На солнечной палубе - это шестая (заключительная) часть книги "Течение Нижнего Амура. Повествование в стиле блюз".
Часть VI
НА СОЛНЕЧНОЙ ПАЛУБЕ
VI. 1. Свои ценности (Слушать: https://yadi.sk/d/OlFOWztg3Ky5UE)
VI. 2. Призрачный город (Слушать: https://yadi.sk/d/NhK3u3X03Kymub)
VI. 3. День первый, малопознавательный (Слушать: https://yadi.sk/d/OC-CsVoa3KzPmx)
VI. 4. Букет цветов из Ниццы (Слушать: https://yadi.sk/d/4A902npE3L3L7u)
VI. 5. Есть оба якоря! (Слушать: https://yadi.sk/d/Yx4qcws-3L4aTC)
VI. 6. Вокруг да около (Слушать: https://yadi.sk/d/V1wreD_03L5Aqo)
VI. 7. Тайной тропой (Слушать: https://yadi.sk/d/K3xjpuxr3L5Wxt)
VI. 8. Вторая смена (Слушать: https://yadi.sk/d/aZDdg65w3L5tiz)
VI. 9. День, неизвестно который (Слушать: https://yadi.sk/d/leWdCeJ-3L763y)
VI. 10. Пусмы, румбы, светляки (Слушать: https://yadi.sk/d/fnrgAl_y3MB5vZ)
VI. 11. Ходовой ветер (Слушать: https://yadi.sk/d/z8qaI8Qb3MCNxL)
VI. 12. Круг превращений (Слушать: https://yadi.sk/d/tWfHqf6J3MCtnS)
VI. 13. Влажным дерном укрепил (Слушать: https://yadi.sk/d/RDX1_KAc3MEGMj)
VI.1. Свои ценности (Можно слушать: https://yadi.sk/d/OlFOWztg3Ky5UE)
Взять на корабль:
1. Карту Хабаровского края,
2. Бинокль,
3. Надувастик,
4. Плащ-палатку,
5. И чистый «полевой дневник» (академический).
Прочтешь этот список, и сразу понятно, что человек купил путевку по Амуру,
– Что звякает замками чемодан… Ну, в общем,– звякает, готовясь к путешествию.
Семь лет спустя, начало Перестройки. Я – человек солидный, универсально творческий. Мой бывший шеф сказал бы про такого:
– Нашел экологическую нишу…
Конечно, это сдвиг. Отшельник – социален и приобрел позицию, которой раньше не было. Менялась личность – вровень с Перестройкой. Но, вместе с тем, стирались –
– Замашки и оценки…
Пожалуй, что я вовремя исхлопотал путевку:
– Не раньше и не позже…
Душа не ошибается? Бинокль и надувастик (надувной матрас), а если непогода, плащ-палатка.
Великий Амур:
– Его притяженье…
Такое не отнимешь? Кто испытал, тот знает:
– Как сердце встрепенется…
Готовностью рассказывать? Про стиль, которым жил, который отдаляется.
…Купе «СВ»:
– Открытое окно…
Пока еще в Приморье? И «флаговые кроны» – с наклоном от ветрОв Амурского залива. На север, в общем:
– Да, по ходу поезда…
Ход мягкий, и закат с китайской стороны. Недолгий, впрочем:
– Тучи навалились…
А «флаговость» пропала уже за Уссурийском. Под музыку колес:
– Экстерриториальность…
…Не забыть упомянуть –
– Горы Синие Восточные…
Да, так и называются:
– Они бывают синими…
Пологие отроги? Неважно, что темнеет. Им не пропасть:
– Уткнутся в Николаевск?
Я буду объезжать – сейчас и на кораблике. По северной дуге, заметной и на глобусе, что, впрочем, не так важно, согласитесь. Хоть и масштабность – дело не последнее.
Пока купе, открытое окно. И мостики, и будки, водокачки. На всем печать столетья, точных дат –
– Николо-Уссурийской магистрали…
Я еду – это главное:
– Таким себе я нравлюсь…
Экспресс в ночи? Комфорт и путешествие:
– Так на роду написано…
Под музыку колес? Стоянок, от которых просыпаешься.
За Вяземской – практически Хабаровск:
– Чай утренний и первые итоги…
Ведь, что ни говори, начало уже сделано. И, если что пропущено, пропало.
…Хабаровск, между прочим, сидел со мною рядом. Попутчик оказался механиком с «Артема», последнего колесника флотилии Амура, реликта безусловного, как вздох по невозвратному.
Клянусь Драконом, несколько колесников однажды собрались на праздник под Утесом. Штук семь их было:
– Точно вроде помню…
Ручаюсь лишь за два:
– Амурская флотилия…
«Пекин» – при мне:
– В Затоне кучка хлама…
Кирпич какой-то легкий? Чугунный кран поилки – изящный, старомодный:
– Возьми меня в коллекцию…
Но я сказал охраннице, что ничего не трону.
Какой был день! С континентальным небом:
– Мороз, снега…
Затон сверкал снегами! Собранье кораблей, «веранд» и дебаркадеров. Там и «Артем» стоял –
– Ему чинили палубу…
День не померкнет в памяти, уверен:
– Но больше на Амуре нет колесников…
Попутчик молчаливый давно уже на пенсии, но плавал под завязку, был свидетелем.
Как все прошло? Собрались вместе, выпили. На память фотокарточка –
– С дымящейся трубой…
И тоже, надо думать, кучка хлама. Кирпич диатомитовый – фундамент для машины.
Дорожные заметки? Вся часть такою будет:
– Хотя бы для симметрии…
Но часть эта шестая. Я должен быть таким же, реликтовым и прошлым. Путевка для меня как фотография.
Касания Хабаровска, когда-то постоянного? Уже Хехцир –
– С китайской стороны…
Пускающий драконов в хабаровское небо:
– Большой специалист драконоведенья…
– Хехцир с китайской стороны –
Завален тьмою облаков.
И снежные шляпы витают –
Над отрогами Тарбагатана…
Так я когда-то книгу надписал – подарок к дню рождения Алины. Но Леша внес сомнение, сказал:
– Тарбогатай!
Ух, не люблю зануд, пусть даже это истина.
Хабаровск надвигается своими «обстояньями»? Градирни ТЭЦ:
– Я от окна к окну…
Хабаровск-2:
– Дорога на Приморье?
А я – как раз оттуда. Так задумано.
Гаражная? Вокзал – вот-вот и обнаружится. Не надо так настойчиво:
– Расстаться только трудно…
Жизнь как песок? Не держится на пальцах. И я не попаду на улицу Гаражную.
Но я намерен так же, если выйдет, фиксировать малейшие детали:
– Неторопливо так же…
Верхоглядски? Как принято во всем повествованье.
VI.2. Призрачный город (Можно слушать: https://yadi.sk/d/NhK3u3X03Kymub)
Сейчас бы и на палубу:
– Бинокль и надувастик…
Но я любитель трудностей. И этот день отдам –
– Еще Хабаровску…
Достаточно понятному лишь при наличьи выброшенных главок.
Всего лишь день? Особенной тоски нагнать я, вероятно, не успею, раз буду говорить о дымниках, драконах, о крекинге нефтей:
– Вообще о привиденьях…
Без привидений тут не обойтись:
– Тропический трамвай…
Я чуть не спутал номер? И знаю, где искать Хехцир парадоксальный:
– Привычными глазами, в привычном отдаленье…
Гостиницу мне заказали заранее. Как и просил:
– «Дальний Восток»…
Номер от ТАССа (вот я какой!), хоть и знакомых – почти не осталось.
Сижу на подоконнике:
– Что предпринять до палубы?
Снаружи день тропический, а мне – январь, мороз. И вспышки памяти грозят отвлечь от темы:
– По шпалам тупиков,
По всяким направленьям…
…Гостиница – модерн тяжеловесный. Для публики другой, в чем я не сомневаюсь.
Но ведь и я – не чуждый. И даже жил когда-то – в таком же точно номере с окном на Милицейскую.
Хабаровск – трудный город, враждебный черноземам:
– Враждебный, злой, жлобовский…
Душа не принимала! Не стану уточнять, какой ценой платил. Сейчас, по крайней мере –
– В начале путешествия…
Но мелочи настойчивы – отдай им что положено. В положенном избытке –
– Хабаровск несравненный…
Реши своими средствами, в порядке поступленья? Один аттракцион перед глазами.
…Поговорим о призраках, которых нет реальней. Десяток лучших лет:
– Замерзшее стекло…
Дымки из труб – по спуску и подъему:
– Стоят и розовеют над туманом…
Да, Богородское – согласен, что похоже. Но те – еще далекие, им не настало время. А эти – облачками:
– Печное отопленье…
Туман этот морозный, и воздух неподвижный.
Аттракцион, корпускула:
– Я повторю транзитному…
Долина Уссурийского бульвара – еще не освещается, но те, поднявшись выше, отлично розовеют облачками.
Проснулся обыватель в бесчисленных домишках? По спуску и подъему:
– Частный сектор…
Каким он был по замыслу? А замысел присутствует. Ведь я – не о себе, а о Хабаровске.
Конечно, это зависть и грусть по постоянству:
– Не быть мне обывателем…
Турист индифферентный? Я – вечный созерцатель, маститый сам собой. Владивосток, надеюсь, не последний.
Но замысел волнует, как и прежде. Уколы старой зависти, считавшейся случайной. И до конца не понятой:
– Рассказ как в Богородском…
Я рад бы удержаться в этой роли.
Я лучше – ближе к теме. А ближе –
– Вестибюль…
Тут и тогда висела картина рукотворная? «Артем» я бы узнал. «Пекин», пожалуй, тоже:
– Широкий разворот, несущиеся тучи…
Мне нравилось разглядывать картину. В ней то же самое – десяток лучших лет:
– Десяток романтический…
И я опять о том же? Ведь даже с вагоном расстаться трудно.
Монтаж аттракционов – в порядке поступленья. Хабаровск узнал – по розовым дымкам, колеснику с картины –
– По духовым оркестрам?
Парадоксальным сопкам в отдаленье.
Так что-то разрешается своими привиденьями, хотя картину сняли, колесники порезаны. По спуску и подъему – домишки посносили. Мой вестибюль –
– Модерн тяжеловесный…
Нагнал-таки тоски? Снаружи день тропический, а я – о привидениях десятка лучших лет. Но что поделаешь –
– Вода течет обратно…
А на корабль я загружусь лишь завтра.
Насчет тоски попробую дополнить. Я мог бы выбросить и данную главу и обойтись без призраков. Тем паче, что –
– Июль континентальный…
Как где-нибудь в Алжире – хабаровское небо.
И все же задержусь в прохладном вестибюле, зеленом от растений –
– Как будто бы стеклянном?
Хотя на самом деле аттракцион не долог:
– Не дольше, чем отсутствие картины…
Аттракцион – тут надо договаривать. Раз тронул эту тему, объясняйся. Или главу выбрасывай. Хабаровск трудный город. Особенно вначале:
– Душа не принимала!
…Не принимай – почти что декларация? И в этом есть свое разнообразие:
– Не замечай…
И будь самим собою? Отбарабань свое, а там – куда получится.
Однако замечал, как оказалось. В привычном неприятии –
– Буквально по корпускуле…
То почки тополей, то шпалы тупиков. Я так их называл:
– Аттракционы…
Точней не сформулировать:
– Вниманье привлекали?
Да, вспышки радости, сначала единичные. Разбросанные так, что непонятно, откуда и зачем, и по какому принципу.
…Я многое забыл, хотя аттракционы уже имели смысл самостоятельный –
– На несколько секунд…
Как будто бы помехи, пока не поучаствует сознанье.
Сознанье разрушительно? Я пробовал записывать, но формулы, смеясь, упрямо ускользали. Придешь опять:
– О чем ты…
Таких примеров множество! От некоторых после еще хуже.
Но ведь и я упрям, раз речь о вспышках радости, которых нет реальней –
– На фоне и т. д.
И в выброшенных главах я их аккумулировал:
– Кому какое дело до транзитного…
Там речь о них –
– О дымниках фигурных…
Наверно приспособленных к тайфУнам? Заметишь и – уже дальневосточник. Точней – хабаровчанин:
– Остаток в черноземах…
Мне трудно отделить себя от этих призраков, и многое осталось недодуманным. Но я порой летаю –
– От Базы до Хехцира…
Почти что победитель:
– По всяким направленьям…
Летаю над Хабаровском, над собственной историей? То тут, то там – мои аттракционы. Причем – без хронологии, запутанней, чем были:
– Хабаровск – в единичном экземпляре…
…Из тени – в тень, от площади до площади? И это не рассказ, как где-то в Богородском. Встречаюсь сам с собой и никого не трогаю:
– Как мало тут сознания…
Как много первозданного.
Начни рассказ с любого тупика. Преодолей враждебность, отчужденье, и стиль себя окажет –
– Ведь это ты там призрачный?
Ведь что-то управляло, вероятно.
Смотрите – вновь расстроился? Хабаровск трудный город:
– Аттракционы требуют повторного вниманья…
А если нет, пора сдавать в архив, и день этот напрасен в начале путешествия.
Но я-то легкомысленный! Меня не оторвать – от духовых оркестров, неявно упомянутых. Я уж давно покинул оазис вестибюля:
– «Техническая книга», еще книжный…
Не зря же чуть не сел в другой трамвай? На привокзальной площади я – дома. И здесь, на главной улице (от площади до площади) – я вовсе не хочу разглядывать пружины.
Но я еще о вальсах –
– О духовых оркестрах…
Наверно, можно жить без привидений? Но Город из враждебного не станет Несравненным. А он теперь такой, так получилось.
Аттракционы – личное, однако существуют. Сливаются корпускулы – маршрутами, кварталами. И я порой летаю над истинным Хабаровском, каким он был по замыслу, каким он мне мерещился.
Касаться замысла, касаться исполненья – занятие опасное. А, впрочем, так знакомое:
– Опять Кольчем?
Согласен, что похоже, но кто мог говорить когда-то о Кольчеме.
Зато сейчас могу – о городской поэзии. Возможно, что ее-то хлебнул, поскольку здесь.
Какой ценой платил, конечно, мне неведомо:
– Цена изрядная…
Итог не окончателен.
Да, урбанизм – прекрасный, притягательный. Который никому вполне не удавался:
– Наверное, и мне…
И Город этот выдуман? И я в нем, вроде, призрак, и это достиженье.
…Июль континентальный:
– Хабаровское небо…
Которого в Приморье не бывает:
– У нас в Приморье…
Нет, у нас в Хабаровске! Жара невероятная, как где-нибудь в Алжире.
Пью содовую воду на каждом перекрестке. Любуюсь тентами:
– Маркизы полосатые…
Хабаровск изменился, а может быть, так кажется? Лишь небо узнаваемо:
– Я никого не трогаю…
Из тени в тень, от площади до площади? От гастронома Чурина (где ангел на фронтоне) спускаюсь потихоньку к Амурскому бульвару:
– Ведь я не выбираю специально?
…Богатые кварталы:
– Не каменные джунгли…
Расцвет столетия, и сразу небреженье:
– Наверное, модерн…
Купеческий какой-то? Но тоже – приспособленный на склоне.
И здесь свои дымки:
– Здесь тоже обыватель…
Не трогай обывателя, а то опять расстроишься? Тут надо отказаться от мерок черноземных и быть одним из тех –
– Солидных, основательных…
Не трогай и бараки различных генераций? Бараки «засыпные», бараки из «вагонки». И все, что от казарм –
– Давно краснокирпичных…
Опасное занятие – история Хабаровска.
Но мне не выбирать. Ориентир – «Китайка», где винный магазин, где Мельзавод столетний. Маршрут определился –
– А впрочем, лишь оформился…
Я знал, что предпринять – еще на подоконнике.
… «Китайка» – слобода вдоль речки исчезающей. Китайцы тут и вправду обитали.
Выращивали «овощь» – на лодках развозили. Плюснинкой и Чардымовкой:
– Названья сохранились…
Завод в мучной пыли, осевшей за столетие. Развалина, а впрочем, что-то мелют. Но винный магазин закрыт «сухим законом». Исчезло оживление. Но я не с тем в «Китайке».
Вверх по ручью когда-то были фанзы. Первичная тайга – сравнительно недавно. Тут и сейчас «шанхайчик», задворки, огороды. И мостики-настилы. Все знакомо.
Меня интересует правый берег, где просо-гаолян произрастало. Тропинкой меж заборов, забыв о путешествии:
– Глаз археолога – по склонам и задворкам…
Сейчас появится обещанный Дракон? Ведь у меня коллекция:
– Осколки от посуды…
«Китайка» – заповедник! Хотя у нас в Приморье помойки в этом смысле продуктивней.
А измененья есть– дорогу пробивают. И вместо огородов глыбы с торфом. И заодно – со всем «культурным слоем». Стекляшек масса, сбор необычайный.
Порушишь глыбу с торфом –
– Открываются…
Ну, точно как во сне! Я брал что покрупнее:
– Растительный орнамент, джонки, много зАмков…
Конечно, иероглифы и символы буддизма.
Увлекся собираньем – сокровища несметные. Такое лишь во сне:
– Почти археология…
Что символы буддизма, что модерн – мне все одно хабаровское небо.
Но самое небесное – в процессе отмыванья! Когда вдруг осознАешь смысл фрагмента. А то и – просто яркость свежеотмытых красок:
– Награда самоучке-археологу…
Мыл под колонкой, тут же, у дороги. Летели брызги, пах бурьян цветущий. Вот складывать мне некуда – свернул кулек из «ТОЗа». Хабаровской газеты –
– Свежий номер…
Отбросим ценности, долой аттракционы:
– Мыл склянки, сам – до пояса…
«Китайка» одобряла? Отбросим все, но что-то остается. А впрочем, я опять все то же повторяю.
Перечисляю ценности – фазан и часть дракона. Дракон отнюдь не миф – такие возникают над утренним Хехциром, в небесном отдаленье, когда задует ветер из Китая.
Я наскоро, конечно. Две ритуальных чашечки – в болотных ирисах:
– Растительный мотив…
Почти без повреждений – такой же бок пиалы. Боец сумо, красавица и рикша.
Но многое оставил – для кого-то. Кулек мой разорвался –
– Мотивы всё знакомые…
Оставил у колонки, надеясь на ценителя. Кому это понятно –
– Кого это обрадует…
И – мимо булочной. Довольный, освеженный:
– А может быть, к бугру, где хорошо пить пиво…
Где дали Заамурские, где слобода «Казачка», где Тихоокеанское шоссе.
Шоссе – это успеется. Да и в главу не втиснуть – о Школе медсестер (тюремное строение), о стадионе (верхнем), где вечером однажды мы видели сову на игровых воротах.
Мы не были чудилами – скорей, наоборот? Сейчас мне представляется, что мы тогда являли какой-то из возможных типов обывателя. Почти хабаровчанина:
– С открытыми глазами?
Какой-то из возможных в наше время, дополнивший мои аттракционы. Меня тут понимали, к удивленью. Я ведь вообще не думал, что можно разговаривать.
Союзники, друзья, интеллигенция? В главу не втиснуть наших приключений. Пример тому хоть – собиранье склянок. Хотя бы и прогулки в районе НПЗ.
Масонские надгробия, туннель «желдор.» моста, художник-самоучка. А однажды – мы бегали по лужам, когда был сильный ливень. Ходили за водой под Рождество.
Но я сейчас – о крекинге нефтей. Вернее – о бараках, что так боялся тронуть. Не обо всех, конечно:
– Одна из генераций…
Что мне теперь особо симпатична.
Салатные бараки, двухэтажные. Бараки из дощечек, «вагонкой» называемых. В дремучих тополях, чье время незаметно. К баракам я сейчас и поднимаюсь.
Сейчас я о себе –
– Имею же я право?!
Рассказ, как в Богородском, о «вагонке». О том, что не случилось:
– Конечно, вариант…
Тридцатые года, конструктивизм, Хабаровск.
Бараки НПЗ – оттуда, из волны. И окна, соответственно, не то чтоб «итальянские» –
– Но небо отражают…
И будь я чуть постарше, восторженный технолог:
– На месте той кумирни?
Смешно, но эту версию я ближе принимаю. Чем ту, какая вышла, с потерями транзитными:
– Тридцатые года…
Волна конструктивизма? Вникал бы в тайны крекинга, в процесс ректификации.
Модерн тяжеловесный – для публики другой? Судьба мне там не выделила ниши. А тут тебе – расти вместе с заводом:
– Да, «Джаз на повороте»…
Ходил бы в клуб жонглировать.
Я знаю все! Не надо возражений, ведь речь о привидениях в районе НПЗ. А с привидений спрос – такой же:
– Отвлеченный…
Проверить все равно ведь невозможно.
И мой рассказ – о тополе в окне. Закатах за Амуром –
– Наверно, нескрываемых…
И о себе – на лавочке под окнами той комнаты, все что-то отражающей –
– Той угловой хотя бы…
С гантелями и книгами, с кофейником кипящим –
– А по утрам зовет колесник у причала…
Гудок не конструктивный, но тоже душу трогает:
– Тибет, Галапагосы, джунгли Африки…
Да, НПЗ такой, хотя и непарадный. Рассчитан на таких как я энтузиастов –
– Ну, разве, чуть постарше…
Постарше и наивней? Он – в глубине квартала, за линией трамвая.
Но даже я ловил его намеки – на путепроводе, под ропот тополей. В ступеньках магазина и в фонаре лирическом:
– Да, да – закат…
Далекий, за Амуром.
…Сумбур, а не рассказ? Но средство – тоже сильное, как вечер у ступеней трамвайной остановки, глядевшей почему-то несчастно-пренесчастно:
– Мои аттракционы, мимолетности…
Причины позабылись, а может быть, их не было. Я до сих пор в себе не разбираюсь:
– Наверно, дело в нише…
Верней, в ее отсутствии? Что понималось тоже изначально.
А между тем тут рядом (в новой «башне»), в моей последней (угловой!) квартире, уже реально сиживал и стукал на машинке. Рассказики друзьям, чтоб удивлялись.
…Конечно, подошел:
– Конечно, не к подъезду…
Вот, разве что, кусты окрепли положительно? Сажали на воскреснике –
– И я долбил скалу!
Ну что тут может вырасти? Но ветки стали толстыми.
Чтоб не застрять, не вызвать ненароком обвал невозмутимости в начале путешествия, я сам с собой условился вернуться через часик:
– А то маршрут на этом и закончится?
Сейчас я расскажу про Тайный парк –
– Где тоже хорошо пить пиво, рассуждая…
О «Девушке с Веслом», о липах по обрыву и о кустах корявых, в дальневосточном вкусе.
Но на пути – пакгаузы, цистерны. И мегафон погрузки –
– Не столь уж романтический…
Из моего окна – всегда виднелись мачты. Они мне и сейчас как бы виднеются.
И Переезд Шоссе меня, наверно, помнит? Мы тут такие оба:
– Непарадные…
Такие неизменные, такие черноземные? И перерыв, конечно, незаметен.
…А парк – от Дальзавода («Арсенал») –
– Да, «на высоком»…
Тем и интересен? И тоже – «заповедный», в сторонке от Шоссе. В прорехе Времени, что тоже интересно.
Заросшие аллейки, тишина. Первичная тайга по склонам сохранилась:
– Еще от «Арсенала»…
Но парк – Дальзаводской, с отчетливым влиянием волны конструктивизма.
Да, вышка парашютная и даже стадиончик:
– У входа Футболист и Дискомёт…
"Сработанные" – столь же грубо, как и зримо. Какой дурак сработал, теперь не интересно.
В Хабаровске вообще полно такой скульптуры:
– Садово-парковой…
Я делал фотографии. Вот, например, "Гигант" с отбитой головой, все что-то указующий, куда-то призывающий.
Но – все же блюз под вечер:
– "Тихий вечер"?
И в Тайный парк я прихожу намеренно. И можете смеяться, сколько влезет:
Из-за фигуры "Девушки с Веслом"!
Фигура, разумеется, достаточно известна. Она здесь возвышается среди столетних лип. С обрыва вид – на дали Заамурские, где в ясную погоду – тоже горы.
Да, так бывает здесь:
– Закаты здесь чудесные…
Но как стоится ей – метелями, ночами? Открыта всем ветрам:
– Никто не посочувствует…
Кроме меня, пожалуй что – ровесника.
Ведь это я однажды очищал – ее лицо от снега –
– Снежной маски…
Услуга, надо думать, непривычна? И мне с тех пор казалось, что замечен.
Наверное, тогда контакт и состоялся:
– Я рядом с ней стоял на постаменте…
Ровесница? Что странно, она всегда такая, а я, наверно, все же изменяюсь.
…Контакт, конечно, есть. В закате характерном светились кучевые облака. Чтоб посидеть вне Времени:
– Ступеньки постамента…
Наверно, для того и существуют.
Пора кончать главу? Нагромоздил достаточно. Решил, как и хотелось, вполне своими средствами:
– Хабаровск несравненный в начале путешествия…
По Нижнему Амуру и обратно.
Но вот что здесь еще немаловажно:
– Примерно так я начинал Кольчем?
Отшельник невозможен без «Девушки с Веслом»:
– Примерно с тем намерен и отчалить…
Эффектная концовка, согласитесь! Кольчемский опыт тоже что-то стоит. Но обрывать рассказ таким манером нельзя мне почему-то –
– Хотя б из-за оркестров…
Неявно упомянутые вальсы:
– Хехцир парадоксальный…
Просто сопки? Чуть дальше к Базе КАФ (Амурская флотилия) такое объезжаешь на автобусе.
Японский силуэт:
– Хабаровск украшает…
О, не один, конечно, по направленью к Базе! Но для оркестра выбрал его. И неслучайно:
– Почти со всех сторон автобус объезжает…
…Начало мая? Холодно, дождливо. Закат за тучами свершался незаметно. Однако за Амуром прорезались полоски:
– Цвет бурака…
Жестокий, бесприютный.
А у меня и так плохое настроенье:
– Отбарабань свое…
Я барабанил? Угроза за угрозой – конца им не предвидится. Потухший и растерянный. Несчастный-пренесчастный.
И силуэт той местной Фудзиямы – под скрип колес наехал на полоски. И долго так себя им подставлял:
– Маньчжурия, Макс Кюсс…
Прямое попаданье.
Мне холодно от вальсов:
– «На сопках» и так далее?
«Амурских волн» рыдальных (слова не принимаю!)? Но как это прекрасно –
– Как ужасно…
Я говорю – прямое попаданье.
…Хотя при свете дня – эффект не повторился:
– Ведь силуэт обгрызан и унижен…
Какой-то сфинкс? Откуда Фудзияма? Так, впрочем, здесь всегда:
– Аттракционы…
И «Девушка с Веслом» сегодня без весла? И простоит она, скорей всего, недолго:
– Раскрасят, отобьют…
Недалеки примеры? Так в парке тут расправились с «Ныряльщицей».
Я не могу фигуре не сочувствовать:
– Рука без смысла пОднята…
Пусть хоть бы призывала? Ровесница мне грустно улыбалась, пока верхушки елок не закрыли.
Амурские страдания? Я повторю транзитному –
– Сумбурно, путано…
Но дело не в тоске? Хотелось быть достаточно понятным, а в сущности – лишь небо узнаваемо.
…Пакгаузы, и стрелки, и цистерны? Меня, как своего, пустили в проходной:
– Неужто тоже помнят?!
И мегафон погрузки – о том же, что вещал колесник у причала.
А к башне не поднялся:
– Нарушил договор…
В обход души? Ведь средство тоже сильное. Как мне, транзитному, без тамошней прописки –
– С каким лицом…
Нет! Все-таки в гостиницу.
…Ну, как – хорош Хабаровск? Романтика наглядная – из трудностей, что я себе нагромоздил. Похоже, ни одну не обделил вниманьем. И на сегодня вроде бы достаточно.
Та жизнь уж не моя –
– Ее не переделать…
Монтаж аттракционов завершается. С чем надо примириться, хотя и с опозданьем. И что теперь мне склянки – только повод.
Хабаровск вышел призрачным? Но даже здесь, в главе, все стили уважаю:
– Историю тем более!
А серый фон, враждебность, жлобоство и так далее – все реже вспоминаются. И то –
– Уже не застят…
Две параллельных жизни? Да ерунда все это:
– Цена изрядная, итоги не понятны…
Конечно, ерунда – редиски и бараки, но как иначе полюбить Хабаровск.
Ценой тоски, ценой аттракционов – вот принцип, отрицающий, что десять лет упущено. Недаром так волнует десяток романтический:
– По шпалам тупиков,
По всяким направленьям…
Сменить бы флаг:
– Не сменишь…
Ведь это ты там призрачный! Такой как есть:
– И небо узнаваемо…
Такая же повадка – между нишами, раз уж нельзя – механиком колесника.
Я и сейчас далек от завершенья? Но думаю, что все же последняя квартира была уже не сдавленной и все же – без подмен. Я не такой нахал –
– И большего не требую…
И остается – палуба, бинокль и надувастик. И завтра я отчалю от Хабаровска. Уже история:
– Мыл склянки под колонкой…
И день хоть в этом смысле не напрасен.
…Я не такой зануда, чтобы сидеть в гостинице:
– Гулял между светилами по набережной ночью…
А небо затянулось, и даже дождик капал:
– Гулял под фонарями транзитный обыватель…
VI.3. День первый, малопознавательный (Можно слушать: https://yadi.sk/d/OC-CsVoa3KzPmx)
Благословен гудок колесника? Благословенны те, кто может путешествовать. Отдельная каюта, свой иллюминатор:
– Тибет, Галапагосы, джунгли Африки?
Арсеньев, Фраерман – мои путеводители. И то лишь – до Лимана и не дальше. И то лишь – огоньками на правом берегу. И то – довольно редкими и в общем безразличными.
А посему я буду пунктуален. Во-первых, мелочам – сугубое вниманье. А во-вторых, не скрою плохого настроенья, присущего началам путешествий.
…Обычный, рейсовый, двухпалубный, речной? Но если с мелочами, то есть одна, готовая:
– Кого-то провожал…
Или мне так казалось. Пожалуй, что второе, да это несущественно.
Свинцовый поздний вечер в Тайном парке:
– Широкий разворот,
Несущиеся тучи…
«Пржевальский» проплывал – ну да, как на картине. И музыка оттуда. Амурские рыданья.
Сейчас и я, хоть рейс мой ширпотребный? «Притопы и прихлопы» – по отзывам бывалых. Но я на все согласен:
– Созерцанье…
Хабаровск–Николаевск и обратно.
…Через "Веранду" будет нам посадка. Жду очередь под тентом:
– Из-за дождика…
Попутчики, похоже, ужасно одноклеточны. Союзников не видно и не надо.
Потом – меня с каютой обманули. Подсунули двухместную –
– Но черт с ними со всеми?
Мое – на верхней палубе. Двенадцать дней пути –
– Двенадцать дней речного созерцанья…
Отчалили без музыки и задом наперед. Теченье подхватило, и сразу:
– Тайный парк…
И я не там, и "Девушка с Веслом" похожа среди лип на паучонка.
А за обрывом Город несказанный:
– Таинственней моих аттракционов…
Из-за того, что прячется – от Базы до Хехцира? Я, может, его вовсе и не тронул.
Спиртозавод, Военный санаторий и знаменитый мост:
– Встречаю мягкий ветер…
И Город за мостом ослабил притяженье – совсем или до времени, кто скажет.
Сейчас я с полным правом могу быть легкомысленным. Нос корабля спокойно режет волны –
– Высокие и желтые, присущие Амуру…
Я бы еще добавил:
– Халцедонные…
И оттого, что вспомнила душа, я чувствую физическое, что ли, удовольствие. Ведь Великий Амур меня взял на себя:
– Нос корабля – спокойно режет воду…
На северо-восток? Названьями знакомыми, в страну воспоминаний –
– До Лимана…
Кто плавно режет волны, халцедонные –
– Кого увидит то же Богородское?
Проверю кое-что. Не выводы, конечно, наверняка случайные, поверхностные, в принципе. И не себя, что было бы, пожалуй, и рискованно, хоть втайне от души для этого и еду.
…Зовут обедать – вот и расписанье! Нанайка разливает наш первый суп задумчиво.
Мы ей и поручаем так дальше разливать – на весь круиз, едва еще начавшийся.
Кормежка, правда, скудная –
– «Сухой закон» опять же…
В буфетике – ни пива, ни коктейлей? Блажен, кто путешествует, кому дают добавку. А мне-таки не дали – довольно резковато.
И черт с ними со всеми, повторяю! Мое – на верхней палубе, то бишь на «сковородке»:
– Надул матрасик…
Все мое хозяйство (блокнот и карта) – в сумке-побирушке.
…Идем без остановок уже довольно долго. На правом берегу какие-то пакгаузы.
Возможно, Сикачей, а может, уже в Троицком:
– Фарватер тяготеет больше влево…
Да, прерия? Или вот так – получше, ломая губы:
– Прэриа…
И ты американец? Стетсоновская шляпа или, там, шлем из пробки.
– И кольт на поясе?
Встречаешь мягкий ветер.
Так катимся, теченьем увлекаемы. Порой – почти лугами, что проезжают слева:
– Да, дилижанс по прерии…
И солнце подтверждает, порою навещая «сковородку».
А гор пока не видно и в бинокль. Здесь самая широкая долина. На сотни километров – только прэриа:
– «И пивные попадаются в пути»…
Ну как же без туристок? Конечно, обнажаются – еще как-то стыдливо и частично.
Лежал на «сковородке»:
– Такой элефантерий…
Действительно похожи на тюленей.
Перевожу бинокль на солнечные травы. Потом – на след колесника –
– На ширину Амура…
Захватывает это чудесное движенье? Тут – ровная вибрация и сбилась разворотом.
«Зеленая стоянка» – селенье Салмаки, хотя кругом ни признака жилища.
Здесь и причалить некуда – привязывали к берегу. Матросы-пэтэушники и боцман их Петрович.
Где эти Салмаки, на карте не показано. Но ниже Сикачей, к тому же – левый берег. Возможно, что и остров – я видел сверху воду:
– Наверное, у гор, за горизонтом…
«Зеленая стоянка» – так некстати? Мне так и говорили, что рейс для одноклеточных.
Но трапик переброшен, и музычку врубили – на весь Нижний Амур, до Николаевска.
Пойду на блеск травин? Сложив одежды в сетку:
– По вейникам, цветочкам чеснока…
Есть и сараны тощие:
– Вот прерия не с палубы?
Конечно, жалкий вид, ведь середина лета.
Стараюсь удержаться от скороспешных выводов. Совсем забыл:
– Ругозы…
У-у-у, ругозы? Но ведь и эти – бледные, хотя дальневосточные:
– Топорщатся на здешних берегах…
Тут у меня случилась замена, что ли, зренья:
– Не прерия, а луг…
Равнинно-черноземный? Луг сочных трав, крапчАтых колокольчиков и едко-желтых лютиков:
– Тех, знаете, наивных…
Опомнился…
– Долина…
Путешествие? И это не овсы у одинокой ивы:
– Стыдись, перед тобою…
Ну, вижу все, конечно. Верней, стараюсь видеть, что Долина.
На блеск травин, по высохшей протоке:
– Жаль, некому меня сфотографировать…
Потом бы догадался, чем был в Амурской прерии? Сейчас – разочарован и расстроен.
Где приключения:
– Стоило ехать…
За ивой какие-то крыши виднеются. Скучное место, рассказа не выжмешь. Впрочем, стыдись:
– Салмаки пред тобою…
…Выбрал шатер среди ив однозначных:
– Думай о том, как гуляла вода…
Как натащила пловучего мусора – в ивы корявые –
– В комнату с кочками…
Ладно, хоть так? Успокоила птица:
– Палки стучат,
И ползет гусеница…
Хелекс (улитка) и вымпелы ив:
– Комплекс амурской экзотики…
Не удержался от вывода все-таки! Ладно, продолжим:
– Палки стучат…
Это – когда ветерок налетает? Палки приходят в движенье.
Птица опять же и вымпелы ив:
– Так мне сегодня урок предназначен…
Здесь не смотреть – только слушать улиток. Жаль, в самом деле, что нет фотографии.
Опыт Кольчема не возвращается? Даже вот так:
– Медитация в кочках…
Дней-то двенадцать –
– «Зеленых стоянок»?
И хорошо, что не больше.
Может быть, хватит, а то засиделся? Как бы те там без меня не отчалили:
– Вот будет номер…
И музычка стихла?! Ты тут – без брюк и без денег.
Врожденный страх отстать от дирижабля погнал меня протокой напролом. Смеялись хелексы (гигантские улитки), смеялась птица, ржали гусеницы.
… «Пржевальский» мой так и стоит привязанный. Урез воды, коряга, слоистые пески:
– Типичная открытка?
Коряга обязательна? А то и зацепиться вроде не за что.
Спокойная открытка? Туристы – кои удят, другие загорают:
– Ну, этим – безусловно…
Круиз хоть вокруг Света? Народ бесперспективный и лишь элефантерий занимает.
Ревизия слонам, тюленям и моржихам? Бинокль их позволяет разглядывать детально:
– Ревизия продуктов…
Самой собой, нескромная? Лежат, как на прилавке, загорают.
«Продукты» есть, но неодушевленные. Вот разве что за дюной –
– Декадентка?..
Учись смотреть в мечтательную даль? Арсеньевская штучка –
– Действительно за дюной…
Зелеными глазами – «зеленая стоянка»? Представьте и колесник –
– В широкополой шляпе…
Такие штучки – с матовым (мечтательным) лицом кружили голову не одному Арсеньеву.
Заметив это (так, для хронологии), обрушился в Амур. Теченье подхватило. Мне нечему учиться, но сразу не бывает – в мечтательную даль:
– Ну, в эти эстуарии…
К тому же и подтекст, который сохранится на весь круиз, должно быть:
– Десяток лучших лет…
УзнАю ли себя? Подтекст, конечно, лишний – и рад бы отказаться, но не выбросишь.
…Час стоянки миновал:
– Час Салмаков…
Стряхнул песок с сандалий – на швабре корабельной, разложенной по трапу.
Нарочно для входящих, чтобы стряхивать.
Опять я за трубой, опять надул матрасик:
– «Сковорода» в моем распоряженье…
И облачка сбиваются по кромке горизонта и скоро обещают быть цветными.
Тем временем матросы (лихие флибустьеры) чего-то там табанят и майнают –
– Но отвязали все-таки…
То есть при третьем «Хо!» махнули рычагами кабестана.
Буй уплывает? С ним – нездешний эстуарий. За точность термина, конечно, не ручаюсь:
– Пусть будет эстуарий?
Пусть кланяется буй, пусть солнце белое висит над Салмаками.
…Белое солнце висит незабвенно над этим уголком Земного шара.
– День первый, малопознавательный…
Я полюбил Салмаки? Ведь даже с вагоном – расстаться трудно.
Буй отлетел, и сразу – однодневки. Эльфы бесплотные –
– Тайна какая-то?
Несообразно огромные крылья. Бледно-зелено-прозрачные.
Множество их, совершенно бесстрашные:
– И не кусаются?
Всё облепили:
– Странный их день?
И исчезли куда-то, только лишь мы развернулись.
БаржА догоняет:
– Прибавь обороты?
Слушайтесь, черти! Уехал ботинок, и «сковородка» вибрирует в ритме:
– Так и матрасик утянет?!
…Заката так и не было. Цветные облачка старались вроде сбиться в нечто целое. Но бросили игру – в очистившемся небе лишь розовость:
– Без четверти одиннадцать…
Идем по створным знакам, как когда-то. Мгла расступается:
– Новый Амур…
А за кормой (над кормовой антенной) – звезда зажглась и плавает послушно поворотам.
Мне никогда так не было удобно на Амуре? Чудесная вибрация:
– Жюль Верн и паруса…
Голландская летучесть – послушно поворотам, послушно створным знакам:
– Действительно удобно…
И отзвуки заката – по кромке горизонта. Представьте, и звезда –
– За кормовой антенной…
Откуда-то опять (второй раз за сегодня!), заменой, что ли, зренья:
– Опять о Черноземности?
Да, день ушел, как все, давно ушедшие. И дневниковость мало в чем поможет –
– Но чувство-то осталось?
В чреде аттракционов, теченьем увлекаемых в Страну воспоминаний.
Конечно, слабовато:
– Амур и Черноземье…
Но там первоисточники? Туда и обращаюсь, когда душа потребует:
– На то и медитация…
На то и бесконтрольность, которой нет названья.
Корабль во тьме –
– Лежу на надувастике…
Печальные огни глазами провожая. Да, те, которые на правом берегу:
– Глазами Фраермана, Арсеньева, моими…
Печальные и редкие и в общем безразличные –
– С такой же точно палубы колесника…
Что значит путешествие? Хоть что-то, да останется. Возможно, что и вправду:
– В мечтательные дали…
И даль неоднозначна, и реальность? Но вот она, мечтательность, так труднодостижимая. Мечтательность, которой нет резонов:
– Так и лежал бы, может, до рассвета…
Но не дадут? Явилися с гитарой. Встаю и удивляюсь своей пластичной гибкости:
– Что значит путешествие…
Пусть рейс для одноклеточных, пусть день – по судовому расписанью.
VI.4. Букет цветов из Ниццы (Можно слушать: https://yadi.sk/d/4A902npE3L3L7u)
Ночь на воде – качания каюты. Иллюминатор – вровень с «ватерлинией». Мечту безотносительно куда ты и откуда отмечу как достоинство круиза.
Мне не спалось, как не спалось давно. Имел в виду звезду над кормовой антенной. И редкие огни на правом берегу:
– Моя каюта справа по движенью…
…Потом огни придвинулись – на разной высоте, и что-то много сразу:
– Почти иллюминация…
Мы долго мимо них плывем, не обгоняя? Какой-то праздник в Рио-де-Жанейро.
Проснулся, когда стали звать на завтрак. И тут мираж рассеялся:
– Стоим, землечерпалка?
Ее огни мы ночью обгоняли, болтаясь борт о борт под низким левым берегом.
Стоим? Безоговорочно – тут Север. И горы уже близко к обоим берегам. Конечно, невысокие, но горы. Равнинная долина – за кормою.
Страна воспоминаний, страна печальных тЕней –
– Что я назвал – страною Гайаваты…
Что турбюро сочло необязательным:
– Туристам не должно быть интересно!
…Две трети Нижнего Амура за кормой. Ну ладно – Сикачи не для широкой публики.
Но озеро Болонь, Амурские столбы –
– Утес Хадар?
Смотрите карту, в общем.
Я мог еще не верить, сомневаться –
– Но как не верить боцману Петровичу…
«Пржевальский» задышал, перетянулся. Ну, так и есть – две трети:
– Циммермановка…
Обычное амурское село? Конечно, не «зеленая стоянка». Но чем оно понравилось туристскому бюро:
– Не магазином же…
Что очень вероятно.
А я в недоуменье:
– Где ковбойство?
Возможно, что-то путаю – скорей всего с Софийском:
– На аэросанях…
А впрочем, тротуар:
– И я иду по дОскам тротуара?!
Что вспомнить, кроме этого? Возили, ночевали. Ну, разве снег по пояс:
– Весна нас догоняла…
И славные собаки с глазами «как колеса» –
– Собаки из Ледового похода…
Хорошая поездка, единичная:
– Я не забыл…
Похоже, это главное? И доски тротуара:
– О, доски тротуара…
Мои шаги отчетливы и звонки.
Прошел село – всю улицу от берега Амура:
– Запоминай…
А что запоминать? Что улица – не улица, дорожка – за березы:
– И поворот такой же за березами?
И вдруг узнал Кольчем:
– Узнал экстрасенсорно…
А почему бы нет? Две трети путешествия. Опять готов:
– Немедленно, куда-то…
Куда глаза глядят, как это было некогда.
И, задержись я там хотя бы на недельку, увидел бы тайгу наверняка такой? По-летнему зеленой, но с тем же ярким небом и той же тишиной за поворотом.
Граница, как в Кольчеме, где исчезают звуки. Вообще, кроме таежных:
– Шагни?
И я шагнул! Шагнул экстрасенсорно, то есть непроизвольно, ведь летняя тайга открыта во все стороны.
И сразу по колено:
– Не тону ли?
Нет, это мхи всего лишь, не пугайся. А белые шары (величиною с яблоко) –
– Уж не багульник ли?
Цветущие куртины.
Тут сразу за березами – листвянки и болото. Пробрался до валежины:
– Сидеть не возбраняется?
Но ты не забывайся – «Пржевальский» ждать не будет. И ты собой не властен, как когда-то.
И так скажи спасибо за валежину? За день второй, за летнюю тайгу. За то, что ты опять готов задекламировать, и сдерживает только –
– Стиль предгорий?
Да, это сон лиманного баркаса. Один из летних снов – с ярчайшим синим небом. Один из лучших снов –
– А впрочем, все достойные…
Я сам дремал и грезил на болоте.
Я и сейчас дремлю? Наверно – измельчавший, хотя и путешественник. Но все же – случилось так, что я не в состоянье – «куда глаза глядят». И сны мои ничтожны.
…Болотина с куртинами. Листвянки за болотом. Гора Шаман – в небесном отдаленье:
– На правом берегу…
А ведь тогда казалось? Сейчас она – тем более на правом.
Мне кажется, что я свой сон нарисовал. Свой летний сон –
– С открытыми глазами…
Вот разве про куртины непонятно. Дополню, если так, без декламации.
Куртины – что поделаешь? Само собой – болотные. Никто их специально не выращивал.
Багульник вездесущий, цветущий так –
– Шарами…
И каждый шар – соцветие величиною с яблоко.
Сейчас их очередь притягивать шмелей:
– Сдвиг времени…
Те тоже кувыркались? Да, те – далекие. Но, кажется, сейчас –
– Сильнее запах бешеного меда?
Выдергиваю несколько стеблей. Конечно, варварство, но я – к себе, в каюту. Ведь все-таки отшельник, хотя и в Циммермановке. Каким я был когда-то, которым существую.
И – веточку листвянки с янтарными твореньями? Букет торчит из сумки-побирушки:
– Сейчас пойду…
Но ведь гора Шаман? И облачко над ней – примета непогоды.
Вернейшая примета в небесном отдаленье. Вот что меня сейчас интересует. Я говорю:
– Сдвиг времени…
Дорвался до Кольчема? Я не такой, как прочие, кому лишь магазины.
И дьявольская гордость, когда я обгоняю туристов с декаденткой (в костюме из холстинки):
– Какая связь?
Но руки липнут смесью – багульника болотного с листвянкой.
Жаль некогда – короткая стоянка. А то бы я еще пофилософствовал – на эту тему, тему первых запахов, так непохожих, но – в существенном единых.
Иду по тротуарчику? В оставшееся время неплохо бы найти дом Циммермана. Того купца, фамилию которого и по сей день печатают на картах.
Казалось бы, такая знаменитость, но вот, кого ни спросишь, что-то мямлят. Что где-то есть:
– На берегу, под цинком…
Что там живут столетние старухи.
Ругают, между прочим, тротуарчики:
– Мы делаем асфальт!
Есть улица «с булыжником». И тут уже не моют галоши до кино, куда в немытых вроде не пускали.
Действительно, «галоши» – их не понять транзитному:
– Деталь приоткрывает этнографию…
Но где же дом? На берегу, «под цинком»:
– А он один такой!
Через дворы, к обрыву.
Плутая так, оврагом вышел к берегу:
– Не этот ли?
Да, крыша подозрительна – другие ведь «под тесом». Если помните, из досок то есть. Ну, как те, в Кольчеме.
Нанайка встречная:
– Не знай!
И отвернулась. И дед глухой:
– В казацком картузЕ…
Дед точно уж столетний – по бороде заметно. Приветлив, но глухой, и ничего не вытянешь.
…Рисую сруб из брусьев (пятнадцать на пятнадцать), чем и привлек вниманье обитателей. Точней – одной старухи, возникшей из калитки, испуганной явлением «начальства».
Я с теплохода, вовсе не начальник! Интересуюсь домом Циммермана:
– Да, это он…
Однако про купца не знает ничего:
– Не интересовалась…
Живет одна (коллега померла):
– Снести хотят и пенсию не платят…
Одна осталась? Жалкая старуха – полвека так – на берегу Амура.
…Я легкомысленный, что глупо отрицать. Но дом купца, почтенная развалина, меня разволновал:
– Завидная судьба?
Судьба почти отшельника:
– Черемуха над крышей…
А глянешь на тот берег:
– Тут есть на что смотреть…
Да и собачка-лаечка:
– Малыш, а не Пиратик…
Полвека над обрывом? Приходят, правда, всякие. Однако воплощение:
– Теперь не отмахнешься…
Порасспросить бы добрую старуху? Не только о закатах:
– Закаты здесь с гарантией!
Но загудел «Пржевальский»:
– Должно быть три гудка…
Спеши зарисовать летучие мгновенья.
…Обрыв, Малыш, черемуха, «под цинком»:
– Ну что еще?
Висел обломок ставня. Узоры по наличникам (под крышей – тоже вроде бы?), но не сложней, чем у меня в Кольчеме.
Еще гудок! Бегу, не разбираясь. Через завал, промоины, по штАбелям листвянок. Бежать по гальке трудно, когда спешишь – тем более. А тот гудит –
– А ноги разъезжаются…
Для справки – дом купца на правом берегу, примерно – километр до дебаркадера.
Еще стоит (стоял, по крайней мере):
– А может, и снесли, как достопримечательность…
Конечно, не бог весть, однако же – забвенье, всеобщее «не знай». Я тоже:
– Слишком наскоро…
Но кто еще найдет дом Циммермана, хоть роль моя другая:
– Роль бывшего отшельника…
Едва успел на трап, последний из последних. Бежал, уже отчаявшись попасть в свою каюту:
– Корабль мой дом…
И хуже нет потери, чем отставать в какой-то Циммермановке.
…Счастливый, успокоенный – выкладываю «сборы». Как ни бежал, поднял кусок амфОры.
Китайскую стекляшку с изображеньем замка:
– Торчала из промоины…
Другой бы не заметил.
А главное – букет в высокой тонкой вазе! Такие на виньетках обычно украшают – то бантиком, то лентами:
– Во вкусе декадентском…
Да, на таких изданиях – с виньетками.
И Циммермановка уже на расстоянье. Уже история –
– Уже литература?
Но я как таковой еще не персонажный. Еще я «кто-то там», привязан к дневниковости.
Смотрите, как привязано, как все целенаправленно – и доски тротуара, и валежина:
– И даже дом купца…
Спасибо, турбюро! Ведь это все Кольчем. Для этого и еду.
Дом, между прочим, выморочен тоже. Разволновал не сразу:
– Черемухой, хотя бы…
Та, что в Кольчеме, тоже подрастала бы? А ставень – он и так на честном слове.
Да, много общего – по мере узнаванья:
– Тайга, обрыв…
Обрыв как в Тайном парке! Тут я имею опыт и сам могу рассказывать:
– Да, в километре, выше по теченью…
А бабка добрая, с хорошим разговором –
– Но темнота…
Ей бы хоралы Гершвина? Нелепо и представить. Я – просто строю дом, я – легкомысленный и потому транзитный.
Наверно, на моем лице что-то написано. Старуха мне махала. Разговор – нелепо, но отшельников:
– Особенно Малыш…
Лайчонок, но некрупный:
– У калитки…
Конечно, сердце дрогнуло –
– Но годы, но полвека…
И, что скрывать, отчасти ужаснулся. И ставня, и черемухи, да и самой старухи. Попробуй, разберись –
– Развороши сознанье…
Тут есть на что смотреть:
– На контуры листвянок…
А впрочем, хватит этого "по мере узнаванья". Но сколько лет отпущено отшельнику:
– Не знаю, я не думал…
Ведь это, как проявится.
Хоралы Гершвина, первичная тайга:
– Угадывай погоду по облачку Шамана…
Как Лев Васильевич – "вернейшая примета"? Но если так, погода будет портиться.
…Корабль плывет. Все дальше Циммермановка. Селенье не нанайское и не чета Кольчему. И во дворах не видно –
– Амбарчиков на сваях…
Но я уже доволен путешествием.
А впрочем, и вчера, когда на верхней палубе гуляла та звезда:
– Послушно створным знакам…
Был гибок чрезвычайно? Я и сейчас такой, уже не заторможенный –
– Послушный поворотам…
Корабль плывет, и я на штатном месте. В бинокль элефантерий созерцаю. Как столбики дождя, в массаже встречным ветром – встают время от времени и что-нибудь покажут.
Перевожу бинокль на правый берег:
– Как будто бы Софийск?
Прошли, не бросив якорь. И – новый дебаркадер:
– Святые имена…
Но это уж не спутаю:
– Ведь это Мариинское!
VI.5. Есть оба якоря! (Можно слушать: https://yadi.sk/d/Yx4qcws-3L4aTC)
Шли пятьдесят–шестьдесят километров. Время – едва ли за полдень:
– От силы…
Так только кажется, что скоро вечер:
– Будем стоять в Мариинском!
Вернитесь к первой части – там тоже Мариинское:
– Мне-то не надо, я ведь персонаж…
Кроме того, не намерен сознательно, чтоб не сбивать впечатлений.
Кроме того, и настрой подозрительный. Может быть, вычерпан той Циммермановкой. Что-то мешает, еще не причалив:
– Может быть, слишком все быстро…
…Первое, что еще с палубы видно:
– Круча не так уж крутая, как раньше?
Лесенки, впрочем, наверное, те же, да и гостиница – там же.
Вспомни, как нас догоняла весна:
– Юрий Михайлович щелкал подтяжками…
Благо – не надо расписывать план, где Батарейная сопка.
…Камни, конечно:
– Ну как не узнать!
Камни пятнистые, в травах расчесанных:
– Ветром с Амура…
А ветер всегда? Он и сейчас подгоняет.
Сяду под вышкой, зажмурюсь –
– Заслушаюсь…
Триангуляция – знак постоянства? Ниточка к той, что в заливе Арсеньева. Впрочем, кто знал о заливе.
Камни замшелые – те, что торчали. Длинные тени по снегу:
– Контрасты…
Только уже я на гребне, а вышка –
– Вышки-то нет…
Вот тебе и История.
Травы и ветер. И камни пятнистые. Я отыскал основание вышки:
– Ну, посидел…
Но не так, как хотелось. Не до гудка, разумеется.
Лишь для проформы спустился:
– Лишь ветер…
Так ли спускался в Ледовом походе? Розы-ругозы цветут –
– Но к чему это…
Ветер напел мне обратное.
«Букет цветов из Ниццы», те колпачки шаманские? Тайга здесь сильная:
– Сильнее человека…
Я понимаю все, только заметьте:
– В листиках нет еще должного запаха…
Кстати, букеты и всякие ветки – запрещено приносить на корабль.
Я и пронес потому, что опаздывал:
– Вахта концы отдавала?
…Шары эффектны – с палубы в окно. Язык не повернется сказать – в иллюминатор.
А под шарами – листики, какие из-под снега. Без должной буроватости, а также – толстоватости.
Но запахи – шмелям на изумленье! Соцветия шаманят сладковато:
– От рук не отмываются…
Чертовски липкий запах? Да я и не хочу, чтоб отмывался.
Нет, я не говорю про декадентку. Та ходит в окружении (по
виду – продавщица). И разговоры мелкие, вниманья не достойные:
– «Взыскательные уши» и так далее?
И здесь рассказ про щебень, что с сопки Батарейной –
– Про ягодки шиповника морозные…
Да, не забыть – пещерных пауков, чьи сети обещают прекрасную погоду.
Гора Шаман не врет, но пауки ведь тоже? Посмотрим, чьи пророчества надежней. Пока, по крайней мере, над Батарейной сопкой сияют небеса, ничем не омрачаемы.
…Ну, что же – в магазин? Пошли по магазинам, раз тут не Циммермановка:
– Все время отвлекаешься…
Сидеть на мшистых глыбах полезно для здоровья, но глыбы слишком замкнуты на собственных проблемах.
Когда душа молчит и настроенье кислое, и магазины – тоже часть истории. Взять книжный – он и в этот раз не подкачал нисколько. Вчера, как и тогда, случилось «поступленье».
А.К. Толстой, Апухтин, Фраерман? Жаль, нет Юрий Михалыча:
– Реванш за Дж. Дарелла?
Не побежишь показывать:
– Умолкли голоса…
К чему скрывать опять же – мне не хватает снега.
…Лишь я еще в «Хозяйственном»? Лежит отличный ножик, а свечи – в Богородском, если помните. Скисаю окончательно, мне не хватает многого, хоть Мариинск остался Мариинском.
…Село (или поселок?) являет многолюдство, которое и раньше раздражало.
– Опять, что ли, у них комиссия шоферам?
С китайцами как будто не воюем.
Но тут всё больше наши, корабельные. Четыре группы – каждой по экскурсии. А я-то и не знал. И опоздал к началу, хоть вряд ли отказался бы от Батарейной сопки.
Всех слушаю? В казенном исполненье – легенды, коих множество. Иные умирают, иные – как-то тлеют и видоизменяются. Я сам, наверно, много искажаю.
Гостиница – легенда? Но ведь – из «местных лиственниц», ноль два начала века:
– Полезно знать, наверно…
Но я же и свидетель, я тут же дополняю:
– Здесь Юрий Михайлович щелкал подтяжками!
Я, между прочим, встретил ту красавицу. Она меня узнала, как ни странно:
– Но вовсе не красавица?
Так только показалось, когда те марсиане карабкались на кручу.
…Да печка, коя топится? Да не переставая:
– Почти столетие…
Дрова были березовы? Еще раз повторю:
– Весна нас догоняла…
И догнала, как знаете, в Кольчеме.
…Легенда – избирательный участок –
– Что тоже – Дом культуры…
Но строил купец Котов – «еще до революции». А в эту революцию:
– Тряпицинские дрожжи…
Так именно – про «дрожжи».
Но лучше по порядку:
– Старинное село…
Одно из самых старых на Амуре. Пост Невельского:
– Помните две стелы?
В честь транспортов – «Байкала» и «Кадьяка».
Поселок Рейк. Протока в Кизи –
– Сучи…
Те огонечки? Как же – видел, видел. Но съездить не пришлось и не придется, видимо. А может быть, так лучше –
– Огонечкам…
Башмак (Бошняк), Разградский с казакАми? В записках Невельского, конечно, все подробнее. Там и Кольчем затронут, хотя и мимоходом. И, помнится, затронут даже дважды.
История столетия? Пожалуй, я оставлю – ее для колорита, да и в связи, конечно.
Хоть книга – про отшельника, насколько понимаю. Про чудеса, которые в избытке.
…Старинное село, полвека без налогов. Был лес, и было золото и рыба, разумеется.
Богатое село, что до сих пор заметно. Дома кержацкие:
– Такое впечатленье…
Вот, впрочем, достовернее:
– Затмение…
«Корона» две минуты – в году восьмидесятом. Со всей планеты съехались любители блистальности. Сюда, на остров Сучий:
– Наверно, не случайно?
Библейность и блистательность:
– Святые имена…
И незачем доказывать, что место исключительно? Но нужен снег:
– Слепить голубизной…
Я знаю про себя, что легковерный.
Допустим, слишком рядом – Софийск и Мариинское. И день один и тот же, и я перегрузился. Как раз в ударной точке Ледового похода, которой ожидал с понятным нетерпеньем.
На аэросанях я делал фотографии. И в Мариинском тоже – отлично получилось.
Хотя все остальное испортил, проявляя:
– Такая избирательность вуали?
Да, фото – там сосульки, там топят печь березой. Дымки из труб, гостиница:
– Но это не История…
Там просто все другое, но я не огорчен:
– Рукой водило нечто симпатичное…
Не возвращайтесь – истина избитая. Пусть Мариинск остался бы таким. И с этой точки зренья – спасибо, турбюро, что мы – вокруг да около Кольчема.
Да, дрожжи пресловутые, «тряпицинские дрожжи»:
– Ведь это здесь эсерка мыла ноги…
А то и вся купалась в «повальных реквизициях»:
– Экскурсовод в сем пункте сомневается…
Я опоздал к началу его лекции – наверное, там было про отряды, вобравшие весь люмпен с обоих берегов:
– Лесоповал и золотоискатели…
Но горстку офицеров, засевших в доме Котова, Тряпицин штурмовал четыре раза. Обман с почтовой сумкой, Маяк (уже в Де-Кастри), в финале – бандитизм и реквизиции.
История известная, но я впервые слышу, что в горстке офицеров был и купец как будто. Его потом поймают и где-то тихо шлепнут, но по весне:
– Легенда…
Наверное, легенда.
Труп Котова прибило половодьем коварной реки Сучи – к ступенькам его дома. К ступенькам агитпункта. Того – с резным навесом:
– Добротная постройка, любопытная…
Прибить могло – двойные ледоходы. А вот история – нарочно затемняется. Кто был сначала красным, кто эсеркой. История с «дрожжами» вообще малопонятная.
Журнал «Дальний Восток» (да, тот, где я печатался) в обзоре периодики тех лет дальневосточных цитирует какого-то тогдашнего редактора:
– «Крепки еще тряпицинские дрожжи!»
…Ну что еще? Опять казак Самсон. Что дом бакенщика (на Аури) шатался. Такие вещи слушать интересно, а можно и не слушать, как известное.
И самое последнее – про бунт туземных жителей:
– «Побили лесорубов из Прибалтики»…
Тем делали поблажки, приписки. И начальство – «нахапало несметно», но били не начальников.
…Туристы разбредаются. Лишь я с своим блокнотом:
– Возможно, надоел экскурсоводше…
Я не специалист! Экскурсовод недавно. Была функционеркой, но раскаялась.
Литературы, видите ли, мало:
– Хотите подарю журнал «Дальний Восток»?
Там есть про Мариинское! Журнал с собой, в каюте:
– Зайдите после ужина…
Пока мы не отчалили.
Когда-то я почел за счастье небывалое бродить по Мариинскому, цепляясь за заборы. Где «малый флот» не отводили на зиму, где остовы застывших пароходов.
Все правильно? И времени как будто бы достаточно:
– Бреду…
Но те заборы – нависли над обрывом. Последние шаги – по лесенкам, площадкам. Корабль – мой дом:
– Букет цветов из Ниццы…
До ужина торчу на верхней палубе. Рисую – как умею, что попало. Попался тот же спуск и домик староверов (вернее – половина, другая – отвалилась).
Потом-таки пришла энтузиастка:
– Презент!
Две сухих рыбины:
– Печного прокопченья?
Хотел скрыть автора, но скромность не позволила. Пишу:
– Тамаре Белкиной…
Презент меня растрогал.
Автограф автора – мой первый и единственный. Красиво надписал:
– Наискосок обложки…
Останется мой отпуск в анналах Мариинского. Пусть знают, как рассказывать легенды.
…А тетка золотая – приглашает:
– В любое время будет вам гостиница!
И каждый день «по чаю»:
– Чай – лично от меня!
Ну что же – неплохое приглашенье.
Протока Сучи, озеро Бол. Кизи? Де-Кастри, наконец:
– Святые небеса!
Подумаю! Но все-таки, наверно, не приеду, ведь что-то все равно мне помешает.
…На воде уже тени кустов – левый берег:
– Алебастровый купол луны…
Мы давно уж плывем:
– Очевидно, на север…
Сковородка безлюдна:
– Только ванты мотаются…
Еще из шахты трапа:
– Знакомое лицо?
И поворот «три четверти» – лицо луны-блондинки. Как купол парашюта, еще едва заметный. На алебастр похоже, но прозрачней.
Плывем, вода спокойная. Лицо луны-блондинки. Голубизна библейская:
– Простите за повторы…
А слева по кустам, блистательно пылая, крадется и пылает:
– Крадется и пылает…
Так я своими средствами стараюсь соответствовать. Куда смотреть, не знаю:
– Но солнце опускается…
Луна висит над клотиком, желтея понемногу. Голубизна – такая невозможная.
– Начинается игра –
Облачков в библейском небе…
Должна быть где-то Аури? Но тут ведь два Амура. Каким плывем, неведомо. Наверно, все же Старым. Ведь горы только слева, за лугами.
Закатная страна –
– Проплыли длинный остров…
Идем непредсказуемо – почти уже на запад. Брег солнечного моря с высоким горизонтом:
– Мечта, архипелаг, непредсказуемость…
Архипелаг действительно:
– Лавируем…
На карте повороты не показаны. Тут, видимо, нужны листы Юрий Михалыча.
А то – Амур прямой, а румбы изменяются.
…Светились облака, как на картинке. Я узнаю картинку:
– Бежим за горизонт?
Ведь горы, за которые садится раскаленное, в отсутствие других –
– Амбы, не что иное…
Ты не смотри на карту:
– Затмилося полосками…
Да, в точности же Чайные? И тоже – на востоке? Мои места, и мы идем в Кольчем. На Малую Амбу –
– Откуда видно чайность…
…Я заглянул, хвативши через край:
– Кольчемская депрессия с полосками светящихся…
Там все нетронуто:
– Смотрите, убеждайтесь…
Там все – по книге –
– Если не касаться…
Закат погас, но все еще крадется. Краснеет между гор –
– За ширмою кустов…
Но звездочка зажглась:
– Без четверти одиннадцать?
Зажглась на юго-западе, вчерашняя, знакомая.
Ну, а луне – желтеть и раскаляться? Ей скоро ничего другого, как светить:
– Светить, желтеть, чудовищно катиться…
Недаром же – все время обгоняет.
…Ушли и острова, архипелаг тропический:
– Слияние Амуров, наверно, состоялось…
И за баржОй – след синий. Сигнальные огни. Глаз маяка во тьму –
– Огни бакенов…
Корабль тихо гудит, вибрирует, сипит:
– Кольчемский вечер тихо завершается…
Пройдемся по Кольчему? Не торопись с ответом. Смотри, не отвлекаясь, на лунную дорожку.
…Пока не позабылось, скажу про странных птиц. Вороны (или вОроны) –
– В бинокль они громадные!
Такие птеродактили, отчасти перепончаты? Способны подлетать к луне-блондинке.
Сейчас я склонен думать, что это журавли:
– Да, журавлиный танец, несомненно…
Однако под луной, отнюдь не на болоте! И стаи их несметны:
– Все стекла занимают…
Идем довольно ходко:
– Пожалуй, в Богородское?
Вдруг явно к берегу –
– А впрочем, разворот?
Такая, видно, мода у нашего «Пржевальского»:
– Есть оба якоря!
И – носом на теченье.
VI.6. Вокруг да около (Можно слушать: https://yadi.sk/d/V1wreD_03L5Aqo)
Вчерашний день вполне сошел бы зА два? И в «путевых заметках» я так и просчитался. И хорошо, пожалуй, что есть пауза и мы не дотянули до Богородской пристани.
Мы в Савинском, что тоже – изрядный кус столетия. На правом берегу (тут все они на правом). Кус, правда, скучный, вроде наказанья. Лирический объект:
– Гуляй самостоятельно…
И все-таки не стану пропускать? Ведь никогда не знаешь, чем «слово отзовется». А тут еще – преддверие. Чуть выше Богородского, чуть ниже горы Аури:
– Где точно, не показано…
Не пропущу сарайчик-магазин, куда таскают ящики матросы-пэтэушники:
– Сухой закон, бутлегерство…
Туземцы в ожиданье? Похоже, что мы в Савинском всего лишь из-за этого.
Столетний дед – в окладе бороды:
– Как у Бернарда Шоу…
Казацкая кокарда? Таких, наверно, много по Нижнему Амуру – болтливых и глухих свидетелей Истории.
Знакомство продолжается:
– Шныряет тощий карлик?
Паучьи ножки, синее трико. Сапожки и, представьте –
– Мильтонская фуражка?!
Шныряет озабоченно и всюду умудряется.
…Село я изучил:
– Теперь на склон тайги…
Я знаю эти склоны? В них Аури присутствует – лишайниками, мхами –
– Еще микробиота…
Сухие ветки – в пышном обрастанье.
А поверху тропинка:
– На Малую Амбу?
Да, чеховская «Чайка» – дубы как декорация.
– Внизу Удыль…
Мне незачем втолковывать – такая точно сцена на Ковриге.
Но чувствую навязанность –
– Свою никчемность что ли…
Сломал сухую веточку в честь Аури? Слова и жесты, может быть, и нужные:
– Проклятая привычка к театральности…
Да и спросить меня:
– Ну что ты добиваешься…
Ведь не скажу, однако добиваюсь. И цель моя смутна и вряд ли достижима:
– Так было в Мариинском…
Боюсь, что здесь тенденция.
У пристани слоняются туристы безнадежные:
– А вот янтарь…
Ну, халцедон же это! А если интересно, то пуррукта опасная:
– Значит, я черта нашла?!
И я нашел, но пуррукты здесь мало. И склянки оскорбляют:
– Глаз знатока Хабаровска…
И брать как будто незачем? И грех как будто выбросить:
– Швырнул в Амур…
Похоронив надежно.
…Течение смешает, потащит в Океан:
– Не дальше, впрочем, отмелей Лимана…
Потеря личности – Забвение и Вечность. Большое испытанье этот Савинск.
И я еще боюсь – не то чтобы погладить:
– Я подойти боюсь к лайчонку-симпатяге…
Молоденькие чушки – те ближе к идеалу:
– Закрученные, знаете ли, хвостики…
Но что-то начинает влиять и соответствовать? Венцами срубов, крышей, что «под дранкой». Скорее – положением на берегу Амура:
– Моей самостоятельной прогулкой?
Но ты прощайся с Савинском:
– Мы в Вечность уплываем…
И с дебаркадером уже – не одно целое. И не сбежишь по сходням, не остановишь время:
– Корабль плывет…
И роль твоя – на палубе.
…До вечера на острове. Зарылся в дальней дюне. Отбросив философию, рассматриваю кочки:
– Поля фигурные…
Что вплоть до горизонта? До моего, конечно:
– С японскими горами…
А то, что заданность, тут сразу и трагедия:
– И ключ не тот, и музычка другая…
Как это было в Савинском, тем паче – в Мариинском:
– Шкатулка не желала отпираться…
Учись смотреть без слов, без жестов театральных? Возможно, цель поездки только в этом. А если лишь коснуться, то третий день касаюсь. И чем экстрасенсорней, тем "вернее".
Но горы, что за кочками, Амбы, не что иное! Сомнений быть не может:
– Японское, японское…
Туда и небеса густее синевой? Там синева – особая:
– Удыльская?
Амбы, конечно же, с обратной стороны:
– Других тут просто нет…
Предвзятости – пустое! Но как это знакомо:
– Бежим за горизонт…
Уроками Кольчема:
– Да, да – экстрасенсорно…
… «Шаман» ошибся – солнце ослепительно. Морские облака явились незаметно. И будет та же звездочка (без четверти одиннадцать). На баке боцман:
– Подавай помалу!
За горизонт успеется! День третий (не четвертый?). И цель по ходу дела уточняется.
И надо доставать бинокль из «побирушки»:
– Вечерняя игра…
Дело серьезное.
Как оказалось, мы – под боком Богородского. И может, это вот – селенье браконьеров:
– Тогда и вход в Ухту?!
Но – летний и тропический, куда мы заезжали на машине.
…Бамбуковидный тальник мешает узнаванью. Я даже в том, что Дуди, сомневаюсь:
– Ведь должен быть затопленный колесник…
Да, вход, пожалуй, ниже по теченью.
Зато не сомневаюсь в Богородском! Вот тополя, разросшиеся пышно. Березы и листвянки:
– Не те ли, у милиции…
Они – к аэродрому, где багульник.
Пакгаузы считаю:
– Все на месте…
На месте и ЦК (центральная котельня). Но поворот – березы у Вечного покоя.
И там уже луна засеребрилась.
…Проплыли Богородское? Осталось впечатленье – какой-то пышной клумбы на закате. Хотя не мне так думать –
– Туристу с верхней палубы…
И лучше не касаться:
– Фарватер тяготеет…
Смотри в другую сторону –
– Не пропусти Ухту!
Ведь солнце все равно садится на востоке? Ну, вот же и оно:
– За Чайными горами…
И Чайные – не выдумка, как самому казалось.
…Разрезы, пропасти:
– Ужасная эрозия…
Летаю над горами с биноклем восьмикратным. Право, зимой это выглядит мягче:
– Может быть, ракурс…
Конечно же, ракурс.
…Снег и багульники, край нижней тучи –
– Нечто кольчемское можно узнать…
Солнце в полоску? Но, как ни старайся, ласковость – там, в Богородском.
Корабль плывет? Заметьте – сворачивает к югу. Хребты в Амур ныряют, унижаясь. Бесцельная и голая вершина:
– Нет, это по-другому называется…
Все дальше от Затерянного мира:
– И вход туда едва ли существует…
Хоть солнце по-кольчемски выходит из-за края, и я плыву в челне:
– Да, так же, по-кольчемски…
Конечно, все в бинокль преувеличено. Настолько по-другому, что называть не хочется. Ведь дело не в туристе, а в отшельнике:
– Мы долго огибали полуостров…
Я, впрочем, что-то пробовал – напрасно и беспомощно –
– Ведь я давно «в мирУ»…
И навыки утрачены? И даже вход в Ухту – не знаю, где остался:
– Случилось, что должно было случиться…
…А было бы забавно пройтись по должникам? Те, если и живут еще, не отдадут десяток:
– И я не вправе требовать…
Поскольку не кольчемец? И мне теперь кредита не откроют.
Вот допишу «круиз» и с новым любопытством прочту с начала книгу об отшельнике. Свою или чужую, теперь уже не скажешь, но вход этот единственно доступный.
Читайте, убеждайтесь? Уроками круиза не зря, чуть что – трагедия. И дело не в никчемности. Ведь Чайные – на месте. На месте Мариинское. Я даже полюбил «зеленые стоянки».
Но вход – мираж, иллюзия? Коснуться, правда, можно:
– Плантация фигурных или шары багульника…
И полетишь на крыльях? Нет, все это пустое, хотя тут что-то есть от справедливости.
Клянусь, я был отшельником:
– Я автор этой книги…
Но тот, который был, недаром так боялся – стать только автором:
– Туристом в лучшем случае…
Да, в лучшем, ведь «в мирУ» не признают отшельников.
Пока –
– Корабль плывет…
Не к Южным ли морям? И лунная дорожка – уже который вечер:
– И облако…
Клюв утки (плешивого утенка?). Зато:
– Павлиний хвост над Богородским!
Но я упрям – перевожу бинокль в разрезы Чайных гор:
– Ужасная эрозия…
Держится тьма, и враждебность зловещая:
– Горы и вправду высокие…
Я думаю о том, как повернулись Чайные –
– Как у меня тут зренье обострилось…
Что могут быть «монахи» на правом берегу, в теснинах Чаятынского каньона.
«Монахов» я оставлю для Валенсия, которому, к большому сожаленью, не подарил журнал – «по случаю отъезда» куда-то в Белоруссию, где он и затерялся.
Но как могу оставить пасхальный майский дворик –
– То с веточкой смородины, то с листиком черемухи…
Ведь мог бы и не так? Ведь мог бы – на моторке:
– Еще бы пару дней…
Уверен, разобрался бы.
Так вспышками отдельными Затерянного мира, который там, за Чайными горами, мне все же удается кой-что вернуть из Вечности. Но Чайные мельчают и вот уже отстали.
И справа – низкий берег с темным лесом? Долина расширяется:
– Опять архипелаг…
Опять идем – то к югу, то на запад. И солнце по-кольчемски желтеет соответственно.
Утенок (или гриф?) размазался по небу. Он тоже из породы тех уродцев, что только на Амуре являются с закатом и сами по себе тихонько растворяются.
Уродцы, кстати, очень однотипны. И тот, что надо мной, не исключенье. И хвост, и женский клюв, и прочие детали – все вверх, все поднимается:
– Потоки восходящие…
Прогретый воздух –
– Выше – конденсация…
А горы как антенны? Мой персональный гриф, наверное, от Чайных. Другие над горами – далеких берегов:
– И правого, и левого…
Архипелаг –
– Небесные знаменья…
Брег солнечного моря – последней желтизной, какая только в призмах разрешается, что мы с Пиратом часто наблюдаем.
…Меняем румбы. Лунная дорожка гуляет произвольно –
– По островам тропическим…
Где тальники, как пальмы, синеют и темнеют. Корабль тихо гудит, вибрирует, шипит.
Сейчас то облако, что надо мной стояло, заметно подразмылось:
– Подобие кальмара?
Отдельно – пасть (простите за вульгарность) и с несколькими сиськами –
– Ну, вздыбленными, что ли…
Примите то, что есть, без лишних возражений! Так у меня в блокноте, и это лишь фрагментик. Так после Богородского –
– Невольно возбуждаешься…
Ужасные и черные разрезы.
…В Кольчеме это мягче, если помните. Оттенки чайности, конечно, из-за снега –
– Но по весне разрезы всё больше обнажались?
Порою чересчур? Знакомое волненье.
Вот и сейчас:
– Последние секунды…
Край нижней тучи быстро открывается. И брызнула кровавость –
– Последняя кровавость…
И горы Чаятынские закрыли.
Я повторю:
– Такое только в призмах!
Там, правда, целый спектр, но ведь масштаб помельче? И я бы не назвал это кровавостью –
– Но дольше объясняться, и нет эквивалента…
…Особенно, когда из-за багульника? Шаманских колпачков, торчащих из-под снега. А у меня в каюте – «букет цветов из Ниццы»:
– Конечно, не цветами замечателен…
Как бы то ни было:
– Лагуны, эстуарии…
Тропический пейзаж, залитый красным светом:
– На несколько секунд…
Лишает равновесья? Не знаешь, что и думать, и не думаешь.
За здешние закаты:
– Спасибо, турбюро…
За три хребта Затерянного мира, который я не выдумал:
– Смотрите, убеждайтесь…
Вокруг, правда, да около, но что мне еще требовать.
Секунды отлетели –
– Закатный свет иссяк…
Сейчас то облако, что надо мной стояло, единственное светлое. Другие облака – медузы темные:
– Хвосты видать отчетливо…
…Среди медуз луна-блондинка движется:
– Да, поворот «три четверти»…
До полной не дозрела? Конечно, я давно ее заметил – еще над Богородским:
– Сквозную и прозрачную…
Плыла и догоняла –
– Желтея, раскалялась…
Летела вслед за нами над правыми горами:
– Знакомое лицо…
Все время с ней в контакте? Сейчас ведет корабль в архипелаге.
И я подозреваю какую-ту игру – то спрячется, то выглянет:
– Кокетливо, в «три четверти»…
Смотрите на меня или на щечку облака? Смотреть не позволяет и сразу в тучу прячется.
Я отвожу глаза:
– Опять стоит открыто?
И серебрится лунная дорожка. Игра у нас такая –
– Подмигиваем мачтам…
Мы старые знакомые:
– Вот-вот и Кабаниха…
…Протоки, царство тальника – навряд ли здесь отыщешь – то место, где прилипли тогда аэросани. Где не было надежд:
– Бензин у нас кончался…
Где жгли костры, ходили на копытах.
Когда я выбрался на ровную площадку, над чернотою тальника сквозь редкий снег метельки –
– Светила ободряюще…
Таким же алебастром, с таким лицом, с таким же поворотом.
Я по привычке вспомнил черноземы, но, как теперь понятно –
– Всего лишь по привычке…
Лицо луны-блондинки таким было впервые – над черным тальником протоки Кабаниха.
Да, приключение – копыта и пурга? И, если объективно, надежд не оставалось. Что подтверждал тогда Юрий Михалыч –
– Его слова…
Веселенькая истина.
Отведал судорог –
– Но стоит ли об этом…
Конец благополучный, приключенье? И сам собой остался до конца, о чем и повествую не без гордости.
…Свобода мхов, лишайников, что кожей ощущается? Долина, вероятно, безразлична – и к аэросаням, и к теплоходам. Возможно, к самому Великому Дракону.
И почему блондинка, не у долины спрашивать:
– Сегодня тоже женственность под вечер…
Иного, правда, свойства, но ведь женственность? В единстве, так сказать, без уточнений.
Возможно, что тогда (да и сегодня вечером!) я перевозбуждался –
– Отсюда и фантазии…
Однако мне не нравится такое объясненье:
– У нас игра…
Уверен, меня вспомнили.
И я своими средствами стараюсь удержать и алебастр лица полупрозрачный, и как она желтела, раскаляясь, пока не довела до Кабанихи.
Ну, вот твоя протока? Ведь довела действительно. И тут же спряталась надолго –
– Окончательно…
Лишь отблески заката, покой неизреченный? И лодка с одиноким браконьером.
VI.7. Тайной тропой (Можно слушать: https://yadi.sk/d/K3xjpuxr3L5Wxt)
Еще одно селенье на правом берегу:
– Селенье Мхэ…
Хотя оно Сусанино, не удостоенное надписи на карте, но, как увидите, достаточно занятное.
И здесь я лишь турист:
– Ноги моей здесь не было…
Свобода от Затерянного мира, от аэросаней и всяких скрытых целей, что несколько смущает:
– Сниженьем ранга, что ли…
По правде, самому полезно отдохнуть. Стараясь сгладить следствия, я многого не тронул, хоть привкус трагедийности, наверно, отпечатан – по главам, что проплыли –
– Огибая…
…Поселок Мхэ (Сусанино?) ничем не замечателен, но не одно бутлегерство причина остановки. Тут рядом нарисован – змей на бокале с ядом. И там Хобля, источник, целебный и горячий.
Источник интересен прежде всего легендой. До нашей эры –
– Эры Невельского…
Легендой тайных троп. Таежными отрогами, дошедшими сюда от Богородского.
Открыл охотник Аннушка, преследуя оленя. Свалился и обжегся и тем увековечен. И тем, что на снегу – следы зверья различного, лечившегося здесь от ревматизма.
И тайными ночами, священною тропой – сюда, в Хобля, с тех пор ходили нивхи. Для заживленья ран и общей профилактики. И тайны никому не разглашали.
…Сейчас тропа – грунтовая дорога. Тайга – обычный лес, без примеси багульника.
Отроги невысокие, но много поворотов, что скрашивает пешее хожденье.
«Семь верст от Мхэ» – продолжим извлеченья:
– Приятная прогулка, приятный разговор…
О «нашей эре» прошлого столетья, такой же легендарной, как и охотник Аннушка.
Мне нравится то время какой-то окрыленностью:
– Ядра летали,
Порхала История…
Героика бессмертная рвалась неудержимо, найдя и исполнителей, и средства воплощенья.
…Лиман и паруса, баркасы, эполеты:
– Нарушен здешний ход тысячелетий…
Где явно, где замедленней, но всюду – перемены в владениях Великого Дракона.
Но темен ход Истории – героика бессмертная, ушедшая в песок, как всякое мечтанье, сама стала легендой. И результат сомнительный, а в общем неизбежный:
– Без героики…
Кольчем тому пример? Но хватит о Кольчеме – таежная тропа, грунтовая дорога.
Отроги и тайга. Чудесная погода. И я здесь лишь турист:
– Ноги моей здесь не было…
Продолжим разговор? Какой-то инженер, искавший золото, послал записку в Питер. Записку прочитали, «оставив без вниманья»:
– Год пятьдесят четвертый, не до этого…
Но, видно, информация не может лежать втуне. Уже в войну к Хобля приводят европейца. Лечить полиартрит, фамилия – Сусанин:
– История порою иронична…
Наверно, исцеленье, о чем провизор Пфейфер докладывал на сей раз Казакевичу. И около источника (примерно в то же время) для моряков возводят «банный корпус».
Хобля – уже курорт, открытый Фуругельмом, не упустившим случая крестить его навечно. Но именем жены, а не того охотника, который обварился, провалившись.
Я говорю, как слышал. Могу и переврать – фамилии и даты, ведь я турист свободный:
– И почерк неразборчив…
А впрочем, так всегда. Наверно, где-то есть первоисточники.
Легенда – экспедиция Требье? Стационар, построенный солдатами:
– Сусанин, Пфейфер…
Бег десятилетий, чем стала оперировать История.
Но тайною тропою турист не безразличен к тому, что тут был временно центр Края:
– Да, вместо Богородского…
Тем более – Хабаровска! Что просто в голове не умещается.
Черновики, наброски:
– Намеренья Истории?
Провизор Пфейфер, чудо сотворивший, научно подтвердив целебность вод Хобля. Простое разложение – достаточно для чуда.
Я восхищен методикой провизора – «простое разложение воды»:
– Простое, черт возьми?
Никто не сомневается – наука и фанфары, курорт, бальнеология.
О центре Края, впрочем, слышал смутно. Но, что курорт, тут факт неоспоримый.
Курсируют баркасы («Надежда» и «Пальве»), грунтовую дорогу проложили.
Казалось бы, расцвет, но, к сожаленью, временный. И главный порт уже в Владивостоке. История, нарушив традиционный сон, оставит здесь упадок, запустенье.
Лев Бертенсон – на первый год столетья (уже другого, нашего, двадцатого столетья дает обзор, точнее – «Описанье») – упадок и цинга:
– Простое разложенье…
Новейшая история – «тряпицинские дрожжи». Японцы приводили канонерки. Взорвали обе скважины, взорвали корпуса, не тронув лишь легенды у источника.
Вот вкратце (по касательной) история Хобля:
– Семь верст от Мхэ…
Пора открыть глаза? Ручей сливается с ручьем из «новой скважины», разросся шеломайник и крапива.
Нас завели и в корпус – душ Шарко, душ «циркулярный», ванны, но «сидячие»:
– Сидят, как космонавты…
Пристегнуты ремнями? Водица омывает, процессы совершаются.
Давленье в скважине – почти три атмосферы, температура – около пятидесьти. Для гейзера, конечно, недостаточно. Ну а источник:
– Можно обвариться?
Нас завели, но баня! Неудобно? Просился в душ, но очередь – с больничными листами. Расспрашивал о склянках, но ничего японского. Лишь – банный дух и кафельная скука.
Такие чудеса –
– Характеристики…
По части склянок, впрочем, дополненье. «Когда ломали школу», нашли в земле два ящика – бутылок-«балахилок» из желтого стекла.
По триста пятьдесят, «продолговатых». Возможно, что провизорских:
– Мы тут не археологи!
И где эти бутылочки, сейчас никто не знает:
– Наверное, побили, когда ломали школу…
Да, прав Лев Бертенсон? Хотя вода целебная и нет числа болезням, кои лечит. Курорт полузакрытый – для местных бонз (хабаровских):
– «Союзного значенья не имеет»…
…У места, где ручей и буйный шеломанник, есть кран для прочих –
– Нивхов и туристов…
Есть лопухи, лягушки, плоский камень – последние штрихи истории курортной.
Я мог бы расстараться на путевку? Сидеть, как космонавты «пристегнУтые»:
– Недели три в Долине…
И тайною тропою – встречать рассветы здешние? Но я не расстараюсь.
…Все, что не плавки, в сумку-побирушку! Семь верст до Мхэ – тропою потаенной. Иду, дышу и двигаю глазами, ни с кем не говоря и всех перегоняя.
Закрытая долина:
– Повороты…
Отдельные листвянки нависают – при солнце ослепительном и ветерках бодрящих. Иду, как на шарнирах, что тоже приключенье.
Ни слова о Колчеме, о Предгорьях:
– Не та тайга…
Выносят, правда, ландыши? Но стиль:
– Стиль мелковат?
В ритмической инерции я многих обгоняю, но лишь за счет шарниров.
…Пока еще Сусанино не превратилось в строчки –
– Будь справедлив к отрогам…
Но тут я спотыкаюсь:
– Сихотэ ли Алинь…
И лес какой-то скучный? Такой, что ничего не обещает.
Лишь солнце что-то слишком? Мелькают повороты, и голова туманится:
– Закрытая долина…
Куда ни занесет?! Действительно заносит, но не везде могу быть объективным.
Почти перед Сусанино «тропа» пересекается – ручьем –
– Потоком горным…
Вполне дальневосточным? Продолжить бы, что и золотоносным, но золота здесь нет, «как отмечал Аносов».
Стряхни предвзятости, турист индифферентный! Как у Джек Лондона, «сбрось в придорожный ров». Пора открыть глаза, разбрасывая брызги:
– Ведь скоро половина путешествия…
«Оглянись, перед тобою благодатных гор покой»? Ручей золотоносный – по виду и по стилю. Вода ручья чиста и обжигающа:
– Смотри на это все открытыми глазами…
…Вот-вот, вода? Водичка ледяная. Но горы подогреты (плюс пятьдесят на выходе!).
Отсюда и тайга – почти что подмосковная, и нет той дикости, что к югу –
– Что в Кольчеме…
Пора о том, что место исключительно! Возможно, что одно такое на Амуре:
– Легенды кой-какие…
Но думаю, что многое витает вне легенд, вблизи источника.
Пусть я прошел по воле турбюро –
– Но чувствую…
Что несколько смущает? Но вместе с тем и радует свободой неожиданной –
– Свободой от Затерянного мира?
Турист и беззаботный:
– Сравните со вчерашним…
Целебность здешних вод, наверно, повлияла. И тех, что в общем кране (плюс пятьдесят на выходе!), и этой, ледяной, в ручье золотоносном.
…У пристани раздал «сухой обед». Всё северные лайки:
– Один, так прямо вылитый?
Берет сырок и вежливо мерцает. Обнял его боа – ответной благодарностью.
Но настроение по-прежнему устойчиво. И новость верхней палубы:
– Свой циркулярный душ!
Открытая кабинка – заходишь, нажимаешь. И струи со всех румбов хлестнут по обгорелому.
Я – обгоревший, всем вполне довольный. И душем циркулярным, и музыкой по радио:
– «Океан, океан»…
Я тоже так считаю:
– «Океан, океан, океан, океан?»
…Шли полтора часа:
– В Храм Вечного Спокойствия…
Я не шучу, простое совпаденье:
– Да, Тыр?
Узнал утес еще до дебаркадера, ведь я – знаток, а этот – самый «чертовый».
Здесь кончился наш путь аэросанный, и ниже по течению мы лунок не долбили:
– Балдеет…
Это я – тогда упал на снег, а уж потом случилась Кабаниха.
И Тыр с тех пор? Заметьте, как звучит:
– И Тыр с тех пор…
Не помню, где и как – услышал про кумирню:
– Да, да – вполне буддийскую…
Почти в конце Амура, где «не ступала пятка».
Я, как всегда, неточно и обрывками. Опять же и каракули, не разберешь:
– Шунхэ?
Монах, миссионер? Ну, тот, который строил –
– Во тьме веков…
В родном палеолите.
Кумирня – вроде храма, но не храм. Их стиль:
– Необитаемость, молчание…
Стоят, где внятен звук астральных колокольчиков:
– Утесы, перевалы…
Ближе к небу.
Здесь место в этом смысле подходящее –
– Но «путь далек до Лхасы»…
И Север? Мхи, лишайники. Аборигены – нивхи, не знающие Бога со времени Великого Дракона.
И тем не менее:
– Миссионер Шунхэ…
Туземцев одарил. Но не успел уехать, те – сбросили кумирню:
– С обрыва, надо думать…
Представьте, как летела до Амура.
Он снова строит кротко и не мстит:
– «Собрал и одарил»…
Те снова – за свое. Но тут «пошла кета» и нивхи «убежали». И вроде бы потом не возвращались.
…Я говорю о нивхах, имея в виду ульчей. Ондатра и Ивана – по знакомству. Охотно выпивавших в честь православной Пасхи. А в числах ошибутся, повторяю.
И убежать, не кончив богоборства, и брать дары:
– Тут я не сомневаюсь…
Поймали «на талу» и больше не полезли, оставивши кумирню на Утесе.
Так учреждался Храм:
– Влияние-то было…
В пятнадцатом столетии тут уже «Тырский округ». Бохай или Мангу – прошу не придираться:
– Ну, в общем, это Минская эпоха!
Прошу не придираться, я это несерьезно. Но если интересно, откройте фолианты, которых я не трогал и не трону:
– Вы сами разбирайтесь с округами…
А нам – опять короткая стоянка:
– Наверное, осталось мало ящиков?
Но пристань – под Утесом, чуть ниже по теченью. Пожалуй, что рискну. Если бегом, конечно.
…Подъем крутой и голый – расселина с сараной. Правей отмечу ржавость, но Храм наверняка – не тут, а там, где крестик рисую под вопросом. Ведь я рисую все, что подвернется.
По сгнившим трапам-лесенкам (а где – на четвереньках) поднялся на вершину – в белых маках и вровень с облаками (на левом берегу):
– Да, высоко…
Амур как с самолета.
И ветер налетает, и солнце ослепительно:
– Не прыгнуть ли?
Там волны, там круча подмывается! Туда и глянуть страшно:
– Там бездна синевы…
Волнующей и дикой, и тоже – ослепительной.
Я не нашел каких-либо следов, но Храм стоял, что тоже факт бесспорный. Разрушен уже русскими – из тех, землепроходцев, что помянуть в стихах рекомендуют.
И надо отдать должное – сакральное местечко! Я вновь о здешнем солнце –
– Об ультрафиолете…
И наблюдать «корону» при затмениях, уверен, лучше здесь, чем в Мариинском.
Храм Вечного Спокойствия, открытость всем ветрам. Открытость всем погодам и сезонам. Амур-Мангу петляет:
– Хабаровск–Николаевск…
Но Тыр из всех утесов – самый «чертовый».
Отважные буддисты:
– Чутье и интуиция…
Ведь тут уже владения Великого Дракона, о чем буддисты знали:
– И все-таки кумирня…
Хоть путь далек до Лхасы и могут сбросить с кручи.
…А там уже сзывают, второй гудок:
– Пора…
Небесное спокойствие вообще не для туристов:
– И ты не исключенье…
Не трогай мак –
– Рассыплется…
Мак слишком ветренен и хрупок для каюты.
Спускаюсь с максимальной осторожностью. Ступеньки-перекладины шатаются, а то и просто видимость:
– Трухлявость и шатанье…
А есть места, где видимость отсутствует.
…Тут Север и Открытость –
– Влияние Лимана…
Тут никакие лесенки не выдержат:
– Процессы окисленья…
Процессы потемненья, процессы превращенья деревяшек.
Я знаю за собой грех трагедийности:
– И трап, и дебаркадер…
Вот где уже тенденция? Смотреть на брег, тобою оставляемый, и ощущать какое-то предательство.
Что за село покинул? Обычное, я думаю. Возможно, правда, с примесью сакральности. Возможно, и с бунгало, и вылитым Пиратиком, у пристани мерцавшим с пониманьем.
…Амур сейчас спокоен, но под кручей – волн толчея. И волны – то зеленые, то черны, то индиговы:
– Вот глубина, наверное…
Что сбросят, не найдешь и с аквалангом.
Рисую наспех лодку с обрубленной кормой. Не из любви к рисунку, а так, чтоб не забылось. Что не успел сказать:
– Да, стайка лодок, связка…
А сами лодки – черные и длинные.
В такие вот грузились ихтиофаги тырские, когда «кета пошла». Такие точно были и в Сикачи-Аляне:
– Печать…
Своеобразье, задевшее меня задолго до отшельника.
Хотите доказательств? Сошлюсь на Гончарова – и он упоминал о вырезах в корме. Наверняка таких же, значенья непонятного. Но ясно только, что –
– Не для моторов…
Широкий разворот:
– Слабеет притяженье…
Все, что увидел, в общем зарисовано. Да, вот еще баржА –
– Навек полузатоплена…
Но я не выбирал между баржой и Тыром.
Хотя купальщики – с загаром африканским? Раскованны и что им до туристов. Баржа их пляж:
– И неплохой, по-моему…
В ней что-то от Лиманного баркаса.
Но мы уже плывем:
– Могучее теченье…
Лежи на надувастике, а то – спустись с надстройки. И встань под струи душа со всех румбов:
– Тут уж глаза откроются с гарантией!
Океан, океан? Нет, славно, в самом деле. Лежишь, закинув голову, а палуба вибрирует. Под фонарем в наморднике, трубой с «серпом и молотом»:
– Мой тихий час…
За день я перестроился.
Конечно, цель была! И, если откровенно:
– Нагрузочка…
Запретные деянья? Но если лишь она, спускайся с верхней палубы:
– Мы долго огибали полуостров…
Но я не говорил:
– Пожалуй, что и хватит…
Само сказалось где-то у источника? Я открывал глаза сегодня по-другому. Особенно, когда – карабкался к кумирне.
И вот – турист? И в качестве туриста рассматриваю дам и комсомолок:
– Кабинка с душем рядом…
Не надо и бинокля – продукты себя сами рекламируют.
…Идем опять на Север:
– Наш путь прямолинеен…
Все дальше от Затерянного мира. А цель, если была, осталась за кормой. Нет, я вполне серьезно:
– Таким я мог быть в Африке?
За двигачом не слышно – ни песен, ни речей:
– Мой тихий час…
А впрочем, пара душей? Мы пристаем к Тахте:
– Последняя стоянка…
Последнее пятно отрогов романтических.
И здесь мы ненадолго:
– «Сухой закон» диктует?
Бутлегеры, похоже, порастрясли запасы. Толпа встречающих:
– Одеколон везешь?
Показывает рыбину, другой – икры пол-литра.
Народ недружелюбный, разбойничьего вида. Собаки огрызаются, хотя все те же лайки. Тут не задекламируешь:
– Тут только жди колесника…
А он тут никогда не остановится.
…Да, – километров двадцать-двадцать пять. «Зеленка» карты:
– Вплоть до Николаевска…
Амур свернул к востоку:
– Оттуда дует ветер…
От Северных морей, точнее – от Лимана.
Но половина –
– Что-то слишком быстро…
Уже история? А я, по сути дела, лишь в промежутке кратком между Тахтой и Тыром плыл – в Африку, возможно, к Океану.
Я это не подчеркивал, чтоб не перегружаться:
– Кольчем и Африка взаимоисключаемы…
Но половина – вот она, в блокноте. И, согласитесь, было путешествие.
VI.8. Вторая смена (Можно слушать: https://yadi.sk/d/aZDdg65w3L5tiz)
Соленый туман и горы лиманные? Но сразу не узнал я Николаевска:
– Вода низка…
И нас где-то поставили. По-моему, вблизи аэродрома.
Дамба дугой:
– Переброшены сходни…
Боцман Петрович (я с ним познакомился) предначертал, что нам здесь предстоит:
– Вечером курс на Хабаровск…
Не будет нам Лимана и крепости Чныррах. И как пойдем назад:
– Известно капитану…
Но в Богородском будет остановка. Как долго, правда, тоже – к капитану.
Но больше почему-то огорчило, что завтракать не сразу, а во вторую смену. Так будет до конца, что, в общем, справедливо:
– Вторая половина путешествия…
Обида вздорная? Но все же натолкнула на мысль сменить корабль и оборвать здесь книгу. Прием в литературе достаточно известный, и незачем тянуть во имя пунктуальности.
Пар выпущен? Я – рыба на мели:
– И как подумаю…
Патроны израсходовал? Не то чтобы читателю, мне самому не хочется. Не соблазняет даже Богородское.
…Но гиды подошли, названья зазвучали:
– Мыс Куэгда и батарея Мэо…
Легенды замелькали (легенды экзотичные!):
– Ладно, схожу на экскурсию?
Знакомые легенды, знакомые названья? Я коллекционер –
– Не отходя от дамбы…
Опять турист всеядный, турист нижнеамурский? Хотя не бросил мысль о чемодане.
Не отходя от дамбы, открытка:
– «Ход кеты»…
Воткнешь весло – не падает? Старинная открытка. Сейчас вода «цветет». И никакого хода – для приливной волны заделаны отверстия.
Сейчас вообще тут пыльно и неряшливо. Еще не Город, но и не Тайга:
– От центра «пять км»…
Технический прогресс? Нет, тоже по-другому называется.
Я слушаю, но как-то невнимательно. Про остров Константиновский, что вроде где-то рядом. О «донном якоре», одном таком в России. О батареях – на Охотском побережье.
…Но дело не в контрастах:
– Где ругозы?
Где пустыри, заросшие ромашкой? Не нравится мне этот Николаевск. Я сам себе не нравлюсь – вот что главное.
Как будто надо быть несчастным и голодным? Не знать, где заночуешь:
– Чтоб горы с того берега…
И пристани те давние, чтоб голова кружилась? Ломти горбуши жареной в буфете.
…Никто мне не показывал открыток. И Николаевск знал по Фраерману. Оттуда и колесник, да и сараны желтые, и старая листвянка:
– Все оттуда…
Заочное знакомство? Не зная географии, похоже, путал Город (да, так у Фраермана) – с Владивостоком, кажется:
– Тайга и океан…
Наверно, так – для школьника простительно.
Ошибка, между прочим, для многих характерна. Редакторша на радио (в Хабаровске) еще и спорила. Таков мой Николаевск – с Амуром шириной шесть километров.
Пожалуй, хорошо, что я его сначала – не как турист, а как командировочный. Запомнились ломти, душистая ромашка и как я не добрался до Чнырраха.
И в целом впечатление предельно экзотично:
– «Когда привозят волосатые кокосы»…
Чего-то нереального, в колониальном духе. Но, вместе с тем, жлобовского и грубого.
…Последнее пока преобладает, хотя «шесть километров», хоть речка и Комора. Хоть «кости синего и гладкого кита». Хоть вроде бы дорога – во все стороны.
К тому же и отвык от городского транспорта:
– Вообще от города…
Отвык, чтобы толкались? От пыли, духоты? Но ехать все же надо – до Городского сада:
– Там и кассы…
Сложу чемодан, поменяю корабль:
– Сихотэ ли Алинь…
Я обогну его – уже с востока, «по морю», проливами? И этим завершу круг превращений.
Но в Парке – продолжение экскурсии:
– Дослушать не мешает?
В моем стиле – обрывками, намеками:
– И сразу же достраивать?
И сразу же – рассказывать в колониальном стиле.
…Кумирню разрушали все-таки три раза. От Храма матерьяльные остатки – светильник (в виде мудрой черепахи), кирпич с клеймом (завитое растенье).
И под Утес ныряли с аквалангом. Нашли мешок с ногтями (?) и Дракона, висевшего над входом в Храм Вечного Спокойствия:
– Дракон сейчас в музее Богородского…
Но городов (китайских) на побережье не было. И Николаевск – русский, эпохи Невельского. Портовый и военный, то есть функциональный. И этим неестественен по замыслу.
Упадок сразу же, как только главный порт перенесли в Приморье, что, может быть – и к лучшему:
– Другие исполнители…
Другое воплощенье? Другие капиталы и тенденции.
Торговые дома, предпринимательство:
– Икра, кокосы, золото…
Само расположение? Как навигация, приходят корабли– со всех широт, со всех меридианов.
Экзотика, специфика, сезонность и оторванность. Откройте Фраермана:
– Уютный городишко…
Тайга и океан, семнадцать тысяч жителей:
– Как хорошо мечталось, вероятно…
Я приведу легенду – немного невпопад, но в целом характерную и даже достоверную:
– «Симадки», «николайки»…
Рубли Петра Четвертого, чьим именем квартал с тех пор и называется.
Да, местный Петр Амурский, японец предприимчивый. Крестился в русской церкви, самим же и построенной. Богат, честолюбив, чем и попал в анналы. Отсюда и забавная легенда.
Не знаю, почему и кто ему позволил, но делал деньги с собственным портретом. Насчет портрета, правда, разночтенье – кто говорит, что был, кто – отрицает.
Печатал деньги в Токио (в какой-то переплетной). И в своем русском имени всадил-таки ошибочку:
– Петр Никколаевич…
Да так – через два «к». Добавлю, что потом он разорился.
«Процесс трех миллионов»? Но это не типично:
– Не надо было делать никколайки…
Богатые тут были! Во благо и так далее. Наследники эпохи Невельского.
…Экскурсоводша речь ведет о кладах, которые находят тут частенько. Что объяснимо:
– Бегство…
Тряпицинские дрожжи! А может быть, и месть Великого Дракона.
Я доскажу потом:
– Пока экскурсия…
Речь о предпринимательстве:
– Кирпичные заводы…
Да не один, а несколько:
– На старый Николаевск?
Конечно, интересно, но группа вяло слушает.
И тут я неожиданно внес свежую струю:
– Возможно, у меня и вправду есть способности?
Копнул ногой, а там – как раз такой кирпич. И буквы иностранные:
– Сквозь землю…
Все стали расчищать, раскачивать, сдувать! Кирпич с клеймом и надпись:
– «Престон Грендж»…
Сама экскурсоводша немало изумилась. И лекция живее:
– Наглядное свидетельство?
Я тоже оживляюсь. Посыпались вопросы – про Аннинские воды и про «дрожжи», бактерии которых чудовищно размножились в питательном бульоне Николаевска.
Оторванность сказалась:
– Любой авантюрист…
Взорвали и сожгли, не пощадив и пристаней:
– Садизм и разрушение…
Ведь все буквально прахом! И это не метафора, тут все «до основанья».
Чудовищные дрожжи:
– Жизнь – копейка…
Сплошные реквизиции, расстрелы – еще куда ни шло? Ведь так по всей России.
Но тут додумались – угнать и населенье.
Фактически зимой, горами, в Благовещенск! Злодейство небывалое, ничем не объяснимое:
– Действительно, зачем…
Навряд ли кто ответит. Безумие и что-то – еще страшней безумия.
Расплата состоялась на Амгуни:
– Расстрел в одних подштанниках…
Но старый Николаевск остался лишь в названиях – домов, кварталов, улиц. И то ведь не повсюду:
– На открытках…
Расплата – тоже частность в правом деле? Бактерии живучи. И маузер в музее – «за беспощадную борьбу с контрреволюцией». Какой-то Кантор:
– Видимо, соратник…
Потом начнут расстреливать Историю. Снесут дом Казакевича, как будто по незнанью. Активность где-то тлеет, кому-то все неймется. В каких-то кабинетах –
– В каких-то инкубаторах…
Их революция теперь уже «культурная». Забили надпись:
– «Там, где пОднят флаг»…
На здешнем символе эпохи Невельского? Красивый символ:
– Шар земной и парусник…
…Сейчас тут, у подножия, расставлены цветочки. Ждут Черного, персека из Хабаровска. И гиды во всех группах пугливо сообщают:
– Ждем Черного…
Аллейки подметаются.
Экскурсия окончена. Конечно, изложение – не то, что я здесь делаю:
– Турист я «подготовленный»!
Но что-то разошелся, не отстаю с вопросами. И мне уже вопрос:
– Вы что – учитель с Запада?
Достукался:
– Учитель…
Не просто ведь, а с Запада? Свой интерес, похоже, непонятен. И раз уж я такой, меня зовут в музей, где есть еще открытки, фотографии.
Ну, что ж? Вторая смена:
– Возьмем «престона гренджа»?
В музее таких много! Пусть полежит у клумбы:
– Но Вы меня отлично поддержали!
Рассказывать приятно, когда слушают.
Да, я такой:
– Талантливый…
Сквозь землю! Припомнил грУзило с магической лягушкой. И халцедон, что с пляжа Дальзавода. Ну, сам читаю лекцию:
– Вы все-таки учитель…
Я так и не рассеял подозрений:
– Веселая дорога до музея…
И вновь меня зовут приехать специально:
– Вот здесь мой дом!
Но чай не обещают.
Скрипучей лесенкой –
– В служебный кабинетик…
Начну-ка я с открыток:
– В них Город Фраермана?
Проспекты, улицы и даже лепрозорий –
– Само расположенье у Лимана…
Да, улицы – по старой планировке. Названья-то какие:
– Семафорная…
Еще Американская, еще и Телеграфная. Проспект и тот:
– Чныррахский?
Функциональный город.
А городок-то крошечный? Сезонность и открытость. Тайга и океан. Лиман и паруса:
– О, белые створы! О, фон голубой!
Герб Николаевска вроде бы принятый.
Не стану умножать экзотики названий. Всего – сорок одно:
– По старой планировке…
Все гербу соответствует? Конечно, в разной степени, но все не вызывают раздраженья.
Я не ленюсь:
– Волшебные открытки…
Но тут мне показали фотографии тех, кто додумался, чье злобное упрямство страшней обыкновенного безумья.
Представьте, я увидел не злодеев! Особенно Тряпицин – тот даже симпатичен. Полулежит в постели. Хорошее лицо, открытая улыбка:
– Мальчишка? Может, юноша…
С таким лицом поэты в таверне «Би-ба-бо»? Имажинисты, но не футуристы. Не бешеные псы и не исчадья ада:
– Я не хотел обидеть футуристов…
И все-таки –
– Тряпицин…
Любительское фото – бумага тонкая, изрядно пожелтевшая:
– Походные условия…
Фиксировать нет времени? Совсем, наверно, скоро потемнеет.
Портрет максималистки – в парадном исполненье. Овал, виньетка, марка ателье:
– Наверно, в Николаевске?
Ведь вряд ли протащила бы какой-нибудь другой по Нижнему Амуру.
Нина Михайловна – на фото ей лет тридцать:
– Эффектная прическа…
Красива, безусловно! И тоже – не злодейка:
– Скорей, кинозвезда?
Скорей, Вера Холодная – с поправкою на время.
Но почитайте только Фраермана? Визировала списки с «насмешливой улыбкой». Там, кстати, не Тряпицин, а Возницин. И Лебедева – Гусева,
– А Николаевск – Город…
Я вглядываюсь в обе фотографии. Наверно, тут разгадка «десятка диссертаций», которые никто не представлял к защите:
– Впрямую до сих пор не дозволяется…
Кто главный в этой парочке? Два фото –
– Два лица…
Единственно, что подлинно, что время сохранило –
– Что не подделаешь…
Они – еще у власти, они еще подмахивают списки.
Нет, я бы их ни в чем не заподозрил! Особенно Тряпицина:
– Мальчишка…
Полулежит, в рубашке, улыбается. Раненьем в ногу, может быть, гордится.
Я бы простил такому реквизиции? Гражданская война –
– Суровые условия…
И что ни говори, герой и победитель. И даже покоритель Нижнего Амура.
Скорей, Вера Холодная? Такая декадентка, любительница меха, бриллиантов:
– Арсеньевская штучка…
Лицо лишь длинновато, но волевое:
– В этом не откажешь!
Я так о ней подробно лишь потому, что думаю:
– Наверное, влияла…
И возрастом, и опытом? И дурью, наконец, мальчишке непонятной. В стихах ведь только Дамы и Прекрасные.
Но это – комиссарша, с «заданьем» из Хабаровска! Она и впрямь сначала доносила.
Но ведь и ноги мыла в Мариинском, и это тоже факт, никем не отрицаемый.
Купалась в молоке! Купалась в реквизициях. Сравните фотографии:
– Походные условия?
Ведь тут картон бристольский и бромистое золото:
– Виньетка и эффектная прическа…
Да, декадентка:
– Штучка…
А я перед экскурсией хотел еще спросить ту нашу, корабельную:
– Где ваша шляпа с длинными полями?
Теперь не стану спрашивать –
– Не подойду на выстрел!
…Но все списалось бы –
– Гражданская война?
И если цель достигнута, кто стал бы их расстреливать. Напротив – наградили бы:
– По маузеру дали бы…
Какой-нибудь комдив отметил бы в приказе.
Но все дальнейшее, что тут имело место, не понимаю, даже согласившись – на правила игры, на те условья дикие. На дурость комиссарши в черной куртке.
Допустим, что и впрямь плохая ситуация? Японцы – с навигацией, отряды – из Хабаровска:
– Что сделал бы нормальный?
Нормальный застрелился бы или бежать попробовал, хоть в тот же Благовещенск.
Нормальный растворился бы –
– Хотя бы в джунглях Африки…
Но эти– жгли, взрывали, угоняли? И что они хотели, на что могли рассчитывать, наверно бы, и сами не ответили.
Наверно, «день, да наш»:
– Вне божеских законов…
Чем больше треска, крови, привычного злодейства, тем – глубже правота, насмешливей улыбка. Все прочее – уже не занимает.
Так я по-своему разделался с «дрожжами». Прошел их путь и заглянул в их лица.
Болтаю с дамами, а сам – опять про кассы. Что можно ставить точку на Амуре.
Но тут мне вынесли «Историю Сибири» – толстенный том, где все про Тырский храм.
Да, мелкий шрифт, сухая информация:
– Наверное, и так возможны путешествия…
Почтенное занятье:
– В глубоком мягком кресле…
Зеленый абажур в тиши академической? Пишу на всякий случай – издательство и дату:
– Когда-нибудь зароюсь в фолианты…
Так составляется почти что картотека. На всякий случай –
– Маловероятный…
С охватом всесторонним – для новых путешествий. И что уж точно, не для диссертации.
Солидные тома:
– Первоисточники…
И нечего выспрашивать, куда-то забираться? «История Сибири» – тут все и без круиза. А путевая лирика:
– Ее не обсуждают…
Мой фолиант? Там будет и про то, что еще в музее, что я болтаю с дамами. И что я гость почетный, «подготовленный». Конечно, не учитель, но все-таки ведь с Запада.
Еще перебираю пачечку открыток, стесняясь выпросить на память дубликаты. Ну, хоть один:
– С Американской улицей…
Ведь не возьмешь с собой «престона гренджа».
… Скрипучей лесенкой спускаюсь в общий зал. Обычная структура – с уклоном в достиженья. Но, будучи занудой, отмечу экспонат, который просто грех оставить без вниманья.
Бурхан из камня, местный:
– В каких-то бакенбардах…
Бармен из вестерна, сбивающий коктейли? Но не абориген –
– Типичный европеец!
В владениях Великого Дракона.
…На улице – жарища, духота. Немного посворачивал в кварталы. Но, видимо, и впрямь совсем отвык от города и малодушно хочется в каюту.
Ни уголка – со старою листвянкой? Названья улиц в основном другие. И город сам – неряшлив и неправилен. И был-то неестественен, сейчас нет даже этого.
Я, кстати, спрашивал:
– Корабль не каждый день…
Билеты «в день отъезда». Так что, садись в автобус:
– И не рискуй обедом…
Ведь ты сейчас не в форме? Перехватил музейности. И деньги – на кораблике.
…Так сами упускают приключенья? Бреду после обеда, а голова дурная. И дамба длинная, и с кассами сомнительно:
– Мои шаги по дамбе замедляются…
Колесный пароход Татарского пролива? Еще такой возможности мне вряд ли предоставят. Но в кассы ехать – просто выше сил. Залег и не услышал, как отчалили.
VI.9. День, неизвестно который (Можно слушать: https://yadi.sk/d/leWdCeJ-3L763y)
Я только доскажу про Николаевск, как будто он – китайский. А я – веселый странник. Такой средневековый – с котомкой и блокнотом. Видение такое –
– Приснилось или вспомнилось…
Что может быть такого нереальней? Но я сопоставлял и думал, что удастся:
– Вот в третий раз…
Что, собственно, не ясно, но мысль периодически всплывала.
И тут же эти кассы, что надо ставить точку? Наверное, поэтому попал в «китайский» город. А то еще – что интерес исчерпан, и «третий раз» не будет предоставлен.
Я чувствовал дыхание Лимана? Чего-то подмывающе веселого:
– Наверно, в компенсацию…
За то, что не сбежал? Там было все, что я хотел почувствовать.
Кому-то там виднее, чтоб книга продолжалась. И я опять плыву –
– Уже против теченья…
Хоть это книге мало что добавит, и все равно придется ставить точку.
Ну что же? Отпуск, палуба. Свобода от нагрузок, от всяких тайных целей и трагедий:
– Дни не считай…
Попробуй и такое? И добирай что встретится, турист индифферентный.
…Гора Шаман не врет? Проснулся –
– Дождик…
Мы в темноте подходим к Богородскому. Швартовка к дебаркадеру, и голоса
умолкли:
– И дождик то же самый, что в Кольчеме…
Я вынес плащ-палатку, закутался, как в кокон. Да, кокон на корме – там, где навесик палубы. Лицом, естественно, туда, где был Кольчем. Ну, в общем перед входом в Ухтинскую протоку.
Ну, карта полуострова, где ниточка Ухты. Меня там нет, но есть глаза Пиратика. И дождик, повторяю, тот же самый. И тихий дебаркадер, и голоса умолкли.
Оставлю паузу? Я не попал в Кольчем. Но и трагедий не было. Чуть прекратился дождик, ходил в Зал ожидания и трогал бок листвянки:
– Нет, ничего такого…
Что даже удивительно.
А утро в Богородском такое же, как то. Тумана только меньше, но горы розовели.
Хотя без снега розовость минутней и как-то много проще и спокойней.
Потом туман пропал. И новый день, день солнечный, стал кадры разворачивать:
– «Вступил на брег» и далее…
Под небом тем же самым, что в Кольчеме, куда я мог бы сплавать тем же «Яхонтом».
Да, я вступил в рассказ без трагедийности. Храню невозмутимость –
– Храню доброжелательство…
И радость узнавания – отчасти, как решил? Но мало ли, что я решал «отчасти».
Косой подъем? С улыбкой вспоминается Залив с триангуляцией:
– Легко и беспечально…
Пожалуй, даже слишком? Во двор я не смотрю. Однако:
– Вот поленница во дворике…
Листвянки вдоль домов обпилены безжалостно:
– Мешают проводам…
Но жизненная сила! Мохнаты необычно – не только каждой веточкой, здесь даже ствол мохнат и весь светло-зеленый.
Куда пойду? Аэродром, наверное:
– Пожалуй, и успел бы за стоянку?
Липучие шары величиною с яблоко, что пышно разрослись в моей каюте.
Но тут же натыкаюсь на экскурсию:
– «Время начинать про Ленина рассказ»…
Экскурсовод – директор из музея, а слушатели – наши, корабельные.
Рассказ про памятник, что здесь стоит на площади:
– Творимая легенда…
Причем настолько глупая, что я ее вплетаю в венок нижнеамурских, едва ли не как что-то равноправное.
…Однажды в зимний день каюр сюда примчался. Глядь:
– Памятник…
Тебе, наверно, холодно? Конечно, ему холодно, облепленному снегом. Мороз не замечаешь из-за того, что вкрадчивый.
Тогда каюр снимает с себя парку:
– Нет, это надо слышать!
Елейно сообщается:
– Белую-белую, теплую-теплую…
И помчался по тундре счастливый каюр.
Директор, между прочим, серьезный человек. Я знаю от Алины – музей его стараньями. Но вслушайтесь, как он, почти закинув голову, почти поет:
– А даль была такой необычайной…
Я оценил блестящую игру:
Ну, что же – на здоровье…
Готов и дальше слушать? И мы идем в музей. Пока не подошли, еще чуть-чуть про Ленина, про памятник.
Ссылаюсь в данном случае на Юрия Михалыча, который знает все и обо всех. И в том числе – о нашей председательше. О «нашей», то есть той, еще кольчемской.
Так вот она еще и депутат. И помните, как я уселся в ее ложе:
– Как гневалась…
Как прыгала, как хлопала руками? Да, власть, номенклатура:
– Не шутите!
Но та же депутатка в подпитии залезла – на памятник вождю и, обнимая ноги, блажила:
– Милый, милый, что они с нами сделали…
Юрий Михайлович отлично представляет.
Так что не все так просто с белой паркой:
– Особая порода лицедеев…
По форме – да? «Да» и по содержанью? Но содержанье их – нижнеамурское
В музее – тоже Ленин. Перед лекцией ему включают сильную подсветку:
– Большой Севен…
И лекция – как будто под присмотром. И бархатец малиновый – уложен ровно складками.
И тут идеология! Хитрюга излагает концепцию, которая угрюмо насаждается. Не нравится им самое, что ни на есть реальное. И вдруг напропалую, что здесь была промышленность.
«Медь собирали, делали изделия». Кому он говорит:
– Медь, что ли, самородная?
Ну, пусть хотя бы так, но дальше я не выдержал:
– Где плавили?
А «выше по теченью».
Где точно, он не знает:
– Куда-то увозили…
И на меня воззрился с подозреньем. Но что тут спорить, тут идеология. Поулыбались встречно и замяли.
Но я уже задет:
– Родной палеолит?
Громлю концепцию невинными вопросами.
– Маньчжур мы не пускали…
А кто их не пускал? Какая армия, какое государство.
Вранье – маньчжур пускали! Конечно, тут купцы:
– Арака и ножи, тазы и украшенья…
У Аллы (той, кольчемской) хранится ожерелье – из бронзы запятые с иероглифом.
Кольчем – не Богородское. Там все обнажено, там выводы иные:
– Там неолит доподлинный…
Там – только деревяшки с душой непостижимой –
– С душою потемневшей, молчаливой…
Но я напрасно злюсь. Директор ни при чем. Он говорить так должен:
– Как директор…
И этим – отвоевывает комнаты. И экспонатов много интересных.
Дракон – прежде всего:
– Храм Вечного Спокойствия…
Одно лицо? Диск – сантиметров двадцать. С лучами по краям, рычащее и жуткое:
– Да, только рот…
На лбу протуберанцы.
Случайный ужаснется и убежит подальше? Кругом тайга, а тут:
– Предупрежденье…
Но ты войди и слушайся астральных колокольчиков и ветра Поднебесного:
– Сакральное местечко…
…Севены-деревяшки? Добавлю одного – севена нетипичного:
– И знаете, зачем он?
Он – от распутства! Носят на веревочке. По виду ни за что не догадаетесь.
Не пропущу и «тупу» восьмигранную. Как карандаш (но только покороче), до острия сходящий в одну сторону. Нажмите, где болит, и– исцеленье.
Я чувствую, что снова отвлекся на музейность. Течение рассказа тормозится. Но тут еще в витрине – некий шарик, то есть моя любимая керамика.
Представьте, производство глиняных сосудов. Отнюдь не на заводе – для собственных потребностей. Сначала гладкие, но после и с узорами:
– Узоры-молнии, узоры волновые…
Узоры-то меня и занимают:
– Уж слишком правильны своими повтореньями?
Такое вряд ли сделаешь руками, и непременно будут искажения.
Так как же наносили? Этим шариком. Катали по сырой еще поверхности:
– На шарике рифленье…
Ну а на глине – реплики! Узор любой, но непременно с магией.
Да, трафарет:
– Простой до гениальности?
Но шарики – уже большая редкость. И это – дубликат, ненастоящий, имеющий свою печальную историю.
Оригинал тут был! Но автор тех концепций пристал:
– Дай мне!
И своего добился, пообещав прислать по исполненью копии, а возвратил лишь копию и то не без скандала.
А настоящий шарик потеряли. Или украли, что вполне понятно:
– Магический, времен Великого Дракона…
Из мглы веков? Возможно, что единственный.
И первое, что просится:
– Уж я бы не прошляпил!
Хотя причем здесь я? А при коллекциях. И если бы Судьба мне в Богородском, сюда бы напросился:
– Работал бы в музее…
Копал бы ямы, ездил в экспедиции? Пожалуй, даже лучше, что без крайностей. Уверен, что я смог бы утвердиться:
– Отшельник из Кольчема?
Я был бы и отшельником.
Мне не дает покоя мой рассказ. Еще до завтрака сбежал к ночной листвянке. Был в зале ожидания, сидел на той же лавочке. Поверьте –
– Никакого перерыва…
Хотел в аэропорт, а сам застрял в музее? Туристы, как всегда на лекции, пассивны. Лишь я:
– Только один вопросы задает!
Уже беседа? Впрочем, уже мирная.
Ссылаюсь на Алину и на Лешу, которые недавно здесь снимали. Директор мне понравился, но все-таки хитрюга. Не доверяет тем, которые с блокнотом.
Оно и правильно? Алину, например, частенько приглашают в Учрежденье. Желают знать:
– Кто за спиной у нас…
И тут необходима дипломатия.
Наверно, кто-то есть, хотя бы и директор. И ходоки в Москву с различными протестами. Против плотины (около Тамбовки) и рубки их тайги:
– Я в стороне от этого…
Но может так случиться, что скоро на Амуре все будет по-другому. И я своею книгой, возможно, буду ценен как свидетель того, что никогда не восстановишь.
Кой в чем прогресс уже необратим. Вот я по старой памяти зашел купить свечей. Валенсий Алексеевич, мне принесли пакет – свечей, но зажигания (!). Хозмаг осовременен.
О, доски тротуара! О, листвянки! Не рисовать же мне пакгаузы у пристани. Милицию, за коей «в земле находят гирьки». Ну а листвянки –
– Те не нарисуешь…
…От «Вечного покоя» осталась лишь ограда? Отгнивший крест валяется, и часть берез спилили:
– Березы и кресты…
По виду – все столетнее, но даже мне заметны перемены.
Кресты из брусьев (двадцать сантиметров). Иные высотой гораздо больше роста. А перекладины – прямые и косые. Один – с тремя такими, а на концах – кружочки.
Торчат в траве:
– Без холмиков…
И не единой надписи…
Отмыто, потемнело? Березы что-то знают:
– Возможно, сообщают…
Последнему историку, туристу с корабля у «Вечного покоя».
Березы тоже тут какие-то особые, какие-то склоненные могучими стволами. И перевиты – собственными ветками. Как будто бы лианами, но это все же ветки.
Какой-то смысл в крестах? Возможно, староверский. Мне почему-то видится скалистый мрачный остров:
– Могила Беринга…
Пожалуй, Петропавловск? Но это лишь – по смутной аналогии.
…Обрыв, Амур:
– Там где-то вход в Ухту…
Где тучи собираются, там Чайные? Я не такой уж чуждый, но кому:
– Не староверам же под темными крестами…
Некрополь Богородского:
– Оставлю описанье…
Причины – те же самые, мои, нижнеамурские:
– Но здесь еще какие-то…
Какие-то не чуждые –
– Литературе в зале ожиданья?
Могучие кресты? Есть, правда, обелиски – со звездами, пропеллером –
– Годов пятидесятых…
Последние могилы? Я записал – их две. Каких-то Кончиных:
– Безвестная история…
А прошлый раз (как будто бы вчера?) у входа видел домик на скамеечке. Сейчас порушено – ни домика, ни входа. Бетонные конструкции –
– Площадка…
Вот все, что мне открыто у «Вечного покоя». Я постоял бы дольше над обрывом, но солнце что-то слишком ударило в макушку, напомнив об обеде и каюте.
Умылся под колонкой –
– Залил за воротник…
Родней поленницы, мохнатее листвянки? И густота небес –
– Небес почти кольчемских…
Отчасти – мариинских, моих:
– Нижнеамурских…
Кольчем, конечно же, меня не оставляет:
– Ведь мог бы тем же «Яхонтом»…
К обеду обернулся бы? А то – и с чемоданом:
– Такая мысль вертелась…
Но тоже отогнал, как неразумную.
И настроенье ровное весь богородский день. Который там по счету, неизвестно. Так надо – не считая. До самого Хабаровска:
– Все время – середина путешествия…
Конечно, я зашел и в книжный магазин, и в Рыбинспекцию:
– Турист из-за калитки…
Другая точка зренья? И незачем искусственно – туриста возвращать к компрессору и печке.
Но баня – наш поход туда, смешной и неудачный? Под звездами, часа в четыре ночи. Незабываема:
– Сугробы и мороз…
А мы – к каким-то прачкам, наш вождь – Юрий Михалыч.
Да, баня старая, постройка городская. Единственное, кстати, что о Городе. Ну, об афишной тумбе и пролетках, о чем мечтать и здесь не возбраняется.
Мечтать у полукруглых завершеньях? У Икон, отражающих волненье тополей. Ну и (конечно же!) – у каменных ступеней:
– Как можно быть к ступеням равнодушным…
Так мой рассказ предметно дополняется – еще без действия, но в рамках обоснованных. А действия –
– Программа заложена в Кольчеме?
Кой в чем не совпадает, но не в главном.
И я уже дочЕрпываю крохи. Директор говорил, что баня «на ключах». Вода чистейшая –
– Вода бактерицидная…
Возможно, из-за золота, которое тут мыли.
Какие-то два брата:
– Да, что-то про двух братьев…
Копали где-то здесь «еще до революции». Один куда-то сгинул, другой сейчас в Америке. А золото в земле:
– Недалеко от бани…
Еще медведь-шатун, в берлоге не заснувший:
– Жакан…
В него стреляли. Он стал – «и злой, и страшный». Какие-то чинили в тайге автомашину:
– Он череп поломал:
Убили, разумеется.
…По-моему, все выложил? Турист я подготовленный. Как получилось так, когда-то будет ясно. Но –
– Настроенье ровное…
И кто сейчас мне скажет, где я турист, где – старый богородец.
Спускаюсь к пристани. Пляж – смесь песка и гравия:
– Чем ниже по Амуру, тем меньше халцедонов…
Наверно, все же редкость? А я еще выбрасывал. Я – просто из тех мест, где изобилие.
Ну, вот тебе ответ:
– Я из тех мест?
Так разрешился комплекс тайных целей! На пляже и внезапно –
– Событьям вопреки…
Душе видней – она за все ответчик.
Пусть Богородское – короткой кинолентой, Кольчем – вокруг да около. И все-таки:
– Не верьте…
Я все же – из Хабаровска! Иное невозможно. И нечего на что-то там указывать.
…Корабль плывет в Хабаровск беспечально. Вот и Амбы –
– С обратной стороны…
Но только так подумалось –
– «Зеленая стоянка»?!
Ну что за притяжение? Кольчем не отпускает.
Стоянка та же самая – с фигурными полями. И так же нас привязывали к колышкам:
– «Ап! И тигры у ног моих вью-ю-ются.
Ап! И тигры в глаза-а мне глядят»…
От корабельной музычки сбежал теперь уж влево, где ирисы в кустах:
– Пичуга стрекотала…
А в палках – аллигатор? Протока, лес сухой. Да, «плавни» первобытные –
– Амурские…
Бредешь, как в коридоре:
– Наступишь – затрепещет?
Неужто испугаюсь! Зацепишь горсть песка, а под ногою – рыбка, колючая и верткая. Осетр такой, но маленький – с мизинец.
Где боковые заводи, теплее. Какие-то соцветия –
– Из беленьких и мелких…
И листики лежат, как бы к воде прилипнув. Качаются, круги распространяя.
Кусты – сухие палки:
– Стучат, как ксилофоны…
Развеивай плоды ивы корзиночной? Вдевай перо в панаму. Зачем:
– Не рассуждай…
Протока, плавни, мелочи –
– Тут дорогА минута…
Но рыжий мех, застрявший на коряге, внушает подозренье:
– Тут крупный зверь чесался?
Два сантиметра шерсть! Не смейтесь:
– Тут протока…
Тут ксилофоны? Всякое возможно.
Невольно думаешь –
– Невольно заражаешься…
И станешь продираться, пока ивняк не выпустит. И сам не рассмеешься:
– Ну да – своеобразье…
А сам – избит, исколот, исцарапан.
Продрался:
– Прэриа…
И вейник золотится – под синевой небес:
– Смотри, и не насмотришься…
Но не сходи с Кон-Тики? Жарища там стоячая. Особенно – в низинках, где над тобою волны.
Чутьем охотника я знаю, где Амур. Конечно, тут чутья особого не надо –
– Но я чутьем…
Инстинктом – вдоль протоки. По краю прерии, не уклоняясь в стороны.
Туда, где дикий пляж «тысячеверстный». Обрывчик к пляжу:
– Мелкая вода…
А дальше глубина –
– Могучее теченье!
Пловцу неодолимое, да я и не стараюсь.
…Обрывчик – шесть террас. Вода так опускалась – какими-то рывками –
– Капризами Амура…
Недаром в Николаевске «Пржевальского» поставили не к пассажирской пристани, а там –
– Где нас поставили?
Коряга и обрывчик. И пляж до поворота. И знаки от прибоя –
– Рельефны и нетронуты…
Типичная открытка, что продают в киосках? Купить может любой –
– Но я хожу по знакам!
…Нашел свою протоку с шатром из ивняка, здесь еще пышного, без палок-ксилофонов. Вода почти горячая:
– Лежу, как аллигатор…
Достиг я тайной Африки? И это оправдалось.
…Ну и опять корабль:
– Трави, трави помалу…
Я на корме с биноклем:
– Слабеет притяженье…
Я думал:
– Все…
Но мы лишь развернулись. И, как обычно, носом на теченье.
VI.10. Пусмы, румбы, светляки
И вечер был в холмистых облаках, что розоваты кромками. Потом стало накрапывать. И небо затянулось, и Амбы пропали. На верхней палубе мечтанье отменяется.
Брожу по нижней, где у фонарей скопились однодневки, но другие. Не эльфы бестелесные, а покрупнее овода. Усы еще длиннее, и крылья отличаются.
Еще вчера их не было? Наверно, я б заметил:
– Такие крылья невозможно не заметить!
Прозрачные, но вроде бы, как в боевой раскраске:
– Дополнительные крылья,
Дополнительные ноги…
Но твари смирные. Сидят у фонаря:
– Фонарь в наморднике…
А эти облепили! Чуть не в два слоя:
– Греются?
Отдельные летают – такие разрисованные эльфы.
…Я спал и просыпался:
– Качаемся на якоре…
СнялИсь с рассветом:
– Дождик, вполголоса команды…
Шли узостью. По-моему, я видел все же Аури. А может, перепутал с Мариинским.
Обратное движенье в пелене дождя. Замерзнув основательно, ушел к себе в каюту и спал уже без снов почти в упор до завтрака, чего давно со мною не бывало.
…Приплыли в Булаву, которой нет на карте. Да я и не смотрел из-за дождливости.
Взял плащ-палатку:
– Брег неназываемый…
Поскольку ничего не пропускаю.
Туземцы предлагают – «и рыбку, и икру». Цена:
– Бутылка!
Только – корабль уж разгрузился. Вот и стоят под дождиком, таким же безнадежным:
– «Сухой закон»…
Волюнтаризм правительства.
Сегодня без экскурсии. Лишь общий магазин, который под развесистой черемухой.
А на горе – березы (возможно, и осинничек). И никакой экзотики – скучнейшее местечко.
Село нанайское, но видел только русских. Дома – обычные, хотя и деревянные. И до травы – две мелкие терраски:
– Так здесь вода – капризами Амура…
Да и Амур другой? Тот берег что-то близко – я мог бы переплыть, не утрудившись:
– Какая-то вообще иная местность?
Как будто по ошибке, вне круиза.
Спал до Софийска:
– Помните ковбойство?
Так это здесь, хотя поверить трудно. Или глаза другие, или лето:
– Обратный пар нигде не вырывается.
Ну Булава, и все? Лишь дождик послабее, что мне позволило подняться все же в лес:
– Заметьте – не в тайгу…
Тут нет даже багульника. Обычный лес по склону, такой же, как и в Троицком.
Довольствуюся малым? Березкой, что у пристани, и островком вдали. И тем, что наш «Пржевальский» кормою обозначен. Стоит самым последним – в компании таких же двухпалубных корабликов.
Еще бычки – им дождик не помеха. И кипарисы (травки) в коричневой пыльце –
– Собаки мокрые…
Вот все, что мне открыто. Сегодня день такой, без приключений.
…По радио зовут в салон на лекцию:
– История Софийска…
Какая тут история? Спустился нехотя и слушал невнимательно, по временам от мыслей просыпаясь.
Сухие факты? Впрочем, по-своему занятные. Как и повсюду, взлет с дальнейшим вырожденьем. Но тоже город:
– Город эпохи Невельского…
По крайней мере – таковым считался.
Пятнадцать крыш и церковь. И приходская школа:
– Хабаровск был включен в Софийский округ?!
Куда ни попадешь, все выше рангом:
– Центр…
Повсюду унижение Хабаровска.
Пятнадцать крыш – тут лектор непреклонен! Но город упразднен к концу столетья.
Наверное, за полной несуразностью, хоть крыш сейчас, наверное, побольше.
Зато колесники:
– Старинные, амурские?
По крайней мере, большинство из них – отсюда родом. Здесь их собирали:
– Бельгийские машины…
Часть Романтики.
Такие мне уже не попадались. Но в книге «По ту сторону» (В. Кина) такие еще плавали:
– Еще одноколесные…
С участием широких плиц из дОсок.
Пожалуй что, романтика – и башня, где «база хлеба с оборонной целью»:
– Тридцать четвертый год…
Где только эта башня? Я что-то ничего похожего такого.
И гидросамолеты –
– Гарнизон…
Воображаю, как они смотрелись:
– «Динамо», «Гидроаэр»…
Эпоха конструктивная и тоже невозвратная, как Город.
Да, тени прошлого? Особенно – колесник:
– Уже тогда старик…
Но ведь с походным флагом! Флаг синий, с белым (кажется) квадратом. Ревел гудок:
– Амур – река огромная…
А я турист:
– Бычки и кипарисы?
Как все-таки полезно знать заранее:
– Софийск без лекции, как брег неназываемый…
Как Булава, которой нет на карте.
Вот о Тряпицине, конечно, я расспрашивал. Событиям начало в Циммермановке, где первый бой, отряды разделились. Один на прииски, другой – сюда, к Софийску.
Сто человек, когда соединились. Но Мариинск не сразу штурмовали – вели переговоры и письма раздавали. И белый штаб бежал ночью в Де-Кастри.
Открылся «коридор»:
– События известные…
И все же это «темная история». Здесь узнаю про золотой запас:
– Другой бы убежал вместе с запасом?
В Читу отправил золото, а сам:
– Не понимаю…
Те правила игры уже необъяснимы:
– Идеи жертва?
Кто же уголовник –
– Уж не другие ли…
Загадка остается.
Я усыплен:
– Сегодня сонный день…
В блокноте – канонерки как будто бы японские. По ним стреляли с здешнего Утеса. Японцы пушку сбросили с обрыва.
Она там и сейчас:
– Амур наполнен пушками…
Я не могу связать концы с концами? Все путаю – колесники и гидросамолеты, и эти канонерки непонятные.
Устал от информации –
– Возможно, от круиза…
Мне почему-то вспомнилось, как лез тогда на Аури:
– Разбиться мог…
А если бы разбился, услышал бы легенду про нового Самсона.
Подумал и поверил! Как будто вправду слышал. Такое состоянье головы – вернейший признак кризиса. Но я сопротивляюсь:
– Последние ресурсы любопытства…
Последний партизан из местного набора? И умер-то недавно:
– Я мог бы расспросить…
Всего четыре месяца? Здесь жил еще свидетель неискаженной правды о Тряпицине.
Последняя потуга:
– Кизинский леспромхоз…
Пробиты «вОлоки» в Де-Кастри. И оттуда:
– На Филиппины, в мир…
Для ели и листвянки? И незачем сплавляться в Николаевск.
Сухарь наш лектор? Впрочем, он учитель. Из местной школы. Может быть, наследницы той «приходской», когда Софийский округ. Да и причины, может, богородские.
Я много видел сел по Нижнему Амуру. Везде тяга к истории:
– Как правило, при школах?
Как правило, и им противодействие:
– Таким вот сухарям, энтузиастам…
В Софийске был музей. Ребята группы «Поиск» носили экспонаты и делали альбом.
Так вот – музей сгорел и экспонаты тоже. Альбом пропал до этого:
– Взял да и улетучился…
Заметьте, что я стал каким-то обвинителем. Наверно потому, что время изменилось:
– Наверно, так…
И хочется хоть капельку? Стараюсь делать книгу без концепций.
…Когда мы отплывали, туман закрыл вершины. Висели пусмы мрачных облаков – медузами сплошными с размытыми хвостами. Такая грусть, но смотришь –
– Не насмотришься…
Амур уже един. Идем довольно ходко. Двигач в привычном ритме:
– Дым относит…
И там, в дыму, витают однодневки:
– Наверно, греются…
«Им, ветреницам, холодно».
А солнце все равно садится на востоке! Его еще не видно за медузами. Но на востоке –
– Я готов поклясться!
А в стороне Хабаровска – свинцовость.
Я жду и ощущаю знакомое волненье:
– Сейчас коснется…
Выйдет из-под яруса? Уверенность кольчемская. И огненное море действительно зажглось за полосою тальников.
По карте мы идем на юго-запад. Но это лишь по карте, а нам –
– Не обязательно?
Сейчас лучами брызнет и выкатится красное? Да, как всегда:
– В последние секунды…
Но солнце что-то медлит –
– Лишь отсвет из-за гор…
И огненное море стало палевым:
– Не выкатится, нет…
Свинцовость затянула. Такая же, как в сторону Хабаровска.
…Отъехал длинный остров. И вдруг:
– Волшебство кончилось?
Все в голове опять перевернулось. И запад, и восток – все там, где полагается.
На карте и повсюду:
– Везде, кроме Кольчема…
И я опять не знаю, как это получилось:
– Наверно, аномалия Затерянного мира…
Войдешь, и Страны Света меняются местами:
– Влиянье до Софийска…
А дальше – все нормально.
Корабль плывет. Две трети –
– Одна треть…
Что повторять, когда волшебства кончились? Когда вокруг стемнело и где плывем, известно:
– Ведь карта и во тьме перед глазами…
…Весь вечер наблюдал за однодневками:
– Когда они держались в дымном шлейфе…
Потом их стало меньше и, наконец, собрались:
– Опять у фонарей под верхней палубой…
Сосед мой по каюте утверждает, что это светляки и «что им есть не надо». Сомнительно:
– Мы возим светляков…
Зачем им свет? Они же сами светятся.
Я рисовал, приноровившись к жилкам – их крыльев, крыльев эльфов:
– Но сложность невозможная!
Один лишь ромб на спинке получился – достаточно похожим:
– Я не помял натурщика…
Рисую увлеченно, подавшись к фонарю:
– Хотите посчитать?
Спросила декадентка! Но после Николаевска я тверд и отрицателен. Бурчу что-то в ответ, не отвлекаясь.
…Потом опять сидел «на сковородке». Шлейф из трубы – горячий, и дождик испаряет. А если румб меняется, и я перемещаюсь. Пустая палуба –
– Ночное приключенье…
VI.11. Ходовой ветер
Дождь нас не покидает. В короткие просветы спешим «на сковородку», но больше по каютам:
– Движенье в никуда…
Без берегов, без мыслей – идем без остановок на теченье.
И только ближе к вечеру (к шестнадцати часам) –
– Как будто разворот?
Наш бег остановился. А то бы так и плыли до самого Хабаровска:
– Ведь, в сущности, немного остается…
Стоянка вне традиции – на правом берегу. По замыслу похоже, что «зеленая». Пустынный брег и никаких столиц. И трап приткнули к пляжу:
– Выходите!
Ни признака жилища? Все замкнуто горами. Какая-то речушка невдалеке вливается.
И стали попадаться халцедоны. Конечно, не так часто, как в Хабаровске.
Брег неизвестно где, но я сверяюсь с картой. Единственно, где можем быть:
– Вблизи Нижнетамбовки?
У острова Ледового похода – с той одноногой теткой, звенящими лучами.
Утес Ходар, «Амурские столбы»?
– Значки на карте…
Вот они синеют? Тут, кстати, солнышко и ясность в чистом воздухе, промытом дождичком, который только кончился.
У нас – опять отроги (хребет Хуми?), вплотную подходящие к Амуру. И если не ошибся, то вот и пик хребта:
– Пик «Пик»…
Самый высокий здесь и самый ярко-синий.
Конические сопки:
– Треугольник…
Пляж, камни срезаны, березы наклоненные. Ну и Амур, конечно:
– Ну, славное местечко?
Наверное, из всех, что мы в круизе.
Хотел было форсировать речушку:
– Не тут-то было?
Шел, пока – по горло. Но ноги сводит – речка ледяная. Конечно, я кольчемец –
– Но зачем мне…
Я отступил и греюсь на бревне, затянутом в песок:
– Лежу так, солнце греет…
За речкой луг (не прерия!) и речка (не протока?) – с водою красноватой, стекающей с отрогов.
И ясность воздуха какая-то осенняя? А может быть, так кажется:
– Ведь тут необитаемость…
Действительно – мы плаваем, а лето-то уходит? Тут все же север Нижнего Амура.
Красивое местечко:
– Пожалуй, правда, самое…
Но что-то огорчает:
– Романтика другая?
Мое – Кольчем, с натяжкой – Богородское:
– Специфика шаманских деревяшек…
Не надо трогать то, что за горами? Однако я сейчас же себе противоречу:
– Река Тумнин за Хоми…
Найди ее истоки, выдалбливай из тополя лодчонку.
И до Совгавани, хребты пересекая:
– Деяние, достойное Арсеньева…
Таежная пустыня на «местности Элансга», где «смех и голоса» – на сотни километров.
Так в книге «Сквозь тайгу», малоизвестной, но самой поэтической, по-моему. Оттуда я и чЕрпаю (порою без кавычек):
– Возможно, что воспитан на Арсеньеве…
Его маршрут (двадцать седьмого года) чуть-чуть южней:
– К Амуру от Совгавани…
Сюда, что называю – страною Гайаваты:
– Но разница, наверно, несущественна…
…Деянье несомненное:
– Хотелось бы, конечно…
Однако я уже не строю таких планов:
– Мое – Кольчем…
На большее не хватит:
– Вот я уже не стал переплывать протоку…
Вот разве что по воле обстоятельств? Но ведь и тех, похоже, не предвидится. Пиши воспоминания в глубоком мягком кресле. В тиши библиотеки:
– Фолианты…
Десяток лет:
– Ну и сейчас отчасти…
Как мне отпущено и как я соответствовал:
– Осталось два-три дня…
И, хоть я не считаю, придется ставить точку на Амуре.
Открой глаза:
– Тут – как бы треугольник…
Наверно, из-за этого и облака особые? Конечно, все минутно, но вот – летит собачка и ей навстречу – с клювом, такой – вроде павлина.
Вот – морда развалилась, а то еще –
– Двойные…
Раскинув лапы, светятся над Хоми выпирательства. Массив из белой ваты:
– Хребет, повисший в воздухе…
Пик «Пик», по крайней мере, отчетливо заметен.
Я в треугольнике – лежу, закинув голову. И верю (с Богородского?), что я хабаровчанин. Спокоен, созерцателен:
– Вблизи Нижнетамбовки…
Сейчас мне облака на первом плане.
Слежу, как пролетают мимо солнца:
– Белейшие, в густейшей синеве…
Готовятся к закату спецификой Амура? Зверье разнообразное:
– Особенно– павлины…
По мне гуляет ветер и облачные тени –
– Но эту тучку солнцу не пробить?
И дождь прогнал с бревна:
– Даже гремело!
Такой слепой дождище на минуту.
…Вновь мокрый пляж, «Пржевальский», пики гор:
– Туристы издали?
Держусь всегда отдельно. Ведь слишком занят собственными мыслями и, в общем-то, средь них великовозрастный.
Но с многими здороваюсь, меня зовут на кофе. Порой и разговоры бывают интересные. У них свое, однако. Что именно, не знаю, и разбираться в этом не намерен.
Хотя в моих рисунках попадаются:
– У дюны, на корме…
Рисунки неумелые. Но кое-что останется – по большей части дамы. По большей части чем-нибудь заметные.
Чаще всего там дама с черной гривой. Из тех, что толстоваты, но с талией отменной –
– И с непременной шляпой?
Но повернется:
– Рожа…
Бывает же такое? Да, рожа из-под шляпы.
Без рожи и без талии – живет через каюту. Подстелит карту – так и загорает. Она из питерских, я к ним хожу пить кофе, не очень раскрывая эрудицию.
Но мой сосед, который говорил, что знает светляков и что «им есть не надо», вот экземпляр поистине:
– Турист необычайнейший…
Затворник, но болтлив! Наверно, и застенчивый.
У нас был спирт – по фляге. Мы пили экономно. И я ему рассказывал о жизни на «Пржевальском», ибо он очень склонен сидеть за жалюзи, ничем не занимаясь и даже не читая.
Путевку ему дали (пенсионер заслуженный). Когда я прихожу, изводит разговорами.
Такой – с большим апломбом, но застенчивый. И без меня не знал бы, где мы плаваем.
Сейчас смотрю:
– На пляже?
И даже с надувастиком! Взял напрокат:
– Решился?
Поздравляю! Глядишь, к концу круиза и привыкнет –
– У комсомолок станет популярным!
Заметно, что туристы – уже общество. Все ищут «янтари», не разбираясь. Прошел их лежбище:
– Ну да – «Танго на пляже»?
Да, саксофон:
– «Веселые ребята»…
…Я добираю крохи путешествия. А там – к себе –
– В Приморье…
В свою нишу? В свой кабинетик, к пишущей машинке, о чем мне на бревне и размышлялось.
Но дождь прервал, спокойный, хоть и шквальный –
– Пронесшийся минутой незабвенной…
Дождь по воде? Сейчас – «танго на пляже». И новым поворотом:
– Вновь подумалось?
Опять о кабинетике, о пишущей машинке? Ведь через пару дней придется ставить точку. Амур мой исчерпался. Даже такой –
– Замедленный…
Возможно, в самом деле, будет книга.
О чем, сейчас неважно. Главней –
– Элефантерий…
Ведь это и мои возможные читатели?! Я вижу их –
– Еще не сознающих?
Имеющих по книге, привыкших к моим ритмам.
Смотрите на меня? Возможно, кто и вспомнит, но я уже об этом не узнаю. Ни с кем не обменяюсь адресами – ни с «рожей» и ни стой, кто «декадентка».
…Убрали трап, и я на верхней палубе. В распадках вата –
– Вечер начинается…
Прошли утес Ходар, «Амурские столбы» –
– Здесь самый пережим…
Навряд ли ошибаюсь.
Теперь долина будет расширяться? Отступят горы. Эти облака, наверное, должны расположиться – уродцами привычными, давно мне симпатичными.
Но здесь закономерность нарушается. Тем, что «антенны» близко:
– Пики гор…
Здесь облака не знают, каким зверьем прикинуться и как вообще держаться в треугольнике.
Я размечтался:
– Чуть не опоздал?
Не слышал, как позвали мою смену. Об этом вряд ли стоит, но на столах – сараны. К корме – сплошные окна, и ресторан пустынен.
…И вновь на палубу, на вахту в час заката:
– И ветер ходовой…
Не спрячешься от ветра? С ног не сшибает, но – мне холодно в рубашке. И время жаль одеться потеплее.
У лесенки из скоб все же затишье. Не опрокинь трубу, затылком ощущая, как говорит двигач «Летучего голландца». Как палуба вибрирует –
– Как длится путешествие…
Я не заметил сразу:
– Однодневки…
Те эльфы бестелесные? А в боевой раскраске – исчезли почему-то и внезапно:
– Наверное, вернулись в Богородское…
А эти – греются на копоти трубы и на клеенке шлюпки –
– В дымном шлейфе…
Они же – совершенно беззащитны? Судьба быть однодневкой:
– На Амуре…
Открой глаза в заманчивость деталей! Откроешь –
– Отраженья…
Бегущие зайчата? Светилу как бы не принадлежащие. ОслЕпят, но зато –
– Как голубеет…
Невольно отклоняешься за стойку. Глаза привыкнут. Видишь:
– Низкий берег…
Потом – тайгу. И там, «за лесом тем», там – горы, ризы –
– Храмы на вершинах…
Амур сейчас как раз-то и старается? И выпиранья – чуть не от берез. Куда ни глянешь:
– Облачные храмы…
Спокойно розовеют, возвышаясь.
Но темен лес! И тьма – по островкам. Особенно – к востоку –
– Настоящему…
Оттуда ночь крылАми. Нет, я уже не путаю. Возможно, навсегда в нормальных румбах.
Смотри в другую сторону:
– Как солнце оседает…
Садится, не желтея, тем паче – не краснея. Там горы, вероятно, достаточно высокие и горизонта нет как такового.
Не лес, так та гора сейчас закроет? И однодневки греются на всем, что только можно. Последние лучи:
– До состоянья Искры…
Уйдет в места, что – выше по теченью.
Ушло, а мы плывем под розовым букетом, который отражается в шартрезовой воде:
– Не кончились волшебства…
Я только – с примечаньями, которых тут, на мой взгляд, не хватает.
Шартрез – это ликер зеленоватый (под цвет «морской волны»), давно не попадавшийся. Но кто пивал, тот вспомнит, вероятно:
– И я не откажусь от этого сравненья…
А розовый букет (уже с ночными тенями?) откуда-то сорвался:
– Висит над кораблем…
Такой огромный парус дрейфует над Амуром. Он тут один такой:
– Над серединой…
Опять архипелаг –
– Опять почти тропический…
С лица не прогоняю однодневок. Сегодня – нет, но завтра непременно оденусь потеплее, и будет ночь на палубе.
VI.12. Круг превращений
Причал номер один:
– Мы в Комсомольске…
Сплошной туман, похоже, загубивший однодневок. Как наших, так и здешних.
Все эльфами усыпано:
– Судьба быть однодневкой на Амуре…
Причал тогда стоял как бы на суше:
– Снег и песок…
Сейчас водой залИто? Вода высокая, а ведь Амур все тот же:
– Сливаться, что ли, вниз не успевает?
Туман? День начинается с тумана. Я не полез в ободранный автобус и не хочу экскурсии:
– Завод сталелитейный…
Завод, музей:
– К чему мне…
Материал отживший.
Купил открытки:
– С видами…
Речной вокзал. Гостиница. Скульптурные фигуры. И мост через Амур. Нанайские изделия. Тайга и самолеты.
Все, в общем – отражает.
И все, наверно, правильно.
Тридцатые года:
– Рубили, расчищали…
Энтузиазм, шпионы непременные:
– Воздвигли…
Во владениях Великого Дракона? И отравив Амур – на сотни километров.
И Город без души –
– Тяжелый город…
Здесь не присядешь где-нибудь на лавочке? И кажется, что, сколько ни живи, смириться с Комсомольском невозможно.
Конечно, я отвык от городских порядков и даже в Николаевске (по-своему лирическом?) был зол и исстрадался:
– Влияние Амура…
Влиянье верхней палубы, влиянье деревяшек.
Но все же потянуло к той гостинице, где жили в «люксе» с полом, затянутым материей. Где мы с Валенсием раскладывали карты. Листы нумеровали, чтоб сразу брать, не путая.
И я был страшно скован. Погружён – в недобрые предчувствия, сомнения в себе:
– Амур меня пугал…
Да, я в себя не верил и каялся, что сам же напросился.
Но если говорить о чем-то положительном, то я без колебаний заявляю, что есть одно, а именно:
– Трамвай!
Он из-за поворота на фоне далей с сопками.
Был день такой:
– Сверкающий снегами…
Мы ездили куда-то по начальству. Куда-то далеко, почти за город. И видели такое в Комсомольске.
Трамвай и сопки – вот мой Комсомольск? Пожалуй, и завод сталелитейный:
– Тридцатые года…
Конструктивизм? Он отпечатан в облике завода.
Но я хожу – по некрасивым улицам –
– Своими средствами сужу о Комсомольске…
Нет, это не Хабаровск! Сужу несправедливо – по кинофильму «Девушка с характером».
И монумент, что возле Речвокзала (многофигурный), если без предвзятостей:
– Из действовавших лиц…
Что строить, что рубить? В кого стрелять? Душой не принимаю.
Я битый час бродил у монумента, стараясь вникнуть в каждую фигуру:
– Ну что им надо здесь…
В владениях Дракона? Воздвигли, победили –
– Сотворили…
Сужу своими средствами:
– Турист, командировочный…
Впервые вижу город, где не хотел бы жить? Ни при каких условиях, с любыми допущеньями. Пусть я несправедлив, но душу не заставишь.
…Вернулся на причал:
– Как это символично…
Тут все прямого действия и все меня касается? Хотя бы тем, что время на минуты. И тем, что я замкнул «круг превращений».
«Поход», Кольчем, Приморье:
– Еще по мелочам…
Кому ревел «кузнечик» и кто сейчас вернулся, не знаю. И узнать, наверно, невозможно:
– Наверное, и книга не поможет…
…А Речвокзал красив? Причалы выступают. Красивы дали с сопками:
– Эффектны…
Но нас мостом накрыло:
– Оглядываться незачем…
На этот город Славы Комсомольской.
И я, как сирота, стою, скрестивши руки. Во-первых, из-за «круга превращений». А во-вторых –
– Ведь сравнивал все время…
А за мостом – мне не с чем больше сравнивать.
…Теперь Амурск (почти без перерыва) – обрыв в кудрявой зелени:
– Ну, был я и в Амурске…
И фонари, и стела – сейчас гораздо ниже:
– Гораздо ниже самого обрыва…
И здесь воспоминанья кой-какие? Не далее, как прошлым летом (тоже в отпуске) звонил Юрий Михалыч:
– Проедемся на катере?
Я с радостью примчался, ведь я хабаровчанин.
Опять – по кислородному режиму, Хабаровск–Николаевск и обратно? Но сбежал – как раз в этом Амурске, наскучив преферансом и режимом.
Двенадцать титрований – двенадцать промываний? Одну каюту – целиком «под склянки». В другой – два ихтиолога. В каютах места не было – не то что мне, а самому Михалычу.
Была еще причина дезертировать. О ней чуть позже:
– Тайная причина…
Сейчас я об Амурске, где мы три дня стояли. Под дождичком, чуть выше дебаркадера.
Нас пригласили в гости. Эколог (комбинатский) показывал с балкона «дорогу здешней жизни». Вниз – ясли, детский сад. Там школа. После – техникум. Там ЦБК дымится. И –
– КладбИще…
Дорога жизни? Если и не всем, то большинству в Амурске:
– И незачем исканья…
Что любопытно, многие довольны. Имеют сытый вид и одеваются.
Но комбинат?! Гигантский слип и мельницы, где страшно гибнут рощи за минуту:
– В щепу, на целлюлозу…
Такой сожрет тайгу? Мне кажется:
– Для этого и создан…
…Амурск с тех пор никак не изменился. Экскурсия скучнейшая с такими вот стихами:
– Рыдали казацкие жены,
Людей провожая охочих…
Приятно отвлекает та дама с черной гривой:
– Она сегодня в парашютном шелке…
Обтяжка, разумеется! Рельефы помрачительны, но разговор – под стать лицу под шляпой.
Бежит сосед:
– Дай деньги!
Ныряет с кошельком, а вынырнул:
– Коньяк?!
Тут что-то ветеранское. И много ветеранов томится на жарище. «Сухой закон» и многие охочие.
…Теперь стоянка будет уже в Троицком:
– Спасибо, Турбюро…
Но как это стремительно! Круиз наш еще тянется, как будто бесконечный, а между тем:
– Недолго до Хабаровска…
И я уже вставляю эпизоды – по ходу дела, лишь бы об Амуре. А то конец:
– Хабаровск несравненный…
Который я, наверное, не трону.
Плывем в архипелаге? Сказать, чтобы в знакомом, я не могу:
– Но где-то тут тонул?
Причем вполне серьезно:
– Приключенье…
Тонул, и уносило к Океану.
Я никому о страхе не рассказывал:
– И так тогда смеялись…
Но только после этого я и решил сбежать при первой же возможности, чем и обидел Юрия Михалыча.
Вообще наша поездка была пустой и нудной. Стоянки обусловлены – отборы проб и дальше:
– Чтоб так до Николаевска?!
При дождике, на палубе? Так – в суете и вечном преферансе.
Раз только лезли в гору на правом берегу. Какие-то растенья:
– Скалоломы…
Михайлович их знает:
– Зачем ты «молодило»?
Такие пирамидки, вроде кактусов.
И вейники –
– Но те уже на левом?
Вот прерия – так прерия! Такое надо видеть. Но все же, если травы – выше роста, то это подавляет –
– Унижая…
…Да, где-то здесь мы встали на ночевку? Купались в заводи –
– С закатною водой…
В каких-то островах:
– Архипелага…
Плывешь по отражениям расцвеченным.
Я размечтался – захотелось большего? Взял надувную лодку и отгреб. Чуть в сторону от заводи, в аллею среди тальников, где, между прочим, быстро потемнело.
Лежу себе – качаюсь –
– Философствую…
И не заметил как:
– Огни пропали?
И тут – уключина, и лодка пропускает. Меня несет куда-то мимо тальников.
Архипелаг, протоки, курьерское теченье? А тут одно весло:
– Высокая вода…
Несет мимо кустов – куда-то к Океану! А лодка вся обмякшая:
– Вот-вот и утопленье…
Как-то подгреб и привязал «резинку». Стою на ветках:
– Тальники залиты…
Лишь знаю, что назад – по этим тальникам. Но знаю ведь и что такое тальники.
Враждебность, темнота, земли нет под ногами? За лодку я спокоен, но на катере – никто не видел, как я уплывал. И хватятся не скоро за вечным преферансом.
Перебираюсь – с веточки на веточку, порой теряя мужество, порою –
– Изумляясь…
Дурацкой ситуации? Но, в самом деле, – холодно. Земли нет под ногами, и силы оставляли.
Представьте мою скорость:
– Как с веточек срывался…
Как бился о суки, как хохотал для храбрости? И как возликовал, увидев наш костер. Кричал, пока из тьмы не показалась шлюпка.
Наверно, есть граница приключеньям. Я дальше не поплыл с Юрий Михалычем. Купил билет на рейсовый в Амурске и дезертировал, о чем не сожалею.
…Сейчас мы миновали чудовище-заправщик:
– Типичен для Амура на закате…
В нем что-то от колесников, когда он исчезает, а облака становятся фигурами.
Чуть позже притащил два одеяла, надул матрасик:
– Ночь…
По маякам высматривай, куда мы повернем –
– К каким созвездьям…
Созвездия туманны, архипелаг невидимый.
Луна взошла огромная и красная –
– И ветер…
Я закутался:
– Трепало, как палатку…
В разрывах облаков, несущихся по берегу:
– Да, «звездный хоровод»…
Лицо луны-блондинки.
VI.13. Влажным дерном укрепил
Все утро «отдавали кормовые». Мы в Троицком, как боцманом обещано. Когда-то мне казалось, что Край Света, сейчас уже –
– Преддверие Хабаровска…
Вообще масштабы очень изменились – пример тому на Батарейной сопке. И здесь:
– Не вижу Парка…
А был ведь – с пропилеями? Обрыв в наличии:
– С домами, огородами?
Но парк на месте, только передвинулся. При входе – деревянные колонны и сверху перекладина:
– Такие пропилеи…
Сам Парк не стал – ни гуще, ни взрослее.
И вдруг опять все стало на места – гостиница, харчевня –
– Музей через дорогу…
Как будто бы вчера:
– КООП-гостиница?
И старые обиды – с новой силой.
Но самым ценным в Троицком по-прежнему считаю – тот вальс, аккордеон –
– «Дом на семи ветрах»…
И мы – на бревнышке, на берегу Амура. Союзники, друзья, интеллигенция.
Сейчас и я – с «Пржевальского». Друзья давно в Москве. И годы прокатились. И хорошо ли это:
– Что я с кораблика…
Один остался верен? Был неофит, но вышло, что остался.
Музей? Я не туда, где экспозиция, там все давно исчерпано, включая и шаманство. Я – в зал с картинами, которых нет в помине. Но потолок течет, и таз подставлен тот же.
Поленница, крылечко:
– Тоже те же…
За палисадом нечто вроде тени:
– А где же ваш сотрудник…
Тот, сутулый? А умер:
– Вот история…
Как умер, я не спрашивал.
…На Джари не успеть, да и зачем мне:
– Лишнее…
И лес мне ничего, как и тогда, не скажет. Порой, наверное, полезно дезертировать, а неофиты – разные бывают.
Я напишу Алине, что базарчик – тут все же есть, но маленький. Торгуют больше тапками:
– Все теми же, нанайскими…
Цена только повысилась, но можно «за бутылку»:
– Стандартная валюта…
Стоянка до обеда. Спускаюсь к дебаркадеру, где тот же штабель бревен:
– Дом на семи ветрах…
Пока не позовут, пожалуй, доскажу – легенду про «сутулого», завхоза из музея.
«Был палач, а стал – стукач!» – так выразился Леша, когда мы тут снимали. Сутулый – в шляпе войлочной, испуганный спиною. Такой он у меня на фотографии.
Возник непрошенным в начале наших съемок. Повсюду лез и освещал витрины. И тетка, что тогда нам помогала, все время озиралась боязливо.
Спросил Алину шепотом:
– Чего она боится?
Алина отвела меня в сторонку и тоже шепотом:
– Этот мужик палач…
Не задевай, не обращай вниманья.
…Легенды – тут их множество. И я их подбираю:
– Не на пустом же месте?
Но эта необычная. Её я сам пускаю, хотя не очевидец. Я только щелкнул раз затвором фотокамеры.
Алина информатор. Тут не донос, а ссылка:
– Другие времена!
Хочу быть непредвзятым? Как слышал, так и выпущу:
– Легенду…
Которой без меня не появиться.
Вообще-то тут история о двух:
– Директор и завхоз…
Из одного музея? Алине по работе понадобились оба:
– Ну, может, разрешение для съемок…
Завхоза отловила в столовке вечерком. Еще не зная, кто он –
– Всей темной предыстории…
Обедают – подали красный борщ. Но тут завхоз вскочил:
– Ко мне домой зайдите!
Зашла, но разговор и тут не получился:
– Все время вертит нож?
Угрюмое молчанье –
– А руки мясника…
Такие – конопатые, поросшие волосиками рыжими.
И не добившись толку, она уже – к директору:
– Беседа в Троицком…
Уже глубокой ночью? Мне кажется – при лампе керосиновой. Директор в колпаке и журналистка.
Колпак ночной (наверно, как у Гоголя). Тут как бы антитеза:
– Ночной колпак и шляпа?
Но шляпа на «сутулом» сидела, как колпак, что подтверждается моею фотографией.
И антитеза слабая:
– И я в плену деталей…
Однако колпаки оставлю для Истории. И красный борщ, и рыжие волосики, и даже лампу, собственную выдумку.
…Вопрос решился сразу:
– Вы видели завхоза?
Да, но ведь с ним общаться невозможно! Палач какой-то:
– Как вы догадались?!
Догадка обернулась голой истиной.
Алина – человек, внушающий доверие. Возможно, что директор лишь с ней и разговаривал. О том, как хоронили отрезанные головы и что не спит ночами. И как его ограбили.
Комбриг в отставке:
– Левченко…
Фамилия звучит? Из-за нее его и посадили. Хотя аристократ он – так названный в детдоме, а был-то беспризорником, и чей он – не известно.
Талант, однако:
– Воин и заслуженный…
И где-то в Польше был – в почетном карауле:
– Достаточно для лагеря?
Конец карьеры – в Троицком, до самой смерти – злобное вниманье.
Его расстреливали – в шутку и не раз. Но как-то выжил, сохранив достоинство. Всем помогал, имел авторитет:
– Поэтому, наверно, и шутили…
Места тут гиблые – болота и озера:
– Не убежишь…
Но бегали! Их даже не ловили:
– Вблизи пошмонят…
Больше – для проформы, и дело завершали следопыты.
Работали за спирт, а в качестве вещдока тут предъявлялись головы:
– Живых не приводили…
В тайге удобней – головы, а плата та же самая. В отчетности порядок:
– Все довольны…
…Когда убрали лагерь, как в насмешку, палач и жертва здесь же и остались:
– Директор и завхоз…
Лишь роли поменялись? И оба – назначенцы неразлучные.
Комбриг живет лишь хлебом и картошкой. Зарплату в книги, в основном – военные. Музей свой ненавидит, как фальшивый. А как еще:
– У них палач завхозом…
Я сделал фотографию:
– Размытое пятно…
Хотя и палисад, и задний план с столовкой – все резко. Но «сутулый»:
– Тень, силуэт, пятно…
Лишь войлочная шляпа и сутулость.
Он чувствовал спиной:
– Его фотографируют…
Бессильная угроза, желанье убежать:
– Интеллигенты…
Те, которых он расстреливал? Теперь мне жаль немного доброхота.
Все знали, знал и он:
– С ножом не расставался…
Наверное, боялся? Особенно ночами? Тогда он вздрогнул, но не возражал. Наверно, фотография сильнее расстрелянья.
И все-то лез, для съемок бесполезный? Еще вопрос, кто больше искалеченный. Да ведь и те калеки, кто назначал –
– Платил…
Кто спрятал бы легенду, но не спрячешь.
Конечно, я не первый – есть фильм про лагеря. Так что легенда вряд ли что-то новое. Так, иллюстрация –
– В неточном изложенье…
Я и привел ее лишь потому, что в Троицком.
Мне повезло, что сам не прикоснулся? Что я могу мечтать на штабеле из бревен. А у комбрига Левченко украли даже книги. И как он умер, тоже я не спрашивал.
…Сижу на штабеле, как некогда с друзьями. Когда я был и вправду неофитом. Еще тем, докольчемским, не отшельником:
– Совсем другим…
Тем паче – не туристом.
Невольно вновь – о круге превращений. Вернее – о кругах, круизом замыкаемых. О том, что все к концу и все закономерно. И возвращаться в общем вроде незачем.
Но здесь я прозревал какой-то механизм:
– Долина тут широкая…
Мудуры? Тут их место:
– Каких тут ни бывало…
Каких ни возникало – со времени Великого Дракона.
А впрочем:
– Все на ниточках…
Нормальные уродцы? Не те, которые – парЯт над пережимами. Разинув клювы, лысые –
– С хвостами на полнеба…
Чей механизм я тоже понимаю.
Спокойная долина –
– Без градирен…
Тут есть и журавлиные озера! По-моему, в бинокле – сейчас как раз они. Похожие на тех, что под луною.
Еще не время выводов? Амурская долина – спокойна, безмятежна и разливна. Уродцы по бортам:
– И райский свет…
Все прочее неважно:
– Так было и так будет.
И все-таки:
– Круиз…
Сомненья, ожиданья? Круиз уже огромен. Мне, например, не помнится, где видел журавлей. Тех –
– Под луною…
В блокноте, впрочем, все и до последней мелочи.
…Похоже, я боялся Затерянного мира. Его касаний, может быть – жестоких. Боялся и того, что буду равнодушным, что я ничто в сравнении с отшельником.
Но обошлось без крайностей –
– Без бегства в Николаевске…
Обратный путь вообще:
– Дни не считая…
Хотя уже довлеет какая-то поспешность. И то ведь правильно:
– Преддверие Хабаровска…
Нет, я доволен всем:
– Влияние долины…
И здешний райский свет пребудет навсегда:
– Надеюсь, что и в книге…
Но в книге ставят точку, а я уже привык отстукивать страницы.
…Опять ночевка – носом на теченье. Безлюдье верхней палубы –
– Безлюдье «сковородки»…
Как будто ты один на целом свете:
– Да, палуба «Летучего голландца»…
Я думал о колесниках, исчезнувших навеки:
– Возможно, потому, что мой круиз кончается…
Что, может, не случайно мне довелось отметить конец этой романтики Амура.
…Под утро тихо двинулись:
– Последний переход…
Но вскорости «отдали кормовые». И знаете, куда мы:
– В Салмаки!
На праздник Нептуна, столь запоздавший.
Лежу в теплой воде какой-то из проток. Под ярко-синим небом вновь.
– Райская долина…
А между тем – луга перегорели. И я уже не тот, кто слушал ксилофоны.
Лишь десять дней:
– Как будто вокруг Света…
И я настолько полон происшедшим, что вряд ли что-то общее с круизным неофитом, который был в начале приключенья.
…Здесь скоро будет осень –
– Снимут боны…
Все окончательно? И даже здешний вечер –
– Уже не мой…
Последняя страница? С цветными облаками, уродцами на ниточках.
Амур мой закрывается – скорей всего, навеки. Я знаю весь набор его чудес. Включая и тропинку в траве перегоревшей. И колышки, к которым мы привязаны.
Амур мой закрывается:
– Я не хабаровчанин…
Круиз мой, в сущности – прощанье Уходящего. Кому-то было надо:
– Десяток лучших лет…
Сейчас кому-то надо, чтоб отчалил.
Селенье Салмаки:
– У гор за горизонтом…
Прими мою улыбку? Не грусти, что скоро будет осень, снимут боны. Глядишь – и встретимся, что маловероятно.
Туристы отрясают песок на швабре трапа? Иные – в ветках тальника, иные опоясаны:
– Нептун их состоялся…
Веселые, довольные? А что им, однодневкам:
– Вкруг чресел водолюбы…
Я в стороне – по замыслу. И все же интересно:
– Что видят однодневки?
Попутчики случайные? Возможно, и читатели, за что им благодарен – уже сейчас. На палубе:
– Я тоже однодневка…
…Но у меня еще – «букет цветов из Ниццы». Он не погиб – напротив:
– Все пышнее!
Лишь лепестки шаров кой-где поосыпАлись, но листики уверенно толстеют.
Я брал с корнями, правда? Но и другие выросли:
– А что…
Еще успею? Хватаю и бегу. В лес «ленточный»:
– Глядишь, не заливается…
Да и багульник мой – растение болотное.
Мне некогда – по веточке. Сажаю всем букетом:
– Пусть будет здесь колония…
Зарыл почти до листиков. И чтобы не размыло, обкладываю дерном:
– Расти шаманский здесь, под Салмаками…
…Тут я и оборву повествованье:
– Без выводов…
А что до тайных целей – наверно, их и не было. Кроме одной:
– Проститься…
С Хабаровском, Амуром и Кольчемом.
|
