
в славный город Березники, где дымили десятки разнокалибер-
ных труб, извергая из недр своих дымы всех цветов радуги, где
трудно было дышать, если ветер дул в сторону города. Никого
это не пугало, и народ ехал в надежде быстро получить жилье.
Желающих было тысячи, а счастливчиков сотни, но мы с Лю-
бой в их число не попали, и квартиру я заработал в тайге, когда
моя построенная ЛЭП-35 упёрлась в дробильно-обогатительную
фабрику. Строили её две бригады китайцев. Строили хорошо
и быстро, заодно постигая тайны русского характера. Уходя на
обеденный перерыв, инструмент и рукавицы они оставляли там,
где работали. Когда возвращались, то ни того, ни другого не об-
наруживали. Их узкие глаза становились очень широкими, они
начинали лихорадочно искать пропавшее. Им и в голову не при-
ходило, что всё украли наши русские рабочие. Так повторялось
несколько раз, пока они не догадались оставлять сторожа Мне
предложили должность энергетика этой самой фабрики, непло-
хой по тем временам оклад и – самое ценное – квартиру в но-
вом, только что построенном кирпичном доме. Конечно, посёлок
Карьер-Известняк – это вам не город Березники, но лучше быть
первым в деревне, чем последним в городе решил я, и согласил-
ся. Тем более, что и жене моей нашлась работа. Так мы с Любой
обрели свой угол, работу и даже смогли купить мебель. Осенью
1961-го у нас родился сын, я стал отцом, Теперь многое изме-
нилось в моей жизни. Надо было пускать корни, обживаться на
новом месте и думать не только о себе.
26 27
Я уже говорил, что родился не для счастья. Нам бы жить-
поживать, да добра наживать, как в сказках пишут, но помешал
голод. Самый настоящий, когда были деньги, но на них ничего
нельзя было купить. В единственном поселковом магазине была
высохшая, белая от соли селёдка, вздувшиеся банки рыбных
консервов, серо-бурого цвета макароны и соль. По «блату» – я
все же в начальниках ходил, к поселковой знати относился – про-
давщица тайком, из-под попы, совала бутылку подсолнечного
масла, и это было царским подарком. Выручила нас картошка,
которую я посадил весной. Но сыну не картошка нужна была, а
молоко. У Любы оно почему-то пропало, купить же коровье было
невозможно ни за какие деньги. Что делать? Как дальше жить?
Прошло семь лет с того дня, когда я пацаном уехал от мате-
ри, которая хуже мачехи была для меня. Уже почти забыл о её
существовании, привык к мысли, что её нет. В один прекрасный
день, доставая газеты и журналы из почтового ящика, я увидел
письмо. Глазам своим не поверил – оно было от матери! Оказы-
вается, все эти годы она искала меня, но только найдёт, а я уже
укатил в другое место. На этот раз успела. Письмо было слёзное,
мать просила простить её за всё содеянное и звала хотя бы по-
гостить. Она ещё не знала, что стала бабушкой и была уверена,
что я или сижу на нарах тюремных, или вкалываю на «стройках
коммунизма» с номером на зековском бушлате. За прошедшие
годы мать с отчимом продали наш дом в Бузулуке, и уехали в
город Ангрен, что в ста двадцати километрах от Ташкента. Живут
в сытости и достатке.
Сердце не камень, мать всё равно мать, и голос крови, чув-
ство родства взяли своё. На братьев тоже очень хотелось по-
смотреть. Хотя, если не лукавить, главной причиной всё же был
голод, который моего первенца медленно, но верно превращал в
дистрофика. Жалко было терять квартиру, хорошую работу, об-
ретённых друзей, но «голод не тётка» и мы всё-таки поехали в го-
род Ангрен, что стоит в 120 километрах от Ташкента. Нe очень-то
я поверил лицемерной и лживой матери, но знал, что в Средней
Азии жить куда легче. Не нужна тёплая одежда, полно фруктов-
овощей, и они стоят там копейки. Да, чужая земля, другой уклад
жизни, другой климат и узбеки, которым мы – русские уже поряд-
ком надоели. Тем более, что вели себя как хозяева, считая себя
«белыми людьми», а самих узбеков едва ли не второсортными.
Мы научили узбеков пить нашу водку, материться, воровать.
Мы избавили их от чапанов и чалмы, переодели в европейскую
одежду. Мы пересадили их с ишаков на «москвичи» и «победы»
(«Жигулей» и иномарок тогда в помине не было), но мы не научи-
лись у них уважать старшего в семье, трудолюбию, национально-
му единству, искренней любви к Богу (у них к Аллаху). Мы вели
себя как оккупанты, завоевавшие чужую страну. Неудивительно,
что с годами неприязнь переплавилась в ненависть к нам, и уже
в восьмидесятые годы все азиаты открытым текстом, не скрывая,
говорили:
– Убирайтесь в свою Россию!
Не знали они, да и мы тогда не догадывались, что и в Рос-
сии мы не нужны. Легче было уехать в Германию, Турцию или
в Америку. Многие, у кого были деньги, так и сделали. Человек,
родившийся в России, где живут его дети и внуки, имеющий за-
слуги перед бывшей родиной (СССР) с узбекским или другим па-
спортом годами не мог получить российское гражданство. Зря я
написал в прошедшем времени. Сегодня, сейчас, когда я лишу
эти строчки, за спиной сидит моя 80-летняя тёща. Она приехала
доживать свой век к дочери в Пензу с узбекским паспортом, и вот
уже третий год эта «иностранка» (кстати, родившаяся на пензен-
ской земле) не может получить российское гражданство. Пенсию
тоже не получает, но зато потребовали справку о доходах.
Я опять отвлёкся, но «у кого что болит, тот о том и говорит».
Поезд привёз нас в «Ташкент – город хлебный», и название это
он тут же оправдал. На вокзале в буфете Люба моя стала хватать
бутылки с ряженкой, варенцом, кефиром и совать их в сумку. Из-
умлённой буфетчице она, плача, как в бреду говорила:
– Не бойтесь, я заплачу, я обязательно заплачу. За всё.
Вот что значит пожить в голоде, до какой черты дойти. Я кое-
как её успокоил, убедил, что не надо запасаться, что всё это есть
в любом магазине. Телеграмму мы не давали и заявились в дом
к матери нежданно-негаданно. Первое, что сделала мать – вы-
рвала из рук Любы сына Женьку и, наверное, зацеловала бы до
смерти, если б я не отнял и не вернул его Любе. Мать моя искрен-
но радовалась, что нашёлся и вернулся сын, да ещё и с внуком,
что не сгинул я, не пропал в житейских бурях, и даже диплом
имею. Люба моя тоже ей понравилась поначалу, и они подружи-
лись. На новом месте нашлась и работа для нас обоих, и место
в яслях для нашего малыша, и даже квартира отдельная. Всё это
устроила мать. Она к той поре вступила в партию, была членом
28 29
горкома, и с ней считались. Даже побаивались – язык у неё был,
как бритва, и если уж кто попадался под горячую руку, то долго
об этом помнил.
Братьев было не узнать. Старший Саша учился в 7-м классе
и выглядел симпатичным богатырём, не зря с детства звали его
«бутузом». Меня он узнал сразу, с первых минут, и очень обра-
довался. Средний – и любимый мой братец Витя – тоже узнал,
но держался робко и больше смотрел на нашего Женьку, чем на
меня. Внешне он был совсем не похож ни на братьев, ни на отца
своего, и это обстоятельство было причиной многих скандалов и
ссор между матерью и отчимом. Младший братишка учился во
втором классе и о моём существовании знал лишь по рассказам
матери и братьев. Он при нашем появлении мельком взглянул
на нас, и тут же убежал на улицу. Улица для него была даже не
вторым, а первым домом. Она-то его впоследствии и сгубила, а
тогда это был непоседа, неслух и мелкий воришка. Сладости от
него прятать было бесполезно – найдёт, и слопает один. Одним
словом, росли нормальные пацаны, и радуя, и огорчая роди-
телей. Сынишку нашего они полюбили так крепко, что дрались
между собой за право поиграть с ним. А уж как я его любил, и
говорить-то не приходится. Одной только фото- и киноплёнки ки-
лометры снял, чтобы потом по фотографиям проследить, как он
рос, изменялся.
Прошло два года. Срок вроде бы небольшой, но за это вре-
мя мы с Любой поняли, что ужиться вместе не сможем, и стан-
дартная формулировка при разводе «не сошлись характерами»
очень точно отражала нашу ситуацию. Если по характеру я был
действующим вулканом, то Люба – стоячим болотом. Она – не-
людимая, заядлая домоседка, я – всегда куда-то спешу, жить не
могу в четырех стенах, задыхаюсь. Сначала художественная са-
модеятельность, потом театр создавать стал, на танцах играл на
аккордеоне и дома появлялся только поесть, да переночевать.
Люба к тому же была очень ревнивой и патологически мнитель-
ной. Уже на пороге, когда я заходил в дом, она вынюхивала меня,
не пахну ли духами, выискива-а следы губной помады и постоян-
но возмущалась:
– Зачем мне все твои театры и сцены, если денег от этого в
доме не прибавляется?
Наверное, она была по-своему права. День ото дня мы от-
далялись друг от друга, ссоры стали постоянными, и такая жизнь
меня уже тяготила, Внесла свою лепту и мамаша моя. Она так
сказала:
– Не мучай ни её, ни себя, ни сына. Тебе нужна другая жена,
а Женьку мы не бросим.
Навязанное мне чувство вины рождало обречённость, бе-
зысходность. Мне казалось, что и отец я никудышный, и как хозя-
ин мало чего стою, коли денег в дом не приношу в достаточном
количестве. После долгого и трудного разговора с Любой мы ре-
шили развестись и разойтись. Сказано – сделано. Мы быстрень-
ко развелись и я перешёл жить к матери. Она утешала меня:
– Не переживай, сынок, не ты первый, не ты последний. Она
ещё сто раз покается, на коленках к тебе приползёт.
Зачем мне нужна жена, ползающая на коленях? О женитьбе
у меня и мыслей не было, а вот не слышать больше каждый день
бесконечные вопросы «а это что?», «а почему?» из уст своего
сыночка, постигающего мир людей, я уже не мог, Чтобы не му-
читься, не страдать, я решил уехать куда-нибудь подальше. Как
говорят «с глаз долой – из сердца вон».
Уехал в Учкудук, на урановые рудники, где тогда платили бе-
шеные деньги. Однако, не любовь к деньгам была главной при-
чиной этой добровольной ссылки, а желание обеспечить сына.
Так оно и случилось. С глаз долой – да, а вот из сердца вон – нет.
Наоборот, появилась постоянная ноющая боль и чувство вины за
то, что при живом отце растёт ещё один сирота, безотцовщина,
Мне ли было не знать, что это такое? Чтобы мой дорогой и люби-
мый сыночек этого не ощущал, я бывал с ним почти каждый ме-
сяц, задаривал его игрушками, сладостями, книжками. Но легче
на душе от этого не становилось, и каждый раз, уезжая к себе в
Учкудук, мы оба плакали. Только он, не скрывая слез, а я ... При-
ходилось врать ему, почему от него уезжаю. Он – глупый – верил,
а я казнил себя за эту вынужденную ложь. Вернуться тоже было
нельзя. Люба не любила меня с самого начала, и замуж пошла
за меня назло парню, которого ждала из армии, а он женился
на другой. Теперь, когда у неё был ребёнок, я и вовсе ей был ни
к чему. Спасибо ей за то хотя бы, что сына против меня не на-
страивала, и не привела в дом отчима для него.
30 31
Часть 5
Денежки у меня водились, и я купил себе на пробу кинока-
меру. Простенькую, любительскую. Как всегда, увлечение пере-
росло в страсть, и я постепенно от бытовой съёмки перешел к
съёмкам культурной, спортивной и производственной жизни по-
сёлка Учкудук. Тайком удалось снять весь процесс сборки и спуск
в карьер гигантского и единственного в стране роторного экскава-
тора. Когда отснятый материал посмотрело начальство, то похва-
лили и разрешили снимать всё, что я сочту нужным и полезным.
Случилось так, что к нам в Учкудук приехал наш тогдашний
министр Славский Ефим Павлович. Сопровождала его целая
свита, в которой был и «урановый король», наш царь и бог – За-
рапетян Зураб Петросович. Теперь я уже снимал визит Министра,
как кинорепортёр, хотя и примитивной, дешёвенькой камерой,
которая не позволяла снимать издалека. Приходилось подходить
совсем близко. Ефим Павлович любил и умел пошутить, он спро-
сил:
– Парень, а ты мне нос не своротишь камерой своей?
Зарапетян заорал на меня:
– Вон отсюда, нахал!
Но за меня вступился Ефим Павлович:
– Ты чего орёшь на него? Он своё дело делает. Больше того,
он историю делает. Мы с тобой помрем, и никто не вспомнит про
нас. А он плёночку покажет, и, глядишь, труды наши люди оценят.
Не трогай его. Лучше хорошую камеру ему купи.
Вот он – Его Величество Случай! Слова министра в корне
изменили мою жизнь, мою судьбу. Спустя неделю я уже въехал
в просторную трёхкомнатную квартиру в новой девятиэтажке в
городе Навои. Это был не посёлок Учкудук, затерянный в песках
Кызыл-Кумов, где мы получали ведро привозной воды в сутки, а
город, который продолжал строиться, становился день ото дня
краше, и был, как бы, столицей уранового царства. Как по ма-
новению волшебной палочки, я получил инженерную должность,
приличную зарплату, всяческие привилегии и кличку «придвор-
ный репортёр». Мне завидовали, но не мешали, не чинили пре-
пятствий. Ведь моим единственным начальником и покровите-
лем был сам Зарапетян, у которого в руках была безграничная
власть. И такие же возможности.
Пришёл мой «звёздный час», когда я сам себе был хозя-
ин, имел неограниченный творческий простор, не знал ни в чём
нужды. Только опыта у меня не было, надо было на ходу учить-
ся. Ездил по стране к именитым и известным тогда директорам
любительских киностудий, набирался ума-разума, и потихоньку
росло моё мастерство. Создал в городе свою киностудию, где
ребятишки пропадали вечерами, пока родители не приходили за
ними и не уводили домой.
Сначала фильмы мои были «немые» и на чёрно-белой плён-
ке, потом научился их озвучивать. На второй год уже снимал на
цветную плёнку, и фильмы нравились не только тем, кого я сни-
мал, но и тем, для кого они делались. Золотое было времечко.
Я был уверен, что моё «перекати-поле» крепко и надолго заце-
пилось за удачу, и вряд ли кто сможет помешать этому. Помешал
опять-таки случай и... моя звёздная болезнь», но об этом чуть
позже.
Я совсем забыл сказать о второй своей жене, которую нашёл
ещё в Учкудуке, до переезда в Навои. Лида работала в лагерной
зоне, не помню уже кем. Моя ровесница, разведёнка, сыну Се-
рёже шесть лет. Жила с нами и младшая сестра Лиды. Семья у
нас получилась дружная и весёлая, дом всегда был полон гостей,
звучала музыка, пели песни хорошие, если случалось застолье.
Серёжа с первых дней стал звать меня папой, а я старался, как
мог, этому высокому званию соответствовать. Тем более, что мое
отцовское чувство искало выхода, родной сын был далеко, а этот
– рядом, и на редкость славный мальчуган оказался. Все трое
учились. Лида и сестра в техникуме, а Серёжа в школе. Лиду и её
сестру я заставил поступить в техникум, не хотели они учиться,
не верили в себя. Всем троим помогал, и дело подвигалось. По
натуре я азартный и неисправимый игрок. Поэтому ко мне при-
ходили и картёжники заядлые, и шахматисты, и киношники. Не
было только любителей выпить, я не любил спиртное и в доме
эту гадость не держал. Если и приходилось пить в компании, то
пил я всегда только один раз. Курил только трубку, набивая её
ароматнейшим табаком «Золотое руно». Настолько ароматным,
что женщины мои иногда просили закурить. Появилось ещё одно
увлечение – мотоцикл. Наш отечественный «кровопивец», как
шутливо называли тогда «Ковровец». Это, конечно, не чешская
«Ява», но и на нём я ездил на предельной скорости. Одним сло-
вом, не жизнь, а праздник, живи и радуйся. Если бы верил в бога,
то самую толстую свечку поставил бы тёзке своему, Николаю-
Угоднику.
32 33
Кончился мой золотой век так же неожиданно, как и начался.
Из-за нелепой случайности, где и вины-то моей не было, мой по-
велитель Зарапетян наорал на меня прилюдно. Я крепко обидел-
ся, хлопнул дверью и ушёл. Такие выходки Зарапетян не прощал
никому, и вскоре с небес я опустился на грешную землю. Мне бы,
дураку, отсидеться, отмолчаться, выждать, когда Зураб остынет и
забудет инцидент. Но гонор, гордыня, оскорблённое самолюбие
взяли верх, и разум отступил. Не мог, неумел и не хотел я скло-
нять даже повинную голову, и потому шишек на ней всегда хва-
тало. Умные люди советовали продолжать работать, как ни в чём
не бывало, не лезть на рожон, но чтобы пользоваться умными
советами надо как минимум самому быть умным.
Беда, как известно, никогда не приходит одна. Пришла весна
1971-го года, и в один далеко не прекрасный день жена призна-
ётся мне, что у неё есть любовник, и они хотят соединить свои
судьбы, не могут жить друг без друга... Моя родная семья тоже
стала катастрофически уменьшаться. Сначала привезли брата
Сашу из армии в цинковом гробу. Сержант, сопровождавший этот
гроб, сказал мне:
– Гроб лучше не открывать. Там сапоги да фуражка и останки
Саши, которые удалось собрать. На него пьяный шофёр пере-
вернул МАЗ, груженный бутовым камнем, все 10 тонн. Что там
могло остаться?
Когда хоронили Сашу, я не уследил, и отчим растолкал сол-
дат, которые уже готовились к салюту, вырвал у кого-то топор,
вскрыл крышку гроба. С кладбища он вернулся седой, и неделю
молчал, курил беспрерывно. Опасались, что умом тронулся, но
обошлось. Хуже было с матерью. Её прямо с кладбища увезла
«скорая» и едва-едва спасли. Больше месяца в больнице про-
была.
Ровно через полгода, день в день, младший из братьев по-
падает под поезд, и голова его непутёвая остаётся лежать между
рельс. Эти похороны доконали отчима. Он потерял дар речи, по-
старел лет на двадцать, и на него без слез нельзя было смотреть.
Вовку он любил безоглядной фанатичной любовью, души в нём
не чаял и – вот тебе «подарок» судьбы. Мать повредилась а уме,
и только это обстоятельство спасло её от неминуемой смер-
ти. Долго, очень долго она возвращалась к нормальной жизни.
Остался у меня один брат Витя, который служил в год похорон
в армии, и мне пришлось уехать из Учкудука к старикам своим,
чтобы поддержать их как-то в горестные дни.
... Выслушав признание жены в грехе своём, я не стал ничего
выяснять, упрекать и ссориться. За неделю уволился с работы,
купил билет на самолёт и направился в город Сосновый Бор, где
строилась Ленинградская атомная станция, крупнейшая в мире
по тем временам. Там жил и работал один из моих приятелей, он
не раз приглашал меня, зная, какая жестокая ностальгия у меня
по России. Нашёл дом, квартиру приятеля, но дверь открыла его
жена и прямо у порога повисла у меня на плечах, рыдая.
– Света, Света, что случилось, чего ты ревёшь? – спросил я
её, предчувствуя беду.
Оказалось, что за неделю до моего приезда он вместо водки
выпил дихлорэтан, от которого умер в страшных мучениях. Света
считана себя виноватой. Она сама в бутылку из-под водки нали-
ла этот яд, и спрятала на кухне под раковиной, чтобы потом от-
дать мужу для какой-то надобности. Ведь знала, что муж любит
выпить, что ему всегда «чуть-чуть» не хватает, и он ищет «занач-
ку» по всему дому. Но не зря ведь говорят: «знал бы, где упасть
– соломку подстелил».
Часть 6
После солнечного Узбекистана, домашнего уюта, я долго
не мог привыкнуть к постоянным дождям, к пасмурному небу и к
жизни в общаге, где с вечера до утра гремела музыка, мельтеши-
ли женщины всех возрастов и калибров, а на полу в коридорах
рядами и колоннами стояли пустые бутылки из-под водки и вина.
Стирать, гладить бельё мне никогда не приходилось, варить еду
тоже не умел, и жилось мне весьма неуютно, хотя я и сменил опо-
стылевшую Азию на любимую Россию.Однажды вечером слышу
стук в дверь, открываю и глазам своим не верю – на пороге стоит
Нина, с которой был знаком ещё в Учкудуке.
– Девонька моя, какими судьбами? Как нашла? – удивился я.
– Не я, а сердце моё нашло – ответила она, – Пройти-то мож-
но или так и будем у порога стоять?
Выяснилось, что она меня давно любит, но там, в Учкудуке
семью разбивать не решилась, а когда узнала, что нет у меня
семьи, то пустилась в розыски и – вот она здесь.
«Да-а-а-... – подумал я, – вот это сюрприз так сюрприз! Что
же делать-то? Что ей сказать?». Я уже по горло был сыт женить-
бами. После разрыва и предательства Лиды в душе была пус-
34 35
тыня и мрак, но и холостяком век доживать, тихо сливаться с со-
седями по комнате тоже не очень-то хотелось. Пришлось из двух
зол выбрать меньшее, и я сказал ей:
– Ладно, приезжай, что с тобой сделаешь.
Через месяц она приехала. Не одна, а с дочкой Таней, кото-
рая училась в шестом классе, но выглядела старше своих лет и
совсем не походила на мать. Нина сразу устроилась продав-цом
в гастроном. Вскоре мне дали квартиру двухкомнатную, и мы при-
нялись обустраивать семейное гнёздышко. Город строился бы-
стро и хорошо, место для него было выбрано на редкость удачно.
Я до сих пор считаю его самым лучшим, удобным и красивым из
всех городов, где мне довелось жить. Здесь мне снова пришлось
всё начинать с нуля, но зато я твёрдо решил не искать лучшей
доли, если Господь не выделил её для меня. Хватит, наездился
по белу свету. Прошло пять лет. Срок не такой уж большой, но
сколько событий вместил он, сколько пришлось всего пережить
– об этом мой дальнейший рассказ. У меня уже было всё: ро-
скошный аккордеон, библиотека из сотен книг, мотоцикл «Ява»,
много хороших знакомых и даже один друг. О годах, прожитых в
Сосновом Бору можно написать отдельный и нескучный роман
– так много всего они вместили в себя – но я ведь эту главу на-
звал «перекати-поле» и потому, читатель мой дорогой, покатил
дальше.
Поехал контейнер с вещами моими, а мы с сыном (он уже
жил со мной, Любу мы по-хоронили) полетели на самолёте в го-
род Фрунзе, столицу Киргизии. Мы вынуждены были уехать. Жё-
нушка моя к той поре спилась окончательно, и жить с ней стало
просто опасно. Здесь нас уже ждали, нам было куда идти. И мы
приготовились начинать новую жизнь. Трудности появились сра-
зу, и не кончались, пока я там жил. Началось с прописки. Нет ра-
боты – нет прописки. Ищу работу, нахожу, берут охотно, но... нет
прописки. Заколдованный круг. Как вырваться из него?
– Надо дать, – сказали знающие люди
– Кому и сколько? – спросил я.
Другие знающие люди подсказали, и я получил и прописку,
и работу, а Женя мой поступил в ПТУ на экскаваторщика учить-
ся. Училище было в соседнем с Фрунзе городке, всего час езды
на «Яве». Всё вроде бы складывалось удачно, я даже квартиру
частную нашёл рядом с заводом, где работал мастером за очень
скромные деньги, Как гром среди ясного неба, обрушилась на нас
новая беда – мой пятитонный контейнер, битком набитый моим
имуществом, пришёл пустым. По дороге его обчистили, не трону-
ли только «Яву» почему-то. Остались мы с сыном раздеты-раз-
уты, и надеяться нам было не на кого. Вот уж где я лиха хлебнул
полной мерой. Даже бочку с дерьмом возил по ночам с одним
киргизом, чтобы с одного рейса иметь десять рублей, Разгружал
вагоны и не гнушался никакой работой. Лишь бы платили. Не
унывал, верил в себя, знал, что выберусь из нужды. Не впервой
было начинать с нуля. Только бы здоровья хватило. Оно не под-
вело, хотя спал я тогда три-четыре часа в сутки. Не знаю, чем
кончилось бы моя борьба за выживание, чего бы я достиг в этом
несчастливом для меня городе, если бы не случайная встреча на
улице с кем бы вы думали? С Лидой, той самой Лидой, что семь
лет назад осталась жить с любовником, как ока сама выразилась,
«сменяла кукушку на ястреба». Рассказала о горькой своей судь-
бе, о своём суженом, который почему-то окурки тушил не в пе-
пельнице, а у неё между грудей. Бил-колотил через день, но она
терпела.
– Меня бог наказал, дуру такую, за моё предательство, за
твою поломанную судьбу. Так мне и надо! – призналась она мне.
– Ну, а ты как живёшь? Где сын твой? Не скрывая, рассказал ей о
своих трудностях. Лида выслушала и сказала:
– Нечего тебе тут мучиться, уродоваться на трёх-четырёх ра-
ботах. Поехали ко мне в Учкудук. Там тебя помнят, знают и даже
любят. Не пугайся, я не к себе зову, хотя живём мы в твоей же
квартире втроём.
– А кто третий? – спросил я.
– Сына я родила от этого изверга, а его в тюрьму упрятала
на восемь лет.
Лида уехала домой, а через месяц и я появился в Учкудуке.
Она оказалась права. Мне сразу же предложили хорошую долж-
ность. А деньги там всегда платили приличные. Бывшие кол-леги,
приятели наперебой звали к себе жить, но я не решился. Выгля-
деть неудачником, которого надо вытаскивать из беды, жалеть
– это было не для меня. Я поехал в соседний город Зарафшан
и там устроился ещё лучше. Не прошло и года, как я встал на
ноги, приобрёл всё необходимое, перестал походить на доходягу.
Приехал и мой сын сразу с тремя специальностями. И все «хлеб-
ные». Его первая зарплата оказалась почти вдвое больше моей
инженерной, чему и он, и я очень обрадовались. Оба жили в об-
36 37
щежитии, но мне твёрдо обещали квартиру в строящемся доме.
Надо было только подождать.
Здесь самое время сказать о том, что ждать я никогда не
умел и не любил. Это пожизненная беда моя. Конечно же, я сто
раз слышал поговорку «поспешишь – людей насмешишь», и
другие похожие истины, но всё же не меняюсь. Поэтому, когда
представилась возможность быстро получить жильё, я долго не
раздумывал, и переехал снова в уже знакомый и обжитой город
Навои. Тем более, что случай свёл меня с молодой, красивой и
незамужней девушкой по имени Люда. Она согласилась стать
моей женой, не зная и даже не предполагая, что я многоженец и
репутация моя, мягко выражаясь, подмоченная. Со мной приехал
и сын. Отношения с ним стали у нас портиться. Три года ПТУшной
вольницы, когда меня постоянно рядом не было, сделали своё
дело. Он стал неуправляем и уже не боялся меня, как в детстве.
Мне совсем не хочется перечислять его пороки и изъяны, но я по-
нял, что сына потерял и вряд ли смогу что-то изменить.
Кончилось тем, что он сбежал от меня в армию, но думал,
что на два года, а загремел во флот на целых три года. Ох, как
он потом каялся и ругал себя, но «близок локоть, да не укусишь».
Позже и сам признался, что три года жизни «коту под хвост». Не
стал он там человеком, как рассчитывал. Напротив, растерял то
немногое, что успел я ему дать за годы жизни со мной, и вернул-
ся до неузнаваемости другим человеком, почти чужим. Уезжал
парнем, а вернулся мужчиной. Жить хотел по своим правилам,
но с моей помощью, точнее – на мои деньги. Так появилась пер-
вая трещина в наших с ним отношениях, которая быстро пре-
вратилась в пропасть, Преодолеть её, построить мост, он не
захотел, а я не стал настаивать. На том и расстались навсегда.
Но это произошло много позже.
...В ЗАГС мы с Людой не пошли. Я уже знал, что никакая
бумажка семью не сбережёт, если что-то не сложится, а ей тоже
бумажка была не нужна. Прожив какое-то время с Людой, я вдруг
понял: все мои предыдущие встречи с Леной, с Ниной, с Лидой
были не случайны. Шар моей судьбы по имени «перекати-поле
катался всё-таки по чьей-то воле свыше. Не знаю, как это на-
звать – Бог, Судьба, Случай, но твёрдо верю: срок нашей жизни,
качество её предопределены. Утверждение будто «каждый куз-
нец своего счастья» верно лишь тогда, когда ты действительно
кузнец, и знаешь, что такое счастье. Остановите на улице сто
человек и спросите их:
– Что такое счастье? Как вы его понимаете?
И услышите сто разных ответов. Для меня счастье – это сво-
бода и чувство человеческого достоинства, хотя смешно о нём
говорить мне, выросшему в унизительной бедности и убожестве.
В урановой империи (Учкудук, Зарафшан, Навои) много лет при-
шлось работать с заключёнными. Они да солдаты стройбата
строили у нас и жильё, и промышленные объекты. Насмотрелся
я на этих горемык вдоволь, и именно тогда понял истинное зна-
чение слова ВОЛЯ. Но для меня свобода не только воля, а ещё
и независимость, когда на меня не давят. Не навязывают свою
волю, свои идеи и я сам принимаю решения.
Часть 7
На этот раз Фортуна повернулась ко мне лицом. Я получил
от неё роскошный подарок по имени Людмила. Не буду врать о
внезапной любви, о возвышенном пламенном чувстве. Был го-
лый расчёт и состоял он в том, что она намного моложе меня и
успеет еще родить мне дочку, такую же милую и славную. Сына
что-то уже не хотелось. Тогда, наконец-то, я стану счастливым
отцом, и буду любить их обоих. Люда уже перешагнула тридцати-
летний рубеж, и рожать вроде бы поздновато было. Да и люди не
советовали. Пугали её, мол, «поматросит и бросит». Если честно,
то и я не очень-то верил, что как раз она станет моей последней,
самой верной, самой преданной и любящей женой. Уже четверть
века терпит она мой далеко не ангельский характер, мой буйный
нрав, мои, нежно выражаясь, недостатки и выверты. Благодаря
ей, я понял, почему на Руси жён когда-то называли словом «бе-
региня». Понял и то, что любая семья держится отнюдь не на
нашем брате мужике, а на «слабом поле», который сильнее нас
многократно. «Людниковый период» как я в шутку называю нашу
с Людмилой жизнь, показал очевидную истину: вся предыдущая
жизнь была «разведкой боем», репетицией. Теперь я уже не бо-
ялся потерять работу, дом, друзей. Из «перекати-поле» я стал
тем самым лежачим камнем, под который вода не бежит. Зато
(по поговорке) он мохом обрастает. Под мохом я понимаю доста-
ток, друзей-товарищей, стабильность, уверенность в завтрашнем
дне. Мой первоначальный расчёт не оправдался – детей у нас
нет, но я и не жалею теперь об этом. Немного я знаю семей, где
дети радуют родителей, где полная гармония в отношениях, и все
счастливы. Произошла и другая перемена. Моя мать учила меня
уже взрослого:
38 39
– Надо знать, сынок, где лизнуть, а где гавкнуть.
«Лизать» я так и не научился (не тот характер), но зато пере-
стал «гавкать», то есть рвать на себе рубаху, добиваясь справед-
ливости для других, не стал дураку говорить в глаза, что он дурак.
Понял: он умнее не станет, а я, действительно, выгляжу дураком,
обнажая очевидное. Ещё я научился в своих неудачах и прома-
хах винить себя, а не других. Жизнь в корне переменилась, Если
раньше меня звали на свадьбы-юбилеи как баяниста, фотографа
и тамаду, то теперь люди постарше и поумнее стали спрашивать
совета, зауважали меня. Мне шёл 41-й год, и я всерьёз задумал-
ся о здоровье. Радикулиту обязан. Нажил его в мототуризме, где
приходилось порой и на себе тащить своего железного коня.
Люда уговорила меня поехать на знаменитый курорт «Бело-
куриха», что на Алтае находится и по сей день. Там я быстро и на-
долго избавился от своей болячки, а главное – побывал на роди-
не моего кумира Василия Шукшина. Даже нашёл товарищей его
детства, сестру двоюродную и узнал много нового и интересного
из биографии любимого писателя. Вот уж поистине «не было бы
счастья, да несчастье помогло». Я тогда тяжко болел Шукшиным,
зачитывался его рассказами и повестями, не пропускал ни одно-
го фильма с его участием, «Калину красную» смотрел, наверное,
раз двадцать, не меньше. Чем же дорог мне писатель Шукшин?
Правдой жизни. Он ничего не придумывал. Героев его рассказов
я узнавал в Сростках, куда дважды приезжал поклониться земле,
по которой ходил Вася Шукшин. Правда у Шукшина очень разная:
и горькая, и смешная, и грустная, но всегда Правда. Его биогра-
фия, характер, отношение к людям поразительно схожи с моей
биографией, с моими переживаниями и мыслями. Порою мне ка-
залось, что не он, а я написал его рассказы. Звучит кощунствен-
но, наглость неслыханная. У меня и тысячной доли его таланта
нет, но и мне всегда хотелось рассказать, как трудно живётся на
Руси простому труженику. Не спекулянту, не торгашу-барыге, не
чиновнику-хапуге, а простому честному человеку. У него это по-
лучилось гениально. Лучшее тому доказательство его похороны
в Москве. Только он да ещё Высоцкий удостоились такой всена-
родной любви и скорби.
Прости меня, терпеливый читатель, если ты добрался до
этого места и не выбросил ещё мои записки. Увлёкся и отвлёкся.
Но уже и конец главы близок. Хорошо жилось мне с Людой в На-
вои, Много путешествовал по стране туристом. То на воде по
реке Чусовой или Белой, то на своей «Яве» по Кавказу, то на
комфортабельном теплоходе по Енисею. Чем лучше мне жилось,
тем хуже становилась жизнь русских в Навои, да и в Узбекиста-
не в целом. Ещё не пришёл к власти первый губитель страны,
плешивый демагог, но в воздухе запахло распадом. Город Навои
узбеки не строили, заводы, рудники и шахты урановые тоже не их
руками созданы. Среди жителей Навои узбеков почти не было, и
остряки называли город «белый платок в чёрную крапинку». Не
вслух, конечно. За это можно было и срок схлопотать, Но зато
когда город Навои вдруг стал областным и подчиняться стал Таш-
кенту, а не Москве, то узбеки не боялись говорить «убирайтесь
к себе в Россию». Город быстро превратился в «чёрный платок
с белыми полосками». Уже в середине 80-х самые прозорливые
стали уезжать. Надумал и я сменить место жительства.
– Ребята, дёргаем отсюда. Не дадут они нам тут житья, –
предлагал я своим приятелям-русакам.
– Да брось ты ерунду-то говорить! Куда они без нас денутся?
– возражали мне оптимисты и обзывали паникёром.
– Они жили без нас 15 веков и ещё столько же проживут, –
доказывал я им, но не убедил.
Я взял перевод и уехал в закрытый режимный город Пен-
за-19 в 1983 году, а мои оптимисты очень скоро драпали оттуда,
побросав и квартиры, и мебель, и барахло. Лишь бы ноги унести.
Через год приехала моя Люда, и вот уже 23 года мы живём в ма-
леньком уютном и красивом городке, который стал называться
по-людски – город Заречный. И нисколько об этом не жалеем.
«Перекати-поле» больше нет, и я этим очень доволен. Думаю,
читатель, и ты доволен, что кончилась самая длинная глава, и
может быть дальше будет интереснее. Честно говоря, я и сам
на это очень надеюсь. Если сравнивать мою жизнь и судьбу с
кораблём, то он, наконец-то, обрёл тихую гавань и бросил якорь.
Пришла пора рассказать о других людях, о том, чем и как жил, о
находках и потерях, о жизни страны моей многострадальной.
40 41
ПЕРЕХОДНЫЙ ПЕРИОД
Не ручаюсь за точность цитаты, но древняя китайская по-
словица гласит: «не дай Бог жить в эпоху перемен». Нам бог дал
такую возможность. Сначала всех охватила эйфория. Появилась
«гласность» и «новое мышление», которое усиленно предлагало
выдавить из себя раба, а пока началось выдавливание русских
отовсюду, где мы жили незваными гостями. Появились беженцы
и вынужденные переселенцы, которых никто в России не ждал.
Работу тогда ещё можно было найти, а вот крышу над головой...
только у родни или у друзей. Со всех «братских» республик на-
шего «старшего брата» стали выживать любыми способами. На-
чались малые войны, которые скромно именовались «горячие
точки», но мы ещё не догадывались, что начался развал страны.
Новый генсек приступил к главному своему делу – к службе
на благо немецкого народа, и вскоре две Германии стали одним
государством, а Горбачёв стал «первым немцем», как любовно
называли его европейцы. Зато для своего народа он стал первым
губителем государства, предателем, и народ стал понимать, что
в очередной раз обманут. Слова явно не сходились с делами.
В обществе наметился раскол. Одни продолжали верить пустоз-
вону Горбачёву, другие проклинали его вслух, благо КГБ уже не
боялись. Даже женщины ударились в политику и мужей ругали
не только за пьянку-гулянку, но и за неправильное понимание
внешней и внутренней политики. Надежда, как известно, умира-
ет последней, и потому каждый понимал: всё новое рождается
в муках. Однако родовые муки явно затянулись и кончились вы-
кидышем. Выкинули Горбачёва на историческую свалку. Радова-
лись мы не долго.
Началась самая страшная и гнусная эпоха Ельцина. В 1991-м
году великая держава с названием СССР приказала долго жить,
семнадцатимиллионная армия коммунистов тихо умерла, а ком-
мунистов стали называть «коммуняками» жёлто-коричневого
цвета. Только ленивый не плевал в недавнее прошлое. В мутной
и кровавой воде «реформ» новоявленные «демократы» азартно
ловили рыбку, наживая финансовый и политический капитал. На-
чалась растащиловка, распродажа и грабёж страны. Появились
анекдоты про новых русских, смысл которых сводился к тому, что
тупые, наглые и недалёкие вдруг стали сказочно богаты. Это в
анекдотах они так выглядели, а в жизни эти ушлые ребята быстро
и безнаказанно (теперь, оказывается, ещё и ЗАКОННО) прибра-
ли к рукам национальное богатство. Супераферист всех времён
и народов еврей Чубайс успешно провёл «прихватизацию» гос-
собственности, пообещав каждому из нас по две «Волги». Са-
мые умные и прозорливые успели обменять его «ваучеры» на
бутылку водки, остальные – отдали сборщикам за копейки и ста-
ли ждать «навар». Ждут до сих пор.
Все союзные республики получили «вольную» под названи-
ем «суверенитет», не успели и глазом моргнуть, как Россия пре-
вратилась в лоскутное одеяло. Всюду президенты и губернаторы
(хотя губерний нет), мэры и префекты, а в Кремле – борьба за
близость к трону главы Семьи, и возможность урвать свой кусок
от уцелевших богатств страны. Пышным цветом расцвели цве-
ты демократии – преступность, наркомания, проституция, кор-
рупция. В страну хлынули орды религиозных сект и «строителей
капитализма» из ближних и дальних стран. А для своих граждан
появились всюду биржи безработных, лицемерно именуемых
«Центрами занятости» Продажные СМИ спешно стали внушать
теперь уже не советским людям, а россиянам, что все бывшие
«минусы» нашего бытия – это «плюсы». И наоборот. Если мое
поколение по учебникам истории знали царя Николая Второ-
го как «кровавого» деспота, то теперь он и вся его семья при-
числены к лику святых великомучеников. Зато вождя мирового
пролетариата, любимого дедушку Ленина собирались выкинуть
из мавзолея. Белогвардейских генералов – Врангеля, Колчака,
Деникина – стали преподносить как национальных героев, спа-
сителей отечества. Великую Октябрьскую революцию стали на-
зывать большевистским переворотом, а празднование этого дня
позже и вовсе отменили, Плюнуть в недавнее прошлое, посме-
яться всласть над тем же Чапаевым, стало признаком хорошего
тона. Государственное планирование высмеивалось, а «свобод-
ный рынок» воспевался. Всё вместе называлось реформами, без
которых России, якобы, не пробиться в число цивилизованных
стран и она не выживет. Теперь мы знаем и видим, чем всё это
кончилось.
– Ну, вот, опять тебя в политику занесло. Твоё ли это дело?
Твоё дело работать, а не рассуждать на дилетантском уровне, –
42 43
может упрекнуть меня недовольный и уставший от политики чи-
татель.
Я и работал. Но почему-то сначала мы перестали получать
аванс, потом стали задерживать выплату «получки» на месяц, на
два и больше и, наконец, платить начали только часть зарабо-
танного. Заводы и фабрики, вдруг, в одночасье, стали нерента-
бельными и убыточными, а дворцы и хоромы директоров этих
же заводов и фабрик росли, как грибы. Разрыв в уровне жизни
стал рекордным в мире – в десятки раз. Как жить? Выход нашли
гениально простой. На макаронной фабрике зарплату выдавали
макаронами, на швейной – бюстгальтерами, а у нас на часовом
заводе – часами. Слово «торгаш» у меня всегда было ругатель-
ным. Теперь я сам сделался торгашом. Набивал рюкзак часами,
и ездил по городам России, продавая их с «наваром» в 20-30 про-
центов. Были и талоны-карточки как в далёком 1947-м году, ко-
торые надо было отоваривать, выстаивая длиннющие очереди.
И эту беду пережили. Как было не пережить, если граждане об-
нищавшей России в одночасье проснулись миллионерами. Мне
отпускные начислили целых полтора миллиона! Получить эти
деньги удалось только по решению суда, и я тут же был уволен
«по сокращению штатов». Приобрёл статус безработного, заре-
гистрировался на бирже, но и там пособие не платили полгода.
Зато на пенсию отправили не в 60 лет, а на два года раньше. Все
эти передряги привели к трём инфарктам, и вскоре я стал инва-
лидом второй группы с нищенской пенсией.
Все СМИ взахлёб верещали о достижениях реформаторов, о
возрождении России и сообщали где, в какой стране обедает или
ужинает наш президент-алкаш. Ну, как тут не станешь полити-
ком? Стал политиком, создав в нашем маленьком городке самую
большую по численности Партию пенсионеров. Меня сразу же
выбрали председателем, и началась борьба под лозунгом «За-
щитим себя сами». Время показало, что не умеем и боимся (по
привычке) защищать себя от произвола властей и чиновников.
Вирус иждивенчества, потребительства въелся в кровь и плоть
нашу. Мы даже зарплату свою всю жизнь получкой называли. В
силу привычки, по инерции мы ещё кудахтали на своих насестах
о государстве, о законах и своих конституционных правах. Не за-
метили, как народ превратили в «электорат», позарез нужный за
месяц до выборов. Поворчали, поматерились и... купипи у родно-
го государства новый паспорт гражданина России. Графы «наци-
ональность» там уже не было. Отняли её у нас реформаторы, и
теперь у нас у всех одна гордая кличка – «РОССИЯНИН». Если я
вдруг начну возмущаться, протестовать, то немедленно повесят
ярлык националиста или шовиниста. Нас – русских – в России во-
семь из десяти, но говорить об этом вслух, тем более с трибуны,
неприлично. Так же, как ругать или, упаси. Боже, обвинять в на-
ших бедах евреев.
Десятки, сотни недоуменных вопросов у каждого из нас, но
кого спросить, где получить честный и правильный ответ – этого
никто не знает. Ответ нашёлся сразу, как только удалось прочи-
тать документ, составленный ещё в прошлом веке в недрах ЦРУ
в тех самых США, которые сегодня числятся у нас в друзьях. Там
чётко, пункт за пунктом прописана программа уничтожения СССР
и нас, русских.
Прошло более 50 лет. Программа успешно выполнятся, и
близится к завершению. Если ничего не изменится в ближайшие
пять-десять лет, то скоро Россия станет 53-м штатом США во гла-
ве с колониальным правительством и населением 70-80 милли-
онов, готовым и привыкшим работать бесплатно. Страшно? Да.
Обидно? Ещё как! А на кого обижаться-то? Разве к избиратель-
ным урнам нас плетьми или нагайками гнали, когда мы выбирали
своих рабовладельцев? На бесплатную работу спешили, боясь
опоздать, тоже не под конвоем. Как малые дети верили офици-
альной брехне, отдавали жуликам из «МММ» и «Хопёр-Инвеста»
свои кровные, страстно желая получить от них халяву в виде
сказочных процентов-дивидендов. На какие благие перемены
мы все надеялись, если «всенародно» избранный президент из
танков расстреливал парламент нами же (народом!) избранный?
Скорбный список вопросов можно продолжать до бесконеч-
ности, но зачем? Ответов у меня нет. Я тоже не понимаю, поче-
му веками непобедимый народ вдруг превратился в молчаливое
покорное стадо, которое ведут на убой. Вряд ли и ты, читатель,
знаешь, почему самая богатая в мире страна по запасам нефти
и газа, алмазов и золота, древесины и пушнины вдруг оказалась
беднее бедных. Если попробовать ТРЕБОВАТЬ и БОРОТЬСЯ, то
молодцы из ОМОНа своими «дубинаторами» быстро и доходчи-
во объяснят, что почём.
И всё же у нашего времени есть свои «плюсы». Говорю это
без всякой иронии. Первый и главный – мы перестали бояться.
Мои заметки лучшее тому доказательство. Второй плюс – нет
44 45
уравниловки. Если ты не лодырь, если «котелок варит», если
есть «крыша» в стане чиновников или в рядах славной милиции,
то можешь делать всё, что приносит прибыль. Никто не назовёт
тебя обидным словом «спекулянт». Будешь причислен к пред-
принимателям или даже к бизнесменам, если свои же коллеги
не пришлёпнут, наняв «киллера». Третий плюс – можешь поехать
в любую страну, если есть деньги. Можешь даже остаться там,
Будешь человеком второго сорта, но всё равно жить будешь луч-
ше, чем в государстве, именуемом ныне Российской Федераци-
ей. Других «плюсов» не вижу, кроме тех, что демократы сделали
из советских «минусов». К примеру, царя Николая II называли не
иначе как «кровавый». Теперь он и вся его семья причислен к
лику святых. Вот опять ударился в публицистику, по-стариковски
стал брюзжать, будто и трава в наше время была зеленее, и сол-
нышко ярче светило. Художественной литературой и не пахнет.
Но я ведь и не обещал тебе, читатель, художественных красот.
Жить в городах стало трудно и дорого, но ведь можно в де-
ревню уехать, к свежему молоку, дышать там чистым прозрачным
воздухом. Не советую. Очень даже не советую. Во-первых, не во
всякой деревне теперь есть молоко. Под нож пустили коровок и
завели коз. Коров некому пасти. Некому запасать сено. В дерев-
нях доживают свой век старики и старухи, а те, что помоложе,
работы не имеют и спиваются, деградируют потихоньку. Случись
какая беда, ни «скорую», ни пожарную машину не вызовешь. Нет
телефонов в деревне, а если и есть, то машины эти туда весной
или осенью не проедут. Нет дорог и не скоро будут. На мои угово-
ры переехать в деревню жена отвечает предельно коротко:
– Сиди и не дёргайся. Пока жить можно и здесь.
Она права: ПОКА можно. Старенький холодильник работа-
ет, ровесница ему стиральная машина стирает, детей и внуков в
школу снаряжать не надо, и потому разорительных трат не пред-
видится. А каково молодым, которые только начинают жизнь? Но
и тут жена не согласилась со мной:
– Ты сходи в наш ЦУМ, и посмотри, что творится у витрины
с ювелирными товарами. Очередь стоит, хватают, будто хлеб в
голодный год. Посмотри, в каких колясках детей возят, как одеты
молодые мамашки.
Опять она права. Что ж, получается напраслину возвожу,
сгущаю краски, искажаю действительность злонамеренно? Как
говорят демократы липовые, обуяла ностальгия по колбасе за
два рубля двадцать копеек? Грешен, есть ностальгия. Только не
по колбасе, а по тем временам, когда в обиходе нашем не было
фразы «это твоя проблема», и новости по радио и телевизору не
начинались с перечисления убитых, утонувших, сгоревших зажи-
во или похищенных бандитами. Не было нахальной, агрессивной
лживой рекламы и засилья фильмов США на телевидении. Я уж
не говорю о передачах типа «За стеклом», «про это» или «Дом-
2», растлевающих и предельно вульгарных. Как тут не тосковать
по тем «застойным» временам?
– Ты не прав, – говорят мне некоторые. – Ты ослеп что ли?
Разве не видишь роскошные особняки, такие же иномарки на до-
рогах, битком набитые витрины продуктовых магазинов?
– Нет, ребята, не ослеп. Всё это замечательно, и я радуюсь
за тех, кому эти блага стали доступны. Молодцы! Успели ухватить
птицу удачи за хвост.
Ладно, хватит о грустном, Как говорит один мой знакомый,
«давайте лучше о бабах». В самом деле, а почему бы и не пого-
ворить о них? Тем более, что жена считает меня неисправимым
бабником и, чтобы совсем уж доконать, добавляет; «чёрного ко-
беля не отмоешь добела». Я не обижаюсь на правду. Люблю жен-
щин. Они того стоят, наши великолепные красавицы и умницы,
фантастически выносливые и сверхтерпеливые женщины. Рос-
сия жива только благодаря им, нашим жёнам и матерям. Когда
жена просит меня сходить в магазин и купить по списку продукты,
я отбояриваюсь изо всех сил. Не потому, что лень идти, а из-за
космических, «высокогарных» цен. Я после посещения магазина
два дня таблетки глотаю, во мне просыпается зверь, и хочется
где-то достать пулемёт. В наши дни это совсем не трудно. Про-
блема – в кого стрелять? Не в продавщиц же, не в женщин! Хо-
зяева же этих магазинов сидят в казино или с девочками в сауне
утомляются, или на Мальдивах загорают. Поди-ка, достань их...
Женщины наши таблеток не пьют, несут после работы сумки-
пакеты домой, выкладывают продукты, горько вздохнут и присту-
пают ко второй смене – становятся к плите, к корыту. Ближе к ночи
кое-как добираются до постели, а там уже муженёк заждался. На-
чинается третья смена. Муж сыт, накормлен и успел уже футбол
или хоккей по «ящику» посмотреть. Но разве «эта дура» пой-
мёт, почему «Спартак» лучше играет, чем «Локомотив»? Ут-ром
она встанет первая, стараясь не шуметь, не громыхать посудой,
46 47
приготовит завтрак, разбудит детей и мужа, накормит и отправит
кого в школу или в институт, а мужа на работу (если она у него
есть). Но самое удивительное – она успела и себя в божеский вид
привести. Причесалась, нанесла «боевую раскраску», и вот вам
обаятельная и привлекательная, смотрите и завидуйте, Бежит,
торопится милая на работу, где ей не ах какие деньги платят, или
вовсе не платят. Но всё равно боится опоздать, до пенсии ещё
ох, как далеко, пахать да пахать! У кого повернётся язык сказать,
что нашу русскую женщину можно не любить? Как же не писать о
ней и для неё стихи и песни, не дарить ей цветы и подарки? Я ни
разу не видел, чтобы наша женщина вошла в горящую избу или
коня остановила на скаку. Зато много раз видел, как они шпалы и
рельсы таскали, а в годы войны впрягались в плуг, и поле пахали.
Образцом женской самоотверженности и преданности считаются
жёны декабристов, которые поехали к своим мужьям в Сибирь на
каторгу. Да, конечно, они вызывают и восхищение, и уважение.
Не надо забывать, что ехали они не к мужьям-алкашам, а к таким
же воспитанным и высокообразованным людям, как и они сами.
Наши же жёны почти все, поголовно, живут на ежедневной катор-
ге и далеко не с князьями и «графьями». При этом умудряются
выглядеть королевами, царевнами. Надо быть бесчувственным
бревном или евнухом-импотентом, чтобы не любить таких жен-
щин, не восхищаться ими и ... не стать бабником. Немудрено, что
после политики и футбола третья тема разговоров у нас, мужи-
ков, о них, о женщинах. Говорим и о наших «победах» над ними,
хотя каждый из нас знает, «кто в доме хозяин».
Мужчины (сильный пол) и до пенсии не доживают, а славные
наши женщины живут. Ещё и нас спасают, на плаву держат, не
дают сопли-нюни распускать. Как обидно и досадно, что женщин
не выбирают во власть! Уж они-то не дали бы развалить, разво-
ровать страну, уберегли бы нас и от Афганистана, и от Чечни, и
от Чубайсов с Гайдарами. Ведь они по природе своей берегини,
хранительницы очага семейного. Им можно и нужно доверить
власть, но в таком случае, куда же нам податься? К ним под ка-
блучок?
– Нет уж, накося-выкуси! Мы сами с усами. Дай им волю –
совсем заклюют! – говорим мы, мужчины, и продолжаем рулить.
Приехали в тупик. Надо разворачиваться, а куда? В какую сторо-
ну податься? Не знаем. Зато хорошо знают те, кто выполняет про-
грамму «товарища Даллеса». Всё идёт по плану, без срывов, без
отклонений, в интересах государства. Только не нашего почему-
то. Но это уже другая история. Поэтому закончу своей любимой
поговоркой: живы будем – не помрем! Маленькое послесловие.
Мой приятель, прочитав эту главу, спросил:
– Парень, а не кажется ли тебе, что твой шар «перекати-по-
ле» может закатиться в подвалы ФСБ и там тебя просто растоп-
чут?
– Кажется, – ответил я ему, – но не боюсь. Я ведь давно
умер, ещё в 91-м году.
РОДНЯ
Не могу похвастаться многочисленной роднёй, хотя по отцу
одних только тёток у меня было четыре. Все они жили в разных
концах Союза и необученные грамоте даже писем не писали друг
другу. Только тётя Нюра и тётя Таня жили в соседних деревнях,
но и они виделись в год раз-два, да и то по большим праздни-
кам. Тётя Нюра, самая младшая из сестёр отца, в моём голодном
беспризорном детстве была «запасным аэродромом». Если уж
сосем туго приходилось, и деться было некуда, я отправлялся в
деревню Нижняя Вязовка к моей спасительнице.
У неё в ту пору своих «ртов» было трое при весьма скромном
достатке, да к тому же муж – дядя Гриша – меня, мягко выража-
ясь, не любил. Но кусок хлеба, кружка молока и место на лавке
за печкой мне всегда тётя Нюра находила. Не скупилась она и
на ласковое слово. Если дяди Гриши, которого я боялся как огня,
не было дома, то из сундука извлекалась гармонь и тётя Нюра
ставила мне её на колени:
– Поиграй, золотой мой, гармошку эту твой отец тебе оста-
вил, когда на фронт ушёл. Вырастешь большой и заберёшь её,
а пока я беречь её буду. Я играл, а она садилась напротив, скре-
щивала натруженные руки на груди, слушала и плакала тихими
слезами, приговаривая:
– Ну, вылитый отец! Даже голову над гармошкой наклоняешь
как он. Где же ты, родимый, играть-то выучился, когда успел?
Я и сегодня не могу ответить на эти вопросы. Нигде не учил-
ся, никто ни разу не показал, как её в руки брать, а играть
48 49
начал с шестилетнего возраста. Наверное, гены сделали своё
дело. Отец мой был первым гармонистом в округе и в праздни-
ки престольные, в пору свадеб на селе был нарасхват. Мать не-
плохо играла на гитаре, любила и умела петь, за эти её таланты
в любой компании была желанным гостем. Выходит, мне по на-
следству достались музыкальные способности и любовь к музы-
ке. Тётя Нюра с мужем говорили на родном мордовском языке,
а дети стеснялись почему-то. С акцентом, путаясь в словах и
ударениях, упорно говорили по-русски. Отец даже поколачивал
их за это, но без пользы. До сих пор скрывают своё мордовское
происхождение. Кстати, когда мой сын понял, что и он, строго го-
воря, тоже мордвин, то умолял никому и никогда не говорить об
этом. Я ещё могу понять «русских» евреев, но почему мордвин
изо всех сип желает называться русским для меня загадка не-
разрешимая. Именно в семье тёти Нюры и научился понимать
мордовский язык и даже более-менее изъясняться на нём. Когда
живал у бабушки Кати в Павловке, где жили только чуваши, то и
по-чувашски выучился говорить. Теперь я понимаю, почему де-
тей иностранным языкам надо учить с трёх-четырёх лет. Видимо,
этот возраст идеально подходит для малыша, который стреми-
тельно постигает мир, как губка, впитывая знания. Детская па-
мять самая прочная и долговечная.
Прошло много лет, и свою любимую тётку я увидел уже взрос-
лым, когда с 14-летним сыном приехал на мотоцикле на свида-
ние с малой родиной. (Об этом расскажу отдельно). А через семь
лет, в Пятигорске, вместе со всей командой мототуристов въехал
в просторный дом, где жила Валя. Мы не виделись 37 лет и я был
уверен, что она меня не узнает, а моё появление будет для нее
сюрпризом. Валя – это старшая дочь тети Нюры. В детстве я не
просто любил её, а считал самой красивой на земле девушкой.
Сюрприза не получилось: Вали не оказалось дома. Возвращаясь
домой из магазина, она увидела во дворе три «Явы» и сразу по-
няла, кто заявился к ней в гости. Тетя Нюра тоже узнала меня
сразу и заплакала.
– Я ведь, грешница, уже и не чаяла увидеть тебя живым. Мне
Валя сказала, что ты разбился на мотоцикле, а ты – слава Богу
– живой. Радость-то какая! Молодец, что родню не забываешь.
Старенькая, сухонькая, со слезящимися глазами, одетая в
какое-то серое тряпьё, она выглядела заброшенной, никому не
нужной, всеми забытой. Так оно и оказалось на самом деле. По-
сле смерти мужа Валя забрала её из деревни к себе, поселила
на кухне в летнем домике и строго наказала нос не высовывать,
если в большом доме будут гости. Валя стеснялась своей не-
грамотной косноязычной матери, сама же старалась выглядеть
светской дамой, воплощением всех мыслимых добродетелей.
– Ну, рассказывай, как живёшь, где сынок твой, жива ли мать.
Особенно рассказывать было нечего, да и не для этого я при-
ехал. Мне очень хотелось побольше узнать о своём отце. Правду
узнать. Мать моя про отца говорила так:
– Ангел земной. А вот в кого ты уродился – сам чёрт не раз-
берёт.Мать желаемое выдавала за действительное. Нет, далеко не
ангел был мой отец, а нормальным мужиком со всеми присущи-
ми «плюсами» и «минусами». Даже дочь сумел на стороне сде-
лать, о чём мать моя, естественно, даже не подозревала,
Когда тётю Нюру парализовало, её взяла к себе младшая
дочь Маша. У неё она и ласку, и заботу увидела, но через три
года, прожив чуть больше 80-ти лет, она ушла из жизни. К той
поре я уже схоронил всех близких, но ни разу не плакал на по-
хоронах. Когда увидел тётю Нюру в гробу, то не плакал, а рыдал,
ревел в голос, и едва сердечным приступом дело не кончилось.
Так мне жалко её было, будто мать родную потерял.
Расскажу о другой тётке, но уже по линии матери. Зовут её
Надежда Степановна, она на двенадцать лет моложе моей мате-
ри. Между ними нет ничего общего, хотя от одной матери роди-
лись. Второй муж бабки Катерины – Степан – был мужик гупевой,
ветреный, любил выпить и даже в подпитии бабку Катю вожжами
«учил». Его убили в пьяной драке, и осталась Катерина с двумя
девчонками на руках. Росла Наденька избалованной капризной
девочкой, именно ей доставался и сладкий кусочек, и новое пла-
тьице, и ласковое слово. Она и умница, и красавица, и кровинуш-
ка, на неё только что не молилась мама Катя. Мать же моя на
свою беду уродилась некрасивой, да ещё и косоглазой. За сло-
вом в карман не лезла, острой на язык была. Жила на положении
Золушки. Бабка Катя навсегда определила её судьбу:
– Вековухой помрёшь. Ни один дурак тебя замуж не возьмет.
Так и будешь у меня всю жизнь на шее сидеть.
50 51
Плохим пророком оказалась баба Катя. Мать моя пять раз
выходила замуж, родила пять парней. Родила бы и больше, но
нищета не позволяла. Красотой, женской статью она не отлича-
лась, но, как ни странно, успехом у мужчин пользовалась.
Надежда Степановна была моим первым учителем. Она
работала в сельской школе учителем начальных классов, как
и моя мать. Там же, при школе и жила в крохотной комнатуш-
ке. Я в любое время заходил в класс, где одновременно сиде-
ли ученики первого, второго и третьего класса. Но всё равно
их было немного, так как прошла война только что, и рожать
было не от кого. Много букварей и тетрадок извёл я тогда на
изготовление самолётиков и голубей. Не раз и не два полу-
чал взбучку за грех этот, но к шести годам свободно и охотно
читал всё, что под руку попадёт. Особенно любил почему-то
газеты. Может быть, потому, что в деревне были они большой
редкостью.
Когда из деревни мы переехали жить в город, Надежда Сте-
пановна приезжая по школьным делам, всегда привозила не
только перья, тетрадки, учебники, но и непременно книжку, а то и
две. За это я ей до сих пор благодарен. Именно она научила меня
любить книгу, беречь её и считать главным учителем в жизни. Но
это было её единственным добрым делом потому, что ничего ей
не стоило. Когда я с нищенской сумой ходил по деревням, она
подкараулила меня и сурово предупредила:
– Не смей появляться в нашей деревне, не позорь нас.
К той поре она уже была замужем, жила в сытости и достат-
ке в доме мужа. На дворе полно было скотины, пекли свой хлеб,
и я никак не стал бы для них в тягость, обузой. Забыла Надежда
Степановна тот голодный 1933-й год, когда моя мать подобра-
ла её под скамейкой на Саранском вокзале. Забыла и то, что
именно моя мать её вырастила, выучила, и даже замуж отдала.
Теперь она стала богатой, счастливой и нищий племянник был
для неё, как бельмо на глазу. Прошло 25 лет с той поры. Жил я
в городе Сосновый Бор, жил не бедно, ни в чём не нуждался, и
пришла мне в голову мысль: «Изменилась ли Надежда Степа-
новна за эти годы?». Заодно решил проверить «на вшивость» и
других. Эксперимент выглядел так. Я написал пять писем: ма-
тери, брату, бывшей жене, Надежде Степановне и случай-ому
знакомому (ехали в одном купе и на всякий случай обменялись
адресами). Мне хотелось узнать, кто и как поможет (и поможет
ли вообще), если я окажусь в беде. Сочинил «страшную» беду
и отослал письма. Результат был ошеломляющим. Мать и брат
даже не ответили, бывшая жена прислала 50 рублей, случайный
знакомый телеграфом (!) прислал 300 (!!) рублей, а родная тётка
Надя прислала даже не письмо, а записку. В ней было написа-
но: « Вы с матерью всю жизнь нищие. Сам попал в беду – сам и
выкручивайся». Как говорится, комментарии излишни. Разумеет-
ся, деньги я вернул сразу же с благодарностью, но эксперимент
стал для меня хорошим уроком. Я понял, что родни у меня нет,
что рассчитывать в этой жизни на них не приходится. Открытие
грустное, неприятное и ситуация незавидная, но «се ля ви», как
говорят французы.
Теперь о братьях расскажу. Их давно уже нет в живых, все
погибли. Именно погибли, а не умерли своей смертью. Будто рок
преследовал нашу семью. Я уже упоминал здесь Сашу, родив-
шегося в 1947-м году. Недолгим оказался его век – всего-то 20
лет. Помню его этаким добродушным увальнем, немногословным
и флегматичным. Учился на «троечки». Книжки вовсе не читал,
но очень любил рыбалку. Отца своего любил, мать боялся (мы
все её боялись), а сына моего маленького обожал и с рук не спу-
скал. При живых родителях в детдоме три года прожил вместе с
братом Витей. В армию попал в строительные войска и служил в
Казахстане. Оттуда и привезли его в цинковом гробу пять солдат.
Брат Витя был на два года моложе Саши и если бы не одна
фамилия, то никто не поверил бы, что они братья. Полная про-
тивоположность, антипод, по-научному выражаясь. Хитрый про-
ныра и интриган, любитель халявы, подхалим и лицемер – это
портрет Вити, как в детстве, так и во взрослой жизни, где при-
бавилось ещё и беспробудное пьянство. В школе учился с пере-
менным успехом, дружил больше с девчонками и был фанати-
ком-телезрителем. Он мог бы сутками сидеть у телевизора, если
б ему это позволили. От какой-либо работы по дому отлынивал,
свою вину никогда не признавал, даже если ждала экзекуция со
стороны скорой на расправу матери. Из армии он вернулся к ро-
дителям, быстро женился, стал отцом двух симпатичных малы-
шей-погодков, и всё было бы хорошо, если б не соблазнился на
большие деньги. В «Узбекзолото» он стал очень неплохо зара-
батывать, и это его погубило. Постоянные командировки, собу-
тыльники, случайные женщины – и семья распалась. Начались
52 53
его скитания, а кончилось тем, что в Москве, где он был на зара-
ботках, его убили менты. Просто так, от скуки ночного дежурства,
подло и безнаказанно.
Был и третий брат – Вова. Он родился, когда я уже оканчи-
вал школу-семилетку, и мне мало пришлось его понянчить. Даже
не помню его малышом. Увидел уже школьником и поразился его
сходству с отцом. Как раз тот случай, когда говорят «ну, просто
копия». Небольшого росточка, курносый, круглолицый крепыш, с
веселым нравом и очень ласковый. Отец боготворил его. Вовка
умело этим пользовался, получая такие блага, о которых братья и
мечтать не могли, Конфеты он мог есть без всякой меры. Прятать
их мать уже перестала: всё равно найдёт, перепрячет и втихую,
один, все съест. Даже деньги приворовывал дома, чтобы купить
конфет. Только не долго он их ел. Учился в 9-м классе, попал под
поезд и ... нет у меня брата.
Когда-то (по рассказам матери) был у меня и старший брат
Витя, но его и ещё 28 детей отравили в детском саду в возрасте
трех лет. Раззява-медсестра оставила на подоконнике коробку с
таблетками. Надо было детям дать по половинке таблетки, а они
ели их горстями, так как сладкими были на вкус. Большинство
умерли в первые часы, а остальные на другой день. Виновные
сели в тюрьму на 8 лет. Тогда это был максимальный срок.
Братья отняли у меня детство, но это не их вина. Мать счи-
тала моей святой обязанностью нянчиться с ними, когда ей было
некогда. А некогда ей было всегда, То на свадьбу позовут, то к
соседям в карты уйдёт играть, то просто в гости пойдёт к кому-то.
Возить братьев в ясли и садик летом – на самодельной и доволь-
но тяжёлой тележке, зимой – на огромных деревянных салазках
было тоже моей обязанностью. Так же как и забирать их оттуда и
доставлять домой. В любое время года и в любую погоду. Радо-
вался я только тогда, когда кто-то из них заболевал, и мать вру-
чала мне посуду, чтобы я принёс причитающуюся им еду из сади-
ка. Это был праздник! Там давапи божественно вкусную манную
кашу, котлетки, которых у нас в доме отродясь не было и компот
из сухофруктов. От одного запаха этого компота у меня спюнки
текли. От котлетки я откусить не мог: сразу было заметно. Зато
по дороге домой я тихо-тихо, предельно осторожно, пальчиком
по краешку миски снимал тонкий слой каши. В середине миски
вырастал бугорок, и это могло меня выдать. Тогда я и его съедал.
Иногда и сам не успевал понять, куда делась каша. Дома врал
матери, что кашу сегодня не дали. Она понимала, конечно, куда
каша делась, но не наказывала и делала вид, что верит. Зани-
женный уровень компота в кружке она тоже, якобы, не замечала,
а я мечтал только об одном – чтобы подольше болел братишка.
Конечно же, я был плохим нянькой, и чаща всего оставлял
их в одной половине избы, а сам с книжкой усаживался в другой.
Зачитывался до того, что не слышал, как приходила мать, и тут
же получал трёпку за недогляд. Попадало и за то, что кто-то их
них разбил или сломал что-нибудь из домашней утвари, за синя-
ки и ссадины на их телах. Но я не плакал и не обижался на мать.
Зато как горько и неутешно плакал, когда отчим приходил в день
получки, и раздавал сыновьям конфетки и пряники. Мне не по-
лагалось. Я, оказывается, был «большой» и мне вроде бы уже
стыдно должно быть получать эти гостинцы. Этому «большому
было всего-то десять-одиннадцать лет. Мои сверстники гоняли
мяч по пыльной улице, катались на коньках зимой, бегали на реч-
ку купаться, а я как проклятый сидел с братьями. Что и говорить,
любви к ним это не прибавляло, но все равно они для меня были
и остались самыми близкими и родными людьми на всём белом
свете. Дорого бы я дал сегодня, чтобы кого-то из них обнять при
встрече и спросить:
– Ну, как житуха, братец?
И меня никто не спросит, нет их, погибли.
Об отчиме я расскажу отдельно, ибо личность была настоль-
ко неординарная и колоритная, что, походя, вскользь, о нём ска-
зать – это было бы большим упущением с моей стороны.
ОТЧИМ
Слово «отчим» я услышал и понял его смысл, уже повзрос-
лев, а с шести лет, когда мать вышла замуж за Перова Андрея
Андреевича, называл его «папа». Какому же пацану не хоте-
лось тогда, сразу после войны, произносить это сладкое слово,
быть похожим на отца и гордиться им? Звать-то я его звал отцом
(мать велела), но быть похожим на него и тем более гордиться
что-то совсем не хотелось. Ни ростом, ни статью, ни красотой
он не удался. Об уме и интеллекте даже смешно говорить, если
учесть, что он был абсолютно неграмотным человеком, и даже
54 55
расписаться в ведомости при получении зарплаты для него было
непосильной задачей. Когда его спрашивали об образовании, он
говорил:
– Три зимы к попу ходил, если валенки были свободны.
Речь его была просто чудовищна. Русский по паспорту, вы-
росший среди мордвы, он использовал неведомый на Руси язык,
который редко кто понимал с первого раза. Вот несколько при-
меров. Он говорил: «чаво», «табе». «надоть» («что, тебе, нужно).
Когда жили в городе, то тротуар он называл «плитуар», школь-
ный портфель у него звучал как «протхвиль». Свою речь он густо
сдабривал семиэтажным матом, вовсе не считая это предосуди-
тельным. Речь его походила на смесь рычания с хрипом и тот, кто
слышал её в первый раз, стоял с открытым от изумления ртом.
Обычно он молчал. Мать воспитывала его, постоянно твердя
«молчи, дурак, умнее будешь». Без цигарки я его не представ-
ляю. Махорку «термоядерную» по крепости он смолил постоян-
но, сидя на корточках около печки зимой или на завалинке летом.
В доме всё было пропитано вонючим табачищем. На ругань ма-
тери он просто не обращал внимания, пока она не брала в руки
кочергу или ещё что-нибудь тяжёлое.
Делать он ничего не умел и не хотел, ремесла никакого не
знал, и не стремился узнавать. Как же так? Родиться в дерев-
не, прожить в ней сорок лет и ничего не уметь? Разве такое воз-
можно? Возможно. Отец Андрея Андреевича прожил 112 пет, из
которых 106 лет пас стадо. Тогда ещё не было «Книги рекордов
Гинесса», и только поэтому мир не узнал этого рекорда. Летом
своих сыновей – Андрея и Ивана – он видел только спящими,
а зимой надолго уходил пешком в какой-нибудь дальний мона-
стырь грехи замаливать. Хотя какие у него могли быть грехи,
если он и людей-то видел совсем мало. Я помню, как однажды
зимой распахнулась дверь, и в клубах пара, как из сказки, по-
явипся настоящий Дед Мороз. Тулупчик, валенки, посох в руке,
белая пышная борода и круглые румяные с мороза щёки – вот
таким я увидел деда Перова в первый раз. Из мешка он вытащил
связку бубликов и объёмистый мешочек с тыквенными жареными
семечками. Ушёл он так же неожиданно, как и появился, будто
испарился. Умер он от тоски, когда ему запретили пасти стадо.
Не болел, не жаловался ни на что. Просто лёг на лавку и умер.
Что мог дать такой отец сыновьям своим? Только здоровье.
Богатырское здоровье, надо сказать. Отец (здесь я его так буду
называть) никогда, ни одного часа не болел, хотя работал всю
жизнь на улице или у топки с большим перепадом температур.
Любой из нас через неделю загнулся бы на этой каторжной рабо-
те, а ему хоть бы хны! Ещё и то надо учесть, что питался он от-
нюдь не мясом и не колбасой. Картошка «в мундире», пара луко-
виц, иногда бутылка молока – весь его рацион.
– На фронте, – рассказывал он, – и этого по три дня не вида-
ли. Ничего, не померли. Ещё и Гитлеру пи...лей дали.
Войну он прошёл с первого дня до последнего. Был ездовым
в артиллерийском полку, ни разу даже не ранен. Ушёл рядовым и
вернулся в этом же звании, но несколько медалей у него всё же
были, и мы, дети, долго играли ими. После его ЦПШ (церковно-
лриходская школа) мне пришлось его переучивать. Дело пошло
настолько успешно, что года через три он уже мог читать книгу,
но по слогам. Он так полюбил чтение, что за день одолевал це-
лую страницу и ему не терпелось поделиться впечатлениями от
прочитанного. Читал он одну-единственную книжку «Пётр Пер-
вый» А. Толстого. Долго читал, больше года. Для жителей нашего
двора летом было всегда обеспечено бесплатное развлечение.
Называлось оно «дядя Андрей будет про Петра Первого расска-
зывать!». О прочитанном отец рассказывал на своём неповтори-
мом языке, давая свои оценки героям, событиям, и при этом эмо-
ции били через край! Мужики валялись по земле, бабы визжали
и хватались за животы, вытирая слезы. Отец входил в раж и уже
явно работал на публику. Народ уже уползал на четвереньках, а
он всё рассказывал. Пока мать не выходила из дома и не уводи-
ла его со двора. Помню один случай. Как-то он спрашивает меня
– Ты вот шибко грамотный, всё знаешь, а скажи-ка мне, как
это цельный хор Пятницкого в радиве сидить?
Я стал ему популярно объяснять про радиоволны, про элек-
тричество, и что звуки приходят по проводам к репродуктору. Он
выслушал меня, матюгнулся и, обращаясь к матери моей, сказал:
– Иди, глянь на своего умника. Дурак дураком! У него хор
Пятницкого по проводам ходить!
– А ещё книжки читаешь день и ночь. Правильно тебя мать-
то лупит.
Это он уже мне высказал, но на самом деле был первым
моим защитником. Если бы не он, мать или забила бы меня до
смерти, или дурачком сделала, За все годы, что прожили мы с
ним, имею ввиду детство, он единственный раз – по требованию
56 57
матери – высек меня ремнём. Я сразу понял разницу: мужская
рука – это вам не фунт изюму. И больше не нарывался.
Был у отца ещё один талант, за который мать дразнила его
«купи-продай». Живший всю свою жизнь на копейки, отец умел
эту копейку и сберечь, и добыть. Не всегда праведным путём. На
базар за продуктами и за другими покупками ходил только отец.
Вот как выглядел сценарий покупок. Подходит к продавцу поми-
доров, к примеру, и спрашивает:
– Почём продаёшь?
Тот называет цену, и отец тут же предлагает вдвое ниже.
Продавец смотрит на него, как на сумасшедшего, и говорит:
– Иди, дед, гуляй! Не морочь голову.
Отец, сокрушённо вздыхая, и громко матерясь, отходит. Идёт
к другому продавцу, например, за огурцами. Ситуация повторяет-
ся один к одному и здесь, Так повторялось пять-шесть раз, пока
взятые измором продавцы, не сдавались.
– Дед, бери хоть даром, только чтоб глаза мои тебя больше
не видели!
– Ну, вот! Я же тебе сразу сказал настоящую цену, а ты ко-
чевряжился, – отвечал отец, довольный и собой, и покупкой.
Таким образом, он всё покупал, как минимум, вдвое дешев-
ле. Ругань в свой адрес, оскорбления и угрозы он не восприни-
мал вовсе, будто и не слышал. Для него они звучали, как жур-
чание лесного ручейка на тихой полянке. Ещё лучше он умел
продавать. Я сам был свидетелем, как он продавал мой мопед,
побывавший в аварии и уже ни на что непригодный. Разве что
сдать в металлолом. Даром бы никто не взял. А отец умудрился
продать его узбеку за 50 рублей. Новый мопед стоил 120. Я был
в шоке, глазам своим не верил, глядя вслед тому облапошенно-
му узбеку, который приобрёл скорее название, чем мопед. Даже
жалко его стало.
– Нечего его жалеть, – ухмыляясь, сказал мне отец. – На ба-
заре всегда два дурака: один продаёт, другой покупает.
Как действовал отец при продаже? Как паук. Если человек
останавливался и спрашивал о цене, то он уже был обречён. Из
паутины слов, дикого беззастенчивого вранья, грубой лести и
уговоров ему было не вырваться. Купив у отца вещь в два-три
раза дороже, чем она того стоила, человек уходил убеждённый,
что без неё он зря прожил бы оставшуюся жизнь. А отец уходил с
приличным «наваром». И покупка, и продажа, и сама атмосфера
базара ему нравились настолько, что он даже по просьбе сосе-
дей или знакомых продавал их вещи, оставляя «навар» себе. На
прозвище «купи-продай» он не обижался.
Погиб он до обидного глупо. Сосед сверху решил сэкономить
на электричестве и подключил фазный провод к батарее отопле-
ния, а отец в это время сидел в ванной, мылся после работы.
Хоронили его всем двором в складчину. Не от бедности. Любили
его во дворе. Прожил он ровно 75 лет. Уже потом, после смерти
отца я спросил мать:
– Скажи честно, как тебя угораздило выйти замуж за этого
пентюха? Ведь не любовь же тобой руководила? Как никак ты
была сельской интеллигенцией, образованной и не уродкой, а
выбрала человека, про которого твоя же сестра Надя сказала –
«уже не обезьяна, но ещё не человек».
– В том-то и дело, сынок, что не мы, а нас выбирали. Ох, как
много нас после войны было! И молодых, и старых, и красивых,
и не очень. А мужиков в деревню вернулось – раз-два и обчёлся.
Им было из кого выбирать. Мне муж «не светил», как вы теперь
выражаетесь. У меня ты был на руках, и ни кола, ни двора. Вот и
выбрал Перов Андрей – уличная кличка «ворона» – не абы кого,
а ту самую сельскую интеллигенцию. Все в округе ахнули, боль-
ше чем удивились, а я не ахала, пошла за него. Мне моя мать
сказала, что «и плохой мужичишка хорошей бабе покрышка».
Тем более, у него была корова в качестве приданого. И дочь Лена
от первого брака. Надеялась со временем поднять его до себя, а
вышло по-другому. Сама едва до него не опустилась.
Выслушав эту горькую исповедь, я задал ещё один вопрос,
тоже не самый умный:
– Коли поняла, что вляпалась, зачем тогда рожала от него
одного за другим?
– Тогда за аборты сажали, дорогой мой. На кого бы я тебя
оставила? К тому же, надеялась, что дети заставят его переме-
ниться, другим стать. Зря надеялась, не тот оказался человек. Не
забывай и то ещё, что он у меня был уже третьим мужем. Меня
всякий осудил бы, если ушла от него или его самого выгнала.
Больше вопросов матери я не задавал. Для меня он всё
равно остался отцом и вспоминаю о нём всегда с благодарно-
стью и теплом. Прожили они с матерью 36 лет. Она пережила
отца на десять лет, и тоже умерла в 75 лет, но своей смертью,
избежав участи остальных родных мне людей.
58 59
ДРУЗЬЯ-ТОВАРИЩИ И ОСТАЛЬНЫЕ
Друг – это гот, кто придёт к вам на помощь
в любую минуту. Если вспомнит ваш телефон.
Вот и дошёл до самого трудного места, и даже не знаю, с чего
начать эту главу. Лучше всего начать словами песни, которую так
душевно исполняет Вахтанг Кикабидзе: «Мои друзья – моё богат-
ство». Друзей не бывает много. Их можно на пальцах одной руки
пересчитать, если к понятию «друг» подходить строго. Для меня
друг – это второе мое я, но лучше. Потому что себя ещё можно
обмануть, а друга – никогда, даже в мелочах. Друг понимает тебя
с полуслова, его не надо ни о чём просить, он хорошо знает, чем
и как нужно помочь. Не зря говорим, что друзья познаются в беде.
Но ведь не из одних только бед наша жизнь складывается. И в
радостные, счастливые дни хочется, чтобы друг был рядом, по-
радовался вместе с тобой. Особенно нуждаешься в нём, когда
стоишь на распутье, когда полон сомнений, тревог и трудно вы-
брать единственно правильную дорогу.
Были у меня такие друзья. Мало, но были и горько теперь пи-
сать об этом в прошедшем времени. Кто-то ушёл из жизни рань-
ше срока, кто-то затерялся в житейских джунглях и тоже, навер-
ное, ищет меня на просторах огромной страны. Сейчас, сегодня,
рядом нет ни одного, а заводить новых друзей трудно и поздно.
Некогда уже дружить, не успеем. По нынешним меркам я и так
уже долгожитель в свои 67 лет, пора и честь знать.
Вспоминается друг детства Юрка Глебов, с которым учились
в одном классе все семь лет и жили рядом, через забор. Дружить
нам не давали и мои, и его родители. Причин было две. Пер-
вая и главная – он был сыном машиниста паровоза, а я – сыном
чистильщика паровозных топок. Как в Одессе говорят – это две
большие разницы Юркин отец получал три-четыре тысячи ру-
блей, а мой всего 600 рублей. Юркина мать, не стесняясь, орала
на всю улицу:
– Иди домой, паразит! Сколько тебе можно говорить, чтобы
ты к этим нищим не ходил? Ещё вшей в дом принесёшь! Моя
мать выражалась ещё круче:
– Увижу тебя у них во дворе – башку оторву!
Но мы всё равно были неразлучными, закадычными дру-
зьями, не боялись ремня отцовского и других карательных мер.
Вторая причина состояла в том, что Юркина мать всюду жалова-
лась, что именно я испортил её сына, сбиваю его с пути и очень
дурно влияю на него. Моя мать имепа противоположное мнение,
хотя не раз говорила про нас с Юркой – «два сапога – пара».
Можно отдельный том написать о наших с ним проказах и про-
делках. Энергия и фантазия били через край, оба не боялись ни
Бога, ни чёрта и вытворяли такое, что порой и самим страшно
было. К примеру, мы на спор пролезали под товарным вагоном,
когда поезд трогался с места. Побеждал тот, кто успевал сделать
это два раза.
Моя кочевая жизнь просто не состоялась бы, если каждый
раз на новом месте я не находил друзей. Имея весёлый, общи-
тельный характер, хорошо подвешенный язык и проявляя искрен-
ний интерес, я легко сходился с людьми. Каждый новый человек,
будь то коллега по работе, сосед по дому или по больничной па-
лате, был для меня как бы книгой. Сначала я смотрел оглавле-
ние, потом перелистывал страницы. Если находил что-то инте-
ресное, неординарное, «изюминку» в характере или поведении,
то впивался как клещ в этого человека, старался подружиться с
ним. Надо признаться, что дружить со мной трудно было всегда.
Я максималист и никакой золотой середины, никаких компромис-
сов не признаю, Мне или всё, или ничего. К тому же, я не умею
прощать. Это очень мешало мне всю жизнь, в том числе и друж-
бе, вредило. Но и себя я тоже не щадил. Мои друзья могли спать
спокойно, зная, что никогда не подведу, не обману, не схитрю.
Есть в моей градации категория «приятели». Эти рангом по-
ниже друзей, но тоже очень украшают жизнь. Их гораздо больше,
чем друзей, даже не сочтёшь теперь сколько, но и приятельские
отношения тоже надо строить. Фундамент в этой стройке впол-
не понятен – приятное. Ты – мне, я – тебе, и больше ничего не
надо. Для поездки за город или на рыбалку, для весёлого засто-
лья, партию в шахматы или преферанс сгонять – вот для этого и
нужны приятели.
И, наконец, последняя самая обширная категория – это зна-
комые. Хорошие знакомые, просто знакомые и те, с которыми
60 61
здороваешься на улице, а потом мучительно вспоминаешь – как
же его или её зовут? Порой знакомые оказываются куда лучше
приятелей, но это скорее исключение, чем правило.
Вступительно-пояснительная часть закончена, и пора уже
рассказать о друзьях, которых помню и люблю до сих пор, кто в
моей судьбе сыграл важную роль. Начну, пожалуй, с Герки Арта-
монова. Жена учит меня:
– Что ты всё пишешь Юрка, Герка, Машка? Некрасиво это,
грубо и по-плебейски.
На что я ей отвечаю так:
– А я никогда в патрициях не числился. К тому же, у меня
язык не поворачивается Юрку Глебова назвать Юрием Леонидо-
вичем.
Герка был другом моей юности, сокурсником и соседом по
комнате в общежитии. Учились мы на разных факультетах. Он –
на радиотехническом, а я на электромеханическом, но это нам
нисколько не мешало. Герка был старше меня на год и был на
редкость красивым парнем. Девчонки висли на нём гроздьями,
проходу не давали. Его это вполне устраивало и даже помогало
жить. Мы оба имели статус детдомовцев и по этой причине жи-
ли вдвоём в комнате. У нас даже в двери стоял врезной замок,
у каждого из нас был свой ключ. О такой привилегии остальные
студенты могли только мечтать. Ключик свой Герка частенько да-
вал напрокат. Плату брал деньгами, продуктами и ... девочками.
Надо сказать, что он был человеком без комплексов. Говоря про-
ще, наглым и бессовестным. Не стыдился быть альфонсом, врал
и обманывал при каждом удобном случае. Мало того, что Казано-
ва ему и в подмётки не годился, так он ещё и авантюристом был
похлеще Остапа Бендера. Если Остап знал 400 способов добыть
деньги, не нарушая Уголовный Кодекс, то Герка знал не меньше
тысячи. Он просто фонтанировал идеями, планами и проектами
на эту тему. Этот гениальный прохвост, проныра и аферист пы-
тался и меня сделать партнёром, но ничего не вышло из этой
затеи.
Мне шёл двадцатый год, но я был целомудрен и женщин бо-
готворил. Половой акт считал надругательством и даже избегал
разговоров «про это». Герка посмеивался, немножко презирал
меня за такую отсталость, но не настаивал. Когда приходил с
очередной жертвой, говорил мне:
– Иди, святоша, погуляй, пока мы тут покувыркаемся.
Я уходил, чтобы через час-другой вернуться. Он уже был
один, сидел на кровати, скрестив ноги по-турецки (его любимая
поза) и читал книжку. Как раз книжки нас и сблизили. Герка все
деньги тратил на них, всегда советуясь со мной. Книжных полок
у нас не было, и книги стопками лежали на полу, на подоконни-
ке, на столе. Всегда делились впечатлениями от прочитанного,
спорили, даже ссорились иногда, отстаивая каждый свою точку
зрения.
Помню наш «подвиг», которым мы прославились не только в
масштабах своего техникума, но и на весь город. Тогда вся стра-
на знала имена четырёх матросов, которые 49 дней выживали
в открытом океане на барже. Даже гармонь съели. Герка пред-
ложил: «Давай переплюнем этих морячков! У них океан, баржа,
смертельная опасность. А у нас тёплая комната в общаге, народ
кругом и если что – сдохнуть не дадут. Зато мы не 49 дней, а два
месяца жрать не будем. Представляешь?! На всю страну прогре-
мим, нас за деньги показывать будут. Усёк?»
Я усёк, и идея мне понравилась, но были и сомнения. Ведь
надо было и учиться. Герка успокоил, сказав, что нас в зените
славы и так переведут на другой курс, Напомнил известную фра-
зу – «победителей не судят». Сомнения отпали, и мы приступили
к эксперименту. Выкинули из комнаты всё съестное, поставили
у каждой кровати по чайнику воды и завели толстую амбарную
книгу, где должны были описывать наши ощущения, мысли и всё,
что будет происходить с нами. Герка уверял меня, что эти записи
у нас с руками оторвут, издадут отдельной книжкой.
Не стану описывать подробности, но кончилось вся эта затея
больничной палатой, где после трех недель голодовки нас воз-
вращали к жизни. Славу мы, конечно, заработали, но отнюдь не
мировую. Зато в палату к нам ходили целые делегации. И было
до слез обидно, что всю вкуснятину, что они приносили нам, отби-
рали. Чтобы мы не самовольничали, нас к кроватям привязали,
как сумасшедших.
– Знаем мы вас, ухарей! – говорили сестры и нянечки, но в
день выписки отдали нам большущий пакет с конфетами, пече-
ньем.
Из техникума нас не исключили только потому, что был у
нас статус детдомовцев, но от «хвостов» мы ещё долго избав-
лялись. Комнату в общежитии нам тоже вернули, и покатилась
наша жизнь прежним чередом. Комендантша общежития даже
62 63
прослезилась, увидев нас живыми, и каждый день приносила
что-нибудь съестное. А ведь ей досталось больше всего за наш
«подвиг». Недоглядела, халатность допустила.
Чем же закончилась наша дружба? Она не закончилась.
Диплом Герка защитил раньше меня и уехал по направлению в
порт Находка. Там его определили радистом на СРТ, и отправил-
ся он рыбу ловить в Тихий океан. Прислал восторженное письмо
о романтике морской, о бешеных деньгах, которые, якобы, ждут
их на берегу, и строго наказал океаническую рыбу даже в руки
не брать. В те годы и СССР, и США проводили подводные ис-
пыта-ния ядерных зарядов. Герка писал, что иногда бывали дни,
когда с обоих бортов видна была дохлая рыба. Сами они тоже
ловили заражённую рыбу. Её проверяли на радиоактивность и
если больше нормы, то отправляли за борт. Но лишь тогда, когда
план по улову был выполнен. Руководствовались при этом тем,
что «до Бога высоко, а до Москвы далеко». И ничего – сходило
с рук. Прошло около двух месяцев. И однажды раздался стук
в дверь. Я в комнате жил теперь один и если кто приходил, то
стучаться ему не надо было. Вошли трое. Женщина невзрачной
наружности, небольшого росточка, неопределённого возраста,
которая сразу же прокурорским тоном спросипа:
– Где твой дружок?
– Вы кого имеете в виду? – удивлённо спросил я её, – у меня
много друзей.
– Ты давай не придуривайся, а отвечай по делу, – грозно
предупредил меня не хилого сложения мужчина лет этак двад-
цати пяти и, для убедительности, показал кулак величиной с чай-
ник. За их спинами робко жалась к стене девица. Огромные глаза
навыкате, длинный нос с горбинкой, и жидкие кудряшки на голове
придавали этой юной особе весьма непривлекательный вид.
– Уехал, – пролепетал я, уже догадываясь о цели визита, –
получил диплом и уехал.
Мои недобрые предчувствия сбылись. Оказывается, пока я
в летние каникулы прошлого года путешествовал по стране, Гер-
ка жил в общаге и, как всегда, водил девок, благо в «городе не-
вест» (Иваново) их хватало. Я не знаю, чем прельстила его эта
замухрышка Таня, но ушла она от него уже не девочкой. Зато
полюбила на всю жизнь и, конечно же, поверила этому ловеласу.
И вдруг он исчез, как испарился. Таня крепко обиделась, и... всё
рассказала маме. Тане этой шёл 17-й годочек.
– Передай своему дружку, чтоб сушил сухари, – зловеще
прошипела мамаша. – Годочков пятнадцать придётся ему на на-
рах посидеть.
Хлопнули дверью и ушли. А я стоял столбом и переваривал
услышанное. В голове вихрем проносились слова: «изнасилова-
ние»... и нары»... «15 лет»... «несовершеннолетняя»...Надо ска-
зать, что и тогда, и теперь я панически боялся суда, милиции, КГБ
и всего, что с этими структурами связано. Понимал, что, однаж-
ды, попав в эти гибельные сети, уже не вырваться. Когда вооб-
ражение нарисовало мне картинку, где мой любимец и друг сидит
на нарах, то понял – Герку надо спасать и немедленно. А как?!
Выход подсказала мать Тани. Однажды, она с хитрым прищуром
маленьких крысиных глаз спросила меня:
– А не ты ли, соколик, девку-то мою испортил, а?
На следующий день Таня пришла одна, и мы с ней договори-
лись, что я всё возьму на себя. Подробности опускаю. Таня стала
моей женой в неполные семнадцать лет, а я, соответственно, му-
жем – в девятнадцать. Оба были страшно довольны: она спасла
любимого, а я спас друга. Довольна была и моя новоиспечённая
тёща, которая спасла репутацию дочери, всячески способствуя
нашему фиктивному браку. Герка узнал об этом через полгода.
Мы ждали письма с кучей благодарностей, а получили телеграм-
му. Очень короткую: «Ты трижды дурак». Дальнейшие события
показали, что он был прав. С тех пор ничего о своём друге не
знаю. Совсем не потому, что на «дурака» обиделся. Скорее все-
го, он потерял ко мне интерес или сгинул в какой-нибудь очеред-
ной авантюре.
Мне всю жизнь везло на хороших людей. Во взрослой жизни
подружился я с Васей Шаминым. Конец 70-х, я живу и работаю в
Зарафшане, что стоит посредине пустыни Кызылкумы. Положе-
ние у меня, как сказал бы Владимир Ильич Ленин, «архислож-
ное», и впереди просвета не видно. Житейские неурядицы об-
ложили меня флажками, как волка при облаве, и в это трудное
время случай, а точнее работа, сводит меня с этим человеком.
Ростом, как и меня, бог его не обидел, но за его широченной спи-
ной меня просто не видно было. Увалень с медвежьей походкой,
он был на редкость добрым и покладистым человеком, трудого-
ликом. Понимал шутки и сам умел пошутить. Начальников редко
любят, но его и любили, и уважали. Семьянин был образцовый.
Повезло ему с женой. Про Свету надо бы оды слагать, удивитель-
64 65
ная женщина! Не красавица, самая заурядная с виду, мужчины на
таких не засматриваются. Зато душевная, гостеприимная, с врож-
денным чувством такта, она, как хорошо отлаженный барометр,
не только отражала погоду в доме, но и создавала её ласковой и
твёрдой рукой. Работала она заведующей детским садом, детей
любила беззаветно, и если бы не своя семья, то, наверное, жила
бы в своём детсаду. Она и с нами, мужиками, разговаривала как
с детьми: не пугала зря, не обижалась на наши глупости и гру-
бости, как-то незаметно обихаживала обоих. Вроде бы и рядом
всегда – только позови – но вроде бы и нет её. Не лезла к нам с
советами, вопросами, разговорами. Если же мы с Васей где-то
«перегибали палку», то умела обоих «в угол поставить».
Их дом в ту пору, их дружная семья, их помощь и участие
стали для меня землёй обетованной, а Вася и Света – ангела-
ми-хранителями. Вася был уже опытным кинолюбителем, а я де-
лал первые шаги и с удовольствием учился у него. А он учился
у меня сценарии писать. Оба в шахматы играли азартно, пока
Света не переворачивала доску и не разгоняла нас по разным
углам, Меня тогда больше всего удивляло, как они воспитывали
своих детей. Их было двое: старшая сестра и братишка десяти-
летний. Их никак не воспитывали, Я ни разу не слышал, чтобы их
в чём-то упрекали, ругали или хвалили, заставляли что-то делать
или, напротив, запрещали что-то. Просто Вася и Света любили
друг друга, никогда не ссорились при детях, во всём помогали
друг другу. Получалось по формуле «делай как мы, делай вместе
с нами, делай лучше нас». У детей просто не было другого вы-
бора. Фантастика! Ни до, ни после я таких семей не встречал.
Наверное, и я в чём-то стал лучше, пока дружил с Васей и любил
его, как родного.
Потом я уехал в другие края. Написал им несколько писем,
по телефону иногда звонил, но дружба не выдержала испытание
расстоянием, потерялись мы. Я и по сей день ищу их, даже в
телепередачу «Жди меня» написал. Дорого бы дал за счастье
обнять их обоих при встрече. Нам есть, что вспомнить и о чём по-
говорить. Мы с Васей и тогда были единомышленниками. Я мог
бы рассказать и о других моих друзьях. Кто-то был старше меня,
кто-то намного моложе, но все они были мне дороги и необхо-
димы, как воздух, как живая вода из сказки. Наверное, и я был
им нужен. Никто не отрёкся, не ушёл, хлопнув дверью. И всё же
очень хотелось бы посмотреть – кто потащится за моим гробом.
ВСТРЕЧИ
Так уж случилось, что в моей судьбе пути-дороги пересека-
лись с людьми неординарными, по рангу неизмеримо выше меня.
А по таланту и способностям – тем более. Эти встречи могли бы
стать для меня судьбоносными, в корне изменить мою жизнь. Не
стали. Я был молод, самонадеян, и, мягко выражаясь, недоста-
точно умён. О каких-то материальных выгодах, карьере в те годы
даже говорить было предосудительно. Слово «карьерист» было
ругательным, почти клеймом порочного человека, для морально-
го кодекса советского человека негодного. Потому встречи с эти-
ми людьми были для меня всего лишь счастливой случайностью,
подарком Её Величества Судьбы, О некоторых из этих встреч я и
хочу рассказать в этой главе.
Встреча произошла неожиданно для нас обоих. Он пришёл
к Сократу забрать заказанные книги, а я уже сидел у него на по-
доконнике (за неимением стульев) и листал какую-то книжку.
Сократом прозвали Юру Свечкина в шутку за его неуклюжие по-
пытки высказываться мудрёными словами. Высказывал он обще-
известные истины, но с таким умным видом и так значительно,
будто открывал для нас Вселенную. Был он нашим ровесником,
где-то под тридцать лет, выглядел почти красавцем, но жил холо-
стяком. Женщин ненавидел. Не пил, не курил и жил как Диоген.
Только не в бочке, а в стандартной «двушке», где обе комнаты
были сплошь заставлены стеллажами с книгами. Все свои деньги
он тратил только на книги и если учесть, что получал он боль-
ше тысячи рублей, работая шофёром на большегрузном само-
свале, то двести-триста книг за одну покупку не было пределом
его возможностей. Из мебели у него была только раскладушка, а
из посуды – чайник и два бокала. Зато на полках стояли тысячи
книг в роскошных переплётах, сверкая золотом букв. Приобретал
их Сократ по одному-единственному критерию – чтобы красиво
и солидно смотрелись на полках. Книги эти он не читал и другим
не давал. У себя в доме – пожалуйста, приходи любой и читай
66 67
сколь душе угодно. Но на вынос – никогда, никому и не на каких
условиях. Содержание книг его совершенно не интересовало, но,
имея редкую память, он помнил и всех авторов, и все названия
своих книг. Книги он любил не как книги, а как красивые вещи,
которые украшают жизнь.
Но плата за чтение его книг у него в доме всё же была. Уж
если пришёл, то изволь послушать его последние стихи, рассуж-
дения о литературе и искусстве. Назвать его творения стихами
значило кровно оскорбить музу поэзии, но и обидеть Сократа
критикой тоже было рискованно. Он тут же обзывал тебя плебе-
ем, тупицей и выгонял из дома. Он считал себя непризнанным ге-
нием, обогнавшим своё время, и не раз говорил нам, свято веруя
в свои слова:
– Придёт время, и вы ещё будете гордиться, что жили рядом
со мной!
На этот раз и мне, и только что пришедшему мужчине повез-
ло: Сократ ушёл на кухню и гремел там чайником, не мучил нас
«стихами». Мужчина подошёл ко мне и протянул руку. Я подал
свою, и тут же пожалел об этом.
– Михаил, – представился он, и так даванул мою ладонь, что
я едва не вскрикнул от боли. «Ничего себе! Вот это силища!» –
восхитился я про себя, а вслух сказал:
– Меня Колей зовут, но правая рука мне ещё пригодилась
бы.
Михаил шутку принял, улыбнулся и спросил:
– Книголюб? Что читаете?
– Да, книги люблю. Читаю в основном наших «деревенских»
писателей – Белова, Солоухина, Абрамова. И ещё про путеше-
ствия, – признался я.
– Не так уж плохо для вашего возраста, – похвалил он,
– А я вот пришёл за заказанными книгами. Попросил Юру
привезти мне кое-что по списку. Пойду, спрошу его.
И Михаил пошёл на кухню. Не понравился мне этот человек.
Показался чопорным, высокомерным и каким-то уж очень пра-
вильным, слащаво вежливым. Я поспешил уйти, но уже на улице
он окликнул меня:
– Мне и Юра подтвердил, что вы любите книгу. Не хотите по-
смотреть мою библиотеку?
Об этом меня можно было и не спрашивать: покопаться в
книжках для меня было больше, чем удовольствие. Я охотно
согласился, и мы совсем скоро пришли к нему. Хозяин усадил
меня в роскошное кресло, а на изящный журнальный столик по-
ставил огромный заварной чайник, вазу с конфетами и печеньем.
Выразительно посмотрел на бутылку коньяка, стоящую среди
книг, и спросил взглядом согласия. Я решительно отказался, а он
удовлетворённо хмыкнул, одобряя мой отказ.
– Вы какой чай пьёте? – спросил он меня. – Зелёный или
чёрный?
– Конечно, чёрный, – ответил я таким тоном, будто о каком-то
другом чае и говорить-то незачем.
– Ну, и напрасно!
И тут же причел мне интересную лекцию о зелёном чае во-
обще и о его преимуществах в частности. Говорил он негромко,
чередуя слова с глотками чая. Слушать его было легко и прият-
но. Речь была настолько убедительна, аргументы столь вескими,
что и я налил себе в чашку этой зелёной отравы. Допил чай с
трудом, и он это заметил, но промолчал и спросил:
– Что же вы книги не смотрите? Не стесняйтесь, берите лю-
бую и если будут вопросы, то я охотно отвечу.
Я встал и направился к полкам. Здесь так же, как и у Сокра-
та, все три стены были заняты стеллажами с книгами. Самыми
разными: и тонюсенькими, и толстенными фолиантами, и даже
на английском языке. Там же стояли папки с тряпичными завязка-
ми, довольно пухлые. «Наверное, вырезки газетные», – догадал-
ся я и вопросительно посмотрел на хозяина.
– Да, вы правильно поняли. Это многолетние вырезки из
разных источников. Они мне дороже иных книг. Есть там и мои
скромные заметки.
Дверь во вторую комнату была приоткрыта, и я увидел там
роскошную мебель в чехлах, ковры, дорогую люстру и цветной
телевизор. Такой телевизор в то время был большой редкостью
и не только из-за высокой цены. Их просто невозможно было до-
стать. «Интересно, кем же он работает? Наверное, начальником
большим», – подумал я. Миша будто прочитал мои мысли, мило
так улыбнулся и сказал:
– Нет, не начальник я и даже не директор торговой базы. Са-
мый обыкновенный работяга, в шахте руду добываю, Мои семь
классов образования плюс ремесленное училище дальше не пу-
скают. Но я и не жалею об этом.
68 69
Книги в руки я не стал брать, а принялся читать заглавия
на корешках. На лице моем сразу появилось разочарование, не
было ни одной художественной книжки. Только философы всех
времён и народов. «Ещё один Сократ попался. У этого свой бзик,
своя причуда», – подумал я, а вслух спросил, не скрывая иронии:
– И всё это вы читаете?
– Не только читаю, но ещё и штудирую. И даже немалое удо-
вольствие получаю от этого. Не верите?
– Не верю, – честно признался я.
– А зря! Ну, да ладно. Пройдёт время и произойдёт то же, что
и с зелёным чаем – вы дня без него не проживёте.
После этих слов я прослушал ещё одну лекцию о философии
и философах. Михаил умел говорить, умел убеждать, но самое
главное – он умел расположить к себе. И ещё он умел слушать,
а это первый признак хорошего собеседника. Короче говоря, я
влюбился в него, что называется, с первого взгляда, сразу и на-
всегда. Я стал ходить к нему часто, и засиживались мы подолгу,
иногда далеко за полночь. Он был старше меня на пятнадцать
лет, но никогда это не подчёркивал, был деликатен, всегда веж-
лив и сдержан. Меня удивляло и восхищало в нём то, что назы-
вается хорошими манерами, и сам не аристократ, и родители, как
говорил Аркадий Райкин, не графья, а вот поди ж ты. К книге он
относился, как верующий относится к иконе. Только что не цело-
вал её. Обладая прекрасной памятью, он всегда безошибочно
брал с полки нужную книгу и по закладкам в ней находил нужную
цитату. Зачем я ходил к этому эрудиту, что привлекало меня?
Я хотел доказать ему, что философия – это спорт высоколобых,
суперумников, и что цена ей три копейки в базарный день.
– Вы посмотрите в окно, – говорил я ему, – Видите на до-
роге огромный самосвал? Он за один рейс 25 тонн перевозит!
И сделали его не ваши дохлые философы, а другие люди, вовсе
не философии обученные. Тут вам сразу десяток наук могу пере-
числить – горячился я в полемическом задоре.
Миша смотрел на меня, как на блаженного, почти с жало-
стью, и прихлёбывая свой любимый зелёный чай, отвечал спо-
койно и уверенно;
– Вы правы, молодой человек, философией тут действи-
тельно и не пахнет. Потому что она уже сделала своё дело, буду-
чи матерью всех наук. Теперь пусть её дети двигают технический
прогресс.
– А она что же, на пенсию ушла? – съехидничал я.
– Нет, она по-прежнему занята главными вопросами бытия,
пытаясь понять, кто мы, зачем мы и что нас ждёт в будущем.
Он доставал нужную книгу, читал мне выдержки и я умол-
кал. Мне не хватало знаний, умения аргументировано спорить
и широко мыслить. Слишком неравные были силы. Но в душе
я так и не поверил в силу и могущество философии, как науки.
Запомнился наш последний разговор, после которого я перестал
ходить к Мише. Он люто ненавидел КПСС, партийных бонз и со-
ветскую власть. При этом сам состоял членом этой партии. Боль-
ше того, он умудрился побывать в Москве, в самом ЦК и добился
того, что приехали оттуда два человека и сняли нашего местного
секретаря горкома с должности. Однопартийцы тут же предложи-
ли Мише занять этот пост, пообещав единогласную поддержку,
но Миша категорически наотрез отказался.
– Как вы думаете, сколько продержится советская власть и
государство с названием СССР? – спросил он меня.
– Века! – гордо и уверенно ответил я.
– Нет, Коленька, от силы 25 лет. Всё рухнет, как карточный
домик.
На дворе шёл 1964-й год. Миша ошибся всего на два года,
но тогда я счёл его свихнувшимся на философии фанатиком. Се-
годня, оглядываясь назад, в те далёкие времена, я понимаю, что
рядом со мной жил и был мудрец, почти пророк, в любом случае
большой умница. Мне бы, дураку, прилепиться к нему, понабрать-
ся ума-разума и хороших манер, а я позорно сбежал. Убоялся
недремлющего ока всесильного КГБ. Времена были суровые, и
угодить за решётку можно было даже за анекдот.
Вскоре из Учкудука я уехал и не знаю, как сложилась судь-
ба этого удивительного человека. Скорее всего, превратился в
лагерную пыль. Ведь он, в отличие от меня, никого и ничего не
боялся.
Ещё одна встреча у меня произошла по просьбе главного ре-
дактора Саратовской областной газеты. Был апрель 1960-го года
и подошёл день рождения В. И. Ленина. Надо было дать матери-
ал на тему «они видели Ленина»
– У нас в городе живёт племянник Ленина, Григорий Яков-
левич Лозгачёв-Елизаров, но мы ему за последние годы так
надоели, что он нашего брата и на порог не пускает. Попробуй
прорваться. А вдруг?!
70 71
И я пошёл на прорыв. Мне шёл 22-й год и все проблемы я
решал, как бульдозер, то есть пёр напролом, отметая всякие там
«нельзя», «неприлично» и «неудобно». Дверь мне открыл уже да-
леко немолодой мужчина в домашнем халате, близоруко щурясь.
– Вам кого? – спросил он
– Мне нужен Григорий Яковлевич.
– Это я, а в чём дело?
– А дело в том, что моя судьба сейчас в ваших руках и если
вы закроете дверь, то забьёте гвоздь в крышку моего гроба.
Эту фразу я заготовил заранее и хорошо её отрепетировал.
Григорий Яковлевич сделал брови шалашиком и сказал:
– Лихо! В гробовщики хочешь меня записать? Нет, не прой-
дёт у тебя этот номер. Давай, проходи в дом. Только не наследи
на полу, а то нам обоим попадёт от моей благоверной.
Квартира была огромной, каких я никогда не видел. Разве
что на киноэкране. Высокие потолки с лепниной по углам, ста-
ринная мебель, сверкающая лаком, картины на стенах. От этого
великолепия я потерял дар речи, моё нахальство мгновенно уле-
тучилось и я не знал, куда деть руки-ноги. Хозяин это заметил,
сам снял с меня пальто и шапку, пододвинул шлёпанцы и, добро-
душно улыбаясь, проговорил:
– Ты не тушуйся, не к буржуям попал. Тут все свои
«Ничего себе «свои»! – подумал я. – Свои ТАК не живут, они
в хрущёбах проживают, а не в хоромах вроде этих». Но злобной
зависти при этом не испытал. Не стану передавать подробности
нашего разговора. Лучше расскажу о тех чувствах, какие владе-
ли мной, пока я был в этом доме. С самого начала выяснилось,
что у нас обоих было беспризорное детство. Григорий Яковлевич
показал мне старую пожелтевшую от времени газетную вырезку
из Саратовской губернской газеты, где была фотография босоно-
гого пацана, тянущего руку к базарному прилавку. А внизу текст
про самого известного в городе лихого паренька, вынужденного
из-за сиротства промышлять, где воровством, а где подаянием.
Как раз эта фотография и решила судьбу маленького Гриши. Его
усыновила бездетная сестра Ленина Мария, которая была заму-
жем за Елизаровым. Так он стал членом семьи Ульяновых и жи-
телем Кремля.
А теперь, читатель, представь себе на минуту, что мог в те
минуты чувствовать я, приученный с детства относится к Ленину
как к божеству, видя перед собой СЕМЕЙНЫЙ альбом, где вождь
выглядел совсем по-домашнему и священного трепета ну, никак
не вызывал. Некоторые фотографии были знакомы по учебнику
истории, по книжкам о Ленине и как-то непривычно было видеть
их вклеенными в толстые листы домашнего фотоальбома. Для
меня это был словно сон наяву, будто на время открыли воро-
та в тайный, недоступный мир. Григорий Яковлевич увлечённо,
с юмором комментировал снимки и рассказывал такие подроб-
ности, о которых нигде и никогда я бы не прочитал. Я услышал
столько нового о жизни обитателей Кремля, о семье Ульяновых,
что хватило бы на большой рассказ. Ореол святости и нимб не-
погрешимости с образа Ленина был снят, и он стал для меня зем-
ным человеком. Удивительно было и то, что Григорий Яковлевич
говорил «Владимир Ильич» без пафоса, без восторженного при-
дыхания, как если бы это был его родной дедушка.
После альбомов Григорий Яковлевич потащил меня на кух-
ню, где его жена уже накрыла на стол и так и не дождавшись нас,
ушла в свою комнату. Здесь уже я стал рассказчиком. Григорий
Яковлевич слушал внимательно, ни разу не перебил вопросом
или замечанием. Сидел, откинувшись на спинку стула, и неот-
рывно глядели на меня его серые с прищуром глаза. Иногда они
подозрительно увлажнялись, но он прятал лицо в ладони, будто
собирался чихнуть. Вернувшись в гостиную, Григорий Яковлевич
достал с полки небольшую книжицу в коричневом переплёте, на
обложке которой золотилось название – «Незабываемое». Рас-
крыл её, посмотрел на меня долгим взглядом, как бы оценивая, и
стал что-то писать на титульном листе.
– Хочешь, я подарю тебе свою книжку? – спросил он меня.
– Конечно, хочу! Ещё как хочу, – признался я.
– Тогда держи. Дома прочитаешь, что я тут накарябал.
(Дома я прочитал: «Коля, я верю, что ты напишешь когда-
нибудь такую же книжку. А может быть и получше. Только обя-
зательно напиши. У тебя получится». И размашистая кучерявая
подпись с датой.)
В гостиную вошла жена и сказала:
– Мужики, у вас совесть есть или нет? Посмотрите на часы,
уже первый час ночи. Марш по кроватям! Григорий Яковлевич за-
смеялся, встал из-за стола и говорит мне:
– Придётся подчиниться коменданту крепости, здесь я бес-
силен.
72 73
От обилия впечатлений я долго не мог уснуть, но сон взял
своё, и я заснул сном праведника, вернувшегося от святых мо-
щей. Утром меня разбудил сам Григорий Яковлевич и, заговор-
щицки подмигнув, показал глазами в сторону кухни:
– Не задерживайся долго, ждём тебя.
Я не заставил себя ждать, но, перешагнув порог кухни, был
безмерно удивлён. За столом сидел грузный мужчина в огромных
очках и домашнем халате. Что-то очень знакомое проглядывало
в чертах его лица. Я силился вспомнить, но выручил меня Григо-
рий Яковлевич:
– Вот, сосед дорогой, познакомься с этим молодцом. Бери
его в ученики, не пожалеешь. Глядишь, вырастишь ещё одного
писателя.
Мужчина назвал себя, и я ушам своим не поверил! Его книги
стояли у меня на полке в общежитии, где я жил. Передо мной
сидел живой писатель, не из последних, чьи книги не так просто
было достать. Будь я девицей, упал бы в глубокий обморок от
свалившегося на меня счастья. Для меня в ту пору писатель был
высшим существом, небожителем. А тут вот он, рядом!
Похоже, что они с хозяином уже приняли по одной и налили
мне.
– Ну, мужики, давайте хряпнем по маленькой за успех наше-
го безнадёжного дела! – пошутил Григорий Яковлевич.
Конечно же, я пить не стал. Не посмел, не та компания.
Слишком большая честь была мне оказана. Я бы и рюмку до рта
не смог донести.
...Когда я положил свою рукопись на стол главного редакто-
ра, он мельком взглянул на мои листочки, махнул мне рукой:
– Иди, свободен!
А сам уткнулся в ворох бумаг на огромном, как футбольное
поле, столе. Я вышел из кабинета обиженным. Ведь я прорвался,
я принёс материал, а меня вроде бы не заметили, не узнали. Уже
на улице меня догнала запыхавшаяся женщина.
– Пожалуйста, вернитесь, редактор зовёт.
Зашёл в кабинет готовый к худшему, к разносу за стиль, за
малограмотность журналистскую. Но редактор вскочил из-за сто-
ла, подбежал ко мне, схватил в охапку и крепко обнял.
– Какой же ты молодец! Изюминку приволок, на первую по-
лосу пущу! Только честно скажи мне, сам писал или кто помогал?
Ничего не придумал?
– Обижаете, гражданин начальник, – пошутил я. – Вы же
сами сказали, что сто строк, не больше. А то бы я ещё кое-что
добавил.
– Боже праведный! Да откуда же я ног знать, что у тебя
так здорово всё напишется. Вот что, парень, бросай свой
завод. Я беру тебя в штат.
Что говорить? Конечно, я был рад похвале и уже прикидывал
в уме какой мне отвалят гонорар за первую полосу, и как я про-
снусь знаменитым. Но ещё больше я радовался тому, что судьба
наградила меня встречей с замечательным человеком по имени
Григорий Яковлевич Лозгачёв-Елизаров.
И напоследок ещё об одной встрече. Славский Ефим Пав-
лович. Человек-легенда, много лет был министром «среднего
машиностроения» Такое вежливое название было у ведомства,
которое нынче называется «РОСАТОМ» и возглавляет его чело-
век по прозвищу «киндер-сюрприз».
Я уже упоминал в этой книжке имя Славского и расска-
зал о его роли в моей судьбе, Он подарил мне лучшие, самые
счастливые годы. Но теперь вспомнил короткую, но очень ин-
тересную встречу, которая для меня была не только поводом
к размышлениям.
Личный самолёт Славского летел к месторождению Газли,
где уже много лет горел гигантский газовый факел. И его никак
не могли потушить, пока не призвали на помощи военных. Язык
пламени высотой с десятиэтажный дом сжирал каждую секунду
три тысячи тогдашних весомых рублей. Государство не могло по-
зволить себе такую роскошь и подключили Славского. Решено
было подземным ядерным взрывом сдвинуть пласт и перекрыть
путь газу. Трудность заключалась в том, чтобы остальные, сосед-
ние скважины продолжали действовать.
Ефим Павлович и его немалая свита для того и летели, что-
бы проверить готовность и дать «добро». Я сидел в одиночестве
в переднем салоне, снова и снова проверяя свою кинокамеру на
готовность. Открылась дверь заднего делового салона и вошёл
Ефим Павлович. Устало сел в кресло, прикрыл лицо ладонями и
затих. «Устал, притомился бедный» – пожалел я его мысленно и
встал, чтобы уйти и не мешать отдыху. Вдруг слышу:
– Подожди, Коля, не уходи!
74 75
Я обомлел, уж не померещилось ли мне? Он назвал меня по
имени! Да ещё так просто, по-домашнему, буднично.
– Сядь со мною рядом, я хочу посоветоваться с тобой.
Тут уж и вовсе я растерялся. О чём может МИНИСТР, чело-
век-глыба, в чьих руках судьбы сотен тысяч людей, СОВЕТО-
ВАТЬСЯ с малой букашкой, каким-то безвестным кинооперато-
ром-любителем?
– Я вот смотрю на твою кинокамеру, такую простенькую, без
всяких выкрутасов и удивляюсь. Ведь неплохо у тебя получается.
Я смотрел и у вас в Навои, и у себя на работе. Молодец, что тут
скажешь, А вот мой сын замучил меня. Уж какие только камеры
я ему не привозил, а ничего путного он так и не снял. Ты когда
будешь в Москве, позвони мне, и я вас сведу вместе. Научишь
его. Договорились?
В этот момент открылась дверь в задний салон, и зашёл мой
шеф, Зураб Петросович Зарапетян.
– Ефим Павлович, мы ждём Вас.
– Слушай, дай с человеком поговорить! Закрой дверь,
пожалуйста.
Дверь мгновенно закрылась, а Ефим Павлович продолжал:
– Ну, чего молчишь? Поможешь или как?
– Да - пролепетал я, ещё не веря ушам своим. – У меня к
Вам просьба, Ефим Павлович. Скажите лётчику, чтобы сделал
два круга над скважиной Мне надо панораму снять сверху.
– Вот иди в кабину, и сам скажи им. А я не против. Так и пере-
дай. А я пойду к моим мучителям.
Тяжело поднялся и ушёл в задний салон. Там посредине сто-
ял круглый стол и вокруг него несколько кресел, привинченных к
полу. В креслах сидели солидные мужчины в погонах с большими
звёздами. Все они встали, когда зашёл Ефим Павлович. Значит, у
него была самая большая звезда, хотя никто её не видел.
А я уже стоял в кабине пилотов и снимал. Отсюда, сверху,
зрелище не впечатляло и факел смотрелся, как язычок пламе-
ни небольшой свечки на фоне жёлтых песков, Но когда самолёт
приземлился, то первое, что поразило даже не шум, а рёв пламе-
ни, которое колыхалось огромным полотнищем на ветру. Земля
под ногами мелко подрагивала, как при землетрясении. Зрелище,
прямо скажем, не для слабонервных. Вокруг суетились военные
званием не ниже полковника, все с мегафонами в руках. Без них
никто ничего не услышал бы. А в отдалении стояла такая техни-
ка, которую рисовали иллюстраторы научно-фантастических ро-
манов. Снимать её категорически запретил офицер КГБ, который
был ко мне приставлен. Он ходил за мной по пятам и следил,
чтобы я – не дай бог – не снял что-нибудь лишнее.
Чем же всё это кончилось? Конечно, я снял то, что можно и
нужно. Отснятую плёнку у меня сразу забрал тот самый КГБшник
и больше я её не видел. Зато, вернувшись домой на том же само-
лёте, я сразу был вызван в кабинет шефа. Он был явно не в духе
и без предисловий приказал:
– Говори, о чём Ефим Павлович спрашивал тебя?
– О кинокамерах, о кино, – честно признался я.
– Не ври! Я этого не потерплю!
Шеф даже стукнул кулаком по столу, встал и подошёл ко мне
вплотную.
– Не бойся, говори правду. Что он говорил про меня, про нас?
– Ничего не говорил, ни слова...
– Опять врёшь! Ты помнишь, как он мне сказал? «Дай пого-
ворить с человеком». Какой ты человек? Кто ты такой?! Почему
он меня выгнал, а ты остался? Шеф сделал выразительное уда-
рение на слове «меня» и на слове «ты».
– Клянусь вам, что Ефим Павлович ни единого слова не ска-
зал про вас. Вы же сами только что сказали, кто я такой, чтобы
Министр со мной разговаривал. Подействовало, вроде бы пове-
рил, сел за стол и только пальцы барабанили по крышке стола.
– Ладно, иди, дорогой. Ты мне больше не нужен.
Это был приговор, С этого дня отношение ко мне поменялось
с «плюса» на «минус». В Москву меня уже больше не пускали, а
домашний телефон поставили на прослушку. Но я всё равно ни-
когда не решился бы пойти к сыну Славского. Я хорошо понимал
смысл пословицы «знай сверчок свой шесток».
76 77
НАЧАЛЬНИКИ
Начальника и тёщу не выбирают, их бог даёт. Вот уж с кем
мне не везло в жизни, так это с начальниками. Чаще всего из-
за них менял работу, города, и, в конечном итоге, судьбу свою.
Наивно полагая, что начальник – это лучший из лучших, умней-
ший из умных и, безусловно, справедливый и честный человек,
я чаще убеждался в обратном. Начальник – это вожак стаи, как
мне виделось, и я даже предположить не мог, что вожак может
быть глупым, слепым и глухим. Тем более, что он может жрать
собственное стадо.
Беда моя ещё и в том состояла, что я не умел и не хотел
подчиняться дуракам, подлецам и самодурам. Шёл с ними в бой
с открытым забралом. Сценарий был примерно такой. Я устраи-
вался на работу, и через какое-то время, почему-то именно мне,
сослуживцы жаловались на начальника. Рассказывали, какой он
негодный человек, обо всех его неблаговидных делах.
– Чего же вы терпите, почему молчите? – удивлялся я.
– Если хочешь здесь работать, то и ты будешь терпеть, – от-
вечали мне.
– Я? Терпеть?! Ну, знаете... – закипал я праведным гневом.
– Давайте факты. Мы быстро поставим его на место, мало не по-
кажется.
Фактов всегда хватало, успевай только записывать. Потом я
сочинял коллективную жалобу и отправлял по трём адресам: вы-
шестоящему начальнику, в горком партии и в редакцию местной
газеты. Самое трудное было собрать подписи под этой жалобой.
Никто не хотел ставить свою подпись первым.
– Ты подпиши, а мы тебя всегда поддержим. Тут всё пра-
вильно и очень здорово написано.
Апофеоз. Я на трибуне, обиженные в зале. Говорю пламен-
ную обличительную речь. Мне даже аплодируют, кричат: «Пра-
вильно!», «Молодец!». Дают слово начальнику. Он обращается
к залу:
– Ну, кто ещё хочет выступить? Прошу сюда, на трибуну.
В зале устанавливается похоронная тишина, никто к трибуне
не рвётся. Тогда начальник делает второе предложение:
– Поднимите руку, кто согласен с выступавшим товарищем.
Никто, ни единый человек руку не поднимает. Тогда началь-
ник поворачивается к комиссии из парткома и, состроив горест-
ную гримасу, вздыхая тяжело, говорит им:
– Вот с кем приходится работать. Принимал на работу инже-
нера, а оказался писатель.
Я в шоке от предательства тех, кого так яростно взялся защи-
щать. Теряю дар речи, сгораю от стыда, комок в горле. Ошараше-
но, всё ещё с надеждой, смотрю в зал. Жду, вот-вот кто-нибудь
встанет и скажет, что не свои шкурные интересы отстаивал наш
порученец, нас всех защищал. Тишина. Я возмущённый до пре-
дела хлопал дверью и покидал зал. Выглядело это как бегство
клеветника и кляузника. На другой день я брал за грудки тех, кто
нёс мне факты, кого больше всех обижал начальник, и орал ему
в лицо:
– Что же ты, сволочь, молчал вчера?! Почему отдал меня на
съедение?
– Пойми, тебе терять нечего, ты тут без года неделю, а я
вот-вот должен квартиру получить, – отвечал тот.
Другой ждал повышения разряда, третий – место в детсаду
для ребёнка, четвёртый… Одним словом, все боялись расправы
и неизбежных потерь. Для меня финал был всегда один и тот же:
заявление «по собственному желанию» и – адью, мадам и месье!
Если по-русски, то – гуляй, Вася! Но если бы и оставил меня на-
чальник работать, я всё равно не стал бы работать с этими тру-
сами и предателями, которых презирал всей душой.
Нет, я не играл роль бесстрашного борца за справедли-
вость. Просто так устроен, мать таким родила. Казалось бы, та-
кой жестокий урок должен бы навсегда отбить охоту бороться за
справедливость, рвать на себе рубаху за чужие интересы, дон-
кихотствовать. Увы, на эти грабли я наступал с упорством садо-
мазохиста. Наверное, это из области патологии, вывих психики.
Но так было. Не понимал я тогда, что воюю с системой, а не с
человеком. Система по имени «номенклатура» сажала в кресло
начальника не потому, что человек был умён, грамотен и умел
руководить людьми. Лишь бы партбилет члена КПСС был и умел
доложить «будет сделано!». Неважно, какой ценой. И такой
78 79
начальник сегодня руководил стройкой, завтра – городской ба-
ней, а послезавтра – автопарком. Такие непотопляемые началь-
ники плыли на броненосце «КПСС» и боялись только одного – по-
терять партбилет.
Никого из таких начальников называть не хочу, а вот о ред-
ких исключениях из правила, о хороших, настоящих начальни-
ках расскажу с удовольствием. Они того стоят. Первым назову
Смирнова Юрия Михайловича. Умница, профессионал, спокой-
ный и выдержанный, не лишённый чувства юмора человек. Он
так руководил нашим отделом, что мы этого не замечали, как не
замечаем своего дыхания. Бывало, подойдёт к столу, наклонится
и негромко скажет:
– Зайди, пожалуйста, ко мне
А мог ведь через секретаря вызвать, не утруждать себя, Мог
с порога кабинета на всю комнату приказать громогласно.
– Я посмотрел твой проект, в нём много полезного, но вот
здесь и здесь ты недоработал. Иди, и подумай. У тебя обязатель-
но получится.
Уходишь от него не оплёванный, не униженный, не побитой
собакой, а с чувством личной вины и досады на самого себя. Тут
уж наизнанку вывернешься, а сделаешь всё как надо. За пять лет
совместной работы с этим человеком ни разу не слышал от него
бранного слова, окрика или угрозы в чей-то адрес. Если кто-то
допускал «ляп» или прогулял день, то он подходил к нему в конце
рабочего дня и говорил примерно так:
– Ну, ты сам понимаешь, что премия тебе в этом месяце не
светит. Краснеть за тебя в кабинете начальника управления я не
намерен. Думай, парень, как нам дальше работать вместе.
И парень этот работал так, что впору хоть медаль вешай на
грудь. Юрий Михайлович помнил день рождения каждого из нас,
никогда не забывал поздравить. Даже детей наших знал по име-
нам. В обеденный перерыв азартно играл с нами в шахматы или
в нарды, но никто из нас не мог сказать, что Юрий Михайлович
«свой в доску». Мы держали дистанцию, понимали, что «кеса-
рю – кесарево, а слесарю – слесарево». Кстати, на доске почёта
управления больше всех красовались ребята из нашего отдела.
Вот что значит хороший начальник.
На дворе уже 21-й век, другая страна, другая власть и люди
стали другими. Как же начальники? Какие здесь перемены? Ни-
ка-ких! Формула взаимоотношений всё та же – «ты начальник – я
дурак, я начальник – ты дурак». Разница только в том, что в преж-
ние времена можно было пожаловаться вышестоящему началь-
нику, в профком или в газету написать. Не всегда ожидаемая,
но какая-то реакция была, Сегодня эти попытки вызовут только
снисходительную улыбку, тебя сочтут неисправимым оптимистом
в лучшем случае. Что же делать-то, как дальше жить? Ничего не
делать. Живём же мы с тёщами, иных даже любим. Так и с на-
чальниками. Если повезёт, то можно угодить и к хорошему.
Маленькое отступление Мой знакомый, прочитал эту главу и
сказал поучительно:
– Ты не прав, дорогой! Начальник по определению не может,
и не должен быть хорошим, добрым и справедливым. Начальник
– это пастух, а у пастуха всегда при себе кнут. Кому-то этот кнут
достаточно показать, а таких, как ты, бьют. Бьют больно, чтобы
«знал сверчок свой шесток». Я не стал спорить. На пенсию он
ушёл с поста директора фабрики. Ему виднее.
ЖЁНЫ
О моих жёнах и женитьбах можно написать роман и не один,
а целых семь. По числу жён, с которыми побывал в ЗАГСе. «На-
шёл чем хвастаться, многоженец несчастный!» возмутится каж-
дый, прочитав эти строчки. При этом ярлык «бабник» на моём
«облико-морале» будет выглядеть невинным фиговым листоч-
ком. Совершенно искренно говорю: «Ребята, не виноватый я!»
Дело в том, что жён выбирали для меня или мать, или Его
Величество Случай. В обоих вариантах не я решал гамлетовскую
проблему «быть или не быть» мне ... мужем. Решала опять-таки
моя мудрая мама. Вовсе не потому, что я был «мамсиком». По
разработанной ею программе-тесту моя жена должна была обла-
дать таким набором добродетелей, которого хватило бы на трёх
святых. Ее это не смущало. Когда я устал подчиняться ее воле и
вякнул что-то вроде «мама, ну, сколько же можно?!», то получил
мудрый ответ:
– Столько, сколько нужно. Я лучше тебя знаю, с какой женой
ты должен жить. И запомни, у меня в заднице ума больше, чем у
тебя в голове!
80 81
После такого убийственного аргумента что-либо возражать,
спорить, было не только бесполезно, но и опасно. Маман была
скорая на расправу и рука у неё была тяжёлая. Я это с детства
помнил. Матушка желала для меня жену, которую природа ещё
не создала, не успела угнаться за её буйной фантазией. Краси-
вая и умная, щедрая и экономная, во всём уступать и уметь
постоять за себя – вот краткий перечень качеств моей буду-
щей жены. В мамином воображении лед и пламень легко совме-
щались. Ей и в голову не приходило, что сама она – жена и мать
– не обладает и десятой долей тех достоинств, которые искала
в кандидатках на высокое звание «жена МОЕГО сына». Я для
неё был не просто красивый и умный, а самый красивый и самый
умный. Поэтому меня не удивлял её приговор «она тебе не пара»
или, ещё хуже, «она ногтя твоего не стоит».
Читатель, ты опять подумал, что был я слюнтяй затюканный,
безвольный подкаблучник. Нет! Тысячу раз нет. Я был вполне са-
мостоятельный и решительный парень. Жизнь уже научила меня
принимать нужные решения, не ожидая подсказки или пинка в
зад. Однако в общении с матерью все эти навыки теряли всякую
силу и смысл. Она говорила:
– Я хочу тебе только добра. Жён может быть сколько угодно,
а мать у тебя одна.
Дорога в ад выстлана благими намерениями, но я эту про-
писную истину тогда не знал. Кроме того, я жил в её доме, она
готовила еду и для меня тоже, обихаживала. Но даже тогда, когда
я жил в своей квартире и был независим от неё полностью – всё
равно последнее слово было за ней. Неугодную ей сноху она на-
прямую или тихой сапой, интригами или шантажом выживала из
дома. А меня утешала:
– Не переживай! Я найду тебе в десять раз лучше.
Шли годы, одна жена сменяла другую, а семьи так и не было.
Не успевала состояться. Даже когда родился сын, когда семья
всё-таки образовалась, мать сказала мне:
– Она не только плохая жена, но и мать никудышная. Ты бы
видел, как она купает ребёнка!
Я видел, нормально купала, но не так как хотелось бы све-
крови. И обеды она варила невкусные, и стирала с желтизной, и
ещё много чего не так. Одним словом, не дала нам жить, разве-
ла. В гости её никто не звал, она всегда сваливалась как снег на
голову. Жена уже знала чего можно ждать от свекрови и едва ли
наизнанку не выворачивалась, стараясь угодить ей. Бесполезно.
Любой пустяк, невпопад сказанное слово, даже взгляд, могли с
полоборота завести мою мать и... дальше всё шло па накатанной
колее.
Кончилось моё терпение вместе с уважением к деспотичной
и неумной родительнице моей. Я уехал далеко и там случай свёл
с девушкой, которая и стала последней женой. Если с предыду-
щими жёнами я жил по году или по пять лет, то с этой живём уже
26-й год. Прежде всего потому, что в первый же приезд-ревизию
матери я сказал ей::
– Всё, дорогая моя! Теперь у меня в заднице больше ума,
чем у тебя...
Я не договорил этой фразы. Мать хлопнула дверью и уехала,
так и не успев навредить. Долго мы ее не видели после этого.
Хочу рассказать немного о тех, кому так не повезло со мной,
о жёнах. Не могу называть их имён. Они и сегодня живы, не хочу
еще раз портить им жизнь, но не по номерам же их называть. По-
этому имена вымышленные, кроме первой – фиктивной – жены
Тани. О ней, и о нас я уже рассказал в главе «Друзья-товарищи».
Во втором браке виноваты были книжки. До того начитался, что
стал рыцарем. Нe на поле брани, а на поле нравственности.
Случилось так, что после весёлого застолья нас оставили в
комнате одних. На дворе стояла глухая ночь, и пришлось заноче-
вать здесь же, в этой комнате. А утром Люба меня спрашивает:
– А ты не обманешь? Ты точно женишься?
– Я женщин никогда не обманываю, как ты могла так поду-
мать?! – возмутился я, и уже через две недели Люба стала косить
мою фамилию, но недолго ее носила.
Нину нашла мне мать, от которой мы удрали очень дале-
ко, и неплохо жили. Работала она учителем биологии в школе,
прекрасно играла на пианино, готовила – пальчики оближешь. По
характеру полная противоположность моя, но разноимённые по-
люса, как известно, притягиваются. Однако, и здесь нашла нас
моя неугомонная маманя. Уж не помню теперь, чем именно Нина
не угодила ей, но мы вдребезги разругались все, и кончилось всё
разводом. Хорошо ещё, что ребенка не успели завести.
Лида была мне ровесница, жила с младшей сестрой и сы-
ном-дошкольником, сбежав от мужа-пьяницы. Ей соседи расхва-
лили меня, что и не пьёт мужик, и не курит, и холостой ходит
82 83
– смотри, девка, не упусти такой шанс. Она не упустила. Так я
стал отчимом для шестилетнего Славика. Мать убеждала меня,
что это почти тот же отец и потому забуду про родного сына, со
временем всё «устаканится» (её любимое выражение). Славик
оказался славным мальчишкой, очень ко мне привязался за пять
лет, что мы прожили вместе. Забегая вперёд, скажу, что, увидев
меня через двадцать пять лет, на пороге своего дома, он сразу
меня узнал и заорал:
– Жена, радость-то какая, отец приехал! Иди скорее сюда,
познакомься. Я едва слезу не уронил. Выходит не отчимом, а от-
цом ему был.
Расстались мы с Лидой по её вине. Оказывается, у неё был
любовник, и он убедил её перейти к нему в дом, пообещав «зла-
тые горы и реки дивные вина». Я такой пламенной любви мешать
не захотел, и сразу уехал за тысячи километров от этого места.
Дал себе клятву не жениться больше, даже по приговору Верхов-
ного Суда. Клятву, конечно, нарушил. Ну, не мог, не умел я жить
один, а гражданские браки тогда не приветствовались, и на офи-
циальном языке назывались сожительством. Мне это слово не
нравилось, оскорбительным казалось, и я ещё два раза сходил
в ЗАГС, чтоб «всё, как у людей» было. Я никогда и ни о чём не
жалею, но теперь, оглядываясь назад, в те годы, что потрачены
ещё на двух жён, считаю самой чёрной полосой в своей жизни, и
потому с удовольствием перехожу к светлой.
Видно, Господь сжалился над непутёвым рабом своими по-
дарил мне судьбоносную встречу. Я случайно узнал, находясь в
командировке, что в этом городе живёт и работает мой бывший
подчинённый. Теперь он сам был таким же начальником – про-
шло почти десять лет – и встрече нашей мы оба были очень рады.
Разговаривали мы у него в рабочем кабинете, в рабочее время и
довольно шумно. Вышли на улицу покурить, и я его спрашиваю:
– Витя, а что за девица сидит у тебя в кабинете? Секретар-
шей обзавелся что ли?
– Ах, ты развратник старый! Узрел всё-таки хищник жертву,
но тут тебя ждёт облом. Она у нас в недотрогах числится, почти
святая и таких ухарей, как ты, за версту чует, – пошутил мой при-
ятель.
Когда вернулись в кабинет, я уже другими глазами посмотрел
на молодую, симпатичную девушку, которая сидела в уголке за
своим столом, что-то писала и нас будто и не видела. Я пошёл на
штурм крепости.
– Девушка, я впервые в этом городе, – лихо соврал я. – Хо-
тел бы поближе с ним познакомиться. Вы не согласитесь на вре-
мя стать моим гидом?
– Я на работе, – тихо сказала она и посмотрела на меня.
Я обомлел. Это был взгляд ребёнка, чистого и доверчивого,
ещё не познавшего, что рядом с добром уживается зло. Увидев
эти глаза, я понял – вот с таких лиц пишут иконы. Обидеть, об-
мануть, предать такие глаза – всё равно, что в родник плюнуть.
И хотя у меня был богатый опыт общения с женщинами, я рас-
терялся. Выручил меня Витя. Он сказал:
– Люда, я отпускаю тебя с работы и тоже прошу уважить
просьбу моего давнего друга. Она молча сложила свои бумаги в
папочку, встала, взяла свою сумочку и сказала:
– Нy, пойдёмте, я покажу вам наш город.
И она водила меня по улицам и паркам города, в котором я
когда-то прожил три года и знал не хуже её. Со мной всегда был
фотоаппарат, и я сделал несколько довольно удачных снимков.
Люда и сейчас иногда достаёт их, зовёт меня и спрашивает:
– Ну, хоть теперь-то тебя совесть не мучает, обманщик не-
счастный? «Покажите мне город» – передразнивает меня тог-
дашнего.
Нет, не мучает! Если бы тогда я не прикинулся гостем города,
а Люда осталась бы сидеть за своим столом, то одним счастлив-
чиком сегодня было бы меньше. Фортуна наконец-то поверну-
лась ко мне лицом. Не скажу, что у нас семейная идиллия, что
умрём мы в один день, но живём мы очень даже неплохо, тьфу-
тьфу, чтоб не сглазить! Я не считаю себя многоженцем. У меня
одна-единственная жена и другой мне не надо. Просто поиск за-
тянулся. Конечно, Людмиле я об этом не говорю, чтоб не возгор-
дилась и не загнала меня под каблук.
Теперь я убедился, что брак – это лотерея. Вытащить счаст-
ливый билет удаётся далеко не всем, и не сразу, не с первой по-
пытки. И ещё одну истину постиг. Быть семье или не быть, какой
она будет – целиком зависит от жены, от женщины. Когда нас,
мужей, называют главой семьи, я считаю это роскошным компли-
ментом в наш адрес. Добытчик? Да. Защитник? Конечно, но никак
не глава. А что же ещё было хорошего в жизни? Были кумиры, О
них речь в следующей главе.
84 85
КУМИРЫ
В еврейской библии есть заповедь: «и не сотвори себе ку-
мира». Оказывается, даже Иисусу Христу не нужны конкуренты,
любить обязаны только его одного. Я всю жизнь нарушал эту за-
поведь. Есть подозрение, что не я один виновен в этом грехе.
В детстве было два кумира: кондуктор в автобусе и контро-
лёр в кинотеатре. Первый катался весь день бесплатно, а второй
кино смотрел, сколько захочет. Когда выучился читать и малость
подрос, то число кумиров резко возросло. Можно сказать, что они
в «коммуналке» жили. Тут были: индеец Соколиный Глаз, капи-
тан Немо, наш советский разведчик Николай Кузнецов и Чапаев
Василий Иванович, нынешний герой анекдотов. Позже их сме-
нили Аркадий Райкин, Максим Горький. Когда увидел первый раз
Татьяну Доронину на киноэкране, то вовсе голову потерял. Пись-
мо ей написал, где клялся любить только её, как идеал женской
красоты. Сейчас смешно вспоминать об этом, а тогда свято ве-
рил, что так оно и будет. Не вижу ничего греховного и постыдного
в стремлении иметь кумира, любить его, поклоняться красоте и
таланту, быть хоть чуточку на него похожим.
Конечно, я не стал бы отрывать пуговицу от пальто Шукшина
Василия Макаровича или всю жизнь хранить носовой платок той
же Тани Дорониной. Такой убогий фанатизм – это удел тщеслав-
ных и недалёких, что-то вроде спорта. Недавно я похвастался
приятелю:
– Поздравь меня, теперь у меня есть весь Высоцкий!
Да, сбылась моя давняя мечта, я теперь могу слушать ВСЕ
его песни. Долгие годы мы – поклонники его таланта – охотились
за каждой новой песней нашего кумира. Не знаю, как у других, но
мной руководил не спортивный азарт, а желание получше узнать
этого человека. Ведь в своих песнях он выражал и себя, как вся-
кий творческий человек.
…Прошло много лет как нет с нами Высоцкого, но каждый
год в день его рождения я ставлю кассеты с его песнями. И звучат
они весь день и вечер, как будто он и не умер. Иногда приходят
и приятели в этот день, Тут уже под бутылочку и мы начинаем
подпевать.
Мне посчастливилось за год до его смерти не только увидеть
и услышать Высоцкого, но и поговорить с ним. А было это так. В
городе Навои при ДК «Современник» был у нас клуб любителей
музыки и назывался он «Граммофон». Мы собирали и слушали
пластинки сороковых-пятидесятых годов. Как теперь называют
РЕТРО. Но в то же время все мы были горячими поклонниками
Высоцкого, добывали записи-перезаписи его песен и уж совсем
редкие в ту пору пластинки. Это не было модой, как на «битлов»,
а истинная любовь, почти обожание талантливого хрипуна и кри-
куна.(Так пренебрежительно называли его меломаны, выросшие
на классической музыке.). Я не был исключением. Более того, у
меня блокноты и тетради были исписаны текстами его песен.
И вот оно счастье – у нас, в ДК идёт первое отделение кон-
церта, где поёт и играет САМ Высоцкий! Зал битком, люди стоят
в проходах, а аплодисменты даже на улице слышны. Мы пригла-
сили его в антракте заглянуть к нам хотя бы на пять минут. Он, к
великой нашей радости, согласился. Мы знали какие сигареты он
курит, какой коньяк пьёт. Всё это уже было приготовлено заранее.
Он вошёл стремительно, будто ворвался, тяжело дыша, и
смахивая со лба пот. –Здорово, мужики! Спасибо, что позвали. –
и стал с каждым здороваться за руку. Дошла очередь и до меня.
Ощутил короткое крепкое пожатие и говорю ему: – Здравствуйте,
Владимир Семёнович!
– Какой я тебе Семёнович? – ответил он. – Мы же с тобой
одногодки, наверное?
– Нет, я моложе на год, но очень может быть, что пацанами
мы гоняли на улице один и тот же тряпичный мяч.
– Не понял! – удивился он. – Как это могло быть, где?
– Могло. Вы ведь с мамой были во время войны эвакуиро-
ваны в наш Бузулук. И жили на той же улице, что и я, рядом с
чулочно-перчаточной фабрикой.
– Так-так-так…что-то припоминаю… Да, мы жили напротив
фабрики, где мама работала. Улицу не помню, а мяч действи-
тельно гоняли…
86 87
– Но тогда мы с тобой, – обнаглев, я перешёл на «ты», – не
знали, что ты будешь Владимир Высоцкий. Были Вовка и Колька.
– Слушай, Коля, да ведь ты меня прямо за душу ухватил!
Ты меня в детство вернул! Короче, вечером после концерта жду
тебя в гостинице.. Там договорим.
Мои «граммофонцы» сидели с отвисшими челюстями, обал-
девшие от всего услышанного. Они мне люто завидовали, а
позже все вместе и каждый в отдельности материли. А могли и
побить. Ведь у них тоже были и вопросы, и просьбы к Высоц-
кому. Но он выпил полстакана коньяка, крякнул и потянулся за
сигаретой. Сделав две-три глубоких затяжки, выдохнул дым и так
же стремительно исчез. Но успел сказать: – Спасибо, мужики, за
угощенье, пошёл работать.
Разумеется, в гостиницу я не пошёл. И не потому, что по-
стеснялся, заробел, а просто понимал, что человек устал после
трёхчасового концерта, и ему не до гостей. На следующий день,
утром, меня в гостиницу просто не пустили. И неудивительно: на
улице уже кружили стайки поклонниц. Да и парней было не мень-
ше. Это были те, кому не удалось попасть на концерт. Хорошо
ещё, что у меня взяли записку и обещали передать Высоцкому. В
записке было всего три слова: «Приходил, не пустили. Колька».
А на обратной стороне номер моего домашнего телефона. Рас-
строенный побрёл домой без всякой надежды, что он позвонит.
Однако, ошибся. Не прошло и часа, как раздался звонок.
– В четыре часа подходи к гостинице. Я сам посажу тебя в
машину, и мы поедем в Зарафшан. Там у меня концерт. В дороге
поговорим.
Надо ли говорить, что уже в половине четвёртого я был у
гостиницы и видел около десятка «Волг». Но я не пришёл, а прие-
хал на своей «ЯВЕ-350». Побоялся, что не допустят меня к нему,
и лучше я своим ходом доберусь до Зарафшана, а там уже и
поговорим. Ровно в четыре часа Высоцкий вышел из дверей го-
стиницы, остановился на верхней ступеньке крыльца и стал вы-
сматривать в толпе кого-то. «Наверное, меня ищет» – подумал я,
и встал на подножки мотоцикла. Раза три бибикнул и стал махать
рукой. Он увидел и тоже махнул рукой. А потом поднял правую
руку вверх и показал большой палец. Я понял это как похвалу и
вскоре присоединился к колонне «Волг». Ехали они быстро, но и
моя «ЯВА» не отставала: я не боялся быстрой езды, как всякий
русский. Часа через три были на месте.
Высоцкий вышел из машины, с хрустом потянулся, раза три
присел, разминая ноги, и подошёл ко мне
– Чего не сел в машину?
– А зачем? У меня свои колёса есть.
– Видел-видел я твои колёса… неплохо гоняешь, – похва-
лили он. – Но где мы теперь поговорим с тобой? Сейчас потащат
поить-кормить. Ну, ладно, что-нибудь удумаем. Гуляй пока.
Концерт начался около восьми вечера. Летний кинотеатр
вмещал от силы триста человек, а пришёл наверное весь город.
Зрители сидели даже на заборе, на крышах соседних домов. А
один чудак пригнал автовышку и в люльке-корзине стояли чет-
веро, хотя рассчитана она на одного человека. А я ещё не до-
жидаясь окончания концерта, стал пробираться к выходу. Но тут
случилось вовсе неожиданное: у дверей стеной стояли менты и
дружинники. И никого не выпускали из зала. Никакие просьбы и
доводы не действовали. Делалось это для того, чтобы Высоцкий
смог спокойно уехать. Глупейшее положение! И на сцену, и за
кулисы мне тоже не попасть. Там тоже стояли цепочкой менты.
– «Ничего, – успокаивал я себя. – я догоню его в дороге, а
вернувшись в Навои, поговорим».
Но при этом я совсем забыл, что ночью ездить на мотоци-
кле не могу из-за встречных машин. Так и пришлось заночевать
у приятеля, а утром поехал домой. Дома жена говорит: – Звонил
Высоцкий. Спрашивал куда ты пропал. Я сказала, что ты ещё не
приехал.
Стало тоскливо и муторно на душе. И я сказал себе: «Всё,
парень, значит не судьба…и нечего больше надоедать человеку.
Есть у него дела и поважнее.»
А ровно через год на теплоходе «Антон Чехов», который
вёз нас, туристов, по Енисею, мы услышали по радио страшную
весть: «Умер Владимир Высоцкий». Мне было тогда 41 год, но я
плакал, как ребёнок. Первый раз в своей взрослой жизни.
В заповеди «не сотвори кумира» есть и другой смысл: она
как бы предостерегает тебя, пытается уберечь от печального дня,
когда кумир развенчан, когда ты понимаешь вдруг, что не тому
богу молился. Так у меня случилось с Виктором Астафьевым.
Его книги я зачитывал до дыр. «Царь-рыбу» и «Оду русскому ого-
роду» знаю чуть ли не наизусть и убеждён, что в послевоенной
советской литературе вряд ли кого можно поставить в один ряд
88 89
с ним. В прозе Астафьев для русского человека был второй Пуш-
кин – вот даже до чего я додумался в своём обожании.
Что и говорить, мысль крамольная и пушкинисты вызвали бы
меня на дуэль, но за меня заступится всякий, кто прочтет описа-
ния природы в его книгах. Там не проза, там высочайший пик поэ-
зии. Но вот попадает мне в руки одна из последних его книг «Про-
кляты и убиты». Тяжело, ох, как тяжело читать эту книгу о самой
страшной и жестокой войне! Ещё и потому, что рассказал о ней
простой солдат, которому посчастливилось и победить, и выжить.
Рассказал без прикрас, грубо и правдиво до озноба. Но мне очень
не понравилась патологическая ненависть автора к политрукам
и коммунистам. Тем более, что это совпало по времени с оголте-
лой кампанией оплёвывания, шельмования, когда в «коммуняк»
не плевал только ленивый. Тогда же первый секретарь обкома
публично выбросил свой партбилет, и на этой волне поднялся до
кресла первого президента России. И об этом губителе страны,
алкаше и политическом ничтожестве Астафьев отзывался так,
будто лучшего человека в своей жизни не встречал. Я был по-
трясён. Как мог умница, талантище, великий труженик и истинно
русский человек не увидеть в Ельцине врага народа, предателя
и оборотня’’? С этого момента Астафьев для меня умер, и одним
кумиром стало меньше. А на душе остался горький осадок, не
утихает боль разочарования.
Никогда не простил бы себе, если бы не рассказал здесь
ещё об одном человеке. Слово «кумир» к нему вряд ли примени-
мо, но я считал его гениальным музыкантом, а каждую встречу с
ним – праздником. Звали этого человека Лёня Иончиков.
Рядом с домом, где я жил, стоял магазин «Синяя птица», где
продавали кур. Торговал он и водкой. Любители выпить сразу же
шли в наш подъезд, благо он рядом, и стучали в дверь. Просили
стакан и божились, что вернут. Так случилось и на этот раз. Лето,
жара, сижу в одних трусах под струёй прохладного воздуха из
кондиционера и разучиваю «Чардаш» Монти на баяне. Дело под-
вигается с трудом, я злюсь, чертыхаюсь. А тут ещё и стук в дверь.
Я беру стакан, открываю дверь и молча сую его мужику в руку.
Он берёт, пытается что-то сказать, но я уже захлопнул дверь и
продолжаю мучить баян и себя. Минут через десять опять стук
в дверь и я, не снимая баян с плеч, иду за стаканом. Так и есть.
Стоит тот же крепенький мужичок лет тридцати, круглолицый, с
чёрными запорожскими усами и в заметном подпитии:
– Спасибо, выручил, – говорит он и протягивает мне стакан,
но не пустой, а налитый наполовину. – Это тебе. А можно я по-
слушаю, как ты играешь?
Редкий музыкант откажет в такой просьбе, не устоял и я.
Снисходительно изрёк:
– Ну, проходи, послушай. Мне не жалко.
Он прошел в комнату, застенчиво так присел на краешек сту-
ла и приготовился слушать. Я решил блеснуть. Пусть этот алкаш
узнает, что не в одной водке счастье. Играл недолго, но от души.
Даже самому понравилось. И тут этот мужик говорит:
– А можно я попробую? Уж больно у тебя баян красивый.
Действительно, баян был роскошный, немецкий
«WELTMASTER» пятирядный.
– А ты хоть в руках-то держал когда-нибудь такой инстру-
мент? – высокомерно, почти с издёвкой, спросил я его.
– Да, вроде приходилось, – скромно ответил он и взял в руки
баян.
Мама родная! Уже через минуту я сгорал от стыда за чван-
ство своё, высокомерный тон в разговоре с ним. Баян не играл,
не пел. Он разговаривал, он наполнил мир таким звучанием, что
я впал в некое забытьё, в транс. Никогда в жизни я не слышал
и не видел ТАКОЙ игры. Происходящее казалось сном. «АС! Ге-
ний!! Фантастика!!!» – проносилось в голове и очень не хотелось,
чтобы этот сон наяву закончился. Мужчина снял с плеч баян, по-
ставил на стол и, протягивая мне руку, сказал:
– Звать Лёня. Если хочешь ещё послушать – беги за бутыл-
кой.
Боже! Какая бутылка?! Да я десять бутылок готов был по-
ставить, лишь бы это чудо не кончалось. Через десять минут две
бутылки уже стояли на столе, магнитофон был включен на за-
пись, а Лёня играл. Играл всё, что я любил, помнил и хотел бы
услышать. И как играл! Я до сих пор храню те записи как зеницу
ока и слушаю с наслаждением.
Оказывается, Лёня закончил консерваторию по классу бая-
на, был вторым баяном в Уральском народном хоре, лауреатом
многочисленных конкурсов, но сгубили его водка и женщины.
И то, и другое он любил самозабвенно, «до потери пульса» как
90 91
он сам выражался. Из хора выгнали, жена тоже от него ушла. Он
пробавлялся игрой на свадьбах, на юбилеях. И даже просто за
бутылку, как в случае со мной. Где он сейчас, как сложилась судь-
ба этого замечательного музыканта, увы, не знаю. Скорее всего,
как и у всех талантов на Руси – спился, пропал, сгинул, будто и не
было его на свете. Жалко до слез. Славный был человек!
КОЕ-ЧТО ИЗ ДЕТСТВА
Идёт третий год Великой Отечественной войны. Мы с мате-
рью живём в деревне, на дворе зима, Я сижу на печке весь изма-
занный дёгтем и замотанный в холстину. Так лечили от чесотки.
Мне почти четыре года вот-вот исполнится. Вдруг открывается
дверь в избу, и на пороге вырастает фигура мужчины в длинной
серой шинели и с вещмешком в руках. Я и разглядеть ничего не
успел, как оказался в его руках, и уже приготовился зареветь от
страха. Мужчин мы, дети, тогда практически не видели, а тут та-
кая неожиданность.
– Сынок, папка пришёл! – истошно закричала мать и зали-
лась счастливыми слезами.
Да, это моего родного отца отпустили на сутки домой перед
отправкой на фронт после третьего ранения. Другие отцы уже
после второго серьезного ранения возвращались домой, но мой
считался сыном кулака, и ему советская власть такого подарка
не захотела сделать даже после третьего ранения тоже серьёз-
ного. Он сказал, прощаясь с матерью:
– Вера, не дадут мне вернуться. Береги сына, пусть Бог по-
может вам. Гитлера мы всё равно свалим, не сомневайся,
Об этом мне, уже взрослому, рассказала мать. А тогда, в
тот зимний день, я сидел у отца на коленях, грыз кусок сахара, и
любовался неслыханным богатством – винтовочным патроном.
Другой игрушки для сына отец просто не успел найти. В сутках
только 24 часа, а его отпустили только на сутки. И сегодня ещё
память хранит ощущение холодной колючей отцовской щеки, и
слышится его глуховатый негромкий голос. Это и есть моё самое
первое детское воспоминание.
До школы, а потом и в школьные летние каникулы, я жил у
бабушки Кати в её мазанке, наполовину ушедшей в землю.
О трудностях и лишениях я уже достаточно рассказал. Теперь о
счастливом детстве. Я это без иронии говорю. Оно и впрямь было
счастливым, как и у всех детей мира. Потому что открывал для
себя мир, каждый день узнавал что-то новое, доселе незнакомое
и непонятное. Деревенский быт, леса и поля вокруг деревень, где
тогда учительствовала моя мать, наконец, люди – все это мало
походило на наше городское житье, когда пришлось уехать из де-
ревни.
Большой удачей, почти праздником, был день, когда бабушка
Катя посылала меня с каким-нибудь поручением в соседнее село
к своей младшей дочери. Я пулей летел, песни орал от избытка
чувств. Дорога плавно спускалась, петляя, вниз, и обе её колеи
были полны тёплой пылью. Босые ноги купались в ней, а руки на
ходу срывали пшеничные колосья, шелушили их, и горсть зерна
казалась лакомством. Ещё интереснее было идти прямо по пше-
ничному полю. Там можно было поймать кузнечика, а то и двух,
и долго разглядывать, пытаясь понять, чем же они стрекочут. Из-
ловить бабочку тоже было непросто, но зато, какое удовольствие
держать в руке трепетное тельце и ощущать себя властелином
– хочу, выпущу, а захочу и оборву ей крылья. Ящерицу, как прави-
ло, поймать не удавалось, и чаще всего в руках оставался только
её хвост. Суслика, стоящего столбиком у норки тоже видел много
раз, но достать его тогда не умел. Потом, уже с пацанами постар-
ше, их добывали десятками, выливая из нор водой и карауля у
всех выходов. Бабушка ждала меня назад через два-три часа, а
возвращался я намного позже.
– Тебя только за смертью посылать, – ворчала бабушка, от-
вешивая мне подзатыльник.
Я не обижался. День прошёл славно! Бывало и так, что дере-
венские мальчишки видели меня, когда я порхал по полю в своей
белой рубашонке, словно бабочка-капустница. Они ждали меня,
зная, что опять услышат какую-нибудь страшную историю, коих
помнил я во множестве. А чаще сам придумывал, импровизируя
по ходу рассказа. Но и они в долгу не оставались – приводили к
заброшенной мельнице, где под огромным деревянным мельнич-
ным колесом недвижно стояла чёрная вода. Камыши стеной
стояли вокруг, а на воде вдруг появлялись расходящиеся круги,
слышался всплеск, шорохи. Ребятишки уверяли, что тут живёт
92 93
Водяной, и по ночам крутит мельничное колесо. Теперь уже мне
становилось страшно и хотелось поскорее отсюда убраться.
В деревню я любил ходить и потому ещё, что пока доходил
до дома тёти Нади, успевал побывать ещё во многих домах.
И всюду давали нехитрый деревенский гостинец. Тогда не знали
слова «подарок». Чаще всего это были жареные тыквенные се-
мечки, два-три куриных яйца, кружка холодного молока из погре-
ба с куском пирога. Здесь многие помнили не только моего отца,
но и деда. Старики качали головой, вздыхали и, обращаясь ко
мне, говорили:
– Дед твой, Осип Васильич, справный мужик был. Две лоша-
ди, жеребец на выезд, коров не меньше пяти. И ведь управлялся,
никого не нанимал. Разве что сено косить помогали ему.
Из детских лет запомнился ещё один эпизод.
Бабушка моя была человеком верующим и меня приобщала
к вере, постоянно твердя: «без Бога не до порога». За стол не
пускала, если не перекрещусь. В церковь с собой таскала. Там
же она и крестик «золотой» мне купила на шёлковом шнурочке,
и зорко следила, чтоб я его не потерял. Мне очень нравился этот
крестик. Особенно, когда крутишь его на шнурочке вокруг пальца.
Получается сверкающий на солнце опять же «золотой» круг. И од-
нажды крестик сорвался с пальца и улетел в крапивные джунгли,
которые всегда обходили стороной. Только куры не боялись этих
дремучих зарослей позади огорода. Баба Катя сразу заметила
пропажу и учинила строгий допрос. Пришлось признаться, Тогда
она взяла хворостину и погнала меня на место «преступления».
– Лезь, ищи! – приказала.
– Ну, ба-а-а... – загнусил я со слезой в голосе.
– Лезь, сказала! Будешь знать, как с крестом обращаться
надо, – повторила неумолимая бабка.
Обливаясь слезами, полез, но сколько не ползал там, кре-
стика, конечно, не нашёл. Долго потом баба Катя лечила меня от
волдырей, ругала себя, каялась. Она и предположить не могла,
что с Богом я расстанусь навсегда. Уговоры, битьё – ничего не
помогало. И крестик носить, и молиться, и в церковь с бабкой
ходить я больше не стал. Крепко обиделся на Бога, который не
защитил меня тогда, перед крапивным адом. Даже окрепло по-
дозрение, что нет его, Бога этого. Потом, в школе меня в этом
убедили окончательно.
И последнее детское воспоминание. Непослушных детей пу-
гали волком, бабаем, милиционером, которые вот-вот придут и
заберут. Если не помогало, то в ход шёл «кандидат педагогиче-
ских наук», то есть отцовский ремень. Или, ещё хуже, стояние в
углу на коленях, да ещё и на горохе. Не очень-то я этого боялся,
но стоило произнести одну волшебную фразу, как я сразу ста-
новился образцом смирения и послушания. Трепетал от ужаса,
бледнел от непреодолимого страха. Фраза звучала так: «Не бу-
дешь слушаться, тогда сейчас пойдёшь рожать».
Откуда взялся этот страх? Видимо, вот откуда. У бабы Кати
был сепаратор, и деревенские бабы каждый день приходили с
молоком, усаживались на лавки и вели свои женские разговоры,
не обращая внимания на мальца, что сидел на печке и жадно
впитывал услышанное. Не избежали бабы и темы родов, какой
ценой они даются. А тут ещё и моя детская фантазия красок до-
бавила – вот и родилась фобия, Я уже школьником был, но бабы
деревенские всё ещё спрашивали:
– Ну, как? Не родил ещё? А то я кумой пойду, не забудь по-
звать, – и смеялись довольные своей шуткой.
Долго ещё подтрунивали надо мной. Я не обижался. Уже гра-
мотный стал, но всё равно считал, что детей у матери достают,
разрезая ей живот. Однако самое интересное событие моего дет-
ства я опишу в следующей главе.
Сейчас, когда я пишу эти строчки, по радио звучит песня со-
чень правильным названием – «Хлеб – всему голова». И тут же
упрекнул себя: «Как же ты мог не рассказать о хлебе?» Исправ-
ляю эту оплошность.
Сразу после войны, когда мать и отчим переехали из дерев-
ни в город (до сих пор не пойму – зачем), жить мы стали по кар-
точкам, а я сделался главным добытчиком хлеба. Его всегда не
хватало для всех, и потому очередь за ним надо было занимать
ещё с вечера. Номер писали или химическим карандашом на ла-
дошке, или мелом на рукаве фуфайки, на боку кирзовой сумки,
а зимой – на валенках. Рано-рано утром, часа за три до откры-
тия магазина, надо было успеть на перекличку. Если не успевал,
то номер очереди из двухзначного превращался в трёхзначный
и шанс придти домой с хлебом приближался к нулю. Особенно у
нас, сопливых пацанов. Мы, едва получв номер, тут же убегали
на станцию. Благо она была рядом с магазином, а поезда, па-
ровозы, вагоны с разными грузами нам были всегда интересны.
Всё наше детство прошло на путях нашей немаленькой станции,
94 95
где даже поезд «Москва – Ташкент» стоял 20 минут. Здесь у нас
были свои игры и забавы, за которыми мы, увлекшись, забывали
про ежечасную перекличку и тогда к открытию магазина оказыва-
лись в конце очереди. Никто не делал нам скидки на малый воз-
раст. Есть хотели все, дети тоже были у всех, а хлеба, как всегда,
не хватало. Четыреста граммов на иждивенца и шестьсот грам-
мов на работника – такова была норма по карточкам. В нашей
семье работник был один, а голодных ртов ещё три. Хлеба нам
причиталось почти два килограмма. Вроде бы много, но все эти
граммы умещались в одной буханке чёрного, липкого, плохо про-
печённого хлеба плюс небольшой довесок. Тот самый довесок,
который и был единственной наградой для меня, если удавалось
отоварить карточку.
Откусить от буханки нельзя – сразу заметно, а довесок я на-
чинал обкусывать уже по дороге домой. И не было ничего вкус-
нее и желаннее этих липких, царапающих горло кусочков хлеба,
по сути уворованных у семьи. Разве что соевый жмых, если нам
удавалось стащить его из товарного вагона, пока поезд стоял на
станции.
Мать, как всегда, строго спрашивала: «Чего это довесок-то
такой маленький? Сам сожрал или в магазине недовесили?»
Конечно, я валил вину на магазин, клялся и божился, что
«всего-то разик куснул с краешка». Мать всё понимала, вранью
моему не верила, а только вздохнёт горестно и пригрозит: «Ох,
дождёшься ты у меня хорошей бани!»
Но даже и этот хлеб, который сегодня никто и в рот не взял
бы, для нас – иждивенцев – однажды кончился. Отчим ушёл к
другой женщине и забрал продовольственные карточки. Это для
нас было равносильно смертному приговору. Теперь хлеб – ку-
сочками разной величины и свежести – стал в моей нищенской
суме самым драгоценным сокровищем. Я приносил его домой
нетронутым, а мать, едва живая от голода,. делила его на три
неравные кучки. Самую большую из них она придвигала ко мне,
к кормильцу и спасителю. А я отодвигал к ней, зная, что ей надо
ещё и младшего братишку накормить.
Для меня и сегодня понятие «крошка хлеба» не пустой звук.
Никогда не смахну со стола крошки хлеба в мусорное ведро. Ведь
не зря на Руси, изведавшей в своей истории немало голодных
моровых лет. Считалось великим грехом выбросить хлеб. Хотя
бы и крошку. Я не пережил голод Ленинградской блокады, где
выдавали только 125 граммов хлеба, но с великим уважением и
пониманием отношусь к этим людям. Вот уж кто на всю жизнь за-
помнил ценность хлеба.
Шли годы. Карточки давно отменили, хлеб качеством стал
много лучше, но очереди за ним были ещё очень долго. Помню
студенческие годы. В нашей студенческой столовой хлеб выкла-
дывали на столы бесплатно и мы, прикупив банку кабачковой
икры, съедали её с этим дармовым хлебом, заказав для виду
два-три стакана чаю. Как тут было не ценить хлеб! Но больше
всего запомнился тот хлеб, который пекла в деревне моя бабуш-
ка Катя. Он ещё был в недрах русской печи, а по избе уже плыл
аромат, от которого слюнки текли, сладко ныло в низу живота.
Наконец, баба Катя на широкой деревянной лопате вынимала из
печи первый каравай пышного горячего хлеба и я тянул к нему
руки, норовя отломить кусочек.
– Не лезь, торопыга! Подожди, когда остынет, – одёргивает
меня бабушка.
Но где взять это терпение, как вынести пытку ожиданием,
когда рука сама тянется к хлебу, вкуснее которого ничего на свете
и не представляешь. Тогда баба катя берёт каравай, прижима-
ет его к могучей груди и отрезает внушительный ломоть. Кладёт
передо мной и опять строжится:
– Не бери, подожди, пока молочка кислого принесу.
И вот оно уже на столе, только что из погреба, со снега сня-
тое, с пеночкой поверху. Я макаю горячий хлеб в холодное вкус-
нейшее молоко и урчу от удовольствия. А баба Катя, скрестив
руки на груди, стоит и смотрит на меня жалостливо, качает голо-
вой и говорит:
– Это ж надо как парнишка изголодался! Будто век не ел,
будто с голодного краю приехал. Ладно-ладно, ешь на здоровье,
а то совсем отощаешь.
С той поры прошло шесть десятилетий, но я и сегодня
помню и вкус, и запах, и вид того деревенского хлеба. Сегодня
в деревнях не только не пекут такой хлеб, но и печи русские раз-
бирают, чтобы место в избе зря не занимали. Ждут на ступеньках
магазина, когда хлеб из города привезут. Лежит он на полках в
изобилии, на любой вкус и достаток, ешь – не хочу. Но разве
можно сравнить его с тем, деревенским караваем, что баба Катя
моя пекла! Зато его много и – главное – без очереди, в любом
количестве можно купить.
96 97
МОЯ ПЕРВАЯ СВАДЬБА
Шла трудная весна победного 45-го года. Наши солдаты во-
евали уже на вражеской территории, все ждали победы. Но ещё
больше ждали своих мужей, отцов, братьев. Деревенские бабы,
истерзанные голодухой, каторжным трудом и каждодневным
страхом перед трижды проклятой «похоронкой», верили, наде-
ялись и, как могли, приближали день победы. Военные историки
давно подсчитали все потери за годы войны, но никто не под-
считал, сколько слез пролили наши женщины. Наверное, реки и
озёра горькой и солёной воды получились бы. Но не таковы рус-
ские бабы, чтобы только слезы лить, да судьбу клясть. Однажды,
поплакав над очередной похоронкой, кто-то из женщин громко,
чтоб все услышали, сказала;
– Бабы, хватит реветь! Жалко, ой, как жалко мужиков наших,
но ведь у нас другие растут. Тоже наши и тоже родные. Сопли-
вые, правда, но все-таки мужики. Об них надо думать. Давайте-ка
свадебку сыграем.
– Рехнулась баба, совсем умом тронулась с горя, – осудил
кто-то эту женщину.
– А что? Почему бы и на свадебке не погулять? – неожидан-
но поддержала её другая, – Благо и жених, и невеста нам давно
известны, водой их не разольёшь.
Речь шла обо мне и соседской девчонке Таньке Соколовой.
Наши избы стояли рядом, и мы играли на одном дворе. Моя
мать постоянно что-то шила, у неё оставались лоскутки, и я ще-
дро раздавал их девчонкам. Самые большие и красивые доста-
вались почему-то именно Таньке. Для девчонок эти лоскутки
были неслыханным богатством. Сами полураздетые, в заплат-
ках, в застиранных платьишках, они наряжали своих кукол по-
королевски, хвастались друг перед другом. Пожалуй, для них это
была единственно доступная радость.
Если Танина мать что-то пекла вкусное, то Танюха всегда
приносила мне кусочек полакомиться. Стояла рядом и неотрыв-
но смотрела, как я уплетаю за обе щёки, а свою долю держала
в руке за спиной. Часто она и свою долю отдавала мне. Я не
был рыцарем и без тени смущения съедал её. А она всё смотре-
ла и смотрела на меня, будто я какое-то волшебство совершаю.
Взрослые тоже заметили, что мы всегда рядом и стали в шут-
ку дразнить нас женихом и невестой. Дети – наши товарищи по
играм – пошли ещё дальше. Частенько они орали на всю улицу:
– Тили-тили-тесто, жених да невеста,
Тесто засохло, а невеста сдохла.
Я кидался в драку, Мне очень обидно было, что «невеста
сдохла», но это только подливало масло в огонь, и ребятишки
орали ещё громче, ещё азартнее. Такова предыстория, а исто-
рия стала развиваться быстро и по всем правилам.
Уже на следующий день к Таниной маме пришли сватать
«ярку», та долго не упиралась и отдала дочь «замуж», чтобы не
портить спектакль. Я всего этого, конечно, не помню и знаю по
рассказам матери. Зато сани-розвальни, лошадь гривастую и ко-
локольчики под дугой в памяти остались, когда нас с Таней везли
в сельсовет «регистрироваться». Там, видимо, тоже не страдали
отсутствием чувства юмора и выдали «документ», где Таня была
уже не Соколова, а с моей фамилией. Только бабки старые вор-
чали и в глаза ругали устроителей свадьбы.
– Совсем сдурели девки-то наши! Гля-кось, чего вытворяют
окаянные. И греха не боятся!
Но на этот импровизированный спектакль всё же пришли
посмотреть. Пришли не с пустыми руками. Гулять так гулять! В
большой и просторной горнице в доме «жениха» составили сто-
лы буквой «П» и разложили на них свадебное угощение. Хотя
какое уж там могло быть богатство и разнообразие, если к весне
и картошку-то подъели. Но нашлась и выпивка, и закуска. Зато
песен, частушек, страданий перепели вдосталь, наплясались до
изнеможения. Люди как-то незаметно для себя втянулись в эту
нечаянную игру, забыли на время о бедах и невзгодах своих.
Мы с Таней, в пух и прах разнаряженные, сидели даже не за
столом, а на столе. Поставили две табуретки и усадили нас
рядышком. Иначе нас просто не видно было бы из-за малого ро-
ста. Дети, как известно, тоже любят поиграть, и наверняка нам с
Танькой скучно не было. Особенно мне понравилось целовать
Таню, когда за столом орали «горько!» Я так втянулся в это дело,
что целовал уже не дожидаясь, когда закричат «Горько!», вне
очереди.
– Гляньте-ка, бабы, какой Таньке муженёк-то попался ласко-
вый! Ведь зацелует девку.
98 99
Кто-то умудрился плеснуть нам с Таней бражки, нас быстро
разморило, и мы уже клевали носом. Нас уложили слать на одну
кровать, а сами продолжали веселиться, На следующее утро
бабы, проходя мимо Таниного дома, дурашливо орали в адрес
её матери:
– Настёна, ты чего же простынь-то не повесила во дворе?
Смотри, дождёшься, принесём тебе дырявых блинов!
Что было дальше – не помню, сочинять не стану. Прошли
годы, и я приехал в эту деревню в гости к своей крёстной. Надо,
наверное, писать ещё и слово «матери», но никто и никогда его
не добавляет. Так и называют – крёстная. Она жила как раз на-
против дома Соколовых. Крёстную тоже звали Татьяна, она очень
любила меня, баловала, и я даже порой жалел, что не она моя
мать. Когда она увидела на пороге парня, по-городскому одетого,
да ещё и с букетиком полевых цветов в руках, то прослезилась:
– Господи, вырос-то как! Тебя теперь не всякий и признает
в деревне. Лишь бы ты меня признала, хорошая моя, а другим я
вряд ли нужен. За разговорами и расспросами время пролетело
быстро, и я уже собрался уходить. Тут крёстная и говорит:
– А что же ты, милок, про жену свою не спрашиваешь? Аль
забыл свою суженую? Я и в самом деле забыл, даже имя не мог
вспомнить, Но посмотреть очень захотелось
– А разве она здесь, не уехала из деревни? – спросил я.
– Куда же ей ехать? Ей и тут не плохо живётся. Девка хоро-
шая, Настёна не нахвалится. И помощница, и рукодельница, и
учится на одни «пятёрки» Ну, что, пойдём в гости к ним?
– Я не против, пошли. Только у меня никакого гостинца для
них нет, неудобно получится.
– Ничего-ничего, – успокоила меня крёстная. – Ты сам для
них подарок будешь.
Мы прихватили со стола кое-что из еды, горсть конфет, а
крёстная сунула мне в карман какую-то коробочку и сказала;
– Таньке своей подаришь.
Мы перешли улицу и постучались в дверь к Соколовым.
– Кто там? – услышали мы голос тёти Насти.
– Открывай, давай, зятя твоего привела, – отвечала
крёстная.
Звякнула щеколда, дверь отворилась, и я увидел дородную
женщину. В руках она держала деревянную кадку, откуда шёл
густой ароматный запах пахты. «Значит, масло сбивала» – до-
гадался я.
– Батюшки-светы! Явился, не запылился, а мы уж тут все
глаза выплакали, – сразу же включилась в игру моя бывшая
«тёща». – Экий молодец вымахал! Поди, одними дрожжами кор-
мили? Проходите, гости дорогие, проходите в избу. Я мигом.
– А Танька-то твоя дома ли?
– Дома, где ж ей быть? На погреб послала, придёт вот-вот.
Только проговорили, и вот она уже на пороге стоит. Среднего
роста, в простеньком платье, с длинной русой косой и огромными
распахнутыми глазами, синими, как вечернее небо. В руках дер-
жала большую корзинку с овощами. Стояла и смотрела себе под
ноги, пылая как маков цвет. Тут из горницы вышла её мать, уже
принаряженная, причесанная и, взглянув на дочь, сказала:
– Ты чего к двери присохла? Разве так мужа своего встреча-
ют? Ты бы хоть поздоровалась с людьми, аль язык проглотила?
– шутливо строжилась тётя Настя.
– Здрасьте! – чуть слышно пролепетала Таня, и бочком-боч-
ком прошмыгнула в горницу.
– Ну, всё. теперь её трактором не вытащишь оттуда. Уж боль-
но она у меня стеснительная, – посетовала тётя Настя, и они при-
нялись с крёстной накрывать стол.
– Ты чего тут столбом стоишь? – напустилась на меня тётя
Настя, – Аль тоже из стеснительных? Чтой -то не шибко стеснял-
ся, когда Таньку мою чуть до смерти не зацеловал, Давай, дуй к
ней, не путайся тут под ногами.
Я вошёл в горницу. Таню было не узнать. За считанные ми-
нуты она преобразилась настолько, что я стоял с открытым ртом.
Уже не Золушка, а юная принцесса в ярко-красном платье с обо-
рочками и рюшечками, белые туфли-лодочки на ногах и венком
на голове уложена коса. Я подошёл к ней, вытащил из кармана
коробочку и подал ей.
– Ой, – вскрикнула она, открыв коробочку, – какие красивые!
Спасибо тебе, вот уж не ожидала. А я тебя сразу узнала, когда
ты ещё к тёте Тане шёл. Как это ты надумал к нам-то зайти?
– спросила она, уже примеряя серёжки, которыми пожертвовала
моя крёстная ради моего престижа. «Вот тебе и шибко стесни-
тельная» – подумал я, слушая уверенный и даже чуточку насмеш-
ливый голос. Тут уже я оробел, хотя такое за мной не водилось.
Нет смысла рассказывать про застолье и проводы, но Таня
мне очень понравилась, и я даже подумал тогда: «Если буду же-
ниться, то только на ней». Судьба распорядилась иначе. Я уехал
далеко и надолго, жизнь закрутила, завертела меня, и про Таню
я забыл навсегда.
100 101
ШКОЛА
В первой главе я почему-то упустил из виду, что 7 лет школы
– это была лучшая пора моего детства и отрочества. Строго гово-
ря, детство моё кончилось ещё до школы. Я уже знал цену куску
хлеба, человеческой доброте и подлости, вместе со взрослыми
умел добыть этот самый кусок хлеба.
Школа наша представляла собой длинное деревянное одно-
этажное здание П-образной формы в плане. По фасаду, обра-
щённому к железной дороге, располагались классы, а в боковых
приделах была учительская и жил директор школы с семьёй.
Учились в две смены, младшие классы – в первую, а старшие –
во вторую. Классы отапливались дровами, но свет электрический
был. В классах было по 40-45 учеников. Называлась наша школа
железнодорожной и имела номер 26 и на вопрос «где учишься?»
отвечали «в железке». Прямо под окнами, в ста метрах были
станционные пути, и поезда – товарные и пассажирские – были
для нас настолько привычными, что мы их вроде бы не замечали.
Кроме тех, что везли с войны танки и пушки, американские «сту-
дебеккеры» и весёлых солдат. Тут уж все мальчишки прилипали
носами к стеклам оконным и во все глаза смотрели с завистью
и восхищением на настоящее оружие. (Мы, конечно, тоже были
хорошо вооружены. Почти у каждого пацана в кармане была ро-
гатка или поджиг-самоделка. На худой конец, была резинка из
трусов выдернутая. Она надевалась на большой и указательный
палец и стреляли жгутиком из жёваной бумажки. Когда попадали
было не смертельно, но больно, и стрелку в радость.) Учитель
замолкал на это время, а девчонки смотрели на нас как на недо-
умков и хихикали.
Помню первую учительницу нашу Нину Николаевну, Учила
нас с первого по четвёртый класс. Учителя и в те времена рабо-
тали за гроши, но одевались так, что бедность была незаметна.
Была она небольшого росточка, с венком волос на голове и всег-
да в ярком красивом платье. А зимой сверху накрывалась пухо-
вым платком и выглядела по-домашнему, как наши мамы. Зато
мы ходили в школу в заплатках, в одёжке от старших братьев
– сестёр. Одно время я ходил даже в лаптях, что дед из деревни
привёз. Чтобы не засмеяли, не дразнили «дярёвня» презритель-
но, лапти маскировал глубокими галошами. Другие тоже обувкой
не блистали, но никто не подначивал, не ехидничал. На пере-
менках или прямо на уроке, если «кишка кишке била по башке»
ели нехитрую еду, которую наши матери заботливо укладывали
в портфели.
Осенью и весной, когда было сухо и тепло, мы за стенами
школы играли в «чику» или «об стеночку». Денег у нас не было и
приходилось проигрывать еду. Без всяких угрызений совести ели
чужую еду, если удавалось выиграть. Конечно же, в школах, как
и в армии, была «дедовщина» и получить от старшеклассника
шелобан по лбу – это пустяк. Куда хуже, когда получал пендаль
под зад. Тут и больно, и обидно до слёз, но жаловаться было не
принято. Воспринималось как должное. Мы сами, став старше-
классниками, поступали точно так же, свято соблюдая традицию,
чтобы мелкота боялась нас и уважала.
Сидели на партах по двое и, как правило, с девчонкой. И
это было правильно. Когда рядом сажали мальчишек, то они или
дрались, или баловались и мешали учителю. Если же две дев-
чонки вместе оказывались, то болтовня и хихиканье не прекра-
щались пока учительница кого-нибудь из двух не отправит за
дверь. Школа была бедная (с родителей тогда поборов не брали)
и даже парты красили не каждый год. Все они были с автографа-
ми тех, кто сидел на них раньше. Где ножом вырезано «Вася» или
«Коля», а где просто гвоздём нацарапано. К спинкам парт очень
удобно было привязывать косы впереди сидящей девочки. А в
ящики девчонкам подкладывали дохлых мышей или живых лягу-
шат. Визг этих девчонок для нас звучал музыкой, но эти трусихи
и ябеды жаловались классной руководительнице и тогда уже мы
визжали дома от отцовского ремня. Статус «дураки» не снимался
с нас почти до седьмого класса, когда настала пора влюбляться.
Теперь понятно, почему наши девчонки предпочитали дружить с
мальчишками из параллельного класса.
Я любил учиться, и благодаря отличной памяти учёба дава-
лась мне легко. До 6-го класса был отличником. И если бы не это
обстоятелство плюс то, что я сын погибшего фронтовика меня из
школы десять раз исключили бы за срыв уроков, за слёзы учите-
лей. Меня просто выгоняли из класса, не допускали до уроков.
Пока мать не приведу. Поэтому образование своё я в основном
получил, стоя за дверью и внимательно слушая учителя. А когда
102 103
надо было писать, то приоткрывал дверь и на газете каранда-
шом записывал. Дома или на следующем уроке переписывал в
тетрадку. Тетради были дефицитом, исписывались даже облож-
ки. Не лучше было и с учебниками: один на троих. Так и ходили
друг к другу домой, чтобы урок выучить В классе скромностью я
не страдал, был выскочкой и всезнайкой. Был фанатиком-книго-
чеем, темы уроков выучивал заранее и потому всегда тянул руку.
Чтобы именно меня вызвали к доске. Но не звали. И тогда я клал
на колени книжку и через щель в парте, заранее вырезанную по-
шире, читал художественную, далеко не школьную литературу.
Учителя это видели, но действовали по принципу «не тронь – не
воняет», а значит урок можно было спокойно довести до конца.
Конечно же, был я и октябрёнком, и пионером. Да не про-
стым, а с тремя красными полосками на рукаве рубашки. К тому
же с 5-го по 7-ой класс редактировал школьную газету, в которой
8 заметок из 10-ти были мною же и написаны, но авторами назна-
чал других. Чаще девчонок, которые мне нравились. Одним сло-
вом, использовал своё служебное положение в корыстных целях.
Оформлял газету мой одноклассник и лучший друг Владик Сели-
вёрстов, уже тогда талантливый художник. Старшая пионервожа-
тая едва ли не молилась на нас и регулярно таскала наши газеты
на межшкольные конкурсы, а оттуда приносила грамоты. А ино-
гда даже конфетами угощала или ручку с пером №86 (страшный
дефицит был. Как теперь ручка Паркера с золотым пером).
Начиная с пятого класса к нам стали приходить учителя-
предметники. Был даже один мужчина. Звали его Михал Миха-
лыч (правильно никто из нас не выговаривал) и был он лицом и
могучей фигурой на Маяковского похож. Говорил густым басом,
налегая на букву «о», чем немало смешил нас. Преподавал гео-
графию, один из моих любимых предметов. Почему я его так хо-
рошо запомнил? Потому, что однажды по чьей-то просьбе решил
сорвать урок, но получил такого пинка под зад, что лбом открыл
дверь и распластался в коридоре на полу. Учитель закрывая
дверь, спокойно сказал: - Следующий раз вылетишь в окно. Сле-
дующего раза не было. Не было и жалобы на него, так как дома я
непременно получил бы дополнительную трёпку. Моя мать когда-
то тоже была учительницей,и потому всегда был прав учитель, а
не я, паразит-бандит-охламон. Эти звания я получал от матери,
которая приходила из школы, где ей красочно расписывали кого
она выродила.. За семь лет учёбы широкий и тугой офицерский
ремень превратился в жалкую тряпку. Зато я получил неплохое
свидетельство об окончании школы-семилетки.
Была у нас учительница немецкого языка, который никто не
хотел учить. К тому же она была настоящей немкой и даже по-
русски говорила с сильным акцентом. Боже! Как же мы её не-
навидели! Обзывали всяко, пакости разные устраивали, до слёз
доводили не раз и демонстративно «двойки» и «колы» получали.
И только за то, что она немка. Отголоски только что закончив-
шейся войны. Тогда слово «немец» и «фашист» для .нас были
синонимами. Бедная женщина! Сколько же она от нас, дураков
натерпелась… У меня по немецкому была «пятёрка». Я мечтал
стать разведчиком, как Николай Кузнецов, и работать в немецком
штабе. Нет, немка не любила меня, но всегда ствила в пример и
со мной говорила только на немецком. Пацанам это очень даже
не нравилось, но узнав о моей цели, они смирились и бить меня
перестали.
Что ещё помнится из школьной жизни? Помню, что на Пер-
вомай, на 7 ноября и на Новый год в школе давали БЕСПЛАТНО
подарки. И не хилые( А ведь только-только закончилась война,
страна вставала из пепла и руин. Но государство о детях не за-
бывало, хотя кругом бедность повальная и нищета царили.). Вот
уж где был праздник! Шоколадные конфеты и мандаринки из на-
бора были золотой валютой. Мы у девчонок выменивали их по
грабительской ставке: 5 к 1. То есть за одну шоколадную пять
карамелек, а за мандаринку она обязана была месяц носить мою
чернильницу в школу. Конфеты мы не кусали, а бережно облизы-
вали, если шоколадная, или чуть-чуть пососём и опят заворачи-
ваем в фантик, до завтра. Потому, что до следующего праздника
было далеко, а дома…А дома о конфетах и речь не шла. Только
иногда отец с получки приносил кулёк «подушечек», но достава-
лись они только младшим братьям. Я считался «большаком» в
свои 7-9 лет. Конечно. Плакал от обиды, но никого мои слёзы не
трогали. Поэтому школьные подарки я редко доносил до дома.
Прятал где-нибудь в укромном месте. Знал, что мать отдаст бра-
тьям, а те вряд ли обо мне вспомнят.
Кстати, в классе я был не один такой шустрый. Были Юрка
Глебов и Вовка Исаев. По сравнения с ними я был образцом не-
винности. Они специализировались на драках, мелком воров-
стве, мародерстве и хулиганстве. Наша троица была многолетней
головной болью учителей. Наверное из-за нас у них появились
первые седые волосы. Но исключить из школы и этих двоих не
104 105
позволял: отцы на фронте погибли. А оставлять на второй год
за неуспеваемость – себе дороже. Поэтому все трое из 7-го»Б»
класса получили свидетельство и школа облегчённо вздохнула.
Запомнился ещё март 1953-го года. По радио объявили о
смерти Сталина. На станции гудели паровозы, ревел деповский
гудок, звонили колокола двух церквей. А в школе стояла гробовая
тишина и слышны были только всхлипы девчонок и взрослых. У
большого портрета Сталина , выставленного в школьном коридо-
ре рядом со школьным знаменем, стояли пионеры, сменяя друг
друга каждые 10 минут. И не просто стояли, а отдавали честь
по-пионерски. Стоял и я, будучи отличником и пионерским на-
чальником. Но изо всех сил старался не заплакать. Да, смерть
Сталина была всенародным горем. Поэтому моё поколение не
верит теперешним хулителям и очернителям Сталина. Для нас
он был и остался великим человеком, хозяином страны, подняв-
шим её из разрухи.
Школа – это ещё и Первая любовь, чистая, бескорыстная, на
всю жизнь памятная. Не обошла и меня она стороной. В седьмом
классе я влюбился в Валю Никифорову, мне шёл уже 16-й год.
Эту тайну я берёг, молчал как рыба, чтобы пацаны не засмеяли.
Хотя и сами были не без греха. Но женское коварство не знает
границ и моё предложение «давай дружить», изложенное в запи-
ске. Было публично отвергнуто. Я был опозорен, стал посмеши-
щем и …женоненавистником.
Там же, в школе, мы старались как можно скорее выглядеть
мужчинами. Начинали покуривать, учились смачно материться и
с девчонками стали разговаривать свысока, пренебрежительно
и даже грубо, давая им понять, что до нас им далеко. Но дли-
лось это недолго. Девчонки тоже не дремали. И хотя действовали
строгие запреты на причёски, короткие платья и юбки - всё равно
они умудрились из угловатых, голенастых и тощих превратиться
в стройных, а иные и в пышных девиц-недотрог. Тут мы и притихли.
А они уже могли постоять за себя, и если кто-то переступал
границы дозволенного, то мог и по морде схлопотать. Наши
робкие и тайные предложения «давай дружить» чаще высмеи-
вались. И тогда наступала пора мужской мести. У такой «зада-
ваки» вдруг пропадал бесследно портфель,или всё платье было
обрызгано «нечаянно» чернилами, а зимой валенки из гардероба
исчезали…
Но это всё происходило в 6-7-ом классе. А до этого были
общие игры, вместе сбегали с уроков, чтобы в очередной раз
посмотреть фильм «Чапаев» или убегали на речку купаться. Не
считалось грехом, если я нёс портфель девчонки до её дома
или поколотил того, кто её обидел. Ведь не зря же сегодня сайт
«Одноклассники» в Интернете самый популярный. Мы ищем и –
о,чудо! – находим своих друзей и подруг, радуемся, как дети. Если
же удаётся встретиться «живьём», то это уже праздник души. И
на бесконечные «а помнишь?» с удивлением и восторгом отвеча-
ешь: - Конечно, помню! Хотя прошло 30-40-50 лет с той поры, а
школа и школьная жизнь помнятся и «Школьный вальс» кажется
самым лучшим.
ЮБИЛЕЙНЫЙ «ОРДЕН»
Трудовых и боевых подвигов за свою жизнь не совершил и
родное государство ничем, кроме пенсии, не наградило, зато го-
сти, которые пришли поздравить меня с 60-летием и вступлени-
ем в ряды пенсионеров, наградили меня роскошным уникальным
орденом. Сделан он из керамики в виде мальтийского креста, на
широких лучах которого изображены: книга, мотоцикл, лира и гру-
дастая баба. В центре рельефные цифры 60 и всё это подвеше-
но на красивой муаровой ленте. Как видите, друзья хорошо меня
знают, коли обозначили главные ценности моей жизни. Кое-что
узнал и ты, читатель, если добрался до этого места. О книгах и
женщинах в моей жизни я уже рассказал, упомянул о мотоцикле
и музыке. Теперь подробнее. Сначала про мотострасти. Моя лю-
бимая «Ява» не просто средство передвижения, а моя верная,
красивая и надёжная подружка. Мы с ней намотали на спидометр
26 тысяч километров и побывали во всех концах СССР, кроме
Камчатки и Сахалина. И за все эти годы не было ни единой се-
рьёзной поломки, ни разу «Ява» меня не подвела. Только поэто-
му мотоцикл у меня здесь фигурирует в женском роде, нарушая
правила грамматики. Умели чехи делать мотоциклы! Наши мото-
циклы и смотрелись уродцами, и по всем техническим данным
безнадёжно отставали. Только по весу они были намного впе-
реди. «Урал» и «Днепр» по сей день называют тяжёлыми мо-
тоциклами.
106 107
Катался я как правило не один. Тогда в каждом городе были
авто-мото клубы и назначение у них было одно: туризм. Самое
удивительное и приятное было то, что государство оплачивало
нам все расходы за время путешествий, даже командировочные
и гостиничные платили. Взамен мы рассказывали о нашем горо-
де, о нашей рес¬публике и наших достижениях в труде и спорте.
Слайд-фильмы показывали и даже концерты устраивали там, где
нас ждали и встречали. Но и в одиночку, точнее с женой или с сы-
ном, поездил немало. По маршруту «Ленинград - Кавказ» трижды
прокатился, на Урале побывал, на малую родину ездил. За что я
люблю мотоцикл, и не променяю его даже на «крутую» иномар-
ку? Прежде всего за то, что на нём я смог забраться даже на Эль-
брус. Не на самую вершину, конечно, а очень близко к ней, куда
путь любой машине недоступен. Не проедет она по горной тропе.
На мотоцикле я мог свернуть с дороги в любом месте, проехать и
по лесу, и по кромке моря, и в лютое бездорожье.
Второе достоинство – ощущение скорости. В салоне маши-
ны скорость не воспринимается телом, нет ощущения полёта,
нет всплесков адреналина, Шутники добавляют и третье преиму-
щество мотоцикла перед машиной: когда едешь на мотоцикле,
можно плюнуть в любую сторону.
Сегодня мотоциклов на дорогах не видно. Наша промышлен-
ность их почти не выпускает, а японские просто недоступны по
цене, хотя являются шедеврами мотостроения. Про бензин я уж
и не говорю. Запредельная цена на него – это не экономика,
а политика, но не буду о грустном. Теперь о лире. Не о птице ли-
рохвосте, не об итальянской валюте, а о музыке.
После операции на глазах я неделю лежал с забинтованны-
ми глазами, и эта неделя показалась мне вечностью, Слепота
– это большое несчастье, но если бы оказался перед выбором
– слепым жить или глухим, то выбрал бы слепоту. Я не мыслю
жизни без музыки. Она звучит у меня в доме, не умолкая не на
минуту. Она звучит во мне и тогда, когда её никто не слышит.
Я даже во сне слышу музыку. Наверное, своё дело сделали гены,
наследственность. Отец был гармонист и баянист, мать играла
на гитаре и пела неплохо. Поневоле музыкантом родишься.
В детстве я по средам не учился в школе. Этот день недели
в нашем городке был базарным днём. Я брал портфель, дохо-
дил до школы, прятал его в кустах и шёл на базар, в тот ряд, где
продавали гармошки, баяны и трофейные аккордеоны. Домой
уходил вместе с последним продавцом. Именно он не мог не за-
метить с каким восторгом, напряжённым вниманием смотрел я
на тех, кто брал в руки инструмент и пробовал играть. Особенно,
если играли на аккордеоне. Для меня это была волшебная, не-
земная музыка и у меня сами по себе текли слезы. Я как бы рас-
творялся в ней, улетая в небесные выси.
– Ну, что, пацан? Хочешь поиграть? – спрашивал мужик и
протягивал мне гармонь. – Не поломай только, не урони, смотри!
Сказать, что в такие минуты я был счастлив – всё равно, что
ничего не сказать. Осторожно и бережно, как хрустальную вазу
брал в руки этот пусть временный, но роскошный подарок, и на-
чинал играть.
– Вот дает! Гляньте, люди добрые, сопля зелёная, а как
играет! – восхищался хозяин гармошки.
Не знал он, что я родился с абсолютным музыкальным слу-
хом. Кроме того, сосед наш, дядя Миша, частенько давал мне
свою старенькую, но голосистую «кромку», которую называли
ещё и по-другому – «25 х 25». Скоро я стал нарасхват. Приходи-
ли соседи, знакомые и просили:
– Вера, дай Кольку на пару часов. У нас сын из армии вер-
нулся, стол собрали, а музыки нет
– Но у Кольки гармошки-то нет, на чём он вам играть будет?
– Гармошку мы кашли, а вот гармониста нету.
И я счастливый, как на крыльях летел, зная, что удастся пои-
грать. Именины, крестины, праздники и даже свадьбы были и мо-
ими праздниками. Репертуар был бедненьким и публика неизба-
лованная шедеврами. Две-три плясовые мелодии, неизменные
«Златые горы», «Катюша» и «Огонёк», но всё равно люди были
довольны. Доволен был и я. Не только потому, что приходил до-
мой с дарами, но, прежде всего, наигравшись досыта.
Собственная гармонь появилась у меня только благодаря
необычному дару отчима. Я забыл о нём рассказать в главе «От-
чим». От дедов и прадедов передавался этот секретный рецепт и
неизменно срабатывал. Однажды я увидел в доме высокого стат-
ного военного с женщиной, на которую было страшно смотреть.
У неё была так называемая «водянка», то есть мокрая экзема.
Муж-полковник куда только не возил её, кому только не показы-
вал, но ни лекарства дорогие, ни курорты – ничего не спасало.
Тогда стали они искать знахарей, и пришли к нам. Отец посмо-
трел на женщину, велел раздеться, и только потом сказал:
– Пусть завтра приходит одна на вечерней заре.
108 109
Они ушли, а он начал готовить снадобье. Меня он попросил
натереть на рашпиле «чёртов палец», сам достал порошок во-
нючей серы, пузырёк с какой-то жидкостью, и закрылся в чулане.
Женщина пришла и раз, и другой, и третий, но мне это было
неинтересно, да я и не очень-то верил в целительство отчима.
Прошло совсем немного времени и однажды днём, ближе к ве-
черу, я услышал, как сигналит машина у дома. Выглянув в окно,
увидел грузовик. Шофер махал мне рукой, подзывал к себе.
Я очень удивился, но вышел на улицу.
– Чего стоишь? Открывай ворота, к вам приехал!
Я подумал, что он или пьяный, или адрес перепутал. К нам
машины не ездили, не было у нас и шоферов знакомых. Стоял
и смотрел на чумазого мужика. Он вылез из кабины, сам открыл
ворота, и заехал во двор. Из дома вышла мать.
– Хозяйка, принимай добро, – сказал шофёр, и стал откры-
вать борта грузовика. Мать смотрела ошалело на грузовик, на
разбитного шофёра, и ничего не понимала. Я тоже.
Тогда мужик залез в кузов и стал подавать нам вещи. Он при-
вёз столько добра, что нам и во сне не приснилось бы. Там были
кровать с никелированными спинками, ящики с посудой, какие-
то огромные узлы и – я глазам своим не поверил – велосипед
«Даймлер». Это сверкающее чудо шофёр прислонил к завалин-
ке, а я стоял с отвисшей челюстью, смотрел, как завороженный.
Мне в голову не могло прийти, что велосипед этот привезли мне.
Но меня ожидало другое потрясение. Пока я любовался трофей-
ным велосипедом, шофёр залез в кабину, и принес завёрнутую
в одеяло новенькую гармонь. Как я умом не тронулся от такого
счастья, до сих пор не понимаю. С этой гармонью я даже спал в
обнимку, пылинки с неё сдувал. Никто в доме пальцем не смел к
ней прикоснуться. Вот уж где я душеньку отвёл!
Вечером на легковой машине приехал тот самый военный с
женой. Я её не узнал. Хрупкая изящная, в необыкновенно краси-
вом платье и шляпке, она была похожа на сказочную фею. Прямо
с порога она бросилась в ноги к отчиму и, заливаясь счастливы-
ми слезами, твердила одну и ту же фразу:
– Спаситель мой, спасибо!
Кое-как её успокоили, отпоили водой. Муж её тоже беспре-
станно жал руку отцу, называл его волшебником, и глаза у него
тоже блестели. Оказывается, женщина полностью излечилась,
обрела желание жить, а на теле даже следов от ужасной болезни
не осталось. Она это продемонстрировала, стащив с себя платье
при всех при нас, нисколько не стесняясь. А мать с отцом не зна-
ли, как благодарить благодетеля, который в один день вытащил
нас из нищеты, подарил столько добра, что нам вовек не купить
бы. Смело могу сказать, что в этот вечер на земле было только
два счастливых человека: я и эта женщина.
Возвращаюсь к теме: «я и музыка». Дорога на кладбище
проходила мимо нашей школы и, если хоронили с оркестром, то
я тут же просился в туалет, а сам шёл за оркестром до само-
го кладбища, где музыка звучала последний раз. Уже взрослого,
меня спрашивали:
– Что же ты в музыкальную школу не пошёл, если такая лю-
бовь к музыке была? Тем более, что и способностями бог не об-
делил.
Денег не было платить за обучение. Как мать моя говорила:
«не до жиру, быть бы живу». Но в музыкальную школу я всё же
ходил. Если кто помнит рассказ «Филиппок» Толстого, то он про
меня. Были сверхсчастливые дни, просто сказочная удача, когда
какая-нибудь сердобольная учительница брала меня за руку и
приводила в музыкальный класс. Тихой мышкой сидел я в уголке
и с замиранием сердца наблюдал за этими счастливыми маль-
чишками и девчонками. А они смотрели на меня чужими глазами.
Никто из них ни разу даже близко не подошёл ко мне.
Нотную грамоту я потом сам одолел по самоучителю, на-
учился играть на баяне, на аккордеоне. Пробовал играть на ги-
таре, на саксофоне, но решил, что лучше играть хорошо на бая-
не, чем кое-как на многих инструментах. Одно время пришлось
даже учить ребятишек игре на аккордеоне, и один из них стал
профессиональным музыкантом. Об этом я узнал много позже,
когда встретились с ним случайно на улице, Он узнал меня, а я
с трудом признал в могучем бородатом мужчине бывшего своего
ученика.
Сегодня я люблю больше слушать, чем играть, и это украша-
ет мою жизнь.
Друзья сделали «орден» в виде креста с четырьмя лучами, а
если бы еврейскую шести конечную звезду подарили, то на двух
лучах можно было бы изобразить фото(кино)аппарат и компью-
тер. Но и этой звезды не хватило бы, понадобилось бы что-то
другое для отображения ещё одного пожизненного увлечения –
коллекционирования. В каждом мужчине живёт охотник, только
объекты охоты разные. Кто-то идёт на рыбалку, кто-то с ружьём
последнюю уцелевшую живность добивать, а я всю жизнь
110 111
охочусь за красотой. Будь то открытка с цветком, значок с гербом
города, необычной формы бутылка или календари с авто-мото-
техникой. Лишь бы это радовало глаз и душу. Других критериев
нет, как и ощутимой выгоды в рублях.
Почти тридцать лет собираю анекдоты, знаю их тысяч пять.
Однако когда зашёл на сайт «Анекдоты» в Интернете, и увидел
там десятки тысяч анекдотов, то понял как много сип и времени
потратил зря. Написал я эту главу совсем не для саморекламы,
не блеснуть многогранностью, а для того лишь, чтобы показать и
доказать, если кто сомневается, что не зря, не скучно и не без-
дарно прожиты годы моей жизни. Конечно, мог бы добиться боль-
шего, если бы этого захотел. Стартового капитала тогда не тре-
бовалось.
МОИ ПУТЕШЕСТВИЯ
Ветер странствий всегда дул в мои паруса – вот так красиво
и поэтично начну рассказывать о своих странствиях. Наверное, я
родился бродягой. Ехать, идти, плыть или лететь на самолёте –
это у меня в крови.
Первое своё запланированное путешествие совершил в
19 лет, когда был студентом. Моим кумиром был тогда Максим
Горький. Начитавшись его книг, я решил пойти «в люди», как и
молодой Пешков. Хотел повидать мир, найти интересных людей,
пережить какие-то приключения и всё это осмыслить и описать,
чтобы потом, когда стану писателем, было о чём рассказать.
На укладке шпал и рельс я за две недели заработал 400 ру-
блей. Для меня это были огромные деньги, чувствовал себя бога-
чом, которому теперь всё доступно. Маршрут был такой: Иваново
– Москва – Ленинград – все три прибалтийские столицы – Киев
– Одесса – Астрахань – и по Волге домой. План грандиозный, но
планы так и надо составлять. Если даже половину выполнишь из
задуманного, то и это неплохо.
Горький «в люди» ходил пешком. У него не было моего опы-
та ездить на пассажирских поездах «зайцем». Поэтому деньги я
тратил только на билеты в музеи, театры, всякие развлечения и
на еду, если не удавалось эту еду отработать. Москва покори-
ла меня сразу и навсегда. До изнеможения бродил по улицам и
переулкам, посадам и паркам, а сказочно красивое метро осмо-
трел досконально, каждую станцию. Их тогда не так много было,
как сегодня, но день потратил целиком. Не пропускал и музеи,
большие магазины, где покупать, естественно, не покупал ниче-
го, но зато во все глаза смотрел, как это делают другие. Ночевал
в студенческих общежитиях, летом пустых, за «спасибо» или за
символическую плату. Впервые в жизни, не боялся милиционе-
ров, не бегал от них, не прятался. Ведь у меня был паспорт, сту-
денческий билет и ... красивая «легенда», как у шпионов. Будто
бы я иду по следам погибшего отца-солдата и собираю материал
для книги о ратных делах его дивизии. Дело благородное, и никто
не усомнился в моих намерениях, ни разу не проверил их досто-
верность. В народе ещё свежа была память о недавней войне,
люди были добрее, и редко кто отказывал в помощи. Особенно,
если просил сирота и безотцовщина, каковым я и был тогда.
Ах, как не хотелось покидать красавицу-Москву, как много
я ещё не увидел, но скоро я уже шагал по Невскому проспекту.
Ленинград поразил меня ещё больше, чем Москва. Как заворо-
женный, подолгу стоял перед роскошными дворцами и соборами,
любовался кораблями в порту, часами бродил по залам Эрмита-
жа. Жил в те дни, будто в сказочном сне, лавина впечатлений,
эмоций обрушилась на меня, и я впервые осознал, как велик че-
ловек в деяниях своих. Именно там я поверил, что «человек – это
звучит гордо».
В Ленинграде не обошлось без приключения, которое могло
положить конец моему путешествию. Под залог паспорта взял на
лодочной станции лодку-плоскодонку, чтобы покататься по кана-
лу. Не заметил, как меня вынесло в залив, где гуляли нешуточ-
ные волны. Я струсил, запаниковал. Было от чего. То справа, то
слева плыли громады пароходов, сновали катера и буксиры. Мне
казалось, что плывут они прямо на меня и даже не заметят, как
потопят. Начал бешено и неумело грести. Лодка крутилась как
юла, но к устью канала никак не приближалась. К тому же, я не
запомнил, из какого именно канала я попал в залив. На лодке,
как на качелях, я то взлетал вверх, то проваливался вниз, и тогда
вообще ничего не видел. Мысленно я уже прощался с жизнью, но
мне повезло. Меня увидел рыбак. На своей моторной лодке он
подошёл борт к борту и спросил:
112 113
– Ты как оказался тут, парень? Ну-ка быстро лови конец, при-
вязывай к носу и вёсла положи на дно. Теперь держись покрепче.
Куда плыть-то?
Я назвал канал, лодочную станцию и мы помчались. Через
пятнадцать или двадцать минут сторож лодочной станции уже
материл меня и даже грозился побить. Он решил, что я хотел
угнать лодку, Никогда я не любил так сторожей, как в эту минуту,
а мой спаситель исчез так же быстро, как и появился. Я даже по-
благодарить его не успел.
Теперь уже не помню, почему Прибалтика осталась в сторо-
не, зато хорошо помню, что в Киеве у меня украли остатки денег.
В кармане «вошь на аркане», в желудке гулкая пустота, город
чужой, язык похожий на русский, но всё равно малопонятный. Что
делать, куда податься? Мне всю жизнь везёт на хороших людей,
повезло и на этот раз. Одна женщина, выслушав мою историю,
посоветовала сходить в ЦК профсоюза. Нашёл здание, вошёл
в приёмную и секретарше объяснил цель визита. Она отворила
огромную высокую, обитую чёрной кожей дверь, и исчезла за
ней. А я увидел табличку с надписью «Голова» на этой двери, и
меня разобрал смех, Я не знал, что так назывался председатель.
Он не стал меня слушать до конца, взял из рук заявление, кото-
рое я заранее заготовил, и написал на нём: «Касса. Выдать 150
рублей».
– Иди, хлопчик, на второй этаж, там получишь деньги. Впредь
рот не разевай, – и по-доброму усмехнулся.
Когда получал деньги в кассе, то кассирша удивилась, по-
чему я пошёл к этой «голове», а не к той, что ведает учебными
заведениями. Не теряя времени, я сходил и туда. Добавилось
ещё сто рублей. Ну, чем не Остап Бендер? Но совесть меня не
мучила, и я на радостях даже пообедал в ресторане. Это было
впервые в моей жизни, я чувствовал себя очень неуютно в ро-
скошном зале, стеснялся своей одежды и очень боялся, что меня
сейчас попрут отсюда. Нет, не выгнали, и официантка даже сама
выбрала мне еду, недорогую и вкусную.
Киев мне не понравился. После Москвы и Ленинграда он вы-
глядел, на мой взгляд, скучным и неинтересным. К тому же, я не
знал украинского языка, и это очень мешало и раздражало. По-
этому из Киева уехал, не пробыв и трёх дней.
Одесса просто очаровала меня, Особенно порт и море, ко-
торое я видел впервые. И тогда, и теперь я совершенно не по-
нимаю, откуда у меня любовь к морю и кораблям взялась. Вырос
я на тихой речке, в роду никого моряков не было, море и корабли
видел только на картинках да в кино. По сей день, я завидую и
морякам, и тем, кто живёт у моря. А тогда, в самое первое сви-
дание с морем, я смотрел и смотрел на сине-зелёные громады
волн, и не мог понять, почему это прекрасное море назвали Чёр-
ным. Ох, не напрасно говорят: «Ростов – папа, а Одесса – мама».
Рот я всё-таки разинул где-то, и у меня снова украли деньги. Но
я не расстроился, знал уже истину – «что легко приходит, то так
же легко уходит». Паспорт и мои путевые заметки лежали в че-
моданчике, который я никогда не выпускал из рук. Утешал себя
присказкой дружка своего – «Не боись, прорвёмся!».
И прорвался. Устроился пионервожатым в лагерь, располо-
женный прямо на берегу моря. Там отдыхали дети китобоев и
отдыхали очень даже неплохо. Кормёжка не хуже ресторанной,
свой морской катер, даже свой небольшой кинотеатр. Здесь я
впервые искупался в море и не просто искупался, а насмешил
своих пионеров до слез. Решил показать, как им повезло с пио-
нервожатым и какой я лихой парень. Стоя на берегу, дождался
самой крутой волны, которая и в самом деле приходит девятой
по счёту, и с разбега кинулся на неё Очнулся на берегу, где пи-
онерики мои пытались делать мне искусственное дыхание. Не
знал я тогда, что нырять надо ПОД волну, а не бросаться НА неё,
как на броню танка, идущему тебе в лоб. Эту простую истину зна-
ли даже дети, и потому они подумали, что я удачно сыграл роль
новичка.
Очень хорошо помню и сегодня Нину Васильевну, шеф-
повара в этом лагере. Я никогда не выглядел румяным здоро-
вяком, был тощим, высоким довольно нескладным и не блистал
нарядами. Когда Нина Васильевна увидела меня в столовой, то
подошла ко мне, повернула к себе лицом и спросила:
– Мальчик, ты когда последний раз ел досыта? Ну-ка, пойдём
со мной, – и чуть ли не силой повела за собой. При кухне у неё
был свой крохотный кабинетик, в котором её необъятная фигура
занимала едва ли не всё пространство. Выслушав, кто я и отку-
да, с какой целью путешествую, она смахнула фартуком слезу и
решительно объявила:
– Питаться будешь только здесь, у меня, и чтоб без фокусов!
На тебя без слез смотреть нельзя, довёл себя до ручки, – строжи-
лась эта бесконечно добрая и ласковая женщина.
Никогда больше я так много, вкусно и сытно не ел. Когда
вернулся в Иваново, меня не узнавали – вот до чего откормила
114 115
меня Нина Васильевна. Потом она несколько раз присылала не-
подъёмные посылки, содержимое которых мы всей студенческой
братией не могли съесть за один раз. Она же на свои деньги ку-
пила мне билет на поезд, не разрешив потратить заработанные
в лагере.
За два месяца я столько повидал, столько пережил, что моя
толстая общая тетрадь в сто листов была вся исписана мелким
убористым почерком, и на каждой странице стоял частокол из
восклицательных знаков. Первое моё путешествие укрепило же-
лание стать писателем, сделало патриотом необъятной и вели-
кой Родины, Но самым большим и ценным открытием стало то,
что хороших людей на свете гораздо больше, чем плохих, и имен-
но на них мир держится. Первое путешествие запомнилось как
первая любовь.
Потом было множество других. Длинных и коротких, опас-
ных и не очень, добровольных и вынужденных, но все они пошли
на пользу и стали самыми яркими страницами жизни. Я приоб-
рёл огромное количество знакомых, каждый из которых был по-
своему интересен и неповторим. С некоторыми из них мы пере-
писывались годами, ездили в гости друг к другу. Каждый праздник
я писал и получал десятки открыток, телеграмм и телефонных
звонков. Тогда, в «застойные» времена, это было возможно.
Любой вид туризма был доступен каждому, кто этот вид от-
дыха считал лучшим. На курорт или в санаторий меня бы и трак-
тором не затащили. Наступал отпуск и я уже смотрел на карту
страны, прикидывал куда бы поехать на этот раз. Посылал пись-
мо-заявку, покупал путёвку за весьма умеренную цену и – вперёд!
Запомнилось путешествие на лодках по реке Чусовой в конце
семидесятых прошлого века, когда целая флотилия плоскодонок,
тяжелых и неповоротливых, плыла вниз по течению, оглашая бе-
рега шумным гвалтом, песнями и звуками музыки из транзистор-
ных приемников. Красоту тех мест трудно описать словами, даже
если ты поэт Есенинского плана. Даже цветные фотографии ото-
бражают лишь частичку красоты, намёк на неё. Всё великоле-
пие, роскошную панораму уральской тайги видишь тогда, когда
стоишь на вершине утеса, и перед тобой, насколько хватает глаз,
расстилается «зелёное море тайги», змеящееся русло реки и по-
логие склоны гор. Дух захватывает! Такое не забывается.
Путешествие омрачали берега. Человек возомнил себя хо-
зяином на планете Земля, даже назвался царём природы, стра-
дая манией величия, и это пусть не сразу, пусть при жизни других
поколений, но обязательно аукнется большой бедой. Примеров
тому не счесть. Ещё 100-150 лет назад Чусовая была водной ма-
гистралью, и по ней вверх и вниз, до самой Камы, сновали паро-
ходы, баржи. Она крутила мельницы и наполняла пруды около
железоделательных заводов, поставленных ещё Демидовыми.
На берегах Чусовой кипела жизнь, но кто-то решил, что лес важ-
нее и нужнее. Началась варварская беспощадная вырубка ле-
сов. Сначала тех, что стеной стояли по берегам. Их сваливали
в реку, и она бесплатно доставляла их к пилорамам. Пеньков по
берегам больше, чем деревьев. А потом добрались и до основ-
ного леса. Река обмелела, забилась топляками, превратилась
в речушку, которую можно перейти, засучив штанины до колен.
В прудах не стало воды, заводы встали. Мельницы сломали за
ненадобностью. К этим бедам добавилась самая большая – не
стало дороги, и снабжение всем необходимым для проживания
стало большой проблемой. Всё это я узнал, пожив в одной из
деревень около недели. Пустые полки магазинов, спивающиеся
от безработицы мужики, полное безразличие властей к судьбам
тысяч людей, тихая смерть сёл и деревень – все эти «прелести»
я увидел задолго до горбачевской перестройки. Начало всем бе-
дам положил топор дровосека. Приложила руку и плановая со-
ветская экономика. С тех пор словосочетание «преобразователь
природы» для меня звучит так же, как «Чикатилло – друг детей и
женщин».
Вроде бы совсем небольшой срок – пять лет, но это были
годы, когда страной правил Горбачёв и результаты «перестрой-
ки» и «нового мышления» были налицо. С группой туристов я
сплавлялся по реке Белой, что течёт в Башкирии. Турбазы мгно-
венно обнищали, путёвки сильно подорожали, продуктов почти
не стало. На ночёвки останавливались в самых глухих местах,
надеясь, что сюда воры и хулиганы не доберутся. Другими стали
и сами туристы. Уже не развесёлая братия романтиков и бро-
дяг пела песни у костра, а группки по два-три человека сидели
в своих палатках и слушали транзистор. Никто из них не хотел
трудиться для других. Собрать дрова, разжечь костёр, сварить в
общем котле еду никого невозможно было заставить. Такой «ту-
ризм» и такая компания были не по мне, и на шестой день я не
выдержал, собрал манатки и пошёл к ближайшей железнодо-
рожной станции. В этом путешествии познакомился с интерес-
нейшим человеком. Он объездил весь Север страны, жил с
чукчами, якутами и рассказал много интересного, необычного.
116 117
Я досадовал на себя, что не догадался взять адрес этого замеча-
тельного рассказчика и бывалого человека.
Последним большим и опасным путешествием был мото-
пробег по маршруту «Навои – Кавказ – Навои». За месяц одоле-
ли восемь с половиной тысяч км, побывали в пяти республиках,
искупались в двух морях.
Пять человек на трёх «Явах» стартовали из родного города
навстречу приключениям. У нас был план-график, опытный ко-
мандир Олег Киселёв, и всё необходимое для дальних путеше-
ствий. Лёня Козлан и его жена Зоя были туристами со стажем.
На спидометре их мо-оцикла было 26600 км и все эти километры
пройдены в походах. Мы с Людмилой рядом с этими асами блед-
но выглядели. Если я уже к той поре наездил 15000 км, то жена
моя впервые в жизни решилась сесть на мотоцикл, да ещё в та-
кой дальний путь. Она доверилась моему опыту и опыту друзей
наших.
Самый трудный этап ждал нас уже к концу первого дня пути.
Началась пустыня Каракумы. Для меня пустыня не была экзоти-
кой и в новинку. Я пять лет прожил в Учкудуке. Он как раз стоит
посреди другой пустыни – Кызылкумы, то есть Жёлтые пески. Но
одно дело, когда живёшь в посёлке, и совсем другое, когда надо
проехать полторы тысячи километров, днём изнемогая от жары,
а ночью замерзая в палатке. К тому же, в палатку запросто мог и
тарантул заползти, и змея не редкость. Когда мы об этом сказали
своим женщинам, они наотрез отказались спать в палатке. Слово
«пустыня» содержит в себе понятие «пусто», и кто там не бывал,
думает, наверное, что ничего в пустыне нет. Как не удивитель-
но, но там есть всё: растения, цветы и даже грибы. И живность
всякая, начиная от жука-скарабея и до варана. Зато нет воды.
Нигде и никакой. Мы это знали и запаслись, как говорится «под
завязку», но не учли, что наши железные кони тоже потребуют
воду. Жара под 60 градусов, скорость по отличной и пустой до-
роге за 100 км/час и двигатели перегревались так, что вот-вот
заклинят и тогда... Об этом даже подумать было страшно. Мы
останавливались, мочили тряпки драгоценной водой и накрыва-
ли ими раскалённые цилиндры двигателей. Поэтому вода у нас
кончилась на третий день. Теперь мы узнали, что такое миражи,
когда видишь голубые озёра и фонтаны воды, а в глотке будто
наждачная шкурка застряла.
Когда мы подъезжали к городу Небит-Даг, и увидели у по-
ста ГАИ трубу, из которой лилась вода, то тоже приняли было за
мираж. Но когда Олег заорал «Братцы, ВОДА!!!», то дальнейшее
описать словами трудно. Гаишники, наблюдавшие нашу оргию,
просто онемели от изумления. Прежде всего потому, что впервые
за многие годы увидели три мотоцикла, одолевшие раскалённую
пустыню в самое жаркое время года. А ещё и потому, что мы не
обращали никакого внимания на их просьбы угомониться и через
15 минут в городе пить хорошую воду, а не эту, годную только
для мытья машин. Но и в городе мы никак не могли напиться.
Наверное, долго будут помнить горожане, как пятеро сумасшед-
ших, побросав мотоциклы, прямо в одежде купались в фонтане,
визжали, орали песни, веселились, как дети, Это был как раз тот
день, когда мы на всю жизнь поверили, что вода – это жизнь.
Ещё одно яркое впечатление – комары. С этой тварью мы
были, конечно, знакомы и раньше, но дышать комарами, да-
виться ими и позорно сбежать от них – это произошло на берегу
Каракумского канала, где мы хотели переночевать. Сбежали в
пустыню, которая нам показалась раем, землёй обетованной по-
сле комариного ада. На морском пароме переплыли Кас-пийское
море, и в Баку начался этап «Кавказ». Здесь всё для нас было
интересно, в новинку, и наши запасы фото- и киноплёнки ката-
строфически таяли. За каждым поворотом нас ждало открытие,
настолько жизнь, быт, обычаи и сами люди были непохожи на
нас и наши устоявшиеся представления. Но и нас встречали как
инопланетян. Причин было две: первая – мотоциклы на Кавказе
большая редкость, а наши красавицы «Явы» тем более. Вторая
– никто не верил, что мы проехали пустыню и собираемся пере-
сечь её ещё один раз. Где бы мы не останавливались, будь то
горный аул или столичный город, рядом тут же собиралась тол-
па, и вопросы сыпались как из рога изобилия. Ухо приходилось
держать востро, ибо мальчишки всякий раз пытались отвинтить
что-нибудь на память. И ещё надо было спасаться от чудовищ-
ного, неукротимого, навязчивого гостеприимства. Однажды мы не
устояли и приехали в горный аул посмотреть, как делают ове-
чий сыр. Посмотрели. И только на вторую ночь, пьяные, сумели
тайком удрать от этих бесконечно добрых и милых людей, Они
азартно, как бы соревнуясь, кормили и поили нас, почти силой
затаскивая в свои дома. Отказ был равносилен оскорблению, и
выбора у нас не было. Подаренные нам сыры надо было уво-
зить на грузовике, а не на мотоциклах.
118 119
Я написал, что это было опасное путешествие. Да, опасно-
стей хватало. Камнепады на Военно-грузинской дороге, пьяные
лихачи на «Жигулях» и «Волгах», серьезная поломка хотя бы
одного из трёх мотоциклов. У меня на серпантине горной доро-
ги заклинило руль, и если бы я не упёрся ногой в придорожный
столбик, то нам с женой долго пришлось бы лететь на дно пропа-
сти. Всякое бывало, но вернулись живы-здоровы, и впечатлений
хватило на многие годы. Дико, странно слышать сегодня, что Гру-
зия стала враждебной, чужой страной. Не хочется в это верить.
КОРОЛЕВА КРАСНОЯРСКОГО КРАЯ
Самое яркое, самое памятное и счастливое путешествие со-
стоялось летом 1980-го года на теплоходе «Антон Чехов» по реке
Енисей. Впечатлений и событий хватило бы на целую книгу, но я
расскажу лишь об одном эпизоде. Ближе к вечеру наш теплоход
причалил к берегу на плановую стоянку и туристы хлынули кто
куда. Одни сразу в лес, другие с удочками рыбу ловить, третьи
с мячом на поляну в волейбол играть, А я спал. Была бурная
ночь, с хорошим «допингом», с песнями и, конечно, с женщина-
ми. Спать лёг в пять утра. Разбудил меня резкий настойчивый
стук в каюту и голоса;
– Хватит дрыхнуть, вставай!
На пороге увидел не только своих земляков-туристов, но и
«культурного эмиссара», как в шутку называли мы Эллу Борисов-
ну. Она отвечала за досуг туристов на теплоходе и уже провела
несколько конкурсов, викторин, лотерей и концертов самодея-
тельных. Наша команда неизменно занимала призовые места
и потому меня, как организатора, участника и режиссёра наших
выступлений Элла Борисовна считала уже своей правой рукой.
– Забыл? – спросила она меня.
– О чём? – удивился я, слушая перезвон колоколов в по-
хмельной своей головушке.
– Как это о чём?! – возмутилась Элла Борисовна. – Мы же с
тобой договорились, что проведём здесь конкурс «Мисс Енисей»,
и выберем первую красавицу среди туристок.
Да, был такой уговор дня три назад, но я о нём напрочь за-
был. Нехорошо получалось, надо было как-то выпутываться из
этой ситуации, времени уже не было, первые две команды вы-
ступили. Оставалось ещё пять и моя была предпоследней. Я
запаниковал, А мне с высокого берега уже махали руками, при-
глашая на поляну-сцену. Надо сказать об одной немаловажной
детали. Хитрая и коварная Элла Борисовна сказала, что в роли
«мисс» будут выступать не женщины, а мужчины, хотя нас было
в десять раз меньше. Не очень-то хотелось изображать женщи-
ну, но и обижать отказом тоже было нельзя. «Семь бед – один
ответ», где наша не пропадала!» – подумал я и, хряпнув ста-
кан «пшеничной» для храбрости, приступил к перевоплощению
в «мисс». Включился коллективный разум, нашли платье, пан-
талоны, шляпу с бантом, а вот женских туфель 44-го размера не
нашлось, Пришлось остаться в кедах. В рюкзак побросал то, что
подвернулось под руку.
И вот я появляюсь на поляне. Народ увидел высоченную
даму в очках, в ярком длинном платье, шляпа на голове, пыле-
сос в руке и рюкзак за спиной Хохот и аплодисменты придали
мне уверенность, я подумал: «Первого места мне не видать, но
и хуже всех не окажусь». Успел разглядеть слева по ходу столик
и пять или шесть человек за ним. «Жюри, наверное» – догадал-
ся я и направился в центр поляны, где был разложен огромный,
но ещё не зажженный костёр. Условия конкурса я помнил. Надо
было спеть туристскую песню, объяснить назначение каждо-
го предмета в рюкзаке, назвать лучшее средство от комаров и
изо-бразить туристку XXI века. Вокруг костра 220 туристов и 150
человек команды, во мне 200 граммов водки и настроение типа
«пан или пропал».
Теперь, когда прошло 25 лет с того дня, я уже не помню, что
и как говорил и изображал, но зато хорошо помню три момента.
Первый – когда закончил выступление, члены жюри не сидели
за столом, а катались по траве около стола. Второй – мне тут же
присвоили звание, но не «Мисс Енисей», а «Королева всего Крас-
ноярского края» с вручением диплома. Третий момент – меня
долго качали восторженные зрительницы, пока кто-то из наших
не догадался вырвать меня из их ласковых рук.
Откуда такой успех? Может быть, я такой талантливый юмо-
рист? Нет, конечно. Человек весёлый, шутки люблю и сам пошу-
тить умею, но не настолько, чтобы на руках качали. Ларчик откры-
вался просто. До моего выхода действительно прошёл конкурс
120 121
к на нём уже выбрали настоящую «Мисс Енисей». Не обидели
и других участниц. Я же был единственным мужчиной, который
удачно спародировал туристку и 20-го и 21-го века. Капитан те-
плохода признался на другой день, что он давно так не смеялся,
и выдал мне приглашение на следующий сезон, где я бесплатно,
на правах гостя, мог ещё раз побывать на Енисее. Рассказали
мне и то, что на шум хохочущей толпы приехал лесник верхом на
лошади. Вот на этой лошади я ездил вокруг горящего костра, иг-
рал на аккордеоне и пел матерные частушки. Но это уже не моя
вина. Не надо было наперегонки поить «королеву». Закончился
мой триумф весьма прозаически. Подошло время отчаливать, а
«королевы» нет, пропала. Искали всем миром, и нашли мирно
спящего, невменяемого, под кустом. Как положено королям и ко-
ролевам, принесли в каюту на руках. Теплоход простоял лишних
два часа, но наказания никакого не последовало. Победителей,
как известно, не судят.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ
Не люблю политиков и политику, но «жизнь – индейка, а
судьба – злодейка». Пришлось и мне окунуться с головой в эти
бурные и мутные воды. Нe от хорошей жизни и совершенно не-
ожиданно для меня.
Шёл 1999-й год, не лучше предыдущего, не хуже следующе-
го. Стало очевидным, что самым униженным, оскорблённым и
ограбленным после всех антинародных реформ оказались пен-
сионеры, то есть старики. Ушлые и проворные КГБшники додума-
лись пробраться во власть, используя недовольство стариков, и
создали Партию Пенсионеров. На самом деле это была пародия
на партию, что-то вроде пробного шара. Всех – и меня в их чис-
ле - соблазнил лозунг «Защитим себя сами». От бандитской вла-
сти, от чиновничьего беспредела и засилья монополистов. Сорок
миллионов пенсионеров – это каждый четвёртый житель страны
и я подумал так: «Если даже один из десяти вступит в партию и
включится в борьбу, то армия в четыре миллиона обездоленных
людей свое вернёт. К тому же, нас будет в пять раз больше, чем
все партии вместе взятых». А партий тогда было, как у дурака
махорки, не счесть. Всем хотелось урвать свой кусок от пирога
власти. Была даже Партия любителей пива и Партия дураков,
официально зарегистрированные в Министерстве юстиции.
За новое, и как мне тогда казалось, благое дело взялся с
азартом первооткрывателя и в результате бурной деятельности в
нашем маленьком городке создал самую крупную организацию в
регионе. В списках значилось 652 члена партии, и я уже два года
был председателем городского комитета. Побывал в Москве на
помпезном съезде нашей партии, который проходил во Дворце
съездов в Кремле. Даже должен был речь произнести во славу
партии, но что-то там не сработало, и речи говорили другие.
На этом грандиозном спектакле я прозрел и понял, что на на-
шем горбу, без особых затрат и усилий во власть попадут вовсе
не пенсионеры, а те, чьи роскошные иномарки дружной стайкой
стояли у стен Кремля. Эти холёные мужики с бычьими шеями и с
военной выправкой то и дело отдавали приказы по мобильникам,
а в буфетах Дворца расплачивались долларами. Они давно за-
были, как выглядит наш убогий рубль, и им с высокой колокольни
было наплевать и на пенсионеров, и на их беды. Мы были для них
всего лишь будущим электоратом. Горько было сознавать, что
вляпался, и ещё горше, что заманил в эту ловушку сотни других,
таких же наивных оптимистов. Зря я терзал себя муками совести,
Очень быстро выяснилось, что девяносто процентов вступили в
партию вовсе не для борьбы, а в надежде что-то ПОЛУЧИТЬ от
партии. Желательно бесплатно и не выходя из квартиры. По-тому
на собрания приходили 40-50 человек активистов, а остальные
ждали, когда им отвоёванные блага принесут на золотом блю-
дечке с голубой каемочкой. Советская власть воспитала моё
поколение иждивенцами и потребителями бесплатных благ. Но
самым грустным открытием стало то, что наш партийный лозунг
«Защитим себя сами!» надо было писать не с восклицательным,
а с вопросительным знаком в конце.
В коридорах власти, в редакциях газет и телевидения никто
«Партию нищих», как говорится, в упор не видел. Другие партии,
вдруг, сочли нас конкурентами, и даже «карманной партией»
Ельцина, не скупились на хулу и компромат. Пустили слух, что
финансирует меня Кремль. Вот смеху-то было бы, если б они уз-
нали, что моя дохлая пенсия была единственным финансовым
источником, пока не взбунтовалась жена, и не прикрыла лавочку.
Члены партии никак не хотели платить взнос в размере три рубля
122 123
в год. Цена двух стаканов семечек показалась им непосильным
бременем. И тогда я понял, что эти люди никогда не будут жить
достойно. Не готовы, и не умеют так жить, даже не догадываются,
что для этого надо хоть что-то ДЕЛАТЬ. Тихо, без лишнего шума,
сдал дела своему заместителю, и распрощался с партией, с по-
литикой и с надеждой на перемены к лучшему. Убедился и в том
ещё, что политика, действительно, грязное дело, и человеку с
чистыми руками там не место. Так же, как и с пустым кошельком,
даже если ты семи пядей во лбу и святее Папы Римского. Но ни
о чём не жалею. Ведь и хорошего было немало. Пусть не так уж
много, но все же были честные, умные и благородные люди, кото-
рые и помогали, и ругали, и делали общее наше дело не корысти
ради, а по принципу «если не я, то кто же другой?» И сегодня
говорю им спасибо.
Партия ещё жива, хотя сильно поредели её ряды. За семь
лет мало что изменилось, она так и осталась «партией нищих»,
которую по-прежнему не признают. В основе этого неуважения
лежит наше, увы, традиционное неуважение к старости и стари-
кам. Вряд ли эту грустную истину надо кому-то доказывать. Для
этого достаточно войти в любой автобус.
Много должностей в моей жизни было, но одна совсем уж
необычная, можно сказать даже курьёзная. Почему? Тогда читай
следующую главу.
ДИРЕКТОР
Не просто директор, а директор Музея Сельской Цивилиза-
ции – это вам не баран чихнул! Тут дело пахло мировой извест-
ностью, многомиллионными вливаниями иноземных меценатов и
в перспективе Нобелевской премией. Однако, скоро сказка ска-
зывается, да нескоро дело делается. Как любая другая авантюра,
моя директорская карьера начиналась легко и просто. Богатый и
умный еврей, который пусть на вторых ролях, но побывавший в
правительстве области, решил туда вернуться. Туда – это значит
во впасть, пусть даже законодательную. Так у Партии пенсионе-
ров появился ещё один кандидат в ГД. Тогда-то я и познакомился
с этим человеком, даже снял о нём предвыборный ролик.
Респектабельный вальяжный дядька, косил под хлебосоль-
ного барина. Мог и с челядью за один стол присесть, если для
дела польза была, и даже анекдотец травануть солёный. Очень
красиво, грамотно и убедительно говорил и писал о своих планах
возрождения русской деревни,
Святое дело, и как сказал бы товарищ Ленин, «архиважное и
архисрочное». Никто тогда и не задумался даже, с чего это вдруг
ЕВРЕЙ озаботился судьбой РУССКОЙ деревни. Мы ведь не ан-
тисемиты какие-то, нам что еврей, что узбек – все братья. Так нас
советская власть воспитала.
Деревню спасать надо было давно, ещё лет двадцать на-
зад, но... лучше поздно, чем никогда. И хотя деревня давно уже
живёт как город – всё равно считается кормилицей. Какая уж там
кормилица, если сами сидят на ступеньках магазина, и ждут хле-
бовозку. Приедет – будут с хлебом, не приедет – не привыкать,
подождут денёк-другой. Отремонтируют колонку – будут с водой,
а если ещё и электричество не отключат, то и вовсе жить можно.
Заросшие бурьяном и дурниной некогда урожайные поля, разо-
рённые до фундаментов фермы и пустые подворья – это и есть
нынешняя деревня.
Знал об этом и новоявленный спаситель, еврей-академик,
умный, но недальновидный, чересчур самоуверенный человек.
В крошечном посёлке с красивым поэтичным названием Луговой
он скупил у стариков и старух их земельные паи, и организовал
крестьянско-фермерское хозяйство. Назвал «Земля обетован-
ная», возомнив себя Моисеем, который в библейские времена
привёл туда евреев. Надо отдать ему должное, он сделал для
сельчан, брошенных на вымирание, немало. Заработал водопро-
вод, перестали отключать свет, построили постоянный мост че-
рез речку и отремонтировали клуб. Но самое главное – засеял
поля пшеницей и ячменём. Не кубанские просторы, а всего-то 40-
50 гектаров, но всё равно поля радовали глаз и вселяли надеж-
ду. Барину поверили ещё больше, когда на пасеке пчёлки стали
приносить мёд, когда прямо во двор трактор привозил бесплатно
сено, а на краю посёлка заработала пилорама. К тому же, более
двадцати человек обрели работу и пусть мизерную, но давно за-
бытую зарплату. В конюшне стояли две молодые необъезженные
ещё лошадки. Потихоньку рос и машинный двор. Техника была
старая, купленная за гроши, но у нас Кулибиных всегда хватало.
Подвинтили, подварили, подлатали и, глядишь – техника
заработала.
124 125
Эти весьма скромные успехи породили эйфорию, и проект
незаметно перерос в прожект, в утопию под названием «Ноополис
Луговой». Никто до сих пор не знает, что означает первое слово
в этом названии, но поняли – что-то грандиозное. В этих планах
нашлось место и Музею сельской цивилизации, Не скрою – план
этот меня вдохновил. Ещё бы! Через 5-6 лет любой, кто посетил
бы наш даже не Музей, а целый музейный комплекс, увидел бы,
как и чем жила русская деревня на Пензенской земле последние
сто лет. И что с нею стало, имея ввиду преображённый и возрож-
дённый Луговой.
Для меня, всю жизнь что-нибудь собиравшего, новая работа
пришлась по душе, и я с энтузиазмом приступил к сбору экспо-
натов. Заодно написал историю посёлка, провёл видеосъёмки
в каждом доме. Лазил по пыльным чердакам, по заброшенным
сараям и погребам, собирал старую рухлядь, а потом придавал
ей вид экспоната. Старушки открывали сундуки, и бесплатно от-
давали сарафаны, старые фотографии, иконки. Даже три ткацких
стана, вполне пригодных к работе, привезли. Был куплен и вы-
делен для музея большой дом-пятистенок, и я тут же приступил
к косметическому ремонту, так как на капитальный пока не было
денег. Кстати, о деньгах. Наш «барин» (по-другому его никто и не
называл в посёлке) за мой труд полугодовой заплатил мне 200
долларов. Вот тогда-то я увидел впервые доллары эти прокля-
тые. А потом он решил, что я, увлеченный новым интересным
делом, и бесплатно буду работать. И не ошибся. Но время рабо-
тало против нас. Кому-то мы очень мешали со своими грандиоз-
ными планами и делами. Чтобы наш хозяин-преобразователь не
сомневался в этом и убрался из Лугового, среди белого дня со-
жгли дотла его дом-усадьбу. Это был первый и единственный по-
жар в Луговом за всё время его существования. Сожгли не дом,
сожгли барина. У нас на Руси богатых никогда не любили, а уж
богатых евреев тем более. Даже если он и благодетель, и спаси-
тель русского села.
Но он не сдался, и тогда подожгли клуб-дворец, в котором
только что с помпой отметили 75-летие посёлка. В этом клубе
сгорели и все мои музейные экспонаты. Так закончилась моя ди-
ректорская карьера, и не видать мне теперь Нобелевской премии
как своих ушей. Барин уехал к себе домой, в Москву, и в посёлок
больше носа не кажет. И правильно делает: получить дырку в
голове в наши дни проще простого. Доживает последние дни и
«Земля обетованная», а это значит, что и посёлок Луговой вскоре
разделит судьбу тысяч российских деревень, то есть исчезнет с
лица земли. Обидно до слез. Не за Музей несостоявшийся, а за
село и людей, его населяющих.
СВИДАНИЕ С РОДИНОЙ
Если речь идёт о своей стране, то принято писать слово «ро-
дина» с большой буквы. Я не согласен с этим. Там, где родился
и вырос, где могилы твоих предков, где знакома каждая тропин-
ка – вот это и есть Родина, милее и дороже которой нет. Именно
моя малая Родина научила любить большую страну мою. Когда
моему сыну исполнилось тринадцать лет, я решил, что пришло
время познакомить его с такими понятиями как Родина, родина и
род-ня. Путь предстоял не близкий, но у нас был мотоцикл «Ява»
и месяц отпуска, плюс полторы сотни отпускных денег. Больше
ничего и не требовалось. Сели и поехали по маршруту «Сосно-
вый Бор – Ленинград – Москва – Пенза – Куйбышев – Бузулук».
Стояло засушливое жаркое лето 1975-го года, когда зерно-
вые скашивали на корм скоту. Сын выполнял штурманские обя-
занности, а я все остальные. Вести дорожный дневник он отка-
зался, опасаясь наделать в нём кучу ошибок, но заправка «Явы»
бензином, подготовка и уборка мест стоянок-ночёвок – всё это
тоже делал он. Причём, делал с удовольствием в расчёте на
то, что я дам ему сесть за руль на пустой дороге, где нет «га-
ишников». Сегодня вряд ли кто поверит, что тогда литр бензина
стоил СЕМЬ КОПЕЕК, дешевле литра газировки с сиропом. А на
1 рубль мы с сыном в любой придорожной столовке наедались
досыта. Это не ностальгия, не всхлипы по прошлому, а инфор-
мация к размышлению для тех, кто поверил лживой пропаганде
«реформаторов» о временах «застоя». По большому счёту мы
уже жили при коммунизме, если вспомнить первую половину ло-
зунга – «каждому – по потребности». Но мы его прохихикали, на
анекдоты разменяли.
126 127
На третий день пути мы уже были в подмосковном Ногин-
ске, где жил мой приятель. Оставили у него «Яву» и отправились
Москву смотреть. Точнее, не смотреть. Я хотел сыну показать
то, что ему будет полезно и интересно узнать. Три дня – срок не
большой, но всё же удалось показать многое. На ВДНХ я его чуть
ли не силой оттаскивал от машин и тракторов в павильоне «Ма-
шиностроение». Он с детства тянулся ко всему, что двигалось
на колёсах. Картины в музеях, дворцы и парки, даже роскошные
станции метро его не очень-то волновали, В те годы иномарки на
улицах Москвы были большой редкостью, и мы с сыном, с фото-
аппаратом в руках, караулили их, чтобы запечатлеть на плёнке.
Много в Москве соблазнов, но надо было ехать дальше.
Пензу и Куйбышев мы миновали по объездной дороге. За-
помнилось кафе «Золотой петушок» на въезде в Пензу. И назва-
ли, и построили его красиво. Внутри всё стилизовано под рус-
скую старину, подавальщицы в сарафанах, посуда деревянная,
«под хохлому» расписанная. Блюда тоже были с давно забыты-
ми названиями вроде «расстегаи», «щи купеческие в горшочке»,
«блинцы с медом». На улице, рядом с кафе, в просторной клетке
увидели медведя. На таблички «медведя не кормить» никто не
обращал внимания. Мы тоже бросили ему на пол клетки кусок
колбасы, но он и ухом не повёл. Закормили мишку. Мы явно были
ему неинтересны. Запомнилась ночёвка на Жигулёвских горах.
Палатку поставили на самом краю обрыва и любовались роскош-
ной панорамой. Труженица Волга несла на себе вереницы барж,
пароходов. Река работала. В наши дни река опустела и загрязне-
на настолько, что её называют главной сточной канавой России.
В конце третьего дня, после отъезда из Ногинска, мы уже
фотографировались с сыном на фоне указателя с надписью «Бу-
зулук». Приехали в город моего детства. О чувствах писать не
стану. Меня всякий поймёт, кто возвращался на Родину через
двадцать с лишним лет. Город вырос и изменился, я с трудом
нашёл дорогу к родному дому, на улицу детства. Стоял рядом с
маленьким домиком в два окошка по фасаду, и глазам своим не
верил. «Боже мой, неужели это наш дом?» – думал я. Ведь уехал
я из дома, когда мне было 15 лет, чуть больше, чем теперь моему
сыну, который гордо восседал за рулём «Явы» и, наверное, очень
жалел, что не видят его сейчас ребята-одноклассники. На шум
работающего мотора вышла из ворот девчушка лет двенадцати
и уставилась на нас.
– Девочка, кто тут живёт? – спросил я её.
– Барсуковы, – коротко ответила она, – позвать?
– Позови, милая, позови, – попросил я.
Сын заглушил мотор, и мы вошли во двор. С крыльца спу-
скался дядя Миша Барсуков, я его сразу узнал по шраму на лбу,
багрово-красному.
– Здравствуй, дядя Миша, – поздоровался я, протягивая
руку. – Вижу, что не признаёшь меня, Забыл, поди-ка, за эти годы
и Веру Дмитриевну, и её сына Кольку? Он крепко сжал ладонь
мою и, не отпуская, подслеповато всматривался в моё лицо.
– Где ж тут признаешь, если видел мальчишку сопливого, а
теперь мужик стоит передо мной, да не один. Сын что ли твой? –
спросил, по-доброму улыбаясь, и пожал руку смущённому сыну.
Сбежались соседи, все охали и ахали, удивляясь, каким я стал,
какой у нас красивый мотоцикл, какие мы с сыном отчаянные,
если не побоялись проделать такой путь. Они с трудом узнавали
во мне прежнего, вечно голодного, тощего и длинного, как хворо-
стина, мальчишку. Мне тоже было непривычно и грустно видеть
их постаревшими, с сединами и морщинами. Всё-таки 21 год –
срок немалый. Все стали наперебой звать к себе переночевать.
Дядя Миша сразу пресёк все эти разговоры.
– Он приехал в свой родной дом, и зачем ему спать в чужом?
Коня его железного я уже в стойло поставил, да и сынок его вре-
мя зря не терял. Вон они уже со Светкой нашей в шашки играют.
Конечно, остались. Долго ещё вспоминали давние времена,
нужду беспросветную и как выживали вместе. Именно семья Бар-
суковых была нам роднее рядных. Такое не забывается. Спать
разошлись далеко заполночь .На следующий день поехали на
своей «Яве» искать и удивлять моих одноклассников. В классе
нас было сорок человек, а в городе остались меньше десятка.
Почти всех разыскал, наговорились вдосталь, и посмеялись, и
взгрустнули, вспоминая ушедшее безвозвратно детство. Побы-
вал и в доме бывшего директора нашей школы. Фёдор Никифо-
рович стоял рядом со мной, и седая его голова уткнулась мне в
грудь. Маленький щуплый старичок то и дело вытирал набегав-
шую слезу:
– Коленька, дорогой мой, да как же я тебя не помню?! Мы
ведь с женой хотели усыновить тебя, но твоя мать не согласи-
лась.
128 129
А ведь когда-то был он для меня самым грозным и суровым
дядькой. Даже порол меня ремнём в своём кабинете по просьбе
матери. Но похвальные грамоты каждый год тоже он вручал.
Увидел сын и речку моего детства, в которой я тонул однаж-
ды. Теперь её можно было перейти вброд в любом месте. Поси-
дел он и на той парте, что стояла первой у стены, рядом с окош-
ком. Парта, конечно, была другая, но стояла на том же месте.
Только не было уже круглой печки в углу класса, которая топилась
дровами и углём, и потому класс пахнул дымом. Здесь же, на
станции, в дальнем тупике, сын увидел «паровозное кладбище».
Два десятка паровозов стояли памятниками нашего детства, и
не казались уже такими огромными и мощными. Не сдали их и в
переплавку, надеясь, видимо, что когда-то и они пригодятся.
Мне не терпелось скорее поехать в деревню, к своей люби-
мой тётке. И вот стоит наша «Ява» на вершине пологого холма,
на той самой пыльной дороге моего босоногого детства. Я смо-
трю на незнакомую панораму окрестностей, вижу внизу деревен-
ские избы, и не могу сдержать слез.
– Что с тобой? – обеспокоился сын.
– Ничего, сынок, сейчас пройдёт, – устыдился я своей минут-
ной слабости.
И вот мы уже едем по деревенской улице, распугивая кур, коз
и собак. Деревню не узнаю, будто первый раз её вижу. Вспомнил,
что именно здесь, в трёх километрах отсюда, в 1956 году взорва-
ли первую атомную бомбу. Мало что уцелело после взрыва. Всё
вокруг было новое: и дома, и пес, и даже пруд был в другом ме-
сте. Не было и церквушки, что украшала село, и где крестились
все мои предки. Сравняли с землёй и кладбище старое.
Дом тёти Нюры стоял на том же месте, но выглядел уже не
избой, а именно домом почти городского типа, под железной кры-
шей, с верандой, телеантенной на крыше. Во дворе на лавочке
сидел дядя Гриша, муж тёти Нюры, которого я в детстве боялся,
как огня. Он дымил папироской, и как-то странно смотрел ма-
ленькими своими глазками. (Позже выяснилось, что он совсем
слепой стал) Тётя Нюра вышла из сарая с двумя вёдрами в ру-
ках, и когда увидела меня в десяти шагах от себя, упустила эти
вёдра, охнула, и стала оседать на землю. Я подбежал, подхватил
её, не дав упасть. Она запричитала, то плача, то смеясь.
– Господи, радость-то какая! Вот уж не ждала, не гадала, что
доживу до такого дня. Родной ты мой, да как же ты надумал при-
ехать, неужто тётку свою не забыл!, А вырос-то как, век бы не
узнала, если б ты на отца своего не был так похож. Вон и сынок
твой тоже одно лицо с тобой, твой портрет. И засуетилась, забе-
гала старенькая и сухонькая, с дрожащими руками, которые все
норовила спрятать под фартук, будто стыдясь их.
Дядя Гриша особой радости не выказал, и похоже так и не
понял, кто же заявился к нему в дом. Двумя днями позже он по-
проси свозить его в соседнее село к родственнику. Ехали по лес-
ной дорожке. скорее тропинке, и я его потерял. Выронил по доро-
ге. Ужас объял меня, жуткий холодок попопз по спине. «Ни хрена
себе! – подумал я. – Мужик войну прошёл и жив остался, а я его
угробил». Вернулся назад и – о, счастье! – увидел его сидящим
на пеньке около дороги.
– Дядя Гриша, не расшибся, руки-ноги целы? – первым де-
лом спросил его.
– Живой я, живой, только зад малость отшиб, когда призем-
лялся, – успокоил он меня и снова забрался на сиденье, чем не-
мало удивил меня. Обхватил меня руками, прижался ко мне, и
мы поехали дальше. Теперь я ехал уже предельно осторожно,
чтобы моего деда-одуванчика не выкинуло на очередной коч-
ке. В деревне навестил всех и был счастлив, что люди помнили и
меня, и мою родню, хотя лет прошло немало. Самым счастливым
в те дни был мой сын. Он лихо раскатывал по деревне на «Яве»,
которую тут отродясь никто не видал. Мало того, он ещё в тайне
от меня и мототрюки демонстрировал, и девчонок катал. Но са-
мым ярким его воспоминанием надолго осталось катание верхом
на лошади. Друг моего отца, дядя Алексей Агапов, возил на ней
почту по деревням, а вечерами распрягал, и наступал счастли-
вый час для моего сына. Пока он катался, я слушал рассказы
дяди Алексея про отца, про их молодость, про нечаянную встречу
на фронтовой дороге. Как бесконечно дорог был мне этот чело-
век, как я молил Бога мысленно, чтоб жил он как можно дольше.
Сын вряд ли понимал и разделял мои чувства, но я утешал
себя тем, что теперь он ЗНАЕТ, где истоки нашего рода, где воз-
растал его отец. В душе надеялся, что когда-нибудь и он приве-
зет сюда своего сына.
130 131
КРАТКИЕ РАССУЖДЕНИЯ О ЖИЗНИ И СМЕРТИ
Не знаю как выглядит и где живёт мой ангел-хранитель, не
знаю даже, как обратиться к нему, но мне очень хочется сказать
ему:
– Дорогой мой! Сколько же хлопот я доставил тебе за долгую
свою жизнь! Сколько раз ты спасал меня от неминуемой смерти,
а я отделывался лишь лёгким испугом, гипсом на руке или ноге.
Спасибо тебе за всё, за счастье жить на этой земле, в этом пре-
краснейшем из миров.
Нас, мотоциклистов, не зря называют «самоубийцы в отпу-
ске». Есть даже такой анекдот из «чёрной» серии. Заведующий
городским моргом звонит своему приятелю, директору спор-
тивного магазина:
– Ты сколько вчера продал мотоциклов?
– Пять штук. А что?
– Ничего. Значит, один ещё где-то катается...
«Какой же русский не любит быстрой езды» – писал Гоголь. Я
же не просто любил быстро ездить, но считал такую езду нормой
для «явиста». Поэтому второй раз ко мне на мотоцикл никто не
садился, каждый хотел умереть своей смертью. Не имея других
талантов, и будучи человеком тщеславным, чем ещё я мог уди-
вить людей? Только лихачеством на грани безумия. Но за многие
годы только руку и ногу по одному разу сломал. Главной причи-
ной такого везения было то, что я не боялся смерти. Знал, что
она будет мгновенной, и я даже испугаться не успею. Часто читал
в книжках, что в минуту смертельной опасности перед глазами
проходит вся жизнь. Ерунда полнейшая. Успеваешь только два
слова произнести вслух или мысленно: «Всё! Конец». И только
оставшись живым и невредимым, медленно оправляясь от шока,
начинаешь верить в чудо, в ангела-хранителя своего.
В детстве тонул в речке. Спасли взрослые парни. Оклемав-
шись, больше всего боялся, что мать об этом узнает. Работая
электриком, дважды попадал под напряжение, и опять же отде-
лался лишь ожогами да ушибами при падении. На самолёте по-
пал в переделку, когда при подлёте к ташкентскому аэропорту
у него не вышло левое колесо шасси. Самолёт круто взмывал
вверх, а потом пикировал к земле. Мы, пассажиры, при этом ви-
сели на ремнях безопасности. Колесо выскочило после третьей
попытки, и мы приземлились. Вряд ли стоит рассказывать в ка-
ком виде. После этого случая пять лет только на поезде ездил,
что-то не тянуло в аэропорт. Был и вовсе случай, достойный пера
детективщика. Не люблю этот жанр и не хочу описывать подроб-
ности, раскручивать сюжет, но хочу, чтобы ты, читатель, поверил
мне на слово. Мне уже приставлен был нож под ребро, и наде-
яться было не на что. Но не зря же я прочитал столько книг. В том
числе и про бандитов. Знал, что, общаясь с ними, надо соблю-
дать основное правило: не верь, не бойся, не проси. Удачно сы-
грал роль блатного, видавшего виды, прошедшего «Крым, Рим и
медные трубы». Сработало. Мне на время подарили жизнь. Это-
го времени хватило, чтобы я сам сбежал из бандитского логова,
и девчонок спас. Собственно из-за них я и попал в эту передрягу.
Моё отношение к смерти философское, выражается одной,
всем знакомой фразой – «все ТАМ будем». Об ангеле-хрангите-
ле вспомнил потому, что дожил до старости, когда ему уже не
уберечь меня от финишной ленточки чёрного цвета, на которой
будут слова «от жены», «от друзей» и «от тёщи». Чтобы понятно
было, почему умер. Смерть других переживаю тяжело и мучи-
тельно. В голове не укладывается, как же это так случилось, что
только два дня назад мы с ним водку пили у меня за столом,
анекдоты травили, и вот, на тебе! Поэтому не хожу на похороны,
не могу потом долго войти в колею. Спасаюсь тем, что даже по-
сле четырех инфарктов продолжаю жить так, будто сегодняшний
день последний. Мне вечно не хватает времени, я много ещё не
успел сделать. И когда придёт костлявая с косой, я скажу ей:
– Подожди, у меня еще столько дел несделанных. Успе-
ешь, никуда не убегу от тебя! Надеюсь, она поймет и при-
дёт в др угой раз.
132 133
СУД БОЖИЙ
В разговоре с соседкой по деревенскому моему дому Сера-
фимой Петровной я как-то признался, что больше всего боюсь
суда, милиции и тюрьмы. Не зря ведь на Руси давно бытует по-
говорка «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». Она и сегодня не
устарела. Суму мне уже пришлось поносить в далёком детстве,
но со временем из нищеты потихоньку выбрался, и было время,
когда я сказал себе: «Ну, теперь у меня всё есть!» Не успел огля-
нуться, а тут уж и пенсия подоспела. Опять нищета, но она уже
не пугает. Серафиме уже 83-й годочек идёт, и она меня предосте-
регла:
– Ты, милок, не земного суда бойся, а Божьего. Там адвока-
тов нету, и судье взятку не сунешь.
Конечно, я как-то отшутился и словам её значения не придал
тогда, а теперь вот призадумался. Не зря, ох, не зря люди боят-
ся этого Суда! Помня всегда, что «все ТАМ будем», страшась и
мирясь с этой неизбежностью, каждый старается всё же об этом
Страшном Суде не думать. Рыльце-то у всех в пушку.
После таких мыслей захотелось отрепетировать сцену Суда
заранее, подготовить ответы, но помнить при этом, что Он всеви-
дящий и всезнающий. Не соврёшь, не схитришь. Наверняка будет
вопрос о десяти заповедях и семи смертных грехах. А я и поло-
вину назвать не смогу. На слуху только «не убий», «не пожелай
жены ближнего». Тут я чист, как стёклышко, ибо никого не убивал.
Что касается жены ближнего, то это даже обсуждению не под-
лежит. На мой взгляд это уже из области патологии. Следующая
заповедь – она седьмая по счёту – гласит «не прелюбодействуй».
По этому поводу даже есть анекдот. Цифра 7 в написании имеет
посредине чёрточку, как бы перечёркивающую её. Как это про-
изошло? Оказывается, когда впервые оглашали весь список на
площади, и дошли до этой заповеди, то народ дружно закричал:
«Вычеркни её! Вычеркни седьмую!». Можно смело сказать, что и
я был в той толпе. Убеждён, что эту заповедь придумал или ве-
ликий притворщик, или безнадёжный импотент. Не знаю, как она
звучит на других языках, а на нашем, на русском, она слышится
как призыв, и воспринимается как команда «при любви – дей-
ствуй!». А команды надо выполнять, на то она и команда. Конеч-
но, здесь главные слова «при любви». Без любви любые дей-
ствия носят чёткие названия в Уголовном Кодексе и, кроме того,
ещё и стоят они дорого – от трёх и до пятнадцати лет сами знаете
чего. Но если забыть про кодексы, то в народе такие действия на-
зываются коротким, хлёстким и ёмким словом БЛУД. (Моя жена
пошла ещё дальше и придумала новое – «кобелизм»). Если же
речь идёт о женщине, то тоже очень похожее слово, но звучит
мягче, так как на конце имеет мягкий знак. Именно эта заповедь
нарушалась ещё до её написания. Нарушается она и сегодня. С
удовольствием, азартно и самозабвенно. Как мужчинами, так и
женщинами. Одновременно она служит благодатной почвой для
написания трагедий, драм и комедий. Если бы это была не
седьмая заповедь, а седьмая статья вышеупомянутого УК, то
каждого второго можно сажать без суда и следствия. А каждого
первого – после суда, если он будет на этом настаивать.
Самая серьёзная и мудрая заповедь – это «почитай отца
своего и мать свою». Почти половину своей жизни я прожил в
Средней Азии и всегда видел, как дети относятся к родителям.
Нам, русским, есть чему поучиться у азиатов. Там слово и же-
лание родителей – закон, который даже не обсуждается. Дети
безоговорочно, без тени неудовольствия делают так, как велят
родители. Если же это велят дед или бабушка, то выполняют на-
перегонки, соревнуясь, кто быстрее и лучше сделает. Самое по-
чётное место за столом – для родителей. Самое тёплое одеяло
и самая мягкая подушка – тоже для них. А у нас? У нас дети за-
просто могут сказать:
– Мать, ты просто ничего не понимаешь!
Сейчас другое время, другие правила игры. Если тебе труд-
но с нами, молодыми, то иди в свою комнату, и там вместе с ба-
бушкой можете промывать наши косточки. А в другой ситуации
пьяный сынок может папаше и по шее дать, из дома выгнать или
другую пакость учинить. Но при этом осудят не сына, а отца: не
лезь под пьяную руку!
Многие, читая эти строчки, уже ругают меня предпоследни-
ми словами и даже клеветником могут обозвать. Ах, как я хочу,
134 135
чтобы ОНИ были правы, а не я! Но, увы, я по пальцам одной
руки могу пересчитать семьи, где дети почитают отца и мать. Не
показушно, не из корысти и не из страха лишиться наследства.
Чаще же всего родителей снисходительно терпят. Особенно,
если живут в их квартире и на их пенсию. О случаях откровенного
хамства, чёрной неблагодарности и говорить не хочется. Но не
могу удержаться, чтобы не поведать тебе, читатель, о том, что в
нашем маленьком городке тоже есть дом престарелых. Его ли-
цемерно именуют «Дом ветеранов», но на Руси такие дома на-
зывались богадельней. Этот дом переполнен и в очереди стоят
десятки стариков и старух. Почти у всех есть дети и внуки. Живут
они здесь же, в нашем городке и родителей своих не забывают.
Они никогда не забудут приехать в тот день, когда старикам вы-
дают остатки пенсии (75 процентов забирает у них государство).
У дома стоят рядами легковушки, на которых они приехали к ро-
дителям, которых сбагрили сюда. А родители, вместо того, чтобы
плюнуть в их мерзкие рожи, лезут в свои тощие кошельки и до-
стают денежки, чтобы у любимого внука появился компьютер или
внучке купили модные сапожки,
Я не социолог и даже не буду пытаться объяснять, почему
такое происходит, кто виноват, и что делать. Не моё это дело.
Однако подозреваю, что виноваты не только дети. Согласен и
с тем, что не бывает плохих детей, а бывают плохие родители.
Я сам такой, и сын мой не лучше. Но память о своём погибшем
отце я свято чту, и всё отдал бы за счастье увидеть его живым.
Моё отношение к матери увидит каждый, кто прочтёт мои запи-
ски, не пропуская страниц. Жалуясь на своих детей, обвиняя их,
мы почему-то забываем, что «яблоко от яблони далеко не катит-
ся». Грустная закономерность, но никуда от неё не денешься. Так
и скажу на Суде, ОН меня поймёт.
Единственное, чем я могу удивить Суд Божий – я никогда не
нарушил заповедь «не укради». Тут я кристально чист, даже в по-
мыслах не было, хотя возможностей украсть – хоть пруд пруди.
Тем более, что рядом тащили всё, что плохо лежит. Особенно,
если это добро «ничье», то есть государственное. Тут вроде бы
сам бог велел украсть, но я всю жизнь люто ненавижу воров. Будь
моя воля, я бы им руки поотрубап. Самое подлое племя, хотя есть
теоретики, утверждающие, что человек не может не красть. Это,
мол, всего лишь проявление охотничьего инстинкта, стремление
добыть, притащить в жилище. Хотел бы я взглянуть на этого гра-
мотея, когда он придёт домой, полезет в карман, чтобы отдать
жене зарплату, а кошелька-то и нету, спёрли. Поэтому подобные
«теории» – это чушь собачья. Всё, что есть у меня в доме мною
ЗАРАБОТАНО. Я как-то обошелся без воровства. И – слава Богу!
Если же говорить о стране в целом, то остается только по-
жалеть, что не проводятся международные чемпионаты по во-
ровству. Сколько золотых (и только золотых!) медалей мы там
огребли бы. Один только Чубайс на века вписал бы своё имя в
историю воровства и грабежа.
Ну, и, наконец, ещё одна библейская заповедь – «не лжесви-
детельствуй», проще говоря, не ври. Боже праведный! Покарай
меня в эту же минуту, если укажешь человека, который не соврал
хотя бы раз в жизни. Есть даже такая шутка: «он говорил правду
только тогда, когда врал-врал и нечаянно ошибался». Понятия
«правда – ложь» того же ряда, что и «любовь – ненависть» или
«жизнь – смерть», то есть две стороны одной медали. Мне даже
нравятся люди, которые умеют красиво врать. Если же меня
спросят на Суде, то скажу честно: «Стараюсь врать как можно
меньше, ибо врать надо, когда память хорошая. Грешен, батюш-
ка! Не больше, но и не меньше, чем другие.»
Так что Суда Божьего я не боюсь. Если определят на ско-
вородке жариться или ещё какое наказание назначат, то и там я
буду не одинок. Рядом будут те же, с кем и на земле жил. Я не все
заповеди назвал. Остальные призывают забыть про себя и пом-
нить только о Боге, не поклоняясь его конкурентам. Эти заповеди
не для меня, ибо воспитан безбожником. Интересная ситуация:
евреи всего мира свято чтят субботу, не работают в этот день.
Нам на Руси всегда хватало воскресенья. Наши деды и прадеды
шли в этот день в церковь, крестили лбы натруженными руками,
во грехах каялись. Но в 1917-м году евреи организовали рево-лю-
цию, пришли во власть и подарили нам ещё один выходной день.
По-моему это единственное благо, что они сделали для русского
народа. Но это так, к слову. А мы, неблагодарные, вместо церкви
бежим в пивнушку или норовим в гараже «на троих сообразить».
Стало быть, тоже Суда Божьего не боимся.
136 137
ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА
К написанию этой главы подвинул меня автор книги «Гуман-
ная пуля» Захара Оскотского. Вдруг, как вспышка молнии, мель-
кнула мысль: «А ведь я живу уже ВТОРОЙ век! Родился в 20-м, а
умирать придётся в 21-м веке». Хотя, если честно, умирать что-
то не очень хочется. Порой даже кажется, что я заслужил бес-
смертие. Нет, не деяниями своими во благо человечества, не
подвигами ратными, а просто потому, что матушка-природа за-
ложила в нас всё, чтобы мы жили долго-долго, сотни лет. А я про-
жил всего-то 67 лет и получается так, будто только начал жить.
Едва-едва начал понимать законы и правила, кое-чему научился,
опыт и знания появились, а вот уже и финиш виднеется. Тело
износилось, отработало своё, состарилось и песок сыплется.
В прямом и переносном смысле. Обидно.
И тем более обидно, что та же матушка-природа, наградив-
шая нас основным инстинктом (продолжения рода) почему-то
обделила инстинктом бессмертия, отдав его одноклеточным, ко-
торых и в микроскоп-то не всегда разглядишь. На планете Земля
сегодня живут шесть миллиардов человек. Живут – это громко
сказано. Живут очень немногие, а остальные стараются изо всех
сил как-то выжить, прокормиться, детей вырастить. А зачем?! Не
лучше ли было бы оставить на Земле 10-15 миллионов здоро-
вых, умных, талантливых и пусть живут вечно. Эти люди, забыв
про войны, про болезни, про все «минусы» грешной нашей жиз-
ни, превратили бы нашу планету в тот самый сад Эдема, в зем-
ной рай. А свою жизнь сделали бы сплошным праздником Твор-
чества и Созидания. Благо, что на это у них хватило бы и ума, и
времени, и сил. Вот уж когда Мать-Природа смогла бы гордиться
своим детищем.
– Эка, размечтался! – упрекнут меня те. Кто в человеке видит
только звериную сущность. – Человек по природе своей хищник,
он не может не убивать. Значит, зоны были, есть и будут. Но толь-
ко не простые, а звёздные.
– Неправда! – возражу я им. – Я жизнь прожил и никого не
убил.
Но тут же внутренний голос одёрнул: «Ну-ну, парень, не за-
ливай! Вспомни-ка, дорогой, сколько раз за свою жизнь ты хотел
убить, растерзать, расщепить на молекулы своих супротивников.
Но тебя удерживал страх перед тюрьмой, перед неизбежной рас-
платой». Грешен, бывало и такое, но это не моя вина, а следствие
несовершенства нашего общества. Человек по-прежнему думает
прежде всего о себе, потом снова о себе, и всегда только о себе.
При этом он топчет, пинает, расталкивает других. А бывает, что
и по трупам шагает. В такой ситуации моё желание пришибить
кого-то всего лишь жест самообороны. Не более.
Совсем другое дело, если бы мне сегодня было не 67, а 438
лет. Но чтобы моим соседям, сослуживцам, друзьям-приятелям
было примерно столько же. Нам бы и в голову не пришло что-то
делить, отнимать, воровать друг у друга. Во-первых, потому, что
у нас все было бы для нормальной жизни, а ещё и потому, что
вражда порождает негативные чувства – гнев, злость, ненависть
– то есть то, что укорачивает жизнь, ухудшает её качество. Про-
жив 438 лет, я такую роскошь себе вряд ли позволил бы.
Из красивой сказки, из счастливого будущего возвращаюсь в
день сегодняшний. Нет, даже во вчерашний. Я принёс из библио-
теки книжку «Сказки мира» и там, затаив дыхание, с восторгом и
удивлением прочитал сказку «Волшебный камень», где мальчик
нашёл камень с гладкими отполированными гранями. Он повора-
чивал камень в разные стороны и любовался картинами жизни в
других городах и странах. Как на экране кинотеатра. Шёл 1949-й
год, мне было десять лет, и жил я тогда в маленьком городиш-
ке, в самой серединке России. Для нас, пацанов, американский
грузовик СТУДЕБЕККЕР был чудом из чудес. Мог ли я тогда да-
же предположить, что в сказке той был описан многоканальный
цветной телевизор, а на стене в передней избе висела «тарелка»
радио. А спустя каких-то двадцать лет мой сын этот телеви-
зор воспринимал как домашнюю утварь вроде утюга или хо-
лодильника. Сегодня мы уже знаем, каким будет телевизор
через 10-15 лет.
То же самое можно сказать и про автомобили, про самолё-
ты, про телефоны. От примитивных, неуклюжих, маломощных и
некрасивых выросли до «супер-пупер». Тут тебе и скорости не-
виданные, и мощности неслыханные, и красота неописуемая, что
ныне дизайном называется. Всему этому великолепию я был не
просто свидетелем. Посмею сказать, что и моя доля – пусть кро-
шечная – есть в достижениях этих. Всё-таки много лет работал
138
для создания ядерного щита Родины, выражаясь высокопарно.
Да, наука и техника даже за мою короткую жизнь шагнула так
далеко и стремительно, что порой даже страшновато становится.
Особенно, когда учёные предрекают «ядерную зиму». Ну, а что
же человек? Далеко ли он ушёл по пути прогресса? Увы, тут по-
хвастаться особо нечем. Подросли немного японцы, повысилась
планка спортивных рекордов, но зато едва ли не каждый третий
сегодня носит очки. С физиологией разобрались, а как в осталь-
ном? Без перемен. Всё те же пороки, и те же достоинства. Да
и пропорции между ними вряд ли сильно изменились в лучшую
сторону, если послушать любую новостную программу по радио
или по «ящику». По большому счёту человек всё тот же, что и при
фараонах жил.
Что касается нас – русских, советских, ныне россиян – то
здесь изменения очень даже заметные. Былая общинность, со-
ветский коллективизм, к которому нас почти уже приучили, ушли
в прошлое и, похоже, навсегда. Сегодня каждый сам за себя. От-
городились от мира и от соседей стальными дверями, и самая хо-
довая фраза стала – «это ТВОИ проблемы». Такие нравственные
категории, как сострадание, доброта, сочувствие, взаимовыручка
давно уже не в чести.
Совсем недавно в нашем многоквартирном подъезде, где-то
около семи часов вечера, стая юных отморозков до полусмер-
ти избила мужчину, не захотевшего «купить кирпич» у них. Вот
этим кирпичом и били. Он, конечно, кричал, звал на помощь, но
ни одна стальная дверь не открылась. Подлая поговорка «моя
хата с краю» сработала. Наверное, только у нас, у русских,
есть ещё одна такая же «мудрость» – «чужую беду рукой раз-
веду». И на своём горьком опыте я убедился, насколько наши
люди зачерствели душой, равнодушны и глухи к чужой беде. По
дороге домой прихватило сердце. Да так сильно, что пришлось
сесть прямо на дорожку пешеходную. Время было обеденное, и
народ шёл кто на обед, а кто уже с обеда. Никто, ни один человек
не остановился, не спросил даже в чём дело. Обходили как пре-
пятствие, как бревно. Если бы не сумел дотянуться до заднего
кармана, где лежал спасительный нитроглицерин, этих строчек
не написал бы.
Что произошло с нами? Кто и когда вытравил из наших сер-
дец теплоту, душевность, совесть? Не знаю. Некоторые говорят,
что сработала формула «бытиё определяет сознание». Если,
мол, мы всю жизнь жили в материальной нищете, то она авто-
матически порождает и духовную нищету. Тысячу раз не со-
гласен! Я после войны, в 1947-м году, ходил с нищенской сумой
по дворам. Богатые и тогда двери не открывали, а вот бедные от
последней горбушки хлеба отламывали кусочек и отдавали. Ско-
рее наоборот, мы стали жить намного богаче, есть что прятать
и скрывать. Поселился страх потерять нажитое. Отсюда и жад-
ность, и зависть, и подозрительность. Никто не ходит в заплат-
ках, не носит перелицованное пальто, даже дети давно босиком
не бегают по улице. Пенсионеры жалуются на мизерную пенсию,
остальные на малую зарплату, на бешеные цены, а город забит
легковушками до предела. На 60 тысяч населения у нас 16 с по-
ловиной тысяч машин, но психология бедности и нищеты живёт и
здравствует. Хотя в каждом доме два, а то и три телевизора, даже
компьютер перестал быть роскошью и привилегией богачей. Вот
и стал наш человек думать о себе лучше, чем он есть на самом
деле, выбрался «из грязи в князи». На других стал смотреть свы-
сока, а порою и вовсе старается не замечать, или как говорят «в
упор не видит». Именно потому я и сидел на дорожке, погибая от
приступа, на глазах десятков людей.
И ещё одно грустное наблюдение: под моим окном каждый
день катятся караваны детских колясок. Это юные мамаши едут
со своими малышами за коровьим молоком на молочную кухню.
На коровьем молоке телята хорошо растут, а ребятишкам надо
бы материнское. Да где ж его взять? Если только три мамы из де-
сяти кормят грудью, да и то недолго. Откуда же взяться здоровым
детям? Даже в армию набрать здоровых парней стало просто не-
возможно и берут относительно здоровых. Опять в публицистику
затянуло, хотя цель у меня совсем другая – показать каков стал
человек, как на нём отразился технический прогресс. Убеждён,
что лучше человек не стал и вряд ли скоро станет. Охотников раз-
убедить меня что-то не вижу.
Моё вчера – это 50-60 лет назад, моё завтра – хорошо, если
доскребусь до 70-летия, но всё равно хочется верить, что чело-
век из всех научных направлений выберет главное – человече-
ское бессмертие. Чтобы человек не мечтал о рае небесном, не
просил его у богов, а сам стал создавать этот рай на Земле.
– Ну, вот ещё один утопист выискался! Тоже мне – второй
Кампанелла, – съехидничала моя жена. – Может тоже «Город
солнца-2» напишешь?
140 141
– Написал бы, да не успею. И не сумею, прожив жизнь в по-
зорной унизительной нищете (от получки до получки), в атмосфе-
ре секретности и запретов, я был лишен возможности путешест-
вовать по миру, мне не с чем было сравнивать. Поэтому полёт
моей фантазии будет проходить на очень малой высоте и я мало
чего разгляжу.
– Тогда сиди и не курлыкай! – сказала, как отрезала, моя бла-
говерная.
Однако, не зря первая заповедь мужчины велит выслушать
жену, а поступить наоборот. Вот и я опять возвращаюсь к теме че-
ловек и время, чтобы сказать, что значат для меня три понятия,
вынесенные в заголовок этой главы. Казалось бы, что «вчера-се-
годня-завтра» – это звенья одной цепи, начало и конец которой
нам всем хорошо известны. Так оно и есть. Только звенья эти
очень уж разные. Самое короткое из них – это сегодня. Оно уже
завтра станет вчерашним днём, как бы потеряет свою ценность и
значимость. Но это не так. Наше «вчера» станет ещё богаче, ещё
мудрее и тем самым намного ценнее.
Нас, стариков, частенько высмеивают и поругивают, что мы,
мол, идеализируем наше прошлое. Будто в наше время и трава
была зеленее, и небо голубее. В том-то и дело, что наши дети и
внуки теперь не смотрят на траву и на небо. Они следят за кур-
сом доллара и евро, следят за модой и стараются не пропустить
день, когда нам принесут пенсию домой. Им не до лирики, они
торопятся жить, спешат ухватить птицу удачи за хвост. Нам они
дозволяют доживать. Наше «вчера» им кажется как «позавчера»
или даже что-то близкое к эпохе динозавров. Социализм-комму-
низм, Ленин-Сталин, колхоз-совхоз – всё это для них всего лишь
тема для анекдотов. Их легко понять и ещё легче простить. Ведь
они ещё и не начинали жить, если иметь ввиду бессмертие. Они
только-только родились на белый свет, мало чего видят и ещё
меньше понимают. Не будем же на них обижаться, но убедить их,
внушить им, что наше «вчера» – это их «завтра» как раз и есть
главная цель нашей оставшейся жизни. Как говорит мой сосед,
чтобы они на наши грабли не наступали. Только вот времени-то
у нас в обрез, торопиться надо. Время спрессовано так плотно,
что не успеешь привыкнуть к календарю, купленному вроде бы
совсем недавно, как надо уже покупать на следующий год. Вот и
приходится жить так, будто сегодняшний день – последний.
НАХОДКИ И ПОТЕРИ
Всё познаётся в сравнении. Вряд ли кто станет спорить с
этой старой истиной. Мне есть, что и с чем сравнивать, но зачем?
Зачем же сыпать соль на рану, которая ещё болит?
Вот вам и ответ – у кого что болит, тот о том и говорит.
Когда в конце семидесятых я переезжал из Ленинградской
области в Киргизию, то все свои вещи, включая мебель и одежду,
отправил в контейнере. Он пришёл пустым, и я стал «гол, как со-
кол». Потеря? Конечно, ещё какая! Переживал? Да, но недолго
и не сильно. Знал, что всё это наживу снова. Мне было всего 40
лет, полон сил и здоровья, недостатком оптимизма не стра-
дал. И страна тогда была другая. Нынешние потери безвозврат-
ны, невосполнимы.
– Ну, вот – вздохнёт сейчас недовольный читатель. – Опять
про политику, неужели не надоело?
Ещё как надоело! Но нельзя жить в насквозь политизирован-
ном обществе и не говорить о политике. Только дети в детсаду
сейчас не говорят о ней. И это очень плохо, просто губительно,
когда даже бабки на лавочке не о внуках говорят, а спорят какой
президент лучше – Ельцын или Путин, и вступать России в ВТО
или малость погодить. Я далеко от этих бабок не ушёл и мои рас-
суждения, конечно, не блещут новизной и оригинальностью. Ду-
шевное здоровье сберегаю тем, что давно уже не включаю радио
и «ящик», чтобы не слушать плохие и лживые новости. Пошлая
бездарная эстрада, агрессивная обрыдшая реклама, культ силы
и наживы, пропаганда секса – этим переполнен эфир, газетные
и журнальные страницы. Но нас убеждают, что это и есть при-
общение к цивилизованному миру. Разве понять нам, дикарям с
тысячелетней собственной культурой, как необходимы в нашей
жизни пирсинг и шопинг, свадьбы «голубых», газета «Спид-инфо»
и телепередача «Дом-2». И не единого слова о трёх миллионах
беспризорников, об эпидемии туберкулёза в стране, о планомер-
ном уничтожении села и сельского хозяйства. Тишина, благодать
142 143
и президент бодро вещает на весь мир, что мы растём и крепнем,
и скоро нам будет не стыдно перед просвещённым Западом.
Услышать по радио или увидеть на экране пуск новой гидро-
электростанции, открытие шахты, завода или фабрики, спуск на
воду кораблей, вручение орденов Героям труда – всё это из об-
ласти фантастики. Скорее увидим отставку непотопляемого Чу-
байса или арест Черномырдина.
Как такое могло произойти? Как с этим бороться? Можно ли
вернуть страну и её былое могущество? Можно ли сберечь то,
что ещё не успели разворовать и разрушить? Все эти вопросы
пока остаются без ответа. Чтобы бороться и побеждать, надо как
минимум иметь врага и оружие. Врагов у нас не счесть, оружия
тоже хватает, но оно у бандитов, не у нас. Бандиты всех мастей
как раз и процветают ныне. Их по-разному называют – «оборот-
ни в погонах», таможенники, воры в законе, олигархи – но суть
одна: отнять или украсть. У них в руках и другое оружие – деньги.
Огромные деньги, какие нам и не снились. Поэтому они сегодня
правят бал. Но если бы и случилась наша победа, то рано ра-
доваться Жизнь показала, что и победой мы распорядиться не
умеем. Посмотрите, как живут побежденные нами финны, немцы
и японцы. И как живём мы, победители. Весь мир не понимает,
как такое может быть, что в самой богатой стране живёт самый
нищий народ. Не понимаю это и я. Теперь о потерях.
Наша повседневная жизнь состоит из находок и потерь с
перевесом в ту или иную сторону, а горе и радость – это оценки
и меры двух составляющих. Вот я и хочу подвести некий итог,
установить баланс, выяснить каких полос больше в нашей жизни-
тельняшке, чёрных или белых. Начну с потерь. Первая и самая
весомая – это здоровье. Букет болячек, пухлая двухтомная меди-
цинская карта в поликлинике, вторая группа инвалидности – всё
это мало радует, но врачи утешают:
– Это возрастное. Не вы один такой. У нас среди молодых
уже нет здоровых. Есть более или менее здоровые.
Слабое утешение. Конечно, «на миру и смерть красна», но
почему-то пожить охота, у внуков на свадьбе погулять. Японские
мужики в среднем 72 года живут, а почему победители-русаки
только 59 лет – этого мне не понять. Но я догадываюсь. Есть та-
кая развесёлая песенка со словами «кто-то теряет, кто-то теряет,
а кто-то находит». Итак, если я потерял здоровье, то кто же его
нашёл? И что он поимел от этой находки? Во-первых, совсем
неплохо заработали на мне аптеки. Они сегодня процветают.
Но и врачи не в обиде остались. Не зря ведь именно терапев-
там резко повысили оклады. Мы не нужны терапевтам здоро-
выми, они тогда без куска хлеба останутся. Моё нездоровье для
общества не трагедия и не обо мне речь. Больше всего мне не
нравится, даже пугает слово «СРЕДНЯЯ». Имею ввиду про-
должительность жизни мужчин в России 59 лет. Это означает, что
кто-то уходит из жизни и в 30-40-50 лет, то есть в самом цветущем
возрасте. Самое страшное, что эти люди не умирают. Их убивают.
На работе (несчастный случай, авария), на улице (бандиты, пья-
ный водитель), в отделении милиции или в солдатской казарме
(забили до смерти или довели до самоубийства), дома (пьяная
драка, «палёная» водка) и даже на отдыхе (утонул пароход, взо-
рвался самолёт, загорелась гостиница, теракт в театре).
Утомил я тебя, читатель, этим длинным списком. Но я его
не придумал. Одного брата у меня убили в армии, другого в ми-
лиции, а отца – дома, в ванне купался, когда пьяный сосед ток
к ней подключил. Никто за эти преступления повестки в суд не
получил, а когда я попытался привлечь убийц к суду, мне сказали:
– Успокойся, если не хочешь лечь рядом с братьями.
Назову самого страшного убийцу, виновницу вырождения на-
ции, разрушителя семей, мать всех сирот и беспризорников, и в
то же время источник сказочных барышей. Догадываетесь, о чём
это я? Да, о ней, родимой. О водке, которую пили, пьём и будем
лить, как гордо заявляют алкаши, Если во всём мире 8,5 литра
«на нос» в год, то это уже деградация нации, а у нас приходится
аж 14,5 литра. Тут, казалось бы, во все колокола надо бить, на-
цию и государство спасать. Что-то не слышу я набатного звона,
но думские пустозвоны уверяют, что борьба с алкоголем, то есть
с производителями и продавцами, обречена на неудачу. Они пра-
вы, к сожалению. Бороться надо с бедностью всенародной, а они
борются с бедными, чтобы богатые стали сверхбогатыми, а бед-
ные – ещё беднее.
Вторая потеря – могучая держава с названием СССР. Не со-
ветскую власть, не КПСС оплакивает моё поколение. Туда им и
дорога, а вот за державу обидно. Мы не ходили по миру с протя-
нутой рукой, не ждали спасительных инвестиций, а сами корми-
ли, одевали и вооружали полмира. Вместе со страной мы поте-
ряли истинное братство народов, веру в завтрашний день и даже
национальность. Теперь у нас одна кличка на всех – РОССИЯ-
НЕ. В ту же графу «потери» можно смело вписать армию, науку,
промышленность, бесплатное образование и лечение, культуру.
144 145
Всё это пребывает в жалком состоянии или вот-вот рухнет окон-
чательно. Как рухнуло село и сельское хозяйство.
Третья и самая страшная потеря – это духовность. Моё по-
коление жило одурманенное фальшивой идеологией типа «наша
цель – коммунизм» и«партия и народ едины» Но были и не плохие
лозунги. Например, «Труд – дело чести, доблести и геройства».
Что касается культуры, то у дикторов радио и телевидения мы
учились правильно говорить. На сцене позади Клавдии Шульжен-
ко, Муслима Магомаева и Людмилы Зыкиной не дёргались полу-
раздетые девицы, не было у них и телохранителей, собственных
директоров, спонсоров. Зато была заслуженная всенародная лю-
бовь, а не толпы оголтелых фанатов. Фильмы не проповедовали
культ силы, наживы и секса. У нас и наших детей не было покемо-
нов, жвачки и кукол «барби». Книги, газеты и журналы были даже
в самой бедной семье.
Сегодня даже написать пару писем и послать три-пять откры-
ток поздравительных стало непозволительной роскошью. Наш
прекрасный русский язык изгажен воровским жаргоном. У нас
даже президент собирался «мочить» чеченцев в сортире. Убогая,
куцая речь молодёжи приводит в уныние. Все эмоции, чувства,
настроения выражаются всего тремя словами: клёво, классно
и прикольно. Высшая степень – словом круто. Ещё добавляют
«конкретно», «чисто» и «как бы». Я уж не говорю о косноязычии
дикторов и телеведущих, об армии юмористов, весь юмор кото-
рых выше пояса не поднимается.
Хватит о грустном, пора переходить к находкам, к позитив-
ным переменам. Без всякой иронии говорю, что главным дости-
жением последних двух десятилетий стала свобода слова. При
советской власти я эти свои рассуждения не только написать, но
и вспух произнести побоялся бы. А если осмелился бы, то бензо-
пила «Дружба» стала бы моей спутницей на долгие годы. Сегод-
ня я могу говорить и писать почти всё и почти безнаказанно. Оно
и правильно. Дай нам полную свободу, так мы такое наговорим
и понапишем, что никаких бензопил не хватит. Сегодня свобода
слова не опасна, лишь бы про евреев плохо не писал. Словом
мы ничего не изменим, а на дела, поступки мы давно уже не спо-
собны. Зато выговориться, спустить пар, отвести душу – это, по-
жалуйста, не возбраняется.
Второе достижение – нет уравниловки. Вовсю заработал
главный закон эволюции, когда выживает сильнейший. Закон
джунглей заставил оторвать зад от кресла, шевелить мозгами, не
жалеть себя любимого, а искать свою нишу, своё дело, свое ме-
сто в жизни. Как раз такие люди и живут сегодня хорошо, достой-
но. Их называют «новые русские», анекдоты про них слагают, но
плевать им на эту суету. Они живут хорошо, и дети у них будут
жить не хуже. Ругать правителей наших, стонать и жаловаться
– на это ни ума, ни таланта не надо. Отнять и раздать всем по-
ровну – это отрыжка советского воспитания, когда мы все жили
одинаково бедно, а слово «карьерист» было бранным, ругатель-
ным. Даже получая орден, надо было говорить, что «это заслуга
всего коллектива».
Третье благо – снят «железный занавес» и теперь любой че-
ловек, если у него есть деньги, может отправиться в любую точку
планеты. И не будет за ним тащиться «хвост» из ФСБ. Сегодня
даже я, проработавший всю жизнь в номерных «почтовых ящи-
ках» могу купить заграничный паспорт у государства и ... пове-
сить его в рамочке на стенку. Я не американский, а российский
пенсионер и мотаться по миру туристом – это из области фанта-
стики. У меня не только долларов, а даже тугриков и тех нет. Но
в этом никто, кроме меня не виноват. Надо было, как говорит мой
сын, не о Родине думать, а о себе,
Четвёртое и последнее завоевание – выборы. Во времена
СССР они тоже были, и даже обставлялись как праздник, то есть
дефицит «выбрасывали», концерты показывали. Нe было только
выбора. Кандидат был один, и не выбрать его было невозможно
даже теоретически. Но народу на это было наплевать, нас мало
волновало, кто там будет у власти. Сегодня кандидатов много, по-
рой даже очень много, и выбрать есть из кого. Поэтому у на-рода
появилась надежда как-то повлиять на ход событий. Но люди с
чувством юмора утверждают, что если бы выборы могли хоть что-
то изменить – их давно бы отменили. Так уж получается, что во
власть попадают не лучшие из лучших, а те, кто больше запла-
тил, кто по сути дела купил депутатский мандат. У людей остаёт-
ся маленькое утешение в виде такой вот сентенции: «сумел сам
разбогатеть, значит и нам поможет». Нет, не помогает. Он уже на
следующий день напрочь забывает и обещания свои, и тех, кому
обещал. Но это и есть демократия по-русски, тут обижаться не
на кого. Дело новое для нас, незнакомое, считай «первый блин»
испекли. А он, как известно, всегда комом. Последняя радость
наших дней в том состоит, что нас, русских, отовсюду гонят до-
мой, в Россию. Так и говорят открытым текстом: «Убирайтесь в
свою Россию!»
146
Они ведь не знают, что она для русских давно не своя, что
никто нас тут не ждёт, Это вам не Израиль, где евреи, приехав-
шие на историческую родину, получали не только жильё и работу,
а даже домашние тапочки по размеру ноги. И всё это бесплат-
но! Мы же, русско-советские, были всегда людьми без родины и
жили везде, куда партия пошлёт или нужда загонит. А таджик или
узбек почему-то не рвались в Рязань, латыш или эстонец в Си-
бирь ехали только по приговору суда. Они все предпочитали жить
на своей родине, со своей культурой, со своим языком. Мы, при-
шельцы, хоть и считались «старшими братьями», но нас просто
терпели, как сводных братьев. За годы советской власти постро-
или казахам космодром Байконур, узбекам урановые и золотые
залежи освоили, литовцам АЭС возвели и отовсюду получили
пинок под зад. Вполне заслуженно. Всё это надо было у себя в
России делать, для своего народа. Теперь картина ещё нелепее:
десятки тысяч иностранцев строят в России и дома, и дороги, и
прочие объекты, а наши «русаки опять сбоку-припёку, опять не у
дел, в безработных числится.
Вот, пожалуй, и все «плюсы», которые принесла новейшая
история. И хотя в них есть свои «минусы» – всё равно хочется
верить, что затянувшиеся роды не кончатся выкидышем. Смут-
ные времена на Руси и раньше случались, но великая держава
их пережила, сберегла и себя, и народ, и язык. Верю, что время
потерь, утрат кончится, и мы ещё покажем миру «Кузькину мать»,
как обещал когда-то незабвенный Никита Хрущев.
г. Заречный
2005 -2006 годы
РАССКАЗЫ
148 149
КЛЯТВОПРЕСТУПНИК
Теперь, когда прошло почти пятьдесят лет, об этом расска-
зать можно, и я свою клятву молчать могу нарушить без ущерба
для героини рассказа и её семьи. Итак, место действия – Таш-
кент, время – середина 50-х прошлого века, а я на ту пору – сту-
дент техникума. В шестнадцать лет все влюбляются, не миновала
чаша сия и меня. Я не просто влюбился, а как говорят «втюрился
по-уши», то-есть до состояния, когда совершаешь глупости и без-
рассудства во имя этой любви.
Моя любимая вместе с подружкой жила на квартире у древ-
ней, как мне тогда казалось, старушки. Мало того, эта старушка
была ещё и вредной. Она сказала девчонкам
– Денег я с вас брать не буду, но если в доме увижу хотя бы
одного мальчика, мы с вами простимся.
В доме мальчиков она так и не увидела, но зато увидела
меня на дереве, что росло напротив окон её дома. Там, в густой
листве на сучьях, я свил себе гнездо и часами сидел на рваной
телогрейке, любуясь в окно своей красавицей. Подсматривать,
конечно, нехорошо и стыдно, но я ведь не подсматривал, а любо-
вался своей богиней. Она и не подозревала, что вся её домаш-
няя жизнь после занятий в техникуме, где она училась в парал-
лельной группе, у меня проходит как на телеэкране, только без
звука. Но зачем мне нужен был звук, если её голос я узнал бы и
в тысячной толпе.
Помню, что слез с дерева и стоял перед ней красный, как
варёный рак, и что-то лепетал, сгорая от стыда и смущения. Ба-
бушка, конечно же, смекнула, какая сила загнала меня туда, ко-
рысти в этом не усмотрела, и даже пригласила войти в дом. И
девчонки, и я не ожидали такого поворота событий и потому по-
началу робели и смущались, хотя я был не из робкого десятка.
Шло время и очень скоро я освоился настолько, что уже не стес-
нялся присутствия хозяйки дома.
Звали её Анна Даниловна, а нас она называла «сударь» и
«сударыни». Нас это смешило, но не обижало. Тем более, что
она не скупилась на печенье и пирожки к чаю. А когда она узнала,
что я детдомовец, сирота, и живу один-одинёшенек, то я стал в
доме желанным и даже привилегированным гостем. Слушая мои
рассказы о годах беспризорничества, о лишениях и приключени-
ях, выпавших на мою долю в лихое послевоенное время, Анна
Даниловна тайком промокала глаза кружевным платочком и всё
норовила подсунуть мне кусочек побольше и послаще. Но когда
она узнала, что мой дед по отцу со всем семейством загремел
на Соловки, а отец как «сын кулака» оказался в ссылке на шах-
тах Караганды, то и вовсе стала опекать меня как родного. Даже
предложила переехать из общаги к ней в дом.
Соблазн жить рядом с любимой был велик, но я отказался. И
случилось так, что однажды, когда девчонки уехали на каникулы
к своим мамам-папам, Анна Даниловна оставила меня ночевать,
не пустила в общежитие. Закрыв все двери на крючки и запоры,
зашторив окна, она позвала меня в свою комнату и сказала:
Ты никогда и ничего не скрывал от меня, я восхищаюсь твоей
честностью и люблю как родного. Хочу, чтобы и ты узнал обо мне
побольше. Только ты, сударь, должен поклясться, что никогда и
никому не расскажешь о том, что сейчас увидишь и услышишь.
После такого торжественного и таинственного вступления
мне ничего не оставалось делать, как дать такую клятву. Могу с
чистой совестью сказать, что клятву эту я сдержал.
Анна Даниловна открыла старинный огромный сундучище,
поманила меня пальцем, и я заглянул внутрь. Сказать, что я был
удивлён – всё равно что ничего не сказать. Я был почти в шоке.
Боже мой, чего там только не было! Шкатулки разных форм и раз-
меров, вазы и вазочки, коробки и коробочки, роскошные платья
и множество альбомов. Всё это было похоже на то, что до той
поры я видел только в музеях и в исторических фильмах о жиз-
ни царей и королей. Всё это богатство на фоне убогой мебели в
комнатушке Анны Даниловны, при виде её простецкой одежды
выглядело как роскошный бриллиант в куче навоза. Но когда она
достала невероятных размеров альбом с золочёными крышками,
когда щёлкнули золотые замочки-застёжки, и зазвучала мелодия
внутри, я был в полной прострации.
«Украла!» – была моя первая мысль, – Поэтому и заперлась
на все замки», – продолжал я накручивать детективный сюжет в
своём воспалённом воображении. Но всё оказалось куда проще
и круче любого детектива. Анна Даниловна переворачивала ли-
сты пудового фолианта, а я смотрел на прекрасно сохранившие-
ся фотографии, где прима-балерина Мариинского Императорско-
150 151
го театра А. Д. К-ская была снята с Николаем Вторым, с королями
и императорами Европы. Там же я увидел её с Львом Толстым,
Шаляпиным, Чайковским. Будто во сне, с замиранием сердца, я
глядел на лица, которые до этого видел лишь в учебниках исто-
рии и литературы. У меня просто в голове не умещалось, что вот
эта сухонькая, вся в морщинках. с трясущимися руками старушка
и есть та самая роскошная красавица-балерина, объездившая
полмира, обласканная царями и королями.
Наверное, я был благодарным слушателем, вызывал дове-
рие, и потому Анна Даниловна поведала мне свою биографию,
о которой, будь у меня дар писателя, можно написать не один
роман. Но суть сводилась к тому, что советская власть не по-
зволила бы любимице царя, аристократке со знанием трёх язы-
ков, выпускнице Смольного института благородных девиц жить в
СССР вольготно и радостно. И если бы после долгих и опасных
мытарств она не оказалась в Ташкенте в начале 20-х годов, то
сгинула бы где-нибудь в ссылке.
Но и жизнь в Ташкенте, под чужой фамилией, без родных
и друзей, без любимого искусства, в вечном страхе быть узнан-
ной тоже была не сахар. Утешением и радостью был этот сун-
дук, хранилище прошлого, памятник той безвозвратно ушедшей
жизни. Время от времени она открывала его и в одиночестве,
поливая слезами, перебирала эти вещи, разговаривала с ними,
жаловалась им. О содержимом сундука не знал даже муж, по-
гибший на войне в сорок втором году. Долгое время не знал и
сын, родившийся в начале двадцатых годов там же, в Ташкенте.
Замуж Анна Даниловна больше не выходила, работала в школе
учителем музыки, пока годы и здоровье не обрекли её на участь
советской пенсионерки. Но она не жаловалась, не проклинала
советскую власть, не озлобилась и была твёрдо убеждена, что
«на всё воля Божья». Когда я спросил её, почему она так бедно
живёт, владея таким богатством, она ответила:
– Здесь, в сундуке, моя судьба, а судьбой не торгуют. Вот ког-
да умру, тогда сын пусть сам решает продавать содержимое или
всё-таки сберечь. Ведь всё равно отберут и посадят.
К великому сожалению, я ничего сейчас не знаю о судьбе
Анны Даниловны, её сына Алёши, с которым она меня тоже по-
знакомила. Но хочется верить, что Алёша сберёг сундук, как
память о своей необыкновенной матери, и что внуки и правну-
ки могут и сегодня гордиться ею. А я благодарен Её Величеству
Судьбе за подаренную мне в юности встречу с такой необыкно-
венной женщиной.
ТЕОРИЯ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ
Всё в мире относительно. Банный лист,
к примеру, считает, что человек к нему прилип.
После десяти суток в пассажирском поезде «Москва – Вла-
дивосток» мы, наконец-то, прибыли на «край света», и сразу же
пошли искать гостиницу. Мы – это я, и ещё семь девчонок, полу-
чивших вместе со мной дипломы техников-электриков.
Я соблазнил их перспективой ВУЗ, то есть «Выйти Удачно
Замуж» за богатого шахтёра или капитана дальнего плавания.
Для недавних жительниц «города невест» (Иваново) такой шанс
упустить было бы грешно.
Из Владивостока наш путь лежал на остров Сахалин, где в
комбинате «Сахалин-уголь» нас должны были направить по раз-
ным шахтёрским городам и посёлкам. А пока мы отсыпались на
гостиничных койках и всё ещё слышали под собой перестук ко-
лёс по рельсам – вот до чего привыкли к вагону за долгую дорогу.
Утром купили билеты в порту на пароход «Чехов» и ближе к обе-
ду уже были на борту. Ещё стоя на берегу, рядом с этим парохо-
дом, я был поражён размерами этого огромного судна. Раньше я
видел только речные пароходы на Волге, и единственный раз, да
и то издалека, смотрел на морской пароход в Одессе. Я прошёл
по пирсу и измерил шагами длину «Чехова», попытался опреде-
лить и высоту: получалось этажей пять, а то и больше. «Да-а-а…
Вот это громадина!» – восхитился я тогда.
Оказавшись на борту, я сначала проводил девчонок к их ка-
ютам, потом бросил свой чемоданишко в своей каюте и пошёл
искать пароходное начальство, чтобы разрешили посмотреть ма-
шинное отделение. Мне повезло – первый помощник капитана,
разглядев мои «корочки» техника-электрика, пригласил механи-
ка, а тот уже привёл меня в грохочущее нутро парохода. Отсюда
началась моя экскурсия по пароходу и, будучи парнем любозна-
тельным и неугомонным, я облазил все углы и закоулки. Даже
устал и решил подняться на вторую пассажирскую палубу, отдо-
хнуть и заодно полюбоваться морским пейзажем. Оказывается,
152 153
мы уже третий час плывём в открытом море при четырёхбалль-
ном шторме. Сказать, что я удивился или испугался – всё рав-
но, что ничего не сказать. Все мои восторги по поводу размеров
нашего парохода улетучились как дым. То, что три часа назад
казалось мне несокрушимым гигантом, теперь выглядело жал-
кой скорлупкой, хрупкой и готовой вот-вот развалиться пополам.
Картина была такая. Сколько видел глаз, от края и до края, на
наш несчастный пароходишко надвигались горы, то-бишь, оке-
анские волны, вал за валом. Наш «Чехов» со скрипом и стоном
карабкался вверх на очередной волне, на какую-то секунду как
бы замирал неподвижно, и стремительно скатывался вниз. При
этом казалось, что следующая волна его прихлопнет, как муху, и
мы прямиком пойдём на дно. Я тогда, честно признаюсь, струх-
нул, и любоваться морским пейзажем что-то сразу расхотелось.
«А как же мои девчонки?» – вспомнил я о своих подопеч-
ных, и бегом к ним в каюту. Картина была не для слабонервных.
Девчонкам было не просто плохо, а очень даже плохо. Жёлто-
зелёные лица, потухшие зарёванные глаза и скрюченные тела на
койках – вот что такое, оказывается, морская болезнь. К велико-
му моему удивлению и радости, я попал в число тех пяти процен-
тов людей, кому морская болезнь не ведома, и потому физически
чувствовал себя прекрасно. А вот морально… Ведь это я угово-
рил девчонок ехать со мной на Сахалин, это по моей вине они
теперь так жестоко страдают. Тут я вспомнил о банке с клюквой,
что лежала у меня в чемодане, и бегом – за ней. Этим лекар-
ством от морской болезни меня ещё в Иванове кто-то снабдил.
Отдал девчонкам и вернулся на палубу: не было сил смотреть на
их муки, да и побить ведь могли…
На палубе мне ещё раз пришлось убедиться, как всё относи-
тельно в мире. Навстречу нам параллельным курсом шёл тепло-
ход «Советский Союз». В то время – это был 1959-й год – он был
флагманом Тихоокеанского пассажирского флота и одним из са-
мых крупных судов мира. Когда мы поравнялись с ним, я потерял
всякое уважение к нашему старому, грязно-серому и тихоходно-
му пароходу. Долго-долго смотрел я вслед действительно огром-
ному белоснежному красавцу, рассекавшему волны, и почему-то
испытывал гордость и за судно, и за нашу страну, которая тогда
тоже называлась Советский Союз, и была такой же огромной и
могучей.
Второй случай произошёл уже на Сахалине, когда я жил и
работал в крошечном шахтёрском посёлке Мгачи, что в 12 кило-
метрах от Александровска. Посёлок был настолько мал и мало-
люден, что даже захудалый городишко Александровск казался
нам едва ли не столицей мира. Путь туда лежал по берегу океа-
на, и открывался он только во время отлива, когда образовыва-
лась широкая и плотная песчаная полоса. По ней, как по асфаль-
ту, легко и быстро ездили даже грузовики. Отлив длился шесть
часов, и мы пешком успевали сходить туда и обратно, да ещё и
по магазинам пошататься.
Но мне, однажды, времени почему-то не хватило, и я возвра-
щался домой, когда прилив уже начинался. Меня предупредили,
что лучше не рисковать, переждать. Однако я понадеялся на свои
длинные ноги. К тому же, какие-то 12 км мне тогда не казались
серьёзным расстоянием, но всё же шёл я быстрее обычного, и
время от времени поглядывал на пока ещё далёкие волны. Они
с шипением, неторопливо, накатывались на берег. Я оглянулся
назад, но никого из попутчиков не увидел. Впереди тоже никого
не было. Я прибавил ходу, но чем ближе подвигался к цели, тем
быстрее сужалась полоса сухого песка. Скоро она стала не шире
обычной дороги, потемнела, из светло-жёлтой превратилась в
грязно-серую, как мокрый асфальт. Ноги стали оставлять глубо-
кие следы, которые тут же заполнялись водой. Я уже не шёл, а
бежал трусцой. Попробовал было бежать быстрее – ноги стали
вязнуть в песке. Стало страшно. Слева по ходу неумолимо над-
вигаются волны, а справа – высоченный отвесный берег, по краю
которого растут сосны. Тоже высокие, но отсюда, снизу, они смо-
трелись как кустики. Уже показался вдали наш поселковый пирс,
и это обрадовало, придало сил и уверенности. Но радовался я
недолго: полоса мокрого и грязного песка сузилась до трёх—че-
тырёх метров, и я бежал, уже задевая правым плечом берег.
Сразу вспомнились рассказы о том, как прилив уносил не
только человеческие жизни. Даже тяжёлые грузовики кувыр-
кались в приливных волнах, как спичечные коробки. Свой че-
моданчик-«балетку» с покупками я уже выбросил. Он занимал
руки, которые пытались вытащить меня на берег, но каждый раз
я срывался вниз, не добравшись и до середины обрыва. Только
зря терял драгоценное время. Но новые ботинки, купленные в
Александровске, болтались на шее связанные шнурками, а шта-
154 155
ны засучил до колен. Вот он и пирс, совсем рядышком, каких-то
300 – 400 метров. Разве это расстояние? По сухому-то песку за
минуту бы добежал. Но бежать уже было нельзя. Даже трусцой.
Волны уже лизали берег, и шёл я по щиколотку в воде. Стало
по-настоящему страшно. И тут я увидел дерево. Комель его был
наверху, на берегу, а вершина прямо над моей головой, но до неё
ещё надо было как-то дотянуться. Подпрыгнуть, разбежавшись,
я не мог, и оставалось только карабкаться вверх. Не зря говорят,
что страх придаёт силы. Уже не страх, а ужас надвигающейся
гибели овладел мной и, может быть, поэтому я каким-то чудом
ухватился за вершинку дерева. Молил Бога, чтоб хрупкая эта
веточка не обломилась. Стал осторожно подтягиваться и, когда
ухватился за ствол, понял – спасён!! Чуть передохнул и быстро-
быстро по стволу выбрался на спасительный берег.
До пирса я не дошёл всего сто шагов. Это потом я измерил
расстояние и удивился: неужели какие-то сто метров могли сто-
ить мне жизни?
Послесловие.
Прочитав описание этих двух событий в моей жизни, чита-
тель спросит:
– А в чём соль? Зачем рассказал-то об этом?
А затем, что очень часто мы в своей жизни о происходящем,
об увиденном или услышанном, судим слишком категорично. При
этом свято верим, что по-другому вроде бы и быть не может. За-
бываем – всё в мире относительно, всё познаётся в сравнении.
Болел, к примеру, у вас зуб, вы не спали ночь, и казалось вам
тогда, что нет на свете человека несчастнее вас. В эту же ночь,
в вашей же многоэтажке и, может быть, в вашем же подъезде
умирал другой человек, доживал последние часы на земле. Вашу
зубную боль он принял бы как подарок судьбы.
НЕ СУДЬБА
Мать часто говорила мне: «Ну, сынок, видно Бог язык семе-
рым нёс, а тебе одному достался». Это был явный упрёк и в то же
время скрытая похвала. Многим меня Господь обделил, но зато
дал прекрасную память, буйную фантазию и неистребимое же-
лание всегда быть в центре внимания или, проще говоря, быть
душой компании. В детстве мои сверстники, друзья-товарищи
и, конечно же, девчонки слушали меня, затаив дыхание. Мать-
учительница, тётка-учительница уже в шесть лет научили меня
читать, о чём потом горько жалели. Чтение стало моей страстью.
Мои ровесники гоняли мяч, лазали по садам-огородам, играли во
всевозможные игры, а я пропадал в библиотеках, набирал кипы
книжек и дома взахлёб читал, читал, читал. Больше всего любил
сказки. Там свободно можно было своё добавить, приврать, при-
украсить. А если среди слушателей были и девчонки, то сказки и
истории становились одна страшнее другой. Тем более, что я не
только рассказывал, но и изображал всё в лицах.
В юности, будучи студентом, основной публикой у меня были
девчонки. Тут уже в ход шли стихи и романтические истории про
любовь. Парни покоряли сердца студенток, приглашая их то в
кино, то в театр, кормили их там всякой вкуснятиной, а иные мог-
ли и вином побаловать. У меня, студента-детдомовца даже сти-
пендии не было, и выручал меня только язык: я умел и любил
рассказывать. От одиночества я не страдал,.и девчонки говори-
ли: «Да, Коленька, с тобой не соскучишься!»
В ту пору я начал собирать (записывать) анекдоты, пародии,
байки и всякие смешные истории. Помнил их великое множество
и, к тому же, с чувством юмора было всё в порядке. Поэтому на
всех концертах в заводском клубе стал бессменным конферан-
сье или как теперь говорят – ведущим. Видимо неплохо получа-
лось – на улицах стали здороваться незнакомые люди. Врать не
буду: автографов не просили, но многие говорили: «Ну, Коля, ты
просто прирождённый артист!» И матери моей уши прожужжали:
– Колька-то твой видать артистом родился.
156 157
Капля камень долбит. Наконец и я уверовал в это, но в то же
время понимал, что самородком быть неплохо, а обученным про-
фессиональным артистом – куда лучше. Решил всерьёз заняться
театром путём самообразования. Опыт уже был – я с помощью
самоучителя выучился играть на баяне. Для начала сколотил
драмкружок при заводском клубе и стал ставить простенькие од-
ноактные пьески-юморески. Там не нужны были сложные деко-
рации, дорогие костюмы и реквизит. Прочитал горы театральной
литературы, в том числе и специальной. Даже ездил в соседний
Ташкент посмотреть на настоящие репетиции в настоящем драм-
театре. Короче учился рьяно и самозабвенно. Дошло до того, что
на республиканском конкурсе самодеятельных театров мы заня-
ли второе место, а фрагмент моей пьесы показало Ташкентское
телевидение. В этой пьесе я играл роль солдата. Домой, в свой
город я вернулся уже «звездой». Мне тут же официально присво-
или звание «Режиссёр народного театра», стали писать в мест-
ной газете и даже взяли интервью на радио. Ну, чего ещё чело-
веку надо? Тут бы мне греться в лучах неожиданно свалившейся
славы, умножать число поклонниц, жить да радоваться. Наобо-
рот, я чувствовал себя разнесчастным человеком, неудачником
и самозванцем. Чтобы не мучиться, не страдать решил навсегда
расстаться с театром.
– Что с тобой? Почему? Ты с ума сошёл! У тебя «звёздная
болезнь началась! – только и слышал я от тех, с кем создавал тот
самый народный театр. Но только теперь, сейчас, когда я пишу
эти строчки, я могу открыть тайну. Хотя какая уж там тайна? Дело
в том, что, вручая мне диплом за второе место, очень старая и
заслуженная артистка сначала прилюдно расцеловала, а чуть
позже отозвала в сторонку, и тихонечко мне на ушко прошептала:
– Коленька, голубчик, поверь моему многолетнему опыту.
Как режиссёра тебя ждёт великое будущее, а вот артист ты нику-
дышный.
Лучше бы она меня пристрелила! Её оценка-приговор про-
звучали для меня как, гром среди ясного неба, и желание стать
артистом умерло мгновенно и навсегда. Но не зря говорят «чем
играешь – тем и ушибёшься» Мне и сегодня, когда уже видна
финишная черта, когда жена дразнит «пескоструйщиком», люди
говорят:
– Да-а-а…Вам бы, Николай Дмитриевич, только со сцены
выступать!
Я помалкиваю, а про себя думаю: «Нет уж, фигушки! И я,
и сцена, как-нибудь проживём друг без друга». И не жалею об
этом. Как говорят интеллигентные люди в Мордовии – «судьба
такой…»
СЛУЧАЙ В ПОЕЗДЕ
Фирменный поезд «Москва – Пенза» как всегда отправился
вовремя, минута в минуту. В купе я вошёл последним. На одной
нижней полке сидел мужчина уже в адидасовской майке и фир-
менных шортах. Он деловито раскладывал на столике глянцевые
журналы, среди которых был и «PLAYDOY». На вид ему было
за пятьдесят «с хвостиком» и он поразительно походил на Ле-
онида Куравлёва. Особенно, когда смеялся. На другой нижней
полке с отрешенным озабоченным лицом сидела женщина, так и
не снявшая пальто и шляпку. Она то и дело вынимала из сумочки
сотовый телефон, пыталась куда-то звонить, но, не дождавшись
ответа, раздражённо бросала телефон в ту же сумочку. Возраст
её определить было трудно. Можно легко ошибиться, если су-
дить только по внешности, но лет сорок она явно прожила.
Я кинул свой походный, видавший виды, чемоданчик на свою
верхнюю полку, поздоровался, и, не услышав в ответ ни слова,
вышел в коридор. Каждый раз, уезжая из Москвы, я подолгу стою
у окна вагона, и прощаюсь с городом, провожая глазами улицы,
проспекты, громады высоток. Ищу и нахожу перемены в облике
столицы и её жителей. Мне это всегда интересно.
Когда я снова зашёл в купе, мужчина уже доедал жареную
курицу. При этом он громко сопел и смачно чавкал, жирными
пальцами переворачивая страницы «PLAYBOY». «Не дурак по-
жрать и бабник» – подумал я про него, скорее одобряя, нежели
осуждая. А женщина уже в домашнем халатике чуть выше ко-
лен, в домашних шлёпанцах, морща лоб, разгадывала в газете
158 159
сканворд. Лицо отображало напряжённую работу мысли, и она
забавно грызла кончик ручки, прежде чем вписать слово. Я под-
сел рядом, всем своим видом выказывая готовность помочь ей
с ответами. Но я зря старался. Сегодня сценарий знакомства в
поезде стал намного сложнее. Раньше это выглядело так. Зашёл
в купе, поздоровался, спросил, кто куда едет, застелил бельё и
сразу за еду. Здесь уже можно было пригласить попутчиков к
столу. А чуть позже у кого-то непременно оказывались карты и
в простенькой игре в «дурака» знакомство перерастало в нечто
большее. Тут тебе и шутки-прибаутки, и смех, и азарт, и даже не-
шуточные споры. При особом везении можно было даже «пуль-
ку» в преферанс расписать.
Теперь карты исчезли. С первых минут пассажиры доста-
ют сканворды и, уткнувшись носом в газету, начинают «гимна-
стику ума», как ныне называют разгадывание кроссвордов. Всё
остальное происходит в перерывах между этим занятием. Тут уж
не до знакомства. А молодёжь, будто соревнуясь, достают свои
мобильники, и начинают или звонить, или демонстрировать все
навороты и прибамбасы своих аппаратов. Один из способов са-
моутверждения, возможность показать свою «крутизну».
Мне демонстрировать было нечего, женщина так и не заме-
тила моей готовности услужить ей, а мужчина уже клевал носом,
борясь с дремотой. Я молча забрался на свою верхнюю полку и с
жадностью набросился на очередную книжку любимого Михаила
Веллера. Того самого, чьи книжки ещё воруют в магазинах и би-
блиотеках. Если честно, то и я бы воровал, но – слава богу – кни-
ги можно купить. Прямо скажем, недешёвые они, но «игра стоит
свеч», как говорится. Мы уже проехали Рязань, когда в купе не
вошёл, а стремительно, бурно ворвался высокий молодой муж-
чина в светлом не по сезону лёгком плаще и с роскошным кейсом
в руке. Он оглядел нас быстрым оценивающим взглядом, увидел
пустую верхнюю полку и небрежно бросил туда кейс и плащ. Об-
ращаясь к женщине, он спросил:
– Можно я присяду рядом с вами?
– Конечно, можно, – ответила она и улыбнулась.
– Сел в поезд почти на ходу, – как бы оправдываясь, начал
разговор наш новый попутчик. – да ещё и не в свой вагон. При-
шлось идти почти через весь состав пока нашё своё место. Да-
вайте знакомиться. Меня зовут Сергей. Я очень счастливый че-
ловек. Даже можно супер-счастливчиком назвать.
– Катя, – отозвалась женщина, и отложила сканворд в сторо-
ну. На Сергея она посмотрела с явным интересом.
– Степан Иванович, – протянул руку мужчина и тоже отложил
журнал в сторону. Назвался и я, а про себя подумал «Слава Богу,
что хоть этот без кроссвордов пришёл. И похоже, что нескучный
человек». Так оно и вышло. Сергей просто фонтанировал шут-
ками, анекдотами и вскоре в купе стало шумно и весело. Степан
Иванович уже извлёк из недр чемодана бутылочку «Посольской»,
Катя выложила на столик свои припасы, а я достал фотоаппа-
рат и приготовился снимать нашу компанию. После первого то-
ста разговоры пошли уже на все темы, а после второго и вовсе
без купюр. Заговорили о счастье и кто как его понимает. Разговор
этот, кстати, начал Сергей. Он стал спрашивать нас по очереди
чего нам не хватает до полного счастья. Если подвести итог всех
наших мнений-суждений, то получалась банальная истина: нам
не хватало денег. Кому долларов, а кому рублей. Степану Ивано-
вичу не хватило каких-то двух тысяч долларов и он возвращался
домой без запланированного авто марки «Ситроен». Катерине
тоже не удалось пристроить дочку в университет. Не хватило де-
сяти тысяч рублей на взятку.
– Знала ведь, что берут, но даже не предполагала, что так
много, – сокрушалась она.
А мне денег хватило, и я купил-таки японский скутер «ХОН-
ДА», но зато не осталось на отправку его багажным вагоном до
Пензы. Пока мы всё это рассказывали Сергею, он внимательно
слушал и что-то писал в изящной записной книжечке, которую не
во всяком магазине купишь.
– А теперь послушайте меня, – сказал Сергей, и вырвал из
книжечки листок, исписанный цифрами. – Я тут подсчитал, сколь-
ко кому надо для полного счастья. Перед вами сидит живой мил-
лионер, у меня в кейсе почти три миллиона рублей.
Он встал, достал со своей полки кейс размером со средний
чемоданчик, и положил его к себе на колени. В купе наступила
гробовая тишина.. Мы потеряли дар речи и, наверное, со сторо-
ны смотрелись смертельно испуганными.
– Вы только не пугайтесь, – успокоил нас Сергей и не по-
думайте плохое. Эти деньги я выиграл у Максима Галкина на
передаче «Кто хочет стать миллионером». Надеюсь, телевизор
вы все смотрите. Вот я и есть этот супер-счастливчик. Но мне
160 161
столько денег не надо. У меня есть и дом, и машина, и здоровье.
Поэтому я решил один миллион отдать в детдом, один – раздать
людям, а остальные оставить себе. Пригодятся на чёрный день.
После этих слов мы облегчённо вздохнули, стали потихоньку
приходить в себя, но в ушах всё ещё звенело слово «миллион»
и очень хотелось посмотреть, как он выглядит. Щёлкнул кодовый
замок кейса, открылась крышка и в его чёрном бархатном нутре
мы увидели аккуратные пачки денег в банковской упаковке. Зре-
лище, прямо скажем, не для слабонервных. Такое увидишь не
каждый день. Разве что в гангстерских фильмах. Мы снова оне-
мели и смотрели на этот кейс и его содержимое так, будто только
что откопали клад. Тем временем Сергей как-то буднично, при-
вычно доставал пачки, разрывал упаковку и отсчитывал тысяч-
ные купюры, складывая их стопочкой перед Катей и Степаном
Ивановичем. Первой пришла в себя Катя. Всё ещё бледная от
пережитого потрясения, она сказала:
– Сергей, я не возьму эти деньги. Вы меня неправильно поня-
ли, когда я про дочь говорила, – и она отодвинула от себя деньги.
– Катя, это не вам я даю, а вашей дочке. Пусть поступает в
свой университет, пусть учится и не завидует московским модни-
цам. Здесь ей на всё хватит. Берите, это ваш счастливый шанс,
грех его упускать.
Степан Иванович крякнул, молча сгрёб деньги в полиэтиле-
новый пакет, в котором было постельное поездное бельё, и полез
за своим чемоданом. При этом он был похож на хищника, только
что схватившего жертву. Мне Сергей протянул нераспечатанную
пачку тысячных купюр и сказал:
– Это вам за ваше чувство юмора. Я и сам знаю немало
анекдотов, но так рассказывать, как вы, не умею. Здесь вам хва-
тит уже не на мопед, а на мотоцикл «ХОНДА»
Сергей, явно довольный собой и содеянным, захлопнул кейс,
забросил его опять на свою полку, и сказал: «Пойду, покурю».
Дверь в купе закрылась.
– Ненормальный, – проговорил Степан Иванович. – Такими
деньжищами раскидывается, да ещё кому попало отдаёт!
– А что же вы, такой нормальный, взяли денежки-то? – упрек-
нула его Катя.
– Я живу по принципу «дают – бери, а бьют – беги», – оправ-
дался он.
Меня сомнения и раздумья не терзали. Я давно знаю, что
если что-то легко приходит, то оно так же легко и уходит, не успев
принести радость или пользу. Поэтому роскошную «халяву»
в виде тугой пачки денег я незаметно для Кати и Степана Ива-
новича засунул в карман того самого плаща, в котором пришёл
Сергей. Не скрою, что ощущение криминала во всей этой исто-
рии во мне было. Я вспомнил фильм Шукшина «Печки-лавочки»,
где поездной вор подарил героине кофточку, и что она пережила
при этом. Дверь купе отодвинулась, Сергей просунул руку, взял
с полки свой кейс и исчез, ни слова не говоря. Степан Иванович
ехидно прокомментировал:
– Пошёл наш Робин Гуд других счастьем одаривать.
– Зря вы так! Он очень даже неплохой человек, – защитила
Катя Сергея.
Тем временем за окном уже была ночь, и сон брал своё. Катя
убрала со столика остатки пиршества, выключила свет и улеглась
спать. Минут через десять и Степан Иванович захрапел. Уснул и
я, не переставая думать о Сергее, его необычном поступке. В 6
часов утра в дверь постучала проводница: «Вставайте, скоро за-
крою туалеты. И постельное бельё сдавайте».
Мы включили свет в купе. Сергея не было. Не было его пла-
ща и его кейса. Проводница, принимая от меня бельё, сказала:
– Ночью на станции зашли два здоровенных мужика в белых
халатах и с ними милиционер. Взяли вашего соседа в пятом купе
и увели. А вас будить не стали. Сказали, что это кассир какого-то
московского банка, и что у него «крыша поехала».
Эту новость я Кате и Степану Ивановичу сообщать не стал.
162 163
КОНЕЦ СВЕТА
О конце света писали много и часто, даже называли точные
даты, но конец света так и не наступил, слава Богу. Я не астро-
лог, не пророк, не священник и запугивать никого не собираюсь.
Зато расскажу как я сам, своими глазами, каждой клеточкой сво-
его тела ощутил весь этот ужас. До сих пор удивляюсь, как умом
не тронулся.
Случилось это летним днём, ближе к обеду. Мне в ту пору
было лет 12 или 13, не больше, но парнишкой я был начитанным
и в сказки, в нечистую силу, а тем более в Бога уже не верил.
А вот в доброго и мудрого дедушку Ленина верить научили и от
Бога отвадили навсегда. Поэтому то, что случилось тогда, я не
смог приписать ни божьим силам, ни дьявольским козням. А слу-
чилась гроза, да такая, что и поныне вспомнить страшно.
За какие-то полчаса день превратился в ночь, со всех сторон
гремели раскаты грома, а темное непроглядное небо полосова-
ли длинные, ослепительно яркие молнии и всё это происходило
без пауз, непрерывно. Казалось, что небо сейчас треснет и рас-
колется на тысячи кусочков. Гром тоже был необычным – оглу-
шительный сухой треск, словно какие-то великаны яростно рвали
небо, как полотно. Всё это, повторяю, происходило в летний тёп-
лый солнечный день и до грозы деревня жила обычной жизнью.
Избы стояли на возвышенном берегу маленькой речушки, как го-
ворят «воробью по колено», а чуть ниже тянулась улица-дорога.
Ещё ниже, почти на берегу речушки стояли сарайчики, погреби-
цы и баньки. А дальше, за речкой, была колхозная ферма, куда
как раз пригнали коров на обеденную дойку. Чуть поодаль стояла
конюшня, но без лошадей. Они паслись на лугах просторных и
кормных.
…И вот я вижу, как сверху падает сплошная стена воды, как
речушка в считанные минуты превратилась в бурный ревущий
поток, а в нём плывут те самые сарайчики и баньки. И не только
они, а ещё и телёнок с верёвкой на шее, телега без колёс и ещё
что-то, чего не разглядеть было в этом грохочущем и сверкающем
аду. В деревне горели дома, сразу несколько. Горели не пла-
менем, а ослепительно белыми столбами, как гигантские свечи.
Женщины с малыми детьми на руках метались между домами,
старухи на коленях молились, простирая руки к небу, а мужиков
в ту пору почему-то в деревне не было. Пожары никто не тушил,
да и чем было тушить, если сверху и так падала стена воды. По
всем разумным законам дома не должны бы гореть, а они горели.
Да ещё как горели!
Люди метались между домами, кто-то пытался вытаскивать
на двор неподъёмные сундуки – чемоданов в то время дерев-
ня не знала, а многие стояли окаменевшими от ужаса. И я в их
числе, пока бабушка не схватила меня за брючной ремень и не
повалила на землю рядом с собой. Прямо в ухо она прокричала:
«Молись, сынок! Молись, конец света пришёл!» И я молился,
не зная ни одной молитвы. Твердил, цепенея от страха, «Госпо-
ди, прости! Господи, прости!» Именно это я чаще всего слышал
в молитвах своей бабушки и потому запомнил. Я лихорадочно и
неумело крестился, тоже глядя в грохочущее и сверкающее небо.
Я поверил, что вижу конец света и живу, наверное, последние
минуты.
Потом, когда всё это закончилось, я очень переживал, что
меня – пионера! – видели крестящимся. О последствиях этой гро-
зы даже вспоминать не хочется. Убытки колхоз понёс страшные.
Сгорело живьём почти всё стадо, урожай зерновых смыло с по-
лей так, будто ножом бульдозера срезало, а в деревне сгорели
восемь домов и правление колхоза – самый красивый и большой
дом. Весь этот кошмар длился не более получаса, но мне и дру-
гим он показался вечностью. Время как бы остановилось. Когда
ушли тучи, затих гром, и выглянуло солнце, то деревню было не
узнать. Дымились догорающие дома, снесло почти все построй-
ки ниже дороги по-над речкой, и сама эта мирная речушка всё
ещё несла на себе свои «трофеи». Ревела уцелевшая скотина на
ферме, выли собаки, рыдали женщины, плакали дети. И только
старухи продолжали молиться, не вставая с колен. Жуткая неза-
бываемая картина разгула стихии. Я долго-долго потом не верил,
что человек – это царь природы. Уж очень жалкими и беспомощ-
ными были мы тогда, совсем не цари…
164 165
А бабушка моя до конца дней своих наставляла меня:
– Вот видишь, Колюня, как Бог помогает! А если б ты тогда
его не попросил, лоб свой пионерский не перекрестил, то уже и
в живых-то тебя не было бы. Верь, верь в Бога! В Бога я поверил
только теперь, на склоне лет, хотя его и не видел. А вот в конец
света не верю, хотя видел его генеральную репетицию.
ФРАНТИК
Сын давно просил у меня собаку, но я каждый раз говорил
«нет» и объяснял почему против. Запах псины, клочки шерсти,
гавканье в самое неподходящее время – все эти «радости» не
прельщали меня. Тем более, что я и по сию пору убеждён: дер-
жать в городской квартире собаку – это издевательство и над со-
бакой, и над соседями. Сын вроде бы смирился и перестал при-
ставать с просьбами.
И вот, однажды, идём мы с ним по улице, а навстречу мужик
с корзиной в руках. Из неё выглядывают две мордочки крохотных
щенков. Поравнялись, и я спросил:
– И куда же вы несёте этих красавцев?
– Топить в речке. Троих раздал, а этих никто не берёт.
Услышав эти слова, мой сын будто окаменел, стоял блед-
ный, а по щекам тихо сползали слезинки. Но молчал. Я ещё раз
повнимательнее посмотрел на щенков и один из них мне очень
даже понравился. Весь снежно белый и только на грудке черное
пятно похожее на галстук-бабочку. А на двух передних лапках
тоже черные «носочки».
– Ну, па-а-а-п! – заныл мой сын, – давай одного возьмём.
Мужик вопросительно посмотрел на меня и сказал:
– Чего задумался? Бери, не объест он тебя. И пацан твой
будет радёхонек.
Пришлось взять. Сын тотчас схватил своё сокровище и пом-
чался домой устраивать щенка на постоянное место жительства.
Я его сразу предупредил:
– Женя, при первой же луже или кучке на полу щенка в доме
не будет.
– Пап, вот увидишь, этого никогда не будет! – горячо заверил
меня сын.
Надо отдать ему должное – за щенком он не просто ухажи-
вал, а фанатично любил его. Даже из школы прибегал во время
большой переменки, чтобы пообщаться со своим любимцем.
С первого дня встал вопрос как назвать собачку. Я говорю:
– Смотри, Женя, какой у него галстучек на груди, как он эле-
гентно выглядит.
Давай его назовём Франтик.
– Давай, – согласился сын без колебаний.
Но когда щенок подрос, выяснилось, что это не ОН, а Она.
Кличку мы чуть-чуть изменили и стали звать Франтя.
Прошло что-то около трёх месяцев. Франтик подрос и, од-
нажды, вернувшись с работы домой, я увидел на диване кучку
дерьма, а на полу разбитую вазу. Она была дорогим подарком, я
очень ценил и берёг её, а тут лежали только осколки от неё. При-
говор был так же скор, как и суров. Я засунул Франтика в рюкзак,
сел на мотоцикл и отвёз его за 20 км от города, на берег лесного
озера. Убивать или утопить его и в мыслях не было. Я был уве-
рен, что такого красавца подберут кто-нибудь из рыбаков или ту-
ристов, которые тут бывали едва ли не каждый день.
Вытряхнул щенка из рюкзака и со спокойной совестью уехал,
полагая, что избавился от него навсегда. А дома траур и траге-
дия. Сын, весь в слезах и соплях, уже обегал все соседние ули-
цы, облазил все подвалы и подъезды, но Франтика, естественно,
не нашёл. Как только я вошёл, он сразу же кинулся ко мне.
– Папа, где Франтик?
При этом выглядел он самым несчастным человеком на всём
белом свете. Конечно, мне его стало жалко, но осколки вазы всё
ещё лежали на полу, и Женя их не заметил. Иначе он сразу до-
гадался бы какова судьба Франтика.
– Не знаю, сынок, – соврал я – наверное, сбежал, когда дверь
была открыта. Не переживай, он сам найдётся.
Сын понемногу стал успокаиваться, но поиски не прекращал
ещё долго. А я был уверен, что время хороший лекарь и сын сми-
рится с потерей.
Прощло больше месяца. Выходной день, вечер, мы с же-
ной и сыном стоим на балконе третьего этажа. Балконная дверь
166 167
открыта, чтобы впустить в квартиру прохладный вечерний воз-
дух. Внизу под нами подъезд. Дом у нас большой и в нём ещё
пять подъездов. И вдруг я вижу Франтика. Худющий, весь грязно-
серый, он бежал вдоль дома и непрерывно обнюхивал землю.
Я обомлел, глазам своим не верил. Как смог щенок, увезённый за
20 км в лес больше месяца назад, найти свой дом?! Ведь он от
дома за всю свою маленькую жизнь дальше километра не отхо-
дил. Жена и сын Франтика ещё не заметили, смотрели в другую
сторону. Франтик поровнялся с нашим подъездом, остановился,
присел и задрав мордочку, посмотрел на наш балкон. Мне по-
казалось, что смотрит он именно на меня и как бы спрашивает:
– И не стыдно тебе?
У меня комок в горле, сердце сжалось от жалости к этому
крохотному, но героическому существу. И, конечно же, жгучий
стыд за подлость свою, за предательство. Франтик будто понял,
простил меня и радостно залаял. Тут уж и сын увидел его, мгно-
венно скатился вниз, схватил пришельца на руки и вряд ли в этот
момент был на земле человек счастливее, чем он. А жена даже
прослезилась от радости и умиления. Так наш Франтик стал ге-
роем дня, и едва ли не все дети нашего двора приходили посмо-
треть на него. Я же был готов простить Франтику не только вазу,
но даже если бы он перебил в доме всю посуду.
Прожил Франтик у нас почти год. Сын закончил 8-й класс и
на каникулы всем классом они оправились туристами в Карелию,
по озёрам на лодках плавать. Конечно, Франтю – теперь уже все
её так звали – сын взял с собой. В походе она стала «яблоком
раздора». Каждый хотел, чтобы она плыла в их лодке. Даже жре-
бий бросали. Но на одном из островов, где мы остановились на
ночёвку, Франтя пропала. Как в воду канула. Долго искали дети,
искали и мы с инструктором, обшарили весь островок, но так и не
нашли. Девчонки ревели, мальчишки тоже очень сочувствовали
Женьке моему и ходили весь день хмурые. Сын мой даже с лица
спал, дня два не ел.
Если честно, то и мне собачку было жалко.
ЧЕМПИОН ПОНЕВОЛЕ
Давно и хорошо известно, что в экстремальной ситуации че-
ловек может творить чудеса. Матушка-природа за миллионы лет
заложила в наш организм такие могучие резервы, что человек
способен поднимать невероятные тяжести, бегать быстрее чем-
пиона мира, прыгать на небывалую высоту.
Случилось подобное и со мной. Был я тогда совсем моло-
дым, работал начальником смены на электростанции. Шёл обыч-
ный рабочий день, всё шло по плану. Только что мимо меня про-
шла бригада ремонтников во главе с бригадиром. Они пошли
на обед, прервав работу на АТ-6 400. (Это огромной мощности
трансформатор и размерами с хороший двухэтажный дом. При
работе его секции обдувают 12 мощных вентиляторов, гул от ко-
торых слышен даже в соседнем помещении.) Один из двух рядом
стоящих трансформаторов как раз был выведен в ремонт, то есть
отключен с соблюдением всех мер безопасности.
Вдруг я вижу бригадира ремонтников, который торопливо
и молча прошагал мимо меня, возвращаясь на открытую часть
электростанции, где только что он работал. Я почему-то не при-
дал этому никакого значения, даже не удивился, не заподозрил
ничего плохого. Бригадир у нас считался асом, супер-спецом и,
к тому же, вот-вот должен был уйти на пенсию. Он был старше
любого из нас и был спокойным, степенным дядькой. Звали его
Степан Егорович, но мы сокращали до просто Егорыч.
И тут будто кто-то на ухо мне шепнул:
– Встань, посмотри, куда и зачем он пошёл!
Я встал из-за стола, открыл дверь, ведущую на откры-
тую часть подстанции, посмотрел в сторону трансформаторов
и… обомлел. Ноги сразу стали ватными, а в мозгу только одна
мысль: «Это конец!» Егорыч медленно поднимался по ступень-
кам металлической лестницы на крышку трансформатора. А там
стоят изоляторы, к верхушкам которых подходит напряжение 220
168 169
тысяч вольт. Я глазам своим не поверил, но Егорыч поднимался
на РАБОТАЮЩИЙ трансформатор, а не на соседний, где только
что работал.
До крышки трансформатора оставалось 7-8 ступенек (около
трёх метров), а там он даже на колени встать не успел бы. За
доли секунды превратился бы в обугленную головёшку.
Расстояние от порога, где я стоял, до трансформаторов было
почти 60 метров и на пути ограждение высотой более полутора
метров. Всё это я преодолел за считанные секунды. Егорыч уже
заносил правую ногу, чтобы встать на крышку, но услышал, как я
заорал внизу что есть мочи:
– Слезай! Быстро слезай!!
Егорыч опустил ногу и, стоя на предпоследней ступеньке
лестницы, прокричал недовольно:
– Чего тебе, пожар что ли?
Я закричал ещё громче, замахал руками, уже приказывая ему:
– Быстро, немедленно слезай!
Егорыч нехотя, с недовольным видом, бурча что-то, стал
спускаться. И вот он уже на земле, стоит рядом со мной, а я уже
стоять не могу и без сил сажусь на землю.
– Что с тобой, парень? – забеспокоился доблестный бригадир.
– Я не знаю что со мной, а вот узнать, что с ТОБОЙ я очень
хочу! Ты что – ослеп, оглох, умом тронулся? Оглянись, посмотри,
где ты был.
Егорыч медленно повернулся к гудящему, пышущему жаром,
перегретому от летнего зноя трансформатору и… сел рядом со
мной. На него было жалко смотреть. Он плакал. Молча, беззвуч-
но и слёзы скатывались по морщинкам лица на вислые запорож-
ские усы и дальше на волосатую загорелую грудь. Он был в шоке.
Не знаю, сколько мы так просидели, но вот он заговорил:
– Сынок, я на коленки встану, Христом Богом тебя прошу:
не рассказывай никому о моём позоре. Я этого не переживу. Век
благодарить тебя буду, проси, что хочешь.
И вот ведь диво дивное: не смерти он испугался, не за спа-
сение от неё готов был благодарить, а за моё молчание. Но если
бы я и рассказал кому, то меня бы на смех подняли, не поверили
бы, что Егорыч с его тридцатилетним стажем, опытом и аккурат-
ностью во всём мог перепутать работающий трансформатор с
отключённым. (Кстати, случись с ним тогда беда, я бы оказался
на скамье подсудимых, так как обязан был остановить его, не пу-
стить к месту работы одного)
Оказалось, Егорыч вернулся за именными, хромированны-
ми пассатижами, которыми был награждён недавно. Боялся, что
«эти архаровцы» упрут их. Он оставил дорогой его сердцу ин-
струмент на крышке трансформатора и настолько зациклился на
этой мысли, что не увидел запрещающие плакаты, своей рукой
снял заградительную цепь на лестнице, и не услышал рёв две-
надцати огромных вентиляторов. Вот вам одна из загадок чело-
веческой психики.
Что касается меня, то мой бег на 60 метров и прыжок через
забор за какие-то 5 или 6 секунд могли бы попасть в Книгу рекор-
дов Гинесса, окажись там человек с секундомером. Не попал. Но
я об этом не жалею. Своё обещание молчать я нарушил только
сегодня, написав этот рассказ. С того дня прошло ровно 40 лет,
да и Егорыча давно уже нет в живых.
ВРЕМЯ ЛЕЧИТ
Давно известно, что в поезде если дорога длинная, а попут-
чики разговорчивые, то чего только не услышишь. И «солёный»
анекдот и всякие житейские истории, и даже исповедь. Человек
расскажет самое сокровенное, ничем не рискуя. Он знает, что
людей этих вряд ли когда ещё встретит. И они, в свою очередь,
ничем не рискуют, как слушатели: могут осудить, а могут и одо-
брить.
Нас в купе плацкартного вагона было пять человек. Мужчина
явно выраженного кавказского типа, сразу же, ни слова не гово-
ря, забрался на свою боковую верхюю полку и уже через минуту
начал похрапывать. Ночью он сошёл на какой-то станции и никто
из нас этого не видел. Напротив меня на нижней полке сидела
женщина настолько полная, что нагнуться за тапками не могла и
нащупывала их короткой и толстой ногой. Дышала она с трудом,
170 171
шумно, и непрерывно обмахивалась сложенной газетой, как вее-
ром. Голос у неё был низкий с хрипотцой, но речь грамотная, об-
разная и неторопливая. Определить сколько ей лет было трудно,
хотя я славился тем, что очень точно угадывал возраст любого
человека. Ей можно было дать и 60 лет, и все 70. Особенно ста-
рили её жиденькие, какие-то не седые, а серенькие волосёнки
на голове, стянутые гребёнкой, каких давно уже никто не носит.
Молодыми у неё были только глаза синего цвета, какой не часто
встретишь. Даже обычных морщинок в уголках глаз не было. В
них, как в зеркале, отражались все чувства, оторые она пережи-
вала во время рассказа.
Тему разговора задала нам парочка молодых, которые устро-
ились на боковых полках вдоль вагона. Они обнимались, целова-
лись, что-то шептали друг другу на ухо, ворковали, как голубки.
Похоже, что мы для них просто не существовали.
Другая наша попутчица (назову её для удобства повество-
вания Светланой Ивановной) то и дело ворчала, глядя с непри-
язнью в сторону молодых:
– Ни стыда, ни совести у нынешней молодёжи!
– А чего же им стыдиться-то? – заступилась за них толсту-
ха. – Не воруют, не матерятся. Наверное, любят друг друга без
памяти.
Я тоже поддержал её:
– Может быть у них это первая любовь. Посмотрите-ка на
них, им ведь лет по 18 – не больше.
Толстуха посмотрела на меня как-то недобро и тут же осуди-
ла и меня, и весь наш мужской род:
– Это у вас, у мужчин, бывает первая, вторая и даже третья
любовь. Потому вам легко в этой жизни всё даётся.
– А вам? – спросил я.
– А нам трудно. За других говорить не буду, а что касается
меня, то у меня была и есть одна-единственная любовь. С ней
живу, и с ней умру, наверное.
– Можно только позавидовать вашему мужу, – слукавил я,
ибо с трудом представлял, что у ТАКОЙ женщины может быть
муж.
– При чём тут муж? – как-то грустно произнесла она в ответ.
– Редкая женщина может похвастаться, что замуж вышла по люб-
ви. Как правило, любила одного, а вышла за другого.
– И у вас так же? – в лоб, не стесняясь, спросил я у неё.
– Да, я не исключение. Брак случился по расчёту. Только рас-
чёт был не мой, а моей мамы. Отдала за богатого и красивого.
Я к той поре уже все слёзы девичьи выплакала. Мой любимый
пропал, как в воду канул. И мир для меня опустел, сиротой себя
ощущала. Но и замуж пора было идти, чтоб в девках не засидеться.
Тут в разговор вступила и Светлана Ивановна:
– Ой, и не говорите! Меня мать тоже замуж выпихнула. Ска-
зала: «Сколько мы тебя ещё кормить будем? Пусть муж кормит».
А я этого мужа и видела-то всего два раза, да и то мельком. Такая
уж наша бабья доля. Вот и маюсь, уже 30 лет скоро будет.
Чтобы поддержать разговор и как бы принять её в собесед-
ники, я спросил Светлану Ивановну:
– У вас тоже была первая любовь?
– Была, дорогой! Была, да сплыла. Женой стала – дети пош-
ли, свекруха рядом, мужик с бутылкой не расставался. Тут не то
что про первую любовь, как тебя самою зовут забудешь.
– А я вот рада бы забыть, а не могу. Да и не хочу, если чест-
но, – продолжила свою исповедь Вера Петровна. (Это тоже для
удобства повествования, чтобы не называть и дальше толсту-
хой).
– Зависть, конечно, не самое лучшее чувство, но теперь я
завидую тому, кого вы до сих пор любите, – совершенно искренне
признался я Вере Петровне.
– Ничего удивительного. Мне и тогда все завидовали, ахали
и охали. Я тогда студенткой была, жила в другом городе и сни-
мала комнату у одной вдовы. Она стала мне второй матерью и
я ничего от неё не скрывала. Редкий день не получала от него
письма. Сначала читала сама, а потом уже отдавала хозяйке.
Она читала и плакала от умиления.
– Господи, какая же ты счастливая! – завидовала она мне.
– Да неужто в наше время такая любовь бывает, и такие парни
водятся, как твой?
Подружки тоже завидовали и просили хоть одно письмо дать
прочитать. Но я не давала. Суеверной была, боялась, что сгла-
зят, помешают нашей любви.
Вера Петровна ненадолго умолкла. В глазах предательски
заблестели слезинки, но она промокнула их рукавом халата.
Дольше она ещё что-то говорила, но я уже не слушал. Меня и в
купе не было.
Я стоял в тамбуре у двери, прислонившись лбом к стеклу,
и смотрел как за окном проплывают деревья, далёкие огни
172 173
фонарей. Время приближалось к полуночи. Рассказ Веры Пе-
тровны разбередил мне душу. Мне тоже было что вспомнить. Да,
она права: была у меня и вторая, и третья любовь. Но разве мож-
но их сравнить с первой?
Звал я её Алёной, а фамилию уже подзабыл, но вроде бы
Блинова. Много лет прошло с той поры, почти полвека, но па-
мять сохранила облик стройной, хрупкой синеглазой девчонки.
Природная, а не крашеная блондинка, она носила длинную, ниже
пояса, косу. Когда мы с ней шли по улице, то не только парни, но
и взрослые мужики шеи сворачивали, глядя нам в след. Редкой
красоты была моя Алёнка! Я самому себе завидовал. Рядом с
ней я смотрелся, как лапоть рядом с туфелькой и потому страш-
но боялся, что какой-нибудь красавчик, да ещё и при деньгах,
уведёт её у меня. Письма писал каждый день и порой они не
влезали в один конверт. Тогда приходилось на конвертах писать
1 и 2.
О моей пламенной любви вскоре узнали не только однокурс-
ники, но даже директор техникума. Именно он разрешил мне по
субботам не посещать занятия. Как раз по субботам, рано утром,
я садился в поезд и ехал из Иванова в Кострому. (Подозреваю,
что мой дружок Герка, втайне от меня, дал директору какое-ни-
будь письмо от Алёнки прочитать и тот решил помочь нашей люб-
ви). В Костроме жила и училась в торговом техникуме на первом
курсе моя Алёнка. А я уже на третьем курсе учился. Стало быть,
был старше её года на два, а то и на три. Денег на билет у меня
никогда не было, и я ездил «зайцем. Бывало и так, что ревизоры
ссаживали с поезда. Тогда я садился на товарняк и ехал дальше.
Алёна жила на частной квартире, и с вокзала я прямиком
шагал туда. Знал, что меня ждут. Хозяйка первым делом усажи-
вала меня за стол и кормила как на убой. Каждый раз горестно
вздыхала:
– Боже мой, до чего ж ты худой да бледный! Что ж вас там
совсем не кормят что ли?
Нет, кормили нас, детдомовцев, хорошо. И даже 6 рублей
в месяц выдавали. Не ах, какие деньги, но тогда ведь и билет в
кино стоил 20 копеек. Столько же и мороженое стоило. Не мог
же я к Алёнке ехать без подарка. Талоны на питание продавал,
а денежки копил к субботе. Потому сытым редко бывал. Отсюда
худоба и бледность, но меня это не печалило)
Наевшись, я брал из «балетки» (чемоданчик такой неболь-
шой) свой неизменный фотоаппарат «Смена» и мы с Алёнкой
шли гулять по городу. Если был при деньгах, то шли в кино, где я
даже мороженое ей покупал. Чаще всего гуляли по набережной
Волги. Там была красивая чугунная ограда на белёных кирпич-
ных опорах. На каждой из них я куском цветного мела писал две
буквы – А и К. Но не с наружной стороны, а с той, что к Волге
была обращена. Чтоб не увидели и не стёрли.
Надо ли говорить, что мы оба и помыслить не могли, чтобы
прилюдно обниматься и целоваться. Вряд ли сегодня кто пове-
рит мне, но тогда, если я нечаянно касался рукой её груди или
голой коленки, то сердце уходило в пятки. Боялся, что увидит в
этом умысел. Рука в руке – это всё, что мы позволяли себе, но и
это делало меня самым счастливым человеком на земле.
Вечером я уезжал назад, в Иваново. Алёна меня никогда на
вокзал не провожала. Видимо, догадалась, что езжу я «зайцем».
Шло время. Нет, тогда оно не шло, а летело. Неделя за неделей,
месяц за месяцем. Пришла пора писать дипломную работу, и ду-
мать где и как жить дальше. Конечно же, все мои мечты и планы
были связаны с Алёной. Но надо было узнать как к ним отнесётся
мать Алёны.
Тайком от Алёны я поехал в Вичугу, где в своём небольшом
и ветхом домике жила её мать. Работала она на местной ткацкой
фабрике, деньги получала небольшие, мужа не было, а ещё и
дочери надо было помогать. Так что бедность смотрела на меня
из всех углов.
Мать – спасибо ей за это – хитрить и словоблудить не стала.
– Сынок, я всё знаю про вас и про вашу любовь. Ленка мне
давала твои письма читать. Прямо скажу – парень ты видать хо-
роший, неизбалованный, умный. Но сам подумай хорошенько,
где, как и на что будете вы жить, если поженитесь? У тебя, у дет-
домовца, ни кола, ни двора. И я вам не помощница. Сам видишь
– в нищете живу. Прошу тебя, сынок! Хочешь, на колени встану?
Оставь Ленку, если любишь её и добра желаешь. Ты молодой,
свет клином на ней не сошелся, найдёшь другую. Я уже нашла ей
жениха. И с его родителями сговорились, что придёт он из армии
и мы их поженим. Отец этого парня обещал им сразу дом постро-
ить. Пусть хоть дочь моя в достатке поживёт.
Я молча выслушал этот монолог, не сказал ни слова, встал
и ушёл. Первая мысль была пойти на Волгу и утопиться, благо
она рядом. Но сработал инстинкт самосохранения. К тому же я
должен был выяснить, как Алёнка отнесётся к планам матери. Не
зря ведь говорят, что надежда умирает последней. Был уверен,
174 175
что никогда Алёнка не променяет нашу любовь на сытую жизнь в
богатом доме. С этими мыслями и вернулся к себе в общагу.
Однако, победил здравый смысл. Что такое бедность и ни-
щета я знал не понаслышке. Хлебнул полной чашей. Понимал
и то, что кроме пламенной любви я пока ничего Алёнке дать не
смогу. Как писал Маяковский, любовная лодка может разбиться
о быт. Убедил себя, что если я мужчина, а не тряпка, если и в
самом деле люблю, то должен оставить её. А вот как это сделать,
чтобы и она не побежала топиться в Волгу, я не знал. И спросить
было не у кого..
Помог Герка. Он был горазд на выдумки, просто гений какой-
то. Он написал Алёнке письмо и наврал, что мне даже не дали за-
кончить техникум и призвали в армию. Причём в какие-то сверх-
секретные войска. Будто даже он, лучший друг, не знает теперь
где меня искать. И пусть она тоже не ищет и писем не ждёт. Хотя
бы первое время. И отослал эту фальшивку. Как не странно, но
она сработала – писем от Алёны больше не было. Тяжело, очень
трудно пережил я это время. Была и обида на Алёну, которая так
легко поверила в нашу выдумку и не стала даже проверять, бо-
роться за нас, за нашу любовь.
Вскоре получил диплом, и чтобы она меня уже никогда не
нашла, уехал в прямом смысле на край света, на остров Саха-
лин. Надеялся, что время хороший лекарь и рана моя душевная
заживёт. Так оно и случилось. Потом была вторая любовь и тре-
тья, но ни одна из них Алёну мне не заменила. Такое чувство,
будто я и сегодня, в свои 70 лет, всё ещё люблю её.
…Долго я ворочался на своей полке, переживая заново те
далёкие годы и воспоминания. Мои попутчицы уже спали и толь-
ко молодые стояли в другом тамбуре. Видно не налюбились ещё.
Утром на конечной станции я вызвался помочь Вере Петровне
дотащить её здоровенный чемоданище.
– Ой, что вы! Я сейчас носильщика позову, – отказывалась
она.
Но я был непреклонен:
– Поберегите деньги. Они ещё вам пригодятся.
Чемодан я всё же допёр до автобусной остановки. Отдышав-
шись, я спросил:
– А как вас зовут?
– Елена Фёдоровна, – ответила она. – В девичестве Блинова.
ЖИЛА-БЫЛА ДЕВОЧКА...
Жила-была девочка Ксюша. Папа – сельский фельдшер, а
мама – никто. Просто жена и просто мама. Жили они в вымираю-
щей деревеньке с красивым названием Лесная, где уже и лечить-
то было некого. Да и незачем – и старики со старушками, и сама
деревенька тихо вымирали. Как и по всей России с 90-х годов про-
шлого века.
У папы-фельдшера пока ещё водился спирт, и он выгодно ме-
нял его на самогон в пропорции три к одному. Поэтому они с же-
ной редко бывали трезвыми. Порой напивались так, что им самим
требовалась помощь, но как-то выживали. Отборный мат, пьяные
драки, табачная вонь в доме – всё это было привычно для Ксюш-
ки с детства и воспринималось как должное. Но мать она всё же
жалела и даже пыталась загородить своим маленьким тельцем.
Отец мощным пинком отбрасывал её в дальний угол и желание
заступаться за мать тихо сошло на нет.
Шли годы. Ксюшка стала уже Ксюшей, перегнала ростом мать,
которой теперь приходилось донашивать за дочкой и одежду, и об-
увь. Эта юная акселератка выглядела девушкой, которую Бог не
обидел ни красотой, ни статью, ни умом. Не зря парни из соседних
деревень приезжали к ней в Лесную кто на велосипеде, кто на
мопеде, а Игорь из Степановки даже на мотоцикле. Но дальше
«спасибо» и «досвидания» дело не доходило. Ксюша заканчивала
9-й класс, уже близились экзамены, но училась она без «троек» и
экзамена не боялась. А вот ходить из школы домой по привычной
лесной дороге длиной почти в 5 километров стало страшновато.
Иногда там уже поджидал её кто-нибудь из поклонников, и предла-
гал проводить до дома. Она женским чутьём понимала, что им
надо и чаще всего отказывалась:
– Не маленькая, не заблужусь! – и с гордо поднятой головой
шагала дальше, даже не оглянувшись ни разу на незадачливого
ухажёра. Но однажды самый сильный и наглый всё же подкара-
улил её на дороге, и после короткой и яростной борьбы Ксюша,
обессиленная, сдалась. Нет, она не плакала, не рыдала. Она как
176 177
бы выключилась из жизни, словно утюг из розетки выдернули. Кро-
ме боли, отвращения и лютой ненависти к насильнику она ничего
не испытала. Разодранные в клочья трусики она закопала тут же в
лесу, а пятна крови с платья смыла в ручье. Домой шла, как ходят
сильно пьяные – «на автопилоте».
Дома, как всегда пьяные, спали в обнимку мать с отцом, густо
пахло перегаром и воняло дешёвыми сигаретами, которые курили
они оба. «Значит, опять помирились» – тускло подумала Ксюша,
бросила портфель на свою кровать и села за кухонный стол. Ни
есть, ни пить не хотелось. Жить на этом свете, в этом доме – тоже.
И тут она впервые поняла, как она одинока, что при живых роди-
телях она сирота. Среди дня спят себе сном праведников, пускают
пьяные слюни, бормочут что-то во сне. Нет, не ждали они свою
единственную дочку из школы, не приготовили обед, не расспро-
сили о школьных делах.
Вопрос «что делать?» решился сам собой. Ксюша нашла шка-
тулку, где мать держала свои золотые серёжки и такую же цепоч-
ку, подаренные ей в день свадьбы. Были там и деньги, которые с
трудом, но всё же набирались на покупку мотоцикла. Всё это она
забрала, сняла со шкафа чемоданчик обшарпанный, побросала
туда своё бельишко, два-три платья, паспорт и кое-какие учебни-
ки. Из семейного альбома выдрала все фотографии со своим изо-
бражением и тоже бросила в чемодан. Села за стол, вырвала лист
бумаги из тетрадки и крупно, размашисто написала: «Всё! Больше
с вами жить не хочу. Не ищите меня. Я всё равно в эту дыру никог-
да не вернусь. Ксюха» Так всегда называл её отец.
Взяла чемодан, постояла недолго у порога, посмотрела про-
щально на мать с отцом и вышла за дверь. К ней тут же рванулся
её любимец Рекс, молодой кобелёк похожий на овчарку. Но он был
на цепи. Ксюша сама подошла к нему, обняла его за мохнатую про-
пахшую пылью шею, и едва не заплакала . Пёс радостно притих и
всё норовил лизнуть Ксюшу в лицо.
– Прощай, Рексик! Не обижайся на меня, оберегай тут моих
алкашей.
И решительно зашагала, но не той дорогой, по которой 9 лет
ходила в школу, а по другой, которая вела к автодороге Пенза-Са-
ранск. Через час с небольшим она уже ехала на рейсовом автобу-
се в Пензу. Там она сразу же купила билет до Мурманска. Почему
до Мурманска? Да потому, что она забыла как называется город
или станция, где жила её тётка, старшая сестра матери. Тоже Ксе-
нией звать. Но знала, что года два или три назад мать ездила к
ней в гости, и после этого у них завязалась переписка. Уже в по-
езде она всё-таки вспомнила! А ещё говорят «память девичья»!
город назывался Беломорск и действительно был на Мурманском
направлении и стоял он на самом берегу Белого моря.
Ксюша сошла с поезда, вышла на привокзальную площадь,
и только тут ей стало по-настоящему страшно: она не знала ни
адреса тётки, ни её фамилии. Куда идти? Присела на скамейку и
заплакала. Злые слёзы катились по щекам, сворачивали в уголок
рта и там пропадали. «Вот дура, вот балда! – ругала себя Ксюша.
– Ну, что мне мешало взять конверт с адресом тётки? Ведь мать
часто ей писала». На этот раз Ксюшу спасла зрительная память.
Как только в памяти всплыло слово «конверт», она как на экране
увидела почерк тётки с какими-то немыслимыми завитушками и
прочерками. «ПЛОТНИКОВА!» – сразу же вспомнилась фамилия.
Слёзы мгновенно высохли. Ксюша даже огляделась по сторонам:
не видел ли кто её непрошеных слёз. Уж очень она не любила, ког-
да её жалели. Беломорск не Москва, и сообразительная девочка
быстро нашла адрес тётки, и даже номер телефона. Но звонить
не стала.
Домик, где жила тётя Ксеня, был крохотным, всего о двух ок-
нах по фасаду, с прогнувшейся посредине крышей, но зато пря-
мо за небольшим огородом был берег моря. Море Ксюша видела
«живьём» впервые. До этого только на экране телевизора, да на
картинках в книжках. Стояла и, как зачарованная, смотрела, как
одна волна сменяет другую. Ксюша даже не подозревала, что вол-
ны могут быть такими большими.
– Тебе кого? – услышала она хрипловатый, и даже грубый
женский голос.
От неожиданности даже вздрогнула, перевела взгляд на во-
рота домика. Там стояла дородная бабища. Огромные толстые и
красные ручищи блестели от рыбьей чешуи, на ногах резиновые
сапоги, а из одежды, прежде всего выделялся клеёнчатый фартук.
– Мне вас надо, тётя Ксеня, я к вам в гости приехала.
– Я гостям всегда рада, но вот что-то никак не распознаю: кто
ж ты такая.
– Да Ксюша я Синицина, племянница ваша из Лесной.
– Батюшка-святый! Что ж ты телеграмму-то не отбила? Я бы
178 179
встренула тебя. – запричитала Ксеня большая. – Ну, давай шагай
в избу, чего стоишь там, как неродная? Ох, господи, а я тут с рыбой
связалась, с засолкой. Пропади она пропадом! – ругала себя Ксе-
ния, сбрасывая на ходу все свои пропахшие рыбой одежды. Чуть
позже, уже за сытным и обильным столом, были «охи» и «ахи», да
«какая большая ты вымахала, прям хоть замуж отдавай». Даже
по рюмочке настойки выпили. Кстати, это была первая рюмка в
маленькой ещё жизни Ксюши, и только из боязни обидеть тётку
она с трудом проглотила содержимое. После долгих расспросов
тётка поняла, что племянница приехала не в гости, а спасаться от
родителей-пьяниц, от деревенской безнадёги и от позора, если в
Лесной узнают, что с ней произошло в лесу.
– Не боись, девка, не пропадём! Ты вон какая девка видная,
а у нас тут палку кинь – и в жениха попадёшь. Сплошь моряки, ры-
баки и даже капитаны попадаются. В девках не засидишься.
Тётка как в воду глядела. Не успела Ксюшка два-три раза схо-
дить на танцы в «Клуб моряков», как её до дому провожали во-
енные матросики. Но рукам волю не давали. И это Ксюше понра-
вилось. Целоваться-обниматься тоже не лезли, а при прощании
щёлкали каблуками надраенных до зеркального блеска ботинок, и
шутливо отдавали честь, как старшему по званию. Но так длилось
недолго. К ним в дом пришёл давний знакомый тёти Ксени, ещё не
старый мужчина в морской форме, крепенький такой, с вислыми,
как у запорожцев на картине, усами. На Ксюшу он мельком взгля-
нул и тут же сказал густым басом:
– Ты, девонька, сходи-ка на улицу, подыши свежим воздухом.
У нас тут с Ксенией Григорьевной разговор не для твоих ушей.
Ксюша нисколько не обиделась и вышла во двор, пошла на
берег моря девятую волну считать. Моряки говорили ей, что она
всегда самая большая.
А разговор был такой.
– Григорьевна, выручай! Скоро в море выходим, а у меня на
судне повара нет. Сама знаешь, что с бабами тут туго, а из мужика
какой повар, не всякая собака жрать будет. Отпусти ко мне пле-
мяшку свою. Деньгами не обижу.
– Антоныч, ты никак спятил на старости лет? Ей же ещё сем-
надцати лет нет, девчонка сопливая. Какой из неё повар, да ещё
для вас, оглоедов. К тому ж, девка она ещё, а рядом сам знаешь
какие ухари. Нет, нет и ещё раз нет! – твёрдо отказала Ксения Гри-
горьевна. Племянницу свою она успела полюбить и жалела как
родную дочь, хотя у самой детей никогда не было.
– Ты эти разговоры брось! Аль забыла, что тебе самой толь-
ко-только 15 стукнуло, когда в море с рыбаками ушла. И тоже дев-
кой была, – урезонил её Павел Антонович, капитан СРТ-117.
– Вот потому и не отпускаю, знаю я вас, кобелей. Поматросите
и бросите.
И всё же капитан уговорил, уломал её. Когда Ксюша верну-
лась в дом, у них с тёткой был трудный разговор. Не хотелось,
даже страшно было Ксюше идти в море кем бы то ни было. Но и
нахлебницей жить тоже было стыдно. Пенсия у тетки была не ахти
какая и вдвоём на неё трудновато было бы прожить.
Так в один пасмурный осенний день отошёл от берега СРТ-
117, где на борту была и Ксюша в чине помощника кока. На самом
деле кока не было, и моряки сами по очереди готовили еду. А Ксю-
ша смотрела, вникала, и совсем скоро мужики уже нахвалиться не
могли ею. А когда хвалят, то и дело спорится. За работой Ксюша
даже забывала про противную изнурительную качку, про морскую
болезнь. И всё бы хорошо, но однажды ночью, когда она уже спала
– а дверь каюты она никогда на ключ не закрывала – вдруг услы-
шала над собой шумное дыхание, унюхала запах спиртного пере-
гара и услышала горячечный шепот:
– Ксюша, пусти к себе, больше не могу терпеть. Или за борт
сейчас прыгну!
Ксюша по голосу узнала старпома Гришу. Она знала, что он
«неровно дышит» в её сторону, но делала вид, что не замечает
этого красивого чубатого парня, которому сам чёрт не брат. Его на
судне не только боялись, но и уважали за то, что он мог и три вах-
ты подряд отстоять, не придирался по пустякам и со всеми умел
находить общий язык. Но Ксюше нравился совсем другой парень,
матрос-рулевой Костя со смешной фамилией Семечкин. Костя, как
и остальные мужики на судне, знал о любовном пожаре в стар-
помовской груди, но и не помышлял стать ему конкурентом. Все
ждали, чем же всё кончится.
Кончилось плохо. Совсем плохо. Ксюша всегда держала под
подушкой огромный кухонный нож, хотя была уверена, что он ей
никогда не пригодится. И вот пригодился. Полоснула скорее со
180 181
страха этим ножом пьяного «Ромео», да так, что пришлось вы-
зывать вертолёт и Гришу с трудом спасли. Дело запахло судом и
немалым сроком, но капитан всё же каким-то чудом спас Ксюшу.
Он быстренько списал её на берег, отдав все заработанные ею
деньги. Не поскупились и морячки, сбросились Ксюше «на до-
рожку». И только одному из них повезло: он поцеловал Ксюшу в
щёчку, когда передавал ей тугую пачку денег.
Возвращаться к тётке в дом было совестно, боялась расспро-
сов. К тому же Антоныч на прощанье ей прямо сказал:
– Дуй, девонька, как можно дальше от этих краёв, и прости
меня, дурака старого, что не уберёг. И постарайся побыстрей сме-
нить фамилию. Чтоб долго искали, но не нашли.
Ксюша купила билет до Ленинграда и уже оттуда написала
тётке письмо. Хорошее, доброе, полное благодарностей, но и ей
ничего не сообщила о дальнейших планах. Собственно, планов-
то как раз никаких и не было. Первые дни она жила в гостинице,
ходила по ресторанам, музеям, театрам. Денег было много, но они
быстро таяли. Надо было как-то жить дальше, где-то работать и,
конечно, доучиваться. Ведь у неё даже справки об окончании 9-го
класса не было, а запрашивать школу – значило быть обнаружен-
ной родителями, чего ей вовсе не хотелось.
Случилось так, что однажды к ней за столик в кафе подсел,
попросив разрешения, мужчина лет сорока, в свитере, джинсах и
ярко-оранжевом берете. Он что-то говорил, о чём-то спрашивал,
но Ксюша смотрела на него, вернее, сквозь него, как на пустое
место. Она уже научилась в мужчинах видеть только похотливых
самцов и тихо всех ненавидела. Но этот говорил, как мурлыкал.
Прямо-таки убаюкивал. Назвался Эдуардом Романовичем и пред-
ложил ей поехать к нему в студию. Оказывается, ему была нужна
натурщица, он обещал хорошо платить за каждый сеанс. Ксюша
смутно представляла, что такое натурщица, но всё же спросила:
– А спать я где буду?
– Как это где? У меня в студии и будете спать. Но не подумай-
те, пожалуйста, что со мной. Малолетки – это не мой стиль.
Он не обманул. Рисовать – рисовал, но не голую, а в прозрач-
ных одеждах, нарядных и красивых. Ксюше это нравилось, тем бо-
лее, что художник как-то признался ей:
– Ксюха, твои портреты идут нарасхват, не успеваю заказы
принимать. Ты у меня молоток!
Так она прожила у него зиму и весну. Называл он её «дочка»,
спал с другими натурщицами, ничуть не стесняясь присутствия
Ксюши. Она варила еду, бегала за сигаре-ами и за водкой, когда
гости приходили, стирала его бельё. А натурщиц презирала. Как и
они её. Художник пышно, с помпой, справил Ксюше её совершен-
нолетие, надарил подарков, но уже через неделю созвал друзей,
они крепко выпили и Эдик – так его все называли – пустил Ксюшу
по кругу, связав руки шпагатом и заткнув рот кляпом. А потом ещё
и насильно влил в рот водку.
Проснувшись рано утром с больной головой, еле живая, она
быстренько собрала свои вещички, забрала у художника всю на-
личность, какую нашла, и на незаконченном портрете крупно фло-
мастером написала: «СВОЛОЧЬ ТЫ И МРАЗЬ!». С тем и отбыла в
город Москву, надеясь на «авось» и на везение.
В Москве она познакомилась с шофёром-дальнобойщиком,
который убедил её, что дорога кормит не только водил, но и та-
ких хорошеньких девочек, как она. Так Ксюша стала «плечевой»
Это название проституток, которые ездят с дальнобойщиками в
кабинах, обслуживают их, но только в пределах одной области, от
такого-то километра до такого-то. И не дальше, ибо конкурентки
могут не только причёску испортить, но и кислотой в лицо плес-
нуть. Всё лето и начало осени Ксюша осваивала новую профес-
сию. Нет, она ей, конечно же, была не по душе, но была какая-то
романтика, риск, и неплохие деньги. Одно только плохо было – не-
где помыться. Горячая вода в термосе, да холодная, когда оста-
навливались на ночёвку у речки. Водилы попадались тоже очень
разные. Те, что постарше иногда даже и не пытались получить
удовольствие, жалели, о родителях расспрашивали, а когда вы-
саживали в конце «плеча», молча совали свёрнутые в трубочку
купюры и уезжали. А молодые отморозки, получив своё, норовили
чуть ли не на ходу, не заплатив ни копейки, вытолкнуть из кабины,
обозвав последними словами..
Так однажды случилось и с Ксюшей. Пришлось стоять на обо-
чине трассы и ждать клиента. На ней старенькое помятое платье,
кроссовки, дешёвая сумка через плечо. А в руке у неё милицейский
жезл, как у ГАИшников. Это опознавательный знак у всех «пле-
чевых». Вдруг, она видит как около неё плавно, почти неслышно
тормозит роскошная иномарка, а не привычная фура. Опускается
182 183
тонированное стекло задней дверцы, там появляется холёное, чи-
сто выбритое лицо, и на неё долго и пристально смотрит сквозь
золотые очки мужчина, по виду явный еврей.
– Свободна? – негромко спросил он.
– Свободна, — ответила Ксюша, подумав, что её просто разы-
грывают, поиздеваться решили. «Плечевых» в такие крутые тачки
не сажают, а брезгливо объезжают стороной.
– Ну, тогда садись. Нет, не со мной, а с водителем рядом.
Тот вышел, открыл ей дверцу, подождал, пока она усядется,
и они плавно тронулись с места. «Ну, и дела-а-а-аа! – подумала
Ксюша. – Это что-то новое». И с опаской стала поглядывать то на
молчавшего водителя, то на того, кто сидел и дремал на заднем
сиденье.
– Куда едем? – спросила Ксюша
– Куда надо, – буркнул водитель, парень лет двадцати пяти,
не больше.
«Значит, для него меня снял этот барин» – подумала Ксюша,
и успокоилась. Уже давно она проехала своё «плечо», а машина,
неслышно урча, неслась по трассе всё дальше и дальше. Потом
свернули на боковую дорогу, но тоже асфальтированную. Уже тем-
неть начало на улице, когда машина ещё раз свернула, но уже на
лесную дорогу. Вот тут Ксюша струсила по-настоящему. «Ну, всё,
девочка, кажись, ты приехала на последнюю станцию. Сейчас оба
оттрахают, убьют и бросят здесь в лесу!» – с ужасом подумала
она. Но до конца испугаться не успела. Свет мощных фар упёрся
в массивные железные ворота, водитель нажал какую-то кнопку
на приборном щитке, и ворота сами собой разъехались на две
половинки. А впереди в свете фар Ксюша увидела роскошный
трёхэтажный особняк с колоннами и с двумя львами по краям ши-
роченной лестницы. Такие усадьбы Ксюша и раньше видела, но
только в кино про богачей.
– Что, уже приехали? – проснулся задний пассажир.– Ну, тог-
да вылезай, красавица. И давай сразу договоримся: в доме гово-
рить буду только я один. А ты молчишь, как рыба. Ты, Костя, тоже
ни звука. Договорились? Тогда вперёд!
Дверь открыл им здоровенный детина-охранник, которых не
зря называют шкафами. «Этот если стукнет по башке, то позво-
ночник в штаны высыплется» – подумала Ксюша, и даже мурашки
по спине пробежали.
– Девочка, я забыл спросить, как тебя зовут? Хорошее имя.
Явно не для твоей профессии. Всё, полная тишина – вон, нас уже
встречают.
На лестнице, ведущей на второй этаж, стояла красивая моло-
дая женщина, скрестив руки на груди.
– Что-то, милый, ты сегодня припозднился, мы уже без тебя
поужинали, – не сказала, а как бы пропела она своим приятным
голосом.
Хозяин повернулся к охраннику и приказал:
– Проводи девушку в угловую на третьем, ты знаешь, – и на-
правился вверх по лестнице, где ждала его жена.
На следующий день, когда Ксюша впервые выспалась на
чистой постели, приняла утром ванну и съела вкусный и сытный
завтрак, хозяин вызвал её уже через другого охранника к себе в
кабинет. Ксюша вообще-то была не робкого десятка, но тут она
совсем растерялась, дара речи лишилась от роскоши богатства.
За огромным столом сидел пожилой уставший человек и пилочкой
золочёной подправлял ногти.
– Садись, красавица, и честно ответь мне на один-единствен-
ный вопрос: что ты умеешь делать, что любишь?
– Умею варить и ещё детей люблю. Только маленьких.
– Вот и замечательно! Варить у меня в доме есть кому, а вот
с малышами заниматься некому. У меня живут внук и внучка. Оба
круглые сироты, их родители погибли недавно в авиакатастрофе.
Но они об этом пока не знают. Смотри и ты не проговорись. Жить
будешь у нас в доме как член семьи. Меня зовут Моисей Абрамо-
вич, а жену можешь звать просто тетя Рая. Потому что зовут её
Рувима Хаскельевна и это не каждый запомнит. Она не обидится.
Всё поняла? Есть вопросы? Нет, вот и хорошо. О своём прошлом
забудь навсегда. Больше ты к нему не вернёшься. Иди, знакомься
с малышами.
Малышей звали Боря и Эля. Таких обычно рисуют на поздра-
вительных открытках, что-то вроде херувимчиков. Боре шёл 6-й
годик, а Эле неделю назад четыре исполнилось. Ксюша больше
всего боялась, что избалованные барчата будут выпендриваться,
помыкать ею, но вышло всё по-другому. Дети так привязались к
ней, что всюду ходили за ней, как на ниточке привязанные. Про-
изошло это потому, что у Ксюши в детстве не было в деревне ни
184 185
одного ровесника, она была единственная девочка. И играть ей
приходилось с Тузиком, с Муркой да куклами. Когда летом в де-
ревеньку наезжали городские и привозили малолеток свежего мо-
лочка попить, то с ними Ксюша тоже не играла. Дикаркой росла. А
теперь в ней как бы проснулась Ксюша-дошкольница, не доиграв-
шая свои детские игры. Поэтому Боря и Эля видели в ней ровесни-
цу, поверили и полюбили так, как умеют любить только дети.
Но это всё случилось не сразу, не в один день. Сначала Ру-
вима свозила Ксюшу в город, к гинекологу и другим врачам, убе-
дилась, что девочка здорова. И только потом, одев и обув её в
приличную одежду и обувь, представила всей домашней прислу-
ге. Потом долго и упорно отучали Ксюшу от жаргона, от привычки
грызть ногти и других огрехов воспитания. Конечно, у Ксюши была
своя просторная комната с ванной и туалетом, с телевизором и
книжным шкафом. Более того, наняли учителей, и Ксюша через
год успешно сдала экстерном все экзамены и получила аттестат
зрелости. Подросли и Боря с Элей.
Однажды, постучав в дверь, уже вечером, когда детей отпра-
вили спать, в комнату к Ксюше зашёл Моисей Абрамович.
– Мне очень не хочется тебе это говорить, но нам пришла пора
расстаться. Ты отлично поработала, дети были счастливы с тобой,
но мы их отправляем в Израиль, где они будут жить у родственни-
ков и там же учиться. Но у тебя есть прекрасный вариант. Выходи
замуж за Костю, водителя моего. Он почему-то мне признался, а
не тебе, что давно любит тебя и ждёт, когда ты станешь свободна.
Парень он неплохой, дело своё знает, плачу я ему хорошие деньги
и увольнение ему не грозит.
И Ксюша согласилась. Уже через месяц Моисей устроил им
пышную свадьбу, купил для них в соседнем городке двухкомнат-
ную квартиру. А Костя давно уже скопил деньги на «тойоту» и те-
перь они по выходным дням ездили и на рыбалку с ночевой, и по
Золотому кольцу проехались. Костя ни разу, ни единым словом не
попрекнул Ксюшу её прошлым. Со свекровью она тоже поладила
с первых дней, и жизнь стала радовать. Пришло время родить,
и счастливый отец привёз домой маленькую крошечную копию
жены. Моисей Абрамович и тут не остался в стороне. Надарил
кучу подарков и даже пожалел, что вера иудейская не позволяет
ему стать крёстным отцом маленькой Наташки.
Вот тебе, читатель, и «хэппи энд,», как говорят англичане. Как
не порадоваться за Ксюшу, за Костю, который в ней души не чаял.
Когда Наталка стала уже что-то внятное лепетать, Костя и говорит:
– Ксюш, а давай всё же съездим к твоим родителям. Ведь на-
верняка они тебя все эти годы ищут. Да и Наташке они обрадуют-
ся. Ехать не так уж и далеко, утром выедем, а к вечеру там будем.
Ксюша и хотела, и боялась ехать. Не велика радость знако-
мить мужа с родителями-алкашами. Но и дочку хотелось показать.
И пусть односельчане увидели бы, что не пропала, не сгинула Ксю-
ха, а вот приехала на дорогой машине, с мужем и ребёночком. Со-
гласилась.
До деревни Лесная они не доехали всего15 километров. На
них наехала огромная фура и раздавила всех троих в лепёшку.
Жуткая картина, не приведи господи, такую увидеть. За рулём
фуры сидел тот самый водитель, что сделал из Ксюши «плече-
вую». Что это? Случайность? Судьба-злодейка? Не знаю.
Не скрою, что мне, как автору, очень хотелось описать радост-
ную встречу, всеобщее ликование. Глядишь, и читатель пустил бы
слезу умиления, но – да простит меня Бог – даже хорошо, что Ксю-
ша не доехала, умерла счастливой.
В Лесной её не встретили бы ни отец, ни мать. Отец замёрз
пьяный в лесу, когда возвращался домой с бутылкой самогона. Его
долго искали всем селом, милиция, школьники, но обнаружили
только весной, когда сошёл снег. И похоронили то, что не доели
звери. А мать спилась окончательно, до потери разума, и её опре-
делили в какое-то заведение. А куда именно, никто не поинтере-
совался. Не любили её на селе, не могли простить, что дочь по-
теряла, поменяла на самогон.
Такая вот история. К сожалению, не придуманная. Только
имена другие.
Февраль, 2009
186 187
СОДЕРЖАНИЕ
От автора . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .4
Перекати-поле . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5
Переходный период . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 40
Родня . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .47
Отчим . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .53
Друзья-товарищи и остальные . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .58
Встречи . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 65
Начальники . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .76
Жены . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 79
Кумиры . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .84
Кое-что из детства . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .90
Моя первая свадьба . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .96
Школа . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..100
Юбилейный «орден» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 105
Мои путешествия . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .110
Королева Красноярского края . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .118
Председатель . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 120
Директор . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 122
Свидание с Родиной . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 125
Краткие рассуждения о жизни и смерти . . . . . . . . . . . . . . . . 130
Суд Божий . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .132
Вчера. Сегодня. Завтра . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 136
Находки и потери . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 141
Рассказы
Клятвопреступник . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 148
Теория отностительности . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .151
Не судьба . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .155
Случай в поезде. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .157
Конец света . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 162
Франтик. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 165
Чемпион поневоле . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 167
Время лечит . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .169
Жила-была девочка. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .175
Николай Дмитриевич Долгушин
ЗАПИСКИ ГРАФОМАНА
проза
Под редакцией автора
Компьютерная верстка, дизайн - Ю. С. Карташова
Печать методом ризографии.
Тираж 200 экз.
Отпечатано с готового оригинал-макета
в типографии ООО “Айсберг”
442960, г. Заречный Пензенской области, пр. Мира, 82а
тел./факс:(8412)60-88-99, 61-85-90
E-mail:pcenter58@yandex.ru