ОБЩЕЛИТ.COM - ПРОЗА
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение. Проза.
Поиск по сайту прозы: 
Авторы Произведения Отзывы ЛитФорум Конкурсы Моя страница Книжная лавка Помощь О сайте прозы
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль

 

Анонсы
    StihoPhone.ru



Прошли эшелоны

Автор:
Прошли эшелоны - это пятая часть книги Владислава Зубца "Течение Нижнего амура. Повествование в стиле блюз".

Часть V

ПРОШЛИ ЭШЕЛОНЫ


V. 1. Летучий дракон (Слушать: https://yadi.sk/d/bQ97izfO3KDaib)

V. 2. Фигуры плывут к Удылю (продолжение V.1)
(Слушать: https://yadi.sk/d/KkqjXZsj3KEa2i)

V. 3. Поля горелых куличей (Слушать: https://yadi.sk/d/tjEhuqE43KEnda)

V. 4. И прорубь уехала (Слушать: https://yadi.sk/d/hTfUgAV_3KGRLj)

V. 5. Хабаровск несравненный (Слушать: https://yadi.sk/d/RIUw2DHw3KGfo6)

V. 6. Спектакль со ступеней крыльца (Слушать: https://yadi.sk/d/9vkcK3583KGnMh)

V. 7. В березках клумбы стланика (Слушать: https://yadi.sk/d/5K_pIM7h3KQAPw)

V. 8. Ветер гонит сверканья ко мне (Слушать: https://yadi.sk/d/jtv4Bnfh3KQJqZ)

V. 9. Пристав сказал (Слушать: https://yadi.sk/d/8Xk3ksxt3KSLcQ)

V. 10. Киви-киви (Слушать: https://yadi.sk/d/lZrUXzks3KSU8h)

V. 11. Запах бешеного мёда (Слушать: https://yadi.sk/d/t7lIft2U3KfERa)

V. 12. Палки и прутики (продолжение V. 11)
(Слушать: https://yadi.sk/d/zUytLefj3KkfPr)

V. 13. Предгорий строгий стиль (продолжение V. 12)
(Слушать: https://yadi.sk/d/fZJQI40U3KmXQY)

V. 14. Про бусяку (Слушать: https://yadi.sk/d/qlnMVmIx3KnR5b)

V. 15. Хайвэ! (Слушать: https://yadi.sk/d/rY2BTpo_3KtSTW)

V. 16. Дождливая сиеста (продолжение V. 15)
(Слушать: https://yadi.sk/d/f-uEDHYd3KtbMa)

V. 17. Загадка деревяшек (продолжение V. 16)
(Слушать: https://yadi.sk/d/xPs0XTH53KvMaJ)

V. 18. За последним молоком (Слушать: https://yadi.sk/d/Rj9iEa9r3KvSk8)

V. 19. Бабай (Слушать: https://yadi.sk/d/HblGQVwJ3KvZLy)



V.1. Летучий дракон (Можно слушать: https://yadi.sk/d/bQ97izfO3KDaib)


Начинается май – пеленой от Де-Кастри. Но остальное небо чистое, и день будет хорошим. Хожу без рубашки, умылся кедровым настоем:
– Выплеснул вместе с итогами…

«Было чудесное майское утро»? Штамп, но в Кольчеме действительный. Вдруг за Ухтой:

– Вроде хора лягушек…

Может быть, даже курлыканья.

Берег всем лугом – до Малой Амбы! Окликаю буддиста Алексия:

– Что за хор?

Это лебеди так – лебединое озеро рядом.

Сообщил, как обычную частность. Это там, между сопок, где мерещился поезд:

– Па-де-де…

Тоже машут крылами? Звонким хором встречают рассветы.

Билетик на балет – ни за какие деньги! Ну, разве – после, лодкой по протокам. Пока что ледоход:

– Напрет с Амура…

И разломает льдину напротив баррикады.

Но это первым действием. Второе, когда льды (и в том числе удыльские) потянутся обратно:

– Амур – козырный туз и режиссер…

Его спектакль, доступный созерцанью.

…У Солонцов широкая вода – до мыса, где березы:

– Я там вчера наплавался…

Спасибо, хоть без сеток, с удовольствием. Забывчивость порой отшельнику полезна.

А наша льдина как на мертвом якоре? Ее пилят ручьи и зАбереги точат. Но как на мертвом все еще -

– От мыса и до мыса…

От мыса Поворотного – до мыса Солонцовского.

Ручьи от огородов – от каждого ручей:

– Считай дворы, идя за молоком…

Но снова хор в лугах, и ты поднимешь голову! Такого не бывает, но здесь ты сам участник.

Ручьи от огородов сливаются в Ухту. Подтачивают лед:

– И даже ночью пилят…

Пока на этом, правда, Кольчем и ограничился, так что ходули – вряд ли, не придется.

Замедленна весна:

– Все же тут Север…

Ждалось не этого, а впрочем, пусть и так? Хорал, во всяком случае, все же не хор лягушек. И чайка вот – сидит на баррикаде.

Декрет номер один:

– Первое мая…

В Кольчеме демонстраций не бывает. Но я вчера общался, если помните, и получил с десяток приглашений.

Поминовение усопших на кладбище – с запасами «Волжанки» от Ды-Ю. Конечно, не пойду – и по декрету майскому, и после лебединого хорала.

Вообще бы, никуда? Но это нереально:

– В тайге мой Первомай…

В такой, как она есть. Уже не столь прозрачной, как при снегах и тенях, но все же – светлохвойной и весенней.

…Гарь, где Лемож гоняет глухарей. И море мхов за гарью. Расставлены листвянки:

– Северный вид?

Да, мачты кораблей, затопленных болотом в неолите.

Это они кошмаром налетали. Не эти именно, а те, что под Коврижкой. Пространство бесконечное – болото моховое. Классическая марь с чернеющими мачтами.

Не торопись, а грейся в синеве? Вот циркуль, человечек, а вот подъемный кран. И колеи телеги, проехавшей когда-то, давно еле заметные на мари.

Смотри на кучевые облака? При солнце, до того неудержимом, что даже Чайные в небесной синеве – как будто бы готовы раздеваться.

Но мхи водонасыщены, и холодно ногам! Я ведь давно уже – по колеям. Сложив одежды в сетку, босиком. По колеям, залитым небесною водою.

Таков мой Первомай – без демонстрации:

– Оркестры заменяет хор лягушек…

Как лебединый хор? Такими же волнами, всей необъятной марью, где хоть бы одна копеечка.

…Своеобразный мир? Тут примешалось нечто – от мудрости житейской, которой избегаю:

– Да, жизнь прожить…

Засело в голове? Все это колеи с своей прямолинейностью.

Досадно, что мой йог-наставник заодно:

– Не торопись?

И я ему – невольно подчиняюсь. А ноги как ледяшки. И вбок от колеи – такая же вода, а то еще и глубже.

«Не торопись!» – давно и незаметно советует мне йог:

– А то уже березки…

Вон колеи среди них потерялись? Там у березок и кончено.

Да, поле перейти –

– Не перейти…

Возьму и перейду и ноги отогрею! Мудрость житейская в Кольчеме недействительна, хотя, как видите, и здесь свои декреты.

Ну, да – сбежал:

– Сбежал, если хотите…

Куда как лучше слушать хор лягушек! Кстати, невидимый – здесь ни одной лягушки. Лишь марь, и мы с Пиратиком на мари.

Шикарно стоят в синем свете листвянки! Короткие руки растут прямо в небо. Ломаясь вдруг под разными углами, но и горизонтальные нередки.

Помельче, потеплее и посуше? Пират прилег, и я – пристраиваюсь сбоку. Он быстро нагревается и начинает всхрапывать. ЗамИренный, испуганный какой-то.

Всего-то день неполный пробыл среди людей? Возможно, его били, и плавать он боится:

– Теперь уж ни на шаг…

Да он и сам понятливый. Чудесный зверь:

– Мой друг…

Дам отдохнуть Пиратику.

А марь все же опасна:

– Мы попадали в ямы?

Как понимаю, дешево еще тогда отделались. И заходить в березки решительно не тянет. Тоже табу, не первое в Кольчеме.

…Но марь? Скорей всего – я где-то здесь и выбрался. И если бы не обморок вторичный, конечно, все же мог бы напрямую. Но, видимо, листвянки закружили.

Ходил и трогал тени при луне. Бесплотные, но ведь –

– Никто не гарантирует?

И как стоят! Понять их невозможно. Тут допустимо только удивляться.

Вот эти ершики? Они даже без снега отнюдь не безобидны –

– И индивидуальны…

Включиться бы в их души –

– Ну, или подключиться…

Какой-то штепсель должен быть, раз так непостижимы.

Что любопытно, мысль эту я как бы, вроде, вспомнил. И что еще – уверен, не до конца как будто. В волнистых линиях все было много ярче. Блокнот со мной, но ведь не прочитаешь.

И снег я не могу уже представить? Все пышное и мягкое, горячее. Все пахнет и ветвится в синем свете. Особенно – ажурные багульники.

Да, да – багульники? Их запах несомненен:

– Придется говорить о новой разновидности…

Шаманский, козий (тот, что на Амбе) и этот вот теперь уже:

– Ажурный…

А Чайные плывут и сокращают клинья в разрезах запрокинутых мадам. Конечно, я в виду имею снеговые. И то, что чайный цвет – скорей всего изменится.

Пиратик спит, имея за щекою – то сахар, то кусочек сухаря. И вдруг задергает, как в судороге, лапами. Страдание в лице:

– Конечно, его били…

Простить не могут, что – такой красивый? Красив необычайно. Я думаю, что в мире такого не найдется среди лаек. А лайки:

– Ну, конечно, это лайки…

Пусть отдохнет – нам некуда спешить. Ни в эти вот березки островные, ни в бурелом:

– Коврига, разве что…

Но для Ковриги слишком разморило.

И Чайные мне снились весьма категорически! А может, и не снились, но, если так, то скоро – придется называть их, наверно, по-другому. Ведь без снегов они – уже не будут Чайными.

Что-то с наставником о мудрости житейской? Обычно-то я слушаюсь, а тут как бы на равных:

– Не поле перейти…

Это не он, конечно. В чудесный майский день, на моховом болоте.

Не потому ли, что –

– Боишься растерять?

Уж очень неожиданно и вместо демонстрации. А, в сущности, не так уж и много элементов. Сначала оглушает – это правда.

Не знаешь, что пышнее – багульник или мхи. Потом – эта загадка шхун затопленных. Как гавань, полная когда-то кораблей, теперь покинутых на произвол болота.

Черные мачты шхун! Нет, все-таки листвянки? Большие неожиданно вблизи. Расставлены по-разному, но можно подключиться. Только вот как бы сам – не встал, расставив руки.

Да, да – среди ажурного багульника и пышных мягких мхов, наверняка коварных. Конечно, нет, но:

– Может быть…

Нет, это просто глупо – листвянки не заблудшие отшельники.

Но здесь меня тащило за гайдропом! В небесных колеях, душистыми растеньями. И я уже боюсь ажурного багульника:

– А вдруг начнет и этот…

Шаманская семейственность.

Оно и все к тому –

– Болото разогрелось…

Комарик объявился? И это не царапина, а красный клоп лесной,
ожив – пополудни:

– Мы не одни с Пиратиком на мари?

Конечно, утром просто обалденье – от брызг сияющих, следов колес небесных. И хоть вода внизу – все та же, ледяная, «растений миллионы», и все, конечно, пахнут.

Что я хотел бы тут еще отметить, тут ни о чем не думаешь в единственном числе. Тут пики, колеи, багульники и брызги. А общее им –

– Марь, душистое болото…

Я все-таки нанюхался, и голова тяжелая? Пиратик догрызает сухари. И незачем тут больше оставаться:

– Коварства проявляются отчетливо…

Я сбивчив в мыслях. Марь, возможно, не такая. И утро не такое:

– И лебединый хор?

Но голова тяжелая, в чем нелегко признаться. Уверен, что я мог бы по-другому.

Безветрие, жара и тишина. И даже не жара, а духота тревожная –

– А тут еще растения…

Конечно, умывался, но шел в миражном море, разлитом ровным слоем.

А уж в тайге так просто – дышал открытым ртом! И голова кружилась, в чем марь не виновата:

– Собаки…

Да, еще – нас разыскал Леможик. Опять – на той же гари с глухарями.

В заливе еще как-то посвежее:

– Но уж тайга…

Нет, я со стороны – наверно, все же бодренько шагал с двумя собаками. Уже видна ограда, знакомая дуплянка.

В аллее я уже не осторожничал. Но как ни осторожничай, уж если суждено, то ты свое получишь. И я ведь неспроста – о духоте, разлитой тонким слоем.

Хотелось встряски? Я – не нравился себе. В том смысле, что и марь могла быть по-другому. Что голова не думает, что что-то пропускаю. Но в общем-то шагал, не поддаваясь.

Но если суждено, то ты свое получишь! Не доходя дуплянки, слышу свист:

– Это примерно рядом с нашей дизельной?

И вроде приближается – рывками и зигзагами.

Да, несомненно, к нам:

– Уже не свист, а вой?

Как шланг, сорвавшийся с какого-то баллона, где воздух сжат чудовищно:

– Там тысячи баллонов?

И шланг, как бешеный, летит на нас и воет.

Пират присел на лапы. Мы еле устояли. Ударило жарой, обдАло жутким холодом.

Нас потянуло вверх:

– Кругом шипит и воет!

Держу собак в объятиях, а ноги уж болтаются.

Но плавно опустило. Дохнуло адским жаром. Куда-то вбок загнуло:

– Сейчас как трахнет веткой?!

Листвянка отбивается, но от чего, не видно. А это все же дерево – с могучими суками.

Да, в ужасе? Мы – рядом, но нас уже не трогают:

– Листвянка отбивается ожившими суками…

Вот ужас? Вот – сражение гигантов. Сейчас переломается и рухнет.

…Но вихрь с радостным смехом унесся вдоль ограды, взвивая по пути осинки и березки. Я слышу его путь – рывками и зигзагами:

– Унесся к Удылю так же внезапно…

И снова тишина. И холод поднебесья сменяется все той же духотой:

– Невидимый дракон?

Еще держу Пирата. Еще ведь неизвестно, что за этим.

Да что Пират? Я тоже весь обмякший. Ведь настоящий страх, когда нас потащило.

Как пробралО нас холодом заоблачных высот. Представьте – вдруг схватил кто-то невидимый.

Я не преувеличил, и ноги уж болтались:

– Туда, за облака…

А этот свист с шипеньем! Злорадный смех. Могло и утащить:

– А как моя листвянка отбивалась?

Я получил свое:

– Кольчем отзывчивый…

Лишь средства у него своеобразны. Хотелось встряски:

– На?

Не до смерти, конечно. Так – шуточка кольчемская, чтобы не сомневался.

А я еще – про первого комарика? И что, содравши ногу, прикладывал к царапине – бумажку бересты:

– Кровь – льдинкой из-под кочки?

Но это там, в заливе, до Дракона.

Ведь мелочи, о коих всерьез и вряд ли стоит? Я и не говорил, но встряска, согласитесь, настолько действенна, что можно о бумажке:

– С заоблачных высот даже комарик ценен…

…А в слюдяных окошках по-прежнему стоят все те же кучевые облака –

– Запел копченый чайник…

Картошка доварилась? Не грех тут и «Волжанку» откупорить.

Конечно, откупорил. Конечно, в доме тихо –

– Конечно, кучевые облака…

Но как тут успокоиться, когда Дракон несется – оградой из жердин и среди бела дня.

Как налетел? Но я уж вспоминаю. И сам Дракон мне кажется зелененьким. И смех его, скорее, не злорадный:

– Смех именно Зеленого Дракона?

И встряска мне была тогда необходима –

– Тот холод и порыв к заоблачным высотам…

Для головы тяжелой, для свежести души, сегодня столь желанной для Кольчема.

Дракон невидимый:

– Зелененький дракоша…

Ведь я кое-что знаю о тепловых машинах. И я не зря – о тонком ровном слое, разлитом по депрессии Затерянного мира.

…Пустыня, океан, таежная щетина? Тут лишь бы плоскость тихо нагревалась. Тут лишь бы ровный слой:

– Слой духоты…

Такой же, как сегодня, первомайской.

Антенна обязательно найдется! Скала или травинка, что наблюдал Арсеньев. Тепло потянет вверх, поток его закрутится – не без влиянья силы Кориолиса.

Чем больше теплоты, тем выше и фонтан! Тем больше центробежность, а в середине –вакуум. Стремление втянуть, поднять по вертикали:

– В "ядре" температуры отрицательны…

Конечно, теплота (движение молекул) потратится –

– Но ведь и притекает!

Фонтан еще устойчив, но может и сорваться. Туда, где теплоты хотя бы чуть побольше.

Блуждающий фонтан –

– Рывками и зигзагами?

Причем не обязательно по ветру! Питание энергией:

– Торнадо, смерч, циклон…

Энергия закрутит и накормит.

Может убить, а может и выращивать:

– Фонтаны достигают облаков?

Как в тропиках, к примеру. Фонтаны моря к небу – читайте Майн Рида, там о том же.

«Это вестники бури!» Да нет же –

– Тепловая машина и только…

Сепаратор, горелка – та же чертова сила, только зАмкнут объем на параметры.

…Я, кстати, рассказал Дерсу о приключенье:

– Бывают не такие…

Понятно, почему – в тайге завалы, полосы – обломанных, как спички:

– Хотя бы те, что около Коврижки?

Завалы, надолбы? Опять нам повезло, что щетка не прогрелась в должной мере:

– Могло и утащить…

«Бывают не такие»! Но мне и моего Дракончика достаточно.

Священная листвянка едва не побежала:

– Как замахала ветками…

И тоже ведь шипела? Шипение гигантов. И мы – у самой схватки:

– И смех этот в осинках и березках…

Мы просто на пути:

– Дракон летел к листвянке?

Вдоль слег ограды – к ней, как к облаку горячему. Мы – тоже облачко:

– И нас задел попутно?

Но что с нас взять – отшельник и собаки.

Дохнуло, потянуло, обдав небесным холодом:

– Машина жуткая…

Опять нам повезло? А то бы впрямь – к заоблачным высотам, куда-то к Удылю:

– Воздушным шаром?

Дракоша знал листвянку и то, что она главная! Зелененький такой –

– Под цвет тайги…

Хотя тайга еще не светлохвойна и только открывается навстречу майским праздникам.

В каком-то смысле это, наверно, тоже айсберги? Лишь сдвинуто по времени, но тоже существует. И каждый год является в Удыльской котловине – обламывать, как спички, и хохотать по-разному.

Да, носятся? В распадке под Ковригой – еще и шквал огня:

– Тут нас бы и накрыло…

Тогда и сам Кольчем едва не разворочало. Ведь «еле отстояли». И то – марь преградила.

…Дерсу не навязался – я сам его зазвал. На кружечку «Волжанки» и чтобы порассказывать. Чудесный старикан – изо всего Кольчема он, безусловно, подлинный кольчемец.

Наевшийся Пират затих под табуретом. В жизни Леможа счастье настает– грызть банку из под скумбрии. «Волжанка» не допита. Бунгало тихое:

– Покой неизъяснимый…

А окна понемногу затягивает серостью? Дракон был вправду вестником:

– Читайте Майн Рида…

Омытость сердца? А холодный ветер – сильнее и сильнее от Удыля весеннего.

Ветер уже загнал кольчемцев по домам:

– Заторы перестроит и льдину распечатает…

Все говорит о близком ледоходе как о каком-то радостном пределе.

…Пиратик возлежит и созерцает улицу. Его:

– Увв, увв…

На чаек разлетавшихся? Как будто бы не он дрожал полуобмякши, когда дуплянка рядом отбивалась.



V.2. Фигуры плывут к Удылю
(продолжение V.1) (Можно слушать: https://yadi.sk/d/KkqjXZsj3KEa2i)


– Увв! Увв…

Опять далеким отзвуком мелькнуло? Видение – заснеженного склона, домишек и тайги с штриховкою метели. Как бы поверх Кольчема:

– Это уже поэзия…

Я это потому, что ветер с Удыля. Что зеленеет склон – пока еще несмело. И что тоска – такая же, как в марте. И не поймешь – тоска или другое
что-нибудь.

День бесконечный – марь, красивый красный клоп, шипенье шланга тысячи баллонов. А началось-то как:

– Хоралом лебединым?

Теперь вот – склон пустой, несмелые травинки.

У свайного амбара свободная вода. И айсберги – в ладони умещаются.

Хрустальный перезвон, если настроить уши:

– Лишь ветер с Удыля перебивает…

При мне обрушилась постройка эклектичная – часть замка с башенкой:

– Флотилия как шляпы…

Ботфорты позволяют их вылавливать:

– Не радуги, не звон и не чернила…

Есть что-то новое в их неуклонном плаванье? И Терек подозрителен:

– Увв-увв…

По дамбе перебрался, ботфорты не залив. И все равно:

– Увв, увв…

Что-то разбух мой Терек.

Вообще-то я хотел было тайгой – взглянуть, что там Дракон в раздолье наворочал.

Но склон Ухты с штриховкою метели увел меня, послушного, к амбару.

…Кстати, Дракон? То, что я так назвал, еще не обязательно. Однако сокольчемцы, когда я спрашивал, то сразу понимали. Торнадо, смерч, циклон…

– Драконоведенье…

Где он сейчас? Должно быть, успокоился. И лебеди кричат на правом берегу. Замолкнут ненадолго, и снова хор, как утром:

– Здесь это вместо крика петушиного?

Какой-нибудь солист-импровизатор исполнит пируэт из Петипа. И все зааплодируют и закричат восторженно. Замолкнут, и другой солист вступает.

И я подозреваю, что их озеро:

– Где Малая Амба?

Как раз сейчас напротив. Там, где когда-то вмерзли стрелолисты, где я терял блокнот на флюоритах.

Ухта здесь уже чистая:

– Рябит и отражает…

Куст того берега – почти до середины. И тут же умещается – косматая хребтина, едва ли не Де-Кастри. Так все соединяется.

Так смотрится пейзаж на матовом стекле какого-нибудь «Кодака» –

– В его видоискателе…

Пейзаж в восточном вкусе? Ждешь веерного паруса, но:

– Новая флотилия китайских…

И уточка слетела с небес на отраженья. Я вижу ее черную салфетку:

– Шагах в десьти…

Скользит как будто быстро? И в то же время – держится на месте.

Вот счастье тихое? Такое же примерно:

– От пламени свечи…

Когда немного надо? Пиратик ловит льдинки. Лемож разговорился. И все это – в стекле видоискателя…

И тут я понимаю, что было подозрительным. Вернулся на косу еще разок проверить:

– Ну, да…

Ну, да – заторы перестроились? Это Амур пришел:

– Фигуры к Удылю!

Амур – козырный туз и режиссер! И вот вода:

– Вливается в протоки…

Не оттого ли бахало на озере? Еще вчера, а может быть, и ночью.

…Амурский ледоход идет с верховий, сдвигаясь постепенно к Николаевску.

В Хабаровске уж кончится, а в Сикачах, к примеру, еще плывут громадины полярные.

Ну, а тут Север? Видимо, Лиман – по-прежнему забит и не пускает:

– Так что сюда…

Ломать – удыльскую броню? И бахать, будто пушки в Николаевске.

Иду за льдинками, налюбовавшись уточкой. Вверх по Ухте, текущей к Удылю. Что-то извечное меня сопровождает – до тальников, где клацал Шуби-Буби.

Я бы не сунулся? Протока поперечная, как помнится, была тогда глубокой:

– Но вот Лемож?

Пиратик – вслед за ним. Они уже в лугах и дальше убегают.

Протока почему-то покрыта коркой льда. С обрывчика спускаюсь и крушу. А супесь топкая хватает за ботфорты. Вокруг меня фонтаны выбиваются.

Два шага не хватило? И вот – сижу босой. Носки развесил в кочках – среди осоки Шмидта:

– Подумай о душе?

Есть время – пока высохну. И очень кстати выкатилось солнце.

А в небе Чайные – плывут и раздеваются! Разве сравнишь, хотя бы с тем, что утром.

И море спелой ржи волнуется под ветром. И ветер тишине нисколько не мешает.

А из-за кочек сзади – ухмылки глуповатые:

– Давно топтались?

Я их– старался не заметить. Теперь приблизились:

– Мы думали – Шумилов!

Шумилов – это егерь из заказника.

Один из них – Иван, муж щепетильной Аллы. Другого, вроде, видел с рыбаками. Ружья они попрятали:

– Увидит – отберет!

Их уточка моя интересует.

Просят бинокль:

– Где села?

Я ткнул через протоку. И ухожу, не досушив носки. Веду собак к заливу. А на закатном солнце еще одно пятно – у правой нижней четверти.

…Берестяная рябь, и в отраженьях уточка? И те крадутся с ружьями:

– Мы думали – Шумилов…

В берестяную рябь охотнички стреляют! Так дико это все, необъяснимо.

Уж как я их старался не заметить? Маячили, маячили:

– Крались и подползали…

Так в городе всегда кто-то маячит. Поправка на «кого-то» обязательна.

…Но месяц в синеве? Покой вечерней заводи:

– Косяк гусей уходит за тайгу…

И облаков святые паруса – высвечивают розовую прану.

Я не смотрю предвзято. Но облака как шляпы:

– И спелая рожь вейников Лангсдорфа…

К чему предвзятости? И ветер не мешает, хотя и это все – уже поверх Кольчема.

Смотри в бинокль и не считай минуты:

– На месяц голубой работы, на луга…

На месячишке выпал пухлый снег. Так видно в голубую пузырчатую оптику.

Настолько тонкий серпик, что еле умещается – один лишь лунный кратер в пухлом снеге:

– Где остальные-то?

Я помню, что должны быть. И, знаете, откуда – ну, да – из Кабанихи.

Нижний Амур, Край Света:

– Месячишко…

И Кабаниха, собственно, за Чайными горами? И Тыр, и Николаевск:

– И это мой Край Света…

Мои осоки Шмидта и вейники Лангсдорфа.

…Косяк гусей уходит за тайгу:

– Откуда, кстати, новое пятно?

Да, в правой нижней четверти – сегодня появилось? «К вопросу о пятне солнца» –отмечу обязательно.

…Косяк гусей уходит за тайгу. Уже, наверно, где-нибудь над чащами –

– Их благородный крик…

Над Чайными горами, которые всё светятся. Всё так же, как зимою.

Быстро темнеет, крики гусей. Лес – на просвет, еще косяки… И лебеди – я их ведь тоже видел:

– Ааай, ааай…

Так дверь поет на петлях.

Два плыли над Амбой. Над этажами, в полете повторяя этажи. Свернули к озеру – при розовом закате. Сразу видать, что лебеди:

– Ааай, ааай…

Бинокль уже не нужен:

– Нрав проток…

То быстрых, то – под корочкою льда. Все тихо и темно сейчас на Краю Света.

Все тонко и пугливо в нижнеамурской прерии.

И, между прочим, там, где палы погуляли, макушки кочек обрастают вроде. Зеленая щетина и черные макушки – без памяти снегов и волн Кон-Тики.

Мне так чего-то жаль пугливою весной? При тонком месячишке и неказистых кочках. Так быстро все меняется, так все неповторимо:

– Жаль, что уже залив…

Жаль этих тонких сумерек.

Смотри:

– Ни огонечка…

И никого с гарантией. Так не бывает, чтобы:

– В никуда…

И тянет уже дом, такой в общем приветливый:

– Ведь прерия уже для Шуби-Буби…

И в темный Терек лезть ужасно неприятно –

– Но мне не миновать…

Залез, а надо мною – проходит гусь:

– Какой-то одиночка…

Желающий еще увидеть солнце.

Как летится ему над тайгой? Над хребтами и взрезами снежными –

– Хорошо быть гусем…

Не по нем ли стреляли? Впрочем, может быть, бахнуло озеро.

Что за день! Я уж было уверился, что стремительность здесь не в почете. А тут гусики-лебеди:

– Это первое мая…

Это новый декрет по программе.

И свет сегодня дали наверняка «по случаю». Ужин готов. «Волжанка» на столе. Действительно, денек:

– Заблудишься в подробностях…

Отмой бокал зеленого стекла.

…Пиратик заскулил в сенях как-то особенно? Такого никогда я от него не слышал. И никого там нет, а он скулит и скачет. Ночь темная-претемная и тишина кольчемская.

Смотрю туда, куда Пиратик прыгает. Под светом фонаря на внешней двери – большая бабочка:

– Мохнатый экземпляр…

Гостья из тьмы, притянутая светом.

Пират прямо изнылся в желании схватить! Но высоко –

– Под самым фонарем…

Кофейная красавица – сидит, не улетает. И только перекладывает крылья.

Да, «совка пухокрылая». Курьез, пожалуй, в том, что можно не искать в определителе. Я так ее и помню – под фонарем кольчемским. На мшелой внешней двери –

– Притянутую светом…

Красавица ночная как будто бы согласна, чтоб я ее рассматривал:

– Сидит, не улетает…

Немного потоптавшись, решила, что пора, и развернула главные достоинства.

И я застыл, как громом пораженный:

– На крыльях иероглифы прекрасной каллиграфии…

Да, черной тушью – броские и смелые, как будто Хокусаи поработал.

Пиратик, умоляю не скакать! А сам лечу на цыпочках, но волновался зря:

– Сидит…

А я рисую – конечно, такой свежей нестершейся пыльцой простительно кокетничать.

…По иероглифу – на нижние подкрылья. Две запятые с жирным утолщением. И смелый росчерк клином, расщепленный штрихом. Еще свернулась – пара головастиков.

Я все успел скопировать. И тоже успокоился. И просто любовался каллиграфией.

Кофейным фоном, тушью, штрихами Хокусая – пока не отключили электричество.

Конечно, я тогда не лез в определители. Но иероглиф чем-то похож на букву «К»:

– Кольчем?

Удыльский знак! Тогда так и подумалось – в волшебной темноте на Краю Света.

Но после, в краеведческом музее, уже в Владивостоке и потому, что склонен, нашел на стенде точно такой же экземпляр:

– По-моему, Урания Калипсо…

Такой же знак – бледнее и потертей:

– Моя красавица была куда свежее!

Первая здесь? Нет, там, первого мая. Кофейный фон, и знаки черной тушью.

Я к бабочкам вообще неравнодушен:

– А сколько еще будет сюда ко мне слетаться…

Фонарь с намордником, такой же, как в пакгаузах, что в Николаевске, за Чайными горами.

…Опять транжирю ночь. Мой друг спит на полу:

– Как извалял Леможа среди кочек?

Я знаю, что он будет самым сильным и Волк уж не прокусит ему лапу.

С открытыми глазами мечтаю беспредметно. Спросить меня, о чем:

– Да, ни о чем, конечно…

Скрежещут льды, потрескивает печка, окошко кабинетика светлеет.



V.3. Поля горелых куличей (Можно слушать: https://yadi.sk/d/tjEhuqE43KEnda)


Что скрежетало во тьме, непонятно. Прорубь на месте, все тот же неподвижный лед. Солнце всходит, как тусклая лампа. Были и шпалы, прочерчены тонкими перьями.

Есть, правда, сдвиги, но только у мыса. Там, где березы вчера отражались. Выползла льдина – за мысом стоит:

– Может быть, ей предназначено?

Зима еще имеет кое-какую власть – остановила льдину и прорубь заморозила. Так что я все измерил как обычно. И как обычно:

– Лампа и перистые шпалы…

Дома пью кофе, смотрю на багульники:

– Вроде, поярче становятся…

Так же сидел у букета в апреле? Может, Кольчему так надо.

И лепестки, как хотят, расправляются! Может– и правда:

– Сиди и смотри…

И просижу! Интересно, что будет. Где еще, кроме Кольчема.

Только в Кольчеме такое возможно. День – и глава, а вчера, так и две:

– Выпустить птиц…

Я о пленных желаньях, тех, что «в миру» не расправятся.

Где еще можно рассказывать день? Я, например, не сумел бы:

– Транспорт?

Попробуй! Бумага не стерпит. Да и другое, как транспорт.

Нет, только здесь! Только здесь целый день:

– Просижу целый день у букета…

И исполню, наверное, вскоре, когда день без подобных вопросов.

В лепестках и ответ в данном случае:

– Глыбы, грохот, напор…

И еще – капитан Гаттерас? Не сочтешь, сколько лет это пряталось. Не поймешь, почему так сегодня.

Ведь фигуры плывут к Удылю? И какой бы там ни была лампа, фон небесной дороги был синим. Ну, не синим, а все же – небесным.

«Встань и ходи» – императив такой? Весьма категорический, из лепестков возникший. И хорошо, что можно подчиниться, ибо, как сказано, нигде, кроме Кольчема.

Сих мест опыт печальный – дуплянка и кладбИще. Остановился только у залива. И то лишь с тем, что в воду лезть не хочется. Пиратик – тот вообще не одобряет.

Енот! Енот! Вдруг слышу – заскулил. Так он вчера на бабочку:

– Ну, просто умирает?

Навел бинокль – енот мой под березкой, а на развилке выше – "зверь бурундук" в полосочку.

Спокойно смотрит бусинками глаз. Я тронул ветку:

– Смотрит…

Тогда я чуть сильнее. И он, как акробат, мигает уж с былинки. Хвост в редких волосинах:

– Зацепился?

Вот фокус – невесомый акробат! Перелетел с былинки на былинку, а та – хоть бы качнулась:

– Пиратик, не скули!

Ты никакой охотник. Вообще, пошли отсюда.

…Дорога к озеру – одно воспоминанье. Болотца, кочки – все это замерзшее. Но я и прорубь ковшиком сегодня пробивал. И солнце вылезло какой-то тусклой лампой.

Болотца нам форсировать. Глубины неизвестны. Ломай ледок – спускайся в любом месте. Вода уже знакома:

– Ботфорты обжимает…

Резина мокроступ, ботфорты Петра Первого.

Типчики-типчики-тип-типи-типи! Ломаю лед, фонтаны выбиваются. И птиц неведомых такие переливы. И обещанья неба – оправдались.

Ломая лед коленями, иду. Люблю, когда случается:

– Стоишь перед Судьбой…

Еще лишь шаг? По мелочи, конечно. Но дальше заливает петровские ботфорты.

От шага и зависит, например, каким быть дальше дню:

– Зачем лугам промокший?

Сиди перед букетом, философствуй? Суши штаны на слегах возле грядки.

Типчики-типчики-тип-типи-типи! Неведомые птицы:

– Невидимые, правильней…

Одна почти что рядом сказала очень явственно:

– Девки! Бабье – ууу-уть!

Но гусики зато – над самой головой. Меняя направленье –

– Ниткой, клином…

Их благородный крик, их звонкая вибрация? Их прерия, кисель
небесно-синий.

Стою? Стою по пояс, как некогда в протоке. Давление воды, ледок и неизвестность:

– Стою в болотных дебрях…

В том «царстве водолюбов», о чем так хорошо читаешь у Нечаева.

Еще не разошлась небесная дорога. Но перья рельс и шпал размазаны по синьке. Эльбрусы, арараты – поплыли над тайгой. Над ярусами, тоже – уже как бы висящими.

Я не рискую вОлнами Кон-Тики. И пробую одно болотце за другим. И так же – примерно за Ковригой, испытывая царство водолюбов.

И всюду шаг решающий не делаю. Болотца одинаковы:

– Цепочка вдоль тайги…

Я все приберегаю «рогатые чилимы», согласно предсказаниям Нечаева.

Сначала плети – желтые и жухлые. Скопленья пузырей:

– Поддерживают плети?

Я бы не стал о них, но на предметном столике разложены рогатые орехи.

Ледок – предметный столик. И черные орехи, конечно же, притягивают солнце:

– Каждый в своей проталине…

Да, как и на Ухте, где лед с недавних пор иссечен письменами.

Что толку в восклицаньях? Но на предметном столике действительно рогатые чилимы. Ледок как бы – с узором чемоданным. И плети обесцвечены, и пузырей скопленья.

Те, что лежат и плавают, пустые. А полные воткнуты – там, где-то под ботфортами.
Но там глаза янтарные мерцающе пугают. И не купаться же – в сияющей болотине.

…Аир, цициния, русалочий цветок? Специалист легко бы разобрался. Конечно, не сейчас. Сейчас все – только плети, которые опутывают ноги.

Но если доживу до летних дней –

– Тут не нужна и лодка…

Чтоб бродить? Выстраивать гипотезы на грани чертовщины, сверяясь постоянно с той книжечкой Нечаева.

Нимфейницы, наяды, эвриалы! Действительно названия заманчивы:

– Как раз, что надо…

Вот образчик логики:

– Наяды разве водятся в болоте?

Значит, тут озеро! Озерная цепочка. И под Амбой, как помнится, такая же:

– Предгорные цепочки…

Цепь озер? И все такие же, наверняка чилимные.

Озера – Лебединое, Чилимное? Чилимное вот это:

– Отныне им и будет…

Чем не название, пока я здесь, в Кольчеме? И что особо ценно, тут не нужна и лодка.

…Отсюда открываются три пирамиды Чайных. Центральный вырез самый, пожалуй что, эффектный. Я это потому, что далеко забрался, а Чайные всегда эффектнее сегодня.

Сегодня обещания – как будто исполняются:

– Кисель небесной синьки и переливы птиц…

Хоть солнце выходило тусклой лампой и ореолы держатся уже который вечер.

Но если уж тайфун, то не сегодня:

– Ледок – предметный стол с разложенными плЕтями…

Узоры чемоданные – ну, или там портфельные. Припомните такие на кожгалантерее.

Посередине – пятна малахитные, а в глубине – кошачии глаза:

– Реликтовые плети…

Эффектны даже жухлыми? Изломаны и держатся воздушными шарами.

Знакомо, между прочим:

– Тоже буддийский символ…

В моей коллекции – такое же на склянках. Да, селадоны с плЕтями:

– Болотная глазурь…

«Квадратные соцветия» в листочках треугольных.

Я доскажу, поскольку – не миновать Хабаровска:

– Чардымовка, Плюснинка…

Речонки-ручейки? Я точно помню – видел! Плюснинку и Чардымовку. Теперь они в трубе, и там теперь бульвары.

Домишки деревянные сменились на «хрущевки». И вот ведь удивительно – торец одной хрущевки:

– Болотная глазурь?

И водяной орех, реликт маньчжурской флоры:

– Чилим, если хотите…

Торцу я удивлялся, но не сфотографировал. А хорошо задумано:

– Реликт маньчжурской флоры…

Но чтоб понять такой вот – торцовый смелый замысел, мне надо оказаться в болотине сияющей.

А я не рад как будто? Стараюсь, как могу. И не моя вина –

– Что дважды не войти…

Ну да? Ну, да – в одну и ту же воду. С кошачьими глазами и с тем предметным столиком.

Люблю, когда случается:

– Залился, разумеется…

Но все-таки, по совести, Кольчему так и надо. Сидеть бы у букета. Чилим, правда, случился, но и печенки смерзлись окончательно.

Зато мы уже в вейниках:

– Насупливай ботфорты…

Умойся и стряхни аиры и цицинии:

– Типчики-типчики-тип-типи-типи!

О девках, разумеется, ни слова.

И – в золотые волны? Но сразу за полосочкой – горелое пространство, где погуляли палы. И кочки:

– Словно головы арапов…

На удивленье – в шахматном порядке.

…Пират весь вымазан «горелым веществом». Стал черным даже там, где он обычно белый.

Догнал меня и молит отдохнуть. Идем уже, наверно, больше часа.

И Чайные закрыты – уже которым мысом. Тут на их месте – новые и новые. Такие же обрубки и разрезы. Такой же снег в распутстве поднебесном.

Да, тут пустыня черная:

– Арапы, куличи…

Но ручейки чистейшие нам тоже попадаются:

– Представьте эту воду среди пепла…

Чистейшая кристальная живительная влага…

И кочки, черт дери! Правда, не столь высокие. Но синева качается и кажется налитой:

– Забудешь, куда шел…

Качается, струится? Я только лишь держусь прохладой Поднебесья.

Но есть предел горелым куличам. И поперек пути – те самые вазоны, которые так жадно рассматривал в бинокль. Кусты (почти деревья) корзиночного тальника.

О мудрости житейской – опять же и еще, что дважды не войти в одну и ту же воду:

– А я входил!

И поле перешел. И все же жив как будто, и мой Пиратик тоже.

Возможно, мы петляли по головам арапов. Тут, правда, очень плоско:

– Но два часа петляний?!

И гарь отсюда – вовсе не пространство? И там, к Ухте поближе, всё золотые вейники.

И думаю, что тут – не рукотворный пал. Конечно, поджигали специально, но ведь не здесь же:

– Ветер тогда от Удыля?

Нет, тут Дракон, дракоша первомайский.

Луга тогда горели и раздувались ветром! И вихрь, по-моему, летел как раз сюда. А здесь – такая пища для тепловой машины:

– Дракон взревел от радости, выбрасывая пеплы!

Но здесь и снежный вал, тут и конец Дракону? Перелететь вазоны, возможно, и под силу. А там – уже Удыль, сверкающий по-прежнему:

– Дракон же – существо нематерьяльное…

Да, снежник, снежный вал:

– Но что за снег…

Зернистый, с сажей смешанный, тяжелый. Если разрыть, однако все же чистый:

– Голубоватый от небесной синьки…

Мы рыли, растирались, воспрянули душой. Мы ели фирн с печеньем. На фирнах возлежали. Пират так и уснул, а я смотрел сквозь тальники:

– На Южные моря…

При синеве отчаянной.

…Мы в окруженье гор:

– Шаман, еще Шаманчик…

Амбы и Чайные – уже не те кольчемские. Но те же взрезы, те же – обрубки толстых дам. Масштабность и распутство:

– Смыкаются системы…

За озером распутства еще синей и алчней. Висят над этажами и в небе растворяются:

– Кисель небесной синьки…

Я вновь на Удыле? И то же окруженье, лишь только попонятней.

Но никаких громад и напираний– до Удыля лишь супеси в каких-то шестигранниках. Тоже пространство видимо, поскольку еще площе:

– Ни кустика, ни травки…

Только супеси.

Ухта налево мыслится, но где – тоже не видно. Зато ближе к тайге (там, где была дорога):

– Кипение флюидов?

Разлитая вода и масса всякой птицы, едва ли не орланов.

Птичий базар! И крики:

– Как будто выражаются?

Я рад бы приобщиться, но время-то за полдень. И не затем я здесь:

– Тут уж одно…

Я выбираю глыбы ледохода.

…Мы за вазонами, на плоскости бесплодной. Супеси, ил:

– Где озеро?

Со снежника сверкало, но тут я не уверен – лишь ил и шестигранники. Растресканность, бесплодность:

– Пустыня желто-серая…

Но гуси пролетают – туда, за горизонт? И я еще упрям в своем стремленье. Ил еще плотный, так же – разбит на шестигранники, которые типичны для асфальта.

Собственно, ил? Да тут и думать нечего:

– Это трещины дна Удыля…

И мы уже давно идем по дну? И только потому здесь ни травинки.

Тут было озеро! За зиму только вытекло:

– Куда-то отступило…

Я думаю, что вправо. Там, где была дорога, вход в Удыль, ведь у меня лишь зимние понятья.

Ткнул палкой в узел трещин:

– Плоско, плоско…

Такие шестигранники бывают на асфальте? На площадях, если на то пошло, как результат явления контракции.

Граница, безусловно, по вазонам:

– Ну, стой, скрестивши руки?

Я и стою, скрестивши. На серо-желтом иле, где ни пучка травы, лишь эти шестигранные разломы.

Да и колодины давно бы мог заметить! Здесь было-таки озеро – наверно, только осенью. А то бы лед остался:

– Хоть что-то да осталось бы…

Лежат, правда, колодины – еще с тех пор знакомые.

А может, и не так уж все нелепо:

– Удыльская депрессия…

Дерсу Узал рассказывал, что знает выход нефти, и обещал сводить. Возможно, что разлом, как север Карафуто.

Возможно, что тут нефть – под супесью и илом. Ткнул палкой еще раз:

– На всякий случай?

Ударит ли фонтан, как в «Лимонадном Джо»:

– Смесь номер три!

Переставляй акценты.

Навряд ли что-то ценное, хотя бы мало-мальски:

– И птицы бы так шумно не базарили…

Была бы нефть, давно бы уж «освоили»? И я бы не стоял, скрестивши руки.

…За Удылем туманности. Густеет синева. И как всегда, когда поближе к вечеру:

– Я «капитан»…

Не Немо, разумеется, но у меня Дерсу проводником просился.

Стоял, стоял и вдруг большими буквами пишу:

– Прощайте, Южные моря…

И быстро ухожу – туда, к полоске тальника, еще набитой снегом, как зимою.

Гусей я не считаю, но мы согнали чаек. Еще был и ранет румяный, с хохолком. А раскопаешь снежник:

– Да, что там говорить…

Не серо-желтый ил:

– Голубизна небесная…

…Решаю прижиматься к Ухте, где меньше гари. СамОй Ухты, конечно, не увидишь.

Она за прерией, почти у горизонта, очерчена такими же вазонами.

То золотые волны, то – снова куличи. И всюду:

– Типи-типи…

По-прежнему невидимы? Вазоны стали черточкой – теперь опять далекие.
Теперь опять:

– Рассматривай в бинокль…

Там надпись на илах большими буквами. В мой рост, откуда-то подобранною палкой:

– Теперь уж не исправишь…

Амур – козырный туз? Да и вообще – никто не прочитает.

Но Южные моря – откуда это? Заметьте, второй раз и второй раз – без связи. Наверно, ранг не тот, но что-то померещилось, как в лепестках багульника, в моем букете утром.

…Утки, ранеты и гусики-лебеди:

– Плавали горы, и птицы кипели…

Вал, между прочим, где мы отдыхали, тоже – в кипенье флюидов.

Так что – свой ранг? Не такой, но не ниже:

– Стоило лишь переставить акценты…

Собственно, я – только этим и занят:

– Знал еще, стоя в чилимах?

Типчики-типчики-тип-типи-типи! Опять сияют Чайные прохладой эскимо. То рать круглоголовых, то – спелой ржи прически. Чистейшие ручьи не пропускаем.

Да, тесно негры вкопаны. А там, где не сгорело, прически эти типа «ах, я у мамы дурочка». Кой-где опять шагаешь по головам арапов.

– По плечи, вроде – в шахматном порядке…

Но о таких прическах не мечтать даже отпетой самой и последней:

– Сноп золотой…

Метелки у лица:

– Волнуйся, океан с плота Кон-Тики!

…Ближе к Ухте и больше ручейков:

– Как тут легко взмутить кристальность влаги?

Но ведь и время есть, чтоб отстояться. Бежит, как ртуть, среди горелых кочек.

Тут и озера стали попадаться. Иные и заметишь-то лишь потому, что гуси:

– Гусь одинокий, чайка одинокая…

Сейчас я о том озере, где чайка.

Во-первых, отражения– высоких колокольчиков (конечно же– сухих и прошлогодних), горелых куличей, небес лазурных. А во-вторых –

– Какой же я весь грязный!

Тщета моих купаний возле печки? При свете дня – я грязный и закОпченный. И почему-то раньше не обращал вниманья, хотя, клянусь, купался регулярно.

Я тру себя мочалом элодейным – в едва растаявшей тарелке Поднебесья. И отраженья дергались гигантскими амебами. Я трусь и думаю о нематериальном.

Драконы, айсберги и эти вот двумерцы? Двумерцы настоящие:

– Им толщина неведома!

Два измерения, в которых они могут – змеиться, округляться –

– Не ведая о третьем?

Свобода растяжения, свобода округления! И я, как Гулливер, их созерцаю. Двумерцев, мыслимых как некая абстракция:

– Однако же – наглядней не бывает!

У Честертона есть о чудесах. И самое в них странное, что «все-таки случаются». И почему-то здесь, в небесном блюдце, хотя амебы всюду по Амуру.

Мочало элодейное? Припев:

– Не торопись!

Здесь просто издевательство над собственным скелетом! Но я не торопился:

– Свидетели – двумерцы…

А почему, скажу, когда настанет время.

Сейчас – близость Ухты и зеркала небесные. Иду от одного небесного к другому:

– Помахивая бодро ботфортными ушами…

Мне уже много легче, ведь чудеса случаются.

Вот это, например? Окружность идеальная. А в центре – пара веточек:

– Цветенье краснотала…

Мохнатики зеленые, но кое-где и желтые. Не торопись:

– Залезь в эту тарелку…

Тарелка не двумерная, но все-таки тяну –

– Тяну, чтобы испачкать нос пыльцой…

Почувствовать щекой, как холодит мохнатик? Проникнуться весной без оговорок.

Тянул я осторожно, стараясь не сломать. В который раз залило мокроступы. И получил свое:

– Испачкал-таки нос…

Кошачьей желтой лапкой холодило.

Забыть себя, утратить содержанье? В Кольчеме часто сам участвуешь в картине:

– Ты сам деталь…

Участвуешь и смотришь – в согласии с деталями и, наконец, счастливый.

Мохнатик, правда, вот – не очень-то кольчемский. И я не поручусь, что так к нему тянулся – как раз поэтому:

– Я знал, что холодит…

И запах знал – весна без оговорок.

Теперь вот так – в ушастых мокроступах? Кольчем мой не имеет аналогий. Тут все с акцентами, на все своя гармония, которой подчиняешься –

– А по ночам мечтаешь

…Конечно, в твоей власти – не обращать вниманья. Или вообще не ездить, тем паче – на два срока. Не зная, куда едешь:

– Сталуют – не сталуют…

Мне тишины хотелось! Хотелось одиночества.

Два срока пролетели, и тишина была. И каждый день –

– Всё новые детали…

Я только тем и занят, что их не пропускаю:

– Переставляй акценты?

Ну, что ж – переставляю.

Но я консервативен! Нет, нет – и прорывается:

– Мохнатик – через головы арапов…

Да, этому не надо кольчемских оговорок! Он, видите ли, сам – в ушастых мокроступах.

Хожу в небесном блюдце. В согласии с деталями:

– Еще один мохнатик…

Что дальше, я не знаю. Вернее – знаю то, что сердце уж оттаяло. И я – такой счастливый. Здесь, в рамке краснотала.

Но все равно придется – оправдываться в чем-то. И если не сейчас, то когда свет потухнет:

– Так надо для Кольчема…

Чтобы не врать себе, чтобы мечтать с открытыми глазами.

Но я забыл себя:

– Стою, как мудрый аист…

Приятно подчиниться обстоятельствам, а уж таким – тем более. Тут вовсе не утрата – двумерцы просто так не замечаются.

Кольчем велит стоять, как мудрый аист, не зная, глубоко ли подчиненье. И говорить лишь то, что сейчас думаешь:

– Остаться бы мне лучше у багульника…

Еще деталь – капроновый чулок, набитый лягушачьею икрою. Нельзя его вытаскивать – в нем нечто от медузы:

– Согласен, что тут тоже недосказанность…

Пустил чулок в коричневый настой. Пустил:

– Заголубело…

Червяк с икрой прозрачен. А ранняя луна (вернее – месячишко) уже стоит спокойно над Амбами.

Глаза озер –

– Глаза небес и тальника…

Я, как и дома, вижу их присутствие:

– Их взгляд благожелателен?

Тут не кривят душой. И с этим – вылезаю из тарелки.

…А над амбаром – груды облаков:

– Кольчема зеленеющие склоны…

И на челне колдуньи – компания с гитарой. Я с ними не знаком и им не интересен.

Приехали на праздник Первомая? Одеты модно, чуть ли не подчеркнуто. Репертуар не шлягерный:

– «Джэз ауэр» Конновера?

Но все сплошь – волосатики. И все – не без надменности.

Наверное, в Кольчеме сейчас и «обезьянки», ради которых шли лихие лесовозы:

– Дошли ли, неизвестно…

Несли запасы браги? Хоть бригадира-то, надеюсь, утопили.

А эти – тихо звякают гитарой. Насмешливо глазами проводили:

– Кольчемцы ли они?..

И как тут появились? Пешком, что ли, сюда от Богородского.

Насмешка, вероятно, относится к ботфортам. Я плохо их «насупил». Чужак, кроме того:

– Колонизатор…

Конечно же, чужак в их неолите. Тип пришлый, подозрительный, хотя и безобидный.

Я это понимаю, но, если уж на то, они в моем Кольчеме – тоже лишние:

– Гитара, волосатики?

А впрочем, пусть себе – тут завтра будет вновь мечтательно и тихо.

…Мой дар стоит на полке, как цветы. Вера Семеновна (с ее улыбкой мумии) мне выдает тушенку:

– Сразу четыре банки?

Несу, не веря редкостной удаче.

И тот Иван-охотничек, муж Аллы, выносит пару щук и обещает уточку. Пожалуйста, не надо:

– Я не люблю готовить!

Не мне судить, но –

– Рябь берестяная…

Готовлю все-таки, тушенки не жалея. Лебединые крики:

– Роттенбрюк прилетел?

Выбегаю на крики, но не так уж, как раньше:

– Между прочим, не так уж и раньше?

…Балет – прежде всего:

– Одетты и Одилии?

Я не желаю думать о балете и начинаю злиться, пародировать. Одета ли Одетта и в брюках Ротеннбрюк ли?

Не хочется навязанной романтики! Своей же – только хоры лебединые. Наверно –там, где вмерзли стрелолисты. В продольном озере:

– Наверное, с чилимами…

Без «па-де-де» лишь крики первобытные? Я тоже первобытней с каждым криком:

– В соседстве лебедей…

На то свои причины. Об этом надо думать, и я, конечно, думаю.

И ульчи тоже ведь – ни о каком балете? И тоже ведь свои соображенья. Шаманская поэзия, особый ранг шаманский. Мне это тоже – лишняя нагрузка.

Вчера я видел парочку летящих:

– Большие и, наверное, тяжелые…

Но, знаете, мне ближе тот одинокий гусь, когда я в темноте форсировал протоку.

И эти, что сейчас? Уступ, как и вчера:

– Четыре и двенадцать…

Под ними уже горы? По направленью к Чайным, которые под ними –

– Оскалясь развороченными пастями…

…Однако этот рыжий опять грызет Пирата! До крови глаз и лапу:

– Теперь Леможу все!

Прогнал метлой и больше с ним ни слова. Прямо – бандит с порочными глазами.

Вообще-то виноват не кто иной, как сам. Нельзя кормить их вместе. Пиратик, хоть и крупный, но все-таки щенок, причем изнеженный:

– Как отстоять такому миску с супом?

Енотик так и смотрит:

– Как ты не понимаешь?

Уж раз слабей, отнимут. Собачии законы. Ты уж корми отдельно от рыжего бандита и меньше отвлекайся на хоралы.

Опять проблема лодок? Протока, что напротив, пересекла Ухту. И вся система льдов –продвинулась заметно:

– Конечно, к Удылю…

Но прорубь, как ни странно, стоит, где и стояла.

Луна еще отчасти желтовата –

– Но это уж недолго…

Вот-вот и темнота? И ей уже – светить самостоятельно:

– Ведь ничего другого не останется…

Но лодки, в самом деле, опять надо вытаскивать. Вода
подобрАлась –

– Ухта переполняется…

Опять забота, но – сейчас она единственна. Под желтою луной,
вернее – месячишком.

Лемож считает, видимо, что я уж не сержусь:

– Как будто бы не он набезобразничал?

С порочными глазами и фирменной улыбкой – проник, лежит на щепках настороженно.

Заводим разговор примерно в таком духе:

– Кто лапы искусал?!

– Иначе, как за лапу…

– А глаз кто разодрал?

– Ну, что ты это помнишь…

Всегда они вот так – «ну что ты это помнишь».

Учись не помнить зла? Пират его – за хвост:

– Конечно, для проформы…

И я учусь действительно. Конечно, не кусать до крови лапу. Наш коллектив – по воле неолита.

Учусь и разбираюсь. Что хорошо в Кольчеме, так это разбираться – в себе и в обстоятельствах. И с чистою душой проснуться в новый день. Переставлять акценты, если надо.

…Пора о том, что душу омрачает? Ведь я-таки стряхнул тогда бурундука. Стряхнул, а не оставил на былинке. Как это вышло, сам теперь не знаю.

Пиратище набросился и цапнул! Лишь цапнул – есть не стал:

– Не понимает…

Бурундучок мигающий? Укрыл его под хвоями. Глядишь, и отлежится, невесомый.

Вот это и носи теперь? Без этого и день мог быть совсем другим:

– Как черт меня толкал…

И стряхивал, и стряхивал:

– Хвост в редких волосинах…

Что самое ужасное, мигал также бесстрашно.

И черт толкал, и научить хотелось:

– Ведь не Леможу же учить енотовидного?

Все так, но вот душа;

– Но вот – все те же бусинки…

Мигал, как на былинке, той тонкой и последней.

Я первый раз обидел так тайгу? И нет такому чести стоять, скрестивши руки. О кочках рассужденья:

– Их черные затылки…

Я знал, что возвращаться теперь другой дорогой.

И Удыля мне не было? Я знал, что он правее. И все-таки пошел, куда летели гуси.

Прощайте, видите ли, Южные моря:

– И тыкал палкой в узел шестигранников…

Легко прочесть упрямство и натянутость? Вину и судорожность:

– Иди, как по водам…

А перед самым тальником едва уже не падал? Так мне и надо – сам себя наказывал.

И супесь желтая – мне вместо глыб и грохота:

– Я знал…

Но и раскаянье – наверно, что-то стоит? Гарантией тому –

– Простившие глаза…

Глаза озер небесных и ручейков сверкающих.

Двумерцы мне подарены как знак расположенья? Да и вина не так уж велика:

– Я думал о Пирате!

Наверно, все же думал? Ведь он изнеженный и вовсе не охотник.

А как заголубело в тарелке Поднебесья! Нашел чилим, согласно предсказаньям. Найду и лотосы, на коих сидит Будда –

– Покуда вермишель в Кольчеме не иссякнет…

Прощен уже? Без принужденья двигаюсь, готовлю, прибираюсь. Выбегаю –

– На крики под луной…

И это хорошо? А льды опять скрежещут и вряд ли остановятся.



V.4. И прорубь уехала (Можно слушать: https://yadi.sk/d/hTfUgAV_3KGRLj)


Прорубь все там же, но мостки отнесло:

– Это сводка событий наутро…

Я теперь, как спецкор:

– Это главное…

Я намерен сидеть на ступеньках.

Но мне снились чилимы? И не те, легковесные. И пока еще прорубь на месте, скомкал завтрак:

– Амур прибывает…

Но, пожалуй, успею к спектаклю.

Ухта забита льдом, но сразу за амбарами – квадрат чистой воды, где айсберги не держатся. Залив тоже свободен, и дамба утонула:

– Вот следствие…

Теперь только тайгою.

Да, обходить придется, причем гораздо выше? По кочкам и кустам –

– Ручей уже не тот!

Даже не бурный Терек, даже не то, чтоб несколько, а просто – половодье настоящее.

Я обхожу, держась горизонтали. В кустах тропинки есть, причем даже во множестве:

– Вот только не людские…

Горизонталью ходят – кольчемские пятнистые коровы.

Срывался, спотыкался, чуть ногу не сломал. Пока луга открылись, как каторжник, кривлялся. Зато сейчас я – в «царстве водолюбов», в маньчжурской заросли, что на предметном столике.

Сейчас мне только это и ничего другого. Залился сразу –

– Те же янтарные глаза…

Но под порожком к ним – на ощупь, в светлой каше:

– Отборные воткнутые чилимы!

Набил карман – зря что ли ночью думал? Конечно, перебрал, однако же уверен, что самые воткнутые и самые рогатые – все еще там, под берегом, как в штольне.

В луга мне незачем, и не переберешься –

– Да и не очень хочется?

И место обитания – пока что огражу цепочкою западин. Этим Чилимным озером – почти что под Ковригой.

Чилимная западина:

– Изломы…

Изломы обесцвеченных стеблей – отчасти стрелолистны на фоне флюорита, но я уже насытился их видом.

И я уже нарочно крушу предметный столик:

– Хорошо быть в соседстве с реликтами…

Обнаружить соседство, и не первое здесь? Я, конечно, о майских соседствах.

Я не знаю, чем кончится день. Неудобства –

– Весны неудобства…

И уже, вот, луга недоступны? Терек вздулся, Амур напирает.

Я вернусь на ступеньки крылечка. Той же, видимо, тропкой коровьей. Той же, видимо, больше ведь негде:

– Красноталом в цветущих мохнатиках…

Но день в любом раскладе найдет свой верный тон:

– Ты только стой и слушай бормотанья…

Пластинки льда вздымаются без моего участья? Что скажешь вслух, становится стихами.

Пластинки шевелятся без моего участия:

– Болотный газ я сразу отвергаю!

Так черти барботАют? А если не они, то барботаж, конечно, от лягушек.

Вот они плавают, вытянув лапки? Но и чулки на стЕблях понавешены:

– Здесь только мечут и сразу назад?

Тут – ни с каким хладнокровием.

Скажем:

– Мечут и булькают…

Нет, невозможно! Бормотания льда утверждаются. Ну и хватит пока:

– Я устал от кольчемского мая…

Я уже чертыхаюсь в кустарнике.

К заливу чертыханья не относятся. Горизонтальность по склону:

– Утки плещутся…

Дерсу напротив дамбы строит лодку:

– Вот с кем наш разговор – поверх Кольчема…

Показываю, чем карманы оттопырены:

– Этим везде есть, острый…

Никак не называется? Я это замечал. И горы – без названий, поскольку нет
практического смысла.

Он только что вернулся:

– Капканы проверял…

Капканы на ондатру – здесь водятся ондатры? А я-то думал, что:

– Швырнул кто-то бутылку?

Всплеск так понятен уху горожанина.

Сейчас Дерсу занят постройкой лодки. И здесь – неолитическая верфь. Меня не гонят и не раздражаются. И я хотел бы так же –

– В этой верфи?

Лишь быть боюсь навязчивым – нельзя же только спрашивать. А я ему – не так уж любопытен. И интерес мой надо еще как-то высвечивать, поскольку горожанин, и отъявленный.

Чтоб, например, под вечер у залива, услышав всплеск, подумать об ондатре, а не о брошенной в какой-то пруд бутылке. Тут ведь Кольчем:

– Переставляй акценты!

Но общность есть:

– Взаимная симпатия?

Без лишних уточнений, ведь мы неолитяне. Я б тоже строил лодку без мотора:

– Чтобы скользить над царством водолюбов…

Предположить упрямство –

– Ему под шестьдесят?

Живой свидетель дремы неолита. Скорей всего – инерция напополам с протестом:

– Уверен – и капканы не железные…

И рассказать он мог бы, хотя бы о Кольчеме:

– История в пределах главной улицы…

Менялись «капитаны», Кольчем же оставался. События – лишь отзвуком, и мало чем касаясь.

Ужасно любопытно, как все здесь преломлялось. Так, например, мой добрый информатор мог слышать о Тряпицине (хотя бы от родителей?):

– Конец трагедии ведь тут, за Чаятыном…

Дерсу – неолитятин, а горя уже нет. И те, что на баркасе перевернутом, тем более – с гитарой:

– Тем паче – не кольчемцы?
Дерсу – располагает, а те – высокомерны.

Сомнительно, чтоб кто-нибудь в Кольчеме сейчас бы строил лодку без мотора. И я, вообще, не видел, чтоб тут хоть что-то строилось. Дракон, пожалуй, грезит, но ведь и то сомнительно.

Вот я бы строил? Плавно и спокойно. И буду– приходить и наблюдать.

– Глядишь и сам…

С началом ледохода я как-то потерял чувство реальности.

…Дерсу всегда ответит, но я не представляю, чтоб он что-то рассказывал:

– По-доброму ответит…

В кольчемском духе. Так же, как сейчас. Я запишу, но и на этом кончится.

Я иногда рассказываю сам:

– И прибегаю к формулам на грани…

И грань Дерсу доступна! Доступнее, чем русским. Стихи сродни шаманству, очевидно.

И он меня, похоже, одобряет:

– Стихи-то ведь кольчемские…

Других я не касался. Наверно, одобряет, хотя бы за вниманье:

– Хотя бы за живое любопытство…

Конечно, я приду еще не раз, ведь лодка дело долгое:

– Освою технологию…

А там – весной другою с началом ледохода:

– Плыви, мой челн, над царством водолюбов?

…Сводка на полдень:

– Ухта наливается!

Прорубь на месте, и в целом – все то же. Лишь у амбара свободные волны. Много воды и у берега.

Я намерен, но первое действие развивается как-то затянуто:

– Просто глупо торчать на ступеньках?

Буду сводками – время от времени.

Вот – лирический дом? И заботы – лишь печка. Вот приснилось:

– Пошел, разыскал…

Не бывает так, скажете? И меня самого – небывалость смущает, признаюсь.

Не бывает, но все же:

– Разложил чертенят…

Да, признаюсь, пожадничал в озере. Не такие блестящие, но рогатость отменна. Есть такие, что шесть:

– Этим острый…

Май и первое действие? И в рабочем журнале – кислородный режим на Ухте. И побочное все –

– Все, на что я способен…

А теперь вот – Амур напирает.

Что тут мерять:

– Амурскую воду?

Да еще неизвестно, откуда:

– Не у берега же кислород…

В топкой жиже кольчемского склона.

Нет – журнал я на этом закрою. Мне три срока никто не планировал:

– Нестабильный режим…

Весел нет? И флотилию надо подтягивать.

Рыбам, правда, плевать, что откуда:

– Вероятно, мигрируют с льдинами…

Кто их знает? И я бы продолжил, только дело уперлось в возможности.

…От застрявшего поля отрываются льдины:

– Прорубь, видимо, скоро уедет...

И напротив крыльца (возле берега) неуклонное плаванье айсбергов.

Дело сделано? Так что:

– Топи…

Это старый лирический дом. Ведь теперь ничего мне другого:

– Чертенята с Чилимного озера…

Уговаривай печь? А она – выдаст порцию дыма и гаснет. Новый жертвенник:

– Щепки, газета…

Береста, становое полено.

А в дыму – занавески с цветочками. Сад букетов, которые зимние –

– На печи отпечаталась рама…

Маска щуки и миллиметровка.

Что-то сдвинулось? Впрочем –

– Горит…

Мне сварить бы, и пусть себе гаснет:

– Да, картошка, гречиха, лапша…

И Пиратику банку вылизывать.

Но Лемож тут как тут:

– Экстрасенс?

Забирает – Пиратик безропотен:

– Запугали енота…

Он умница – может быть, и бросаться не станет.

…Как всегда, пока дым не протянет, выхожу. И свободные волны – размывают застрявшее поле. Это сводка – почти что под вечер.

Это волны шумят –

– Странно слышать…

У меня ведь зимы представленья:

– Это чайки кричат на поленнице…

Почему-то одна обязательна.

А с флотилией сразу решилось – на корме у «Казанки» затычка. Вынул:

– Льется?

Я все повытаскивал. И катки помогли, разумеется.

Сколько раз я тут был Гулливером:

– Опекаемый флот за веревочки…

Закрепил на катках. Я – кольчемец, я – Дерсу Узала и отшельник.

А свободные волны размывают плиту:

– Треугольник поплыл к Удылю…

Прямо к дому подъехала льдина – вся в каких-то облепленных кустиках.

Вот спектакль со ступеней крыльца? Он такой:

– И не будет ходулей…

Торопливость Кольчему не свойственна, но массив весь подвижен и в трещинах.

…Хотел было зажечь костер до неба. Но во дворе свиньЯм впору валяться. К чему эти эффекты:

– Ходули и до неба?

Дом старый и лирический, заслуженный.

Раз десять наполнял домашнее корыто. Перетаскал во двор:

– Отличная подстилка?

Вдоль окон, у крыльца и даже за калиткой:

– Душистая кора для Аллы с Диной…

Смотрю на дело рук:

– Подстилка, баррикада…

Приедет сменщик:

– Да, еще плантация!

Плантация, которую пытался потравить – вполне реальный вепрь, такой кабанчик с хвостиком.

Завитый, понимаете ли, хвостик! Опять же – и пятнистые коровы. Полил плантацию водичкой из Ухты. А зелень – яркая и сильная, и свежая.

«Когда какой-то брод в груди»? Таскал и поливал. И даже в заднем дворике «культурный слой» снимаю:

– Жестянки и бутылки…

У спиленной дуплянки? Но тут не баррикада, не подступиться.

Я бы не против, право же. С началом ледохода мне кажется, что дом мой навсегда. И что ладью спущу новой весною. Вот именно, что брод:

– Уй-юй-юй-юй-юй, лебеди…

Да, так у магазина. Так взрослая ульчанка:

– Уй-юй-юй-юй…

Тех девять над тайгой. Почти над магазином пролетели:

– Пересчитать их надо обязательно…

Ведь у меня и свой «уй-юй-юй-юй»? Нет, правда:

– Исключительная жизнь…

Кольчем, правда, не вечен –

– Но хлеб, библиотека…

Так и иду – в рубашке, пружинящею тропкой.

Тут книжный рай. Он в комнате – с бревенчатыми стенами и мохом между рамами, едва ли и не гарусом. Сам выбирай и сам себя записывай:

– Внезапно откопаешь Майн Рида…

А в рамах запах цинковых белил –

– Весны оптимистической до ужаса…

Причем не обязательно в соседстве лебедей? Но так уж получилось, что в соседстве.

Пиратик ждет под старою листвянкой. И солнце жаркое садится за багульники. За юную тайгу, уже давно бесснежную, но как-то еще все не светлохвойную.

…Упрел мой суп из многих компонентов. Большой хлебальной ложкой – собакам и себе:

– Читаю за едой…

Никто не запрещает. Скрижали мудрости в Кольчеме не действительны.

А в шевелюре что-то скребется и щекочет:

– Конечно, клещ!

Тайга стала опасной? А у меня, по сути дела, справка. Мне не хватает только,чтобы скрючило.

Весна! Весна и в этом –

– Неудобства…

Луга закрыты, и в тайге опасно. И только остается, что ступеньки, но я так и намерен был:

– Так что же обижаться?

Пойти что ли взглянуть, что там оторвалось? Или заторы слишком уж упрямы, или Судьбы не знаю, но так уж получилось, что я не управляю настроеньями.

Назвать это тоской? Но если раньше – от льдины отрывались треугольнички, сейчас это – внушительные льдины. И все –

– Все к Удылю…

Крушенье бастионов.

Опять затор:

– Тоска невыразимая…

А где же, кстати, прорубь? А прорубь-то уехала! Вдруг замечаю, что:

– И льды уже другие?

Затор, но во всю ширь – от мыса и до мыса.

…За Поворотным мысом отраженья. Вот Малая Амба ( с горбушкой-филиалом). Чуть сзади – хвост Большой –

– И рябь берестяная…

Рябь, вроде бы, стесняется быть вместо льдов привычных.

Там, где Амбы, туман:

– Был только что сейчас?

Сейчас он низким слоем тот берег заливает. А я куда:

– За льдиной, плывущей к Удылю!

За льдиной на Край Света, представляете.

Но прорубь не догнать:

– Лопата, лом, черпак…

Это со мной еще от Комсомольска. Как символ приключения, навеки отпечатанный. Теперь вот – я без символа, и грусть невыразимая.

Уехала –

– Уехала навеки?

Конечно, ждал, но как-то все не верилось:

– Еще вчера измерил, как обычно…

И, как обычно, лампа и перистые шпалы.

Теперь не постоишь у проруби утрами? Отрезано:

– Туманом заливается…

Тут край всего – туман уже вокруг. И скоро станет тьма как в настоящей туче.

Кольчем тебя научит словами не бросаться! Научит грусти, самой небывалой. Напрасно ты твердишь:

– Я еще здесь…

Ты в туче, из которой нет возврата.

Я, кстати, сам не знаю, как оказался в туче. Как перешел залив и не заметил:

– Наверно, обмелело?

Ухта освободилась, и к Удылю – ее курьерское теченье.

Лишь тот поток меня остановил:

– Есть, видимо, предел и Безвозвратности…

За коим как-то брезжит оптимизмом:

– А у залива, правда, обмелело…

…Двор, отгороженный моею баррикадой:

– Даже тот угол – рядом с трансформатором…

Мой оптимизм не блещет:

– Вот где позагораю…

Напрасные старания – я сломлен.

…Ручьи бросали зайчики на темный потолок? И я фотографировал багульник:

– Забытая веревка…

Хотелось бы узнать – зачем, раз все так просто объяснимо.

Да, это грусть:

– Не мне с нею бороться…

Все из-за проруби? А также из-за фразы, засевшей в голове еще до проруби. Сегодня за обедом, когда читал кого-то.

Наверно, надо было сидеть и караулить? А то ведь:

– «Фарта не было»…

Какому-то «ему»? Прочитанная фраза сегодня за обедом, и я ее все время повторяю.

Ему фарта не было:

– Ему фарта не было!

Но – раздались панические кряканья. Дом задрожал:

– Неужто?!

Да, никаких сомнений – ведь это шквал Удыльский, долгожданный.

Заторы сразу двинулись:

– Это видать в окошко!

И в печке взрыв. Подкинул:

– Понеслось!

Как будто из трубы кто-то затычку вытащил, как я с кормы «казанки» и изо всей флотилии.

Да, печка объективна? Всегда-то с ней морока. Ну, а сегодня что-то вообще из ряда вон:

– На суп полдня истратил…

Не то чтобы дымила, а просто не желала разгораться.

Но больше мне не надо соваться головой! Изображать собою кузнечные меха:

– Установилось ровное горенье…

О чем и говорю:

– Затычку вынули!

Вот сводка от спецкора? Да, надо уточнить – про те мостки, которые снесло. Мостки –пара дощечек (верно, причал для лодок):

– И водомер, конечно, оттащило…

А прорубь где-то там, наверное, плывет – вне времени, вне должных сожалений. Кончился день, отмеченный утратой. Наверное, не шуточной:

– Навеки…

…Вопросы, многоточия. И главы –

– Как разговор с собой или с Пиратом…

Шифруй Кольчем? Выше себя не прыгнешь, но избегай навязанной романтики.

В записках Невельского отмечено, что лето здесь сразу же – немедленно после последних льдов. Что ледоход в двух действиях. Смотрите – и число с началом ледохода совпадает.

Так установлено Амурской экспедицией –
– Так будет и сейчас в моем Кольчеме…

Но моего Кольчема осталось на два действия. Как раз на эти два, что
принимай, как знаешь.

Вот, если бы меня забыли в институте? Забыл Юрий Михалыч, забыла бухгалтерия:

– А что бы в самом деле…

Сажал бы огород? И лето бы отрезало вот эти оба действия.

Когда в туманы льдину провожаешь, то лишь перед протокой забрезжит оптимизм.
Но ведь и двор:

– Забытая веревка…

Она прежде всего – вне логики и плана.

Вне логики при свете фотоламп – чилим и маска щуки. И разве допустимо, чтоб именно они уже как-то встречались:

– Ну, например, хотя бы и в том озере?

Ну, я-то допускаю! И оттого мне радостно:

– Вихрь с Удыля!

Расшатаны поля. Все разряжается:

– Сорвет мое бунгало…

Сейчас мне:

– Лишь бы – выдержали сваи?

…Но ветер тихнет. Слышен дождь по сенцам. И волны тоже слышно:

– Дождь частый и уверенный…

Кольчемской тишине все это не мешает. И скоро свет погаснет:

– Я запираю двери…

В завЕденном порядке? Пират, конечно, дома:
– Мой друг спит на полу…

Так я Кольчем шифрую? Быть может, он – желает себя выразить. Сказаться как-нибудь:

– Посредством и т. д.?

Взять вихрь:

– Ему-то что за дело…

Сегодняшнему вихрю, например, плевать на то, чем я его считаю. Что он отнюдь не северный, а вроде, как бы южный.

Бунт печки, настроения – зачем бы мне о них? Во-первых, я отшельник, и жизнь из настроений. А во-вторых, кольчемская природа:

– Как бы ждала…

Но что я? Хотя ждала, конечно.
И вот тайфун сегодняшний – не пропадет в веках:

Нет, это возмутительно!

Куда от плагиата? Похоже, что пора отвлечься от Кольчема. Испытанное средство:

– Лампада догорает…



V.5. Хабаровск несравненный (Можно слушать: https://yadi.sk/d/RIUw2DHw3KGfo6)


Конечно же – я был и до Хабаровска. Каким, сейчас не важно:

– Основа черноземная…

В порядке поступления – Воронеж. Потом – Москва, где был в аспирантуре.

Потом распределение, естественно. Я подписал, не зная где Хабаровск. Я как-то умудрялся считать, что он у моря. Но все равно – воспринимал как ссылку. Как временное что-то? Оказалось –

– Дневник десятка лет…

И здесь мне о Хабаровске не рассказать, конечно, хотя я и попробовал. Попробовал и бросил, как нечто неподъемное.

Жилось мне скверно –

– Деньги и защита…

Где самоуважение? Но первые слова – еще оттуда, вроде бы:

– И не Хабаровск вовсе…

Но все-таки – о нем и об Амуре косвенно.

И уже в первом отпуске я врал напропалую! Врал, впрочем, близко к истине, чему сам удивлялся. И выглядел, наверное, счастливцем из счастливчиков. А если разобраться, то и был им.

Хабаровск образумит! Но исподволь возьмется опять за то же самое:

– Амур, Амур, Амур…

Но тут опять же – деньги и защита? Сплошные диссонансы, пока не защитишься.

После защиты пробовал уехать. Попытка увенчалась:

– Уехал и вернулся…

Хабаровск несравненный? Амур не отпускает – я это говорю без принужденья.

Конечно, в смысле самоуваженья тут мало что прибавилось:

– Система та же самая…

Столкнулся, разумеется. Отряхивал, страдал. Опомнился в Кольчеме –

– И далее по тексту…

Хотел я рассказать подробно о Хабаровске, как о начале Нижнего Амура. Хотел, но стиль не тот:

– Наговорил и бросил…

Пусть полежит, когда-то пригодится.

Так что теченье Нижнего Амура осталось без начала:

– Но это лишь формальность!

Кольчем возник оттуда. Хабаровск подготовил, Хабаровск воспитал и обусловил.



V.6. Спектакль со ступеней крыльца (Можно слушать: https://yadi.sk/d/9vkcK3583KGnMh)


Кольчем сейчас – хруст льда и крики лебедей. Нелишне еще раз себе напомнить, что здесь – ни профсоюзного собранья, ни позывных радиостанции «Маяк».

Встаешь до света с легким сердцем, хотя бы мог валяться сколько влезет:

– Кольчем тебя зовет?

Сегодня – на ступеньки. Сегодня – к долгожданному спектаклю.

Вода – у водомера, который мы с Борисом еще тогда втянули вместе с лодками:

– А то бы раскрошило…

Глаз ищет – лом, черпак:

– А здесь была когда-то еще тропинка к майне…

Супеси тянут, грусть переживаю:

– Маренго, серый день…

Стою в Ухте по пояс? У майны ведь всегда охватывала грусть:

– И ты не защищен…

А рядом мокнут иглы.

В маренго не уверен:

– Считаю, что маренго…

Но иглы узнаю – метровые кристаллы! Наверняка с Амура:

– Как лезвия ножей…

Мокнут в рассоле супесей, застывшие под утро.

А майны нет? И крики лебедей. Застывшие рассолы и лезвия метровые:

– Маренго…

Серый день. Верней – серый рассвет. И ты в воде стоишь незащищенный.

Ну, в сапогах, конечно:

– Петровские ботфорты…

В таких куда не влезешь! Привязываю к поясу. Лишь ноги замерзают – где ледяные супеси. Зыбун такой:

– Стоишь и погружаешься…

…Ведром еле черпнешь:

– Как пить такой рассол?

Годится на поливку? За ковшиком вернулся. И все же, как всегда, начЕрпываю что-то. Напополам с иголками, наполовину – с супесью.

Хруст льда. Смолят баркас:

– Никола Мирликийский!

Смолят паяльной лампой на бреге в серый день:

– И сдвинут, вероятно…

Без помощи Николы? Чужое это все – и брег, и эти домики.

Но я-то наконец дорвался до спектакля! Событья, правда, скудные:

– Заторы треугольных…

Похоже, что их снизу кто-то держит. И почему-то здесь, возле моих ступенек.

А впрочем, отрываются:

– Подвижно равновесие…

От Солонцов все новые громадины? С такой же точно скоростью – отчаливают прежние. А скрежет оттого, что разбиваются.

Подвижно равновесие? Один и тот же ромб, где чистая вода, уже полдня как держится. Там чайки развопились –

– Ну и, конечно, лебеди…

Погода быстро портится навстречу ледоходу.

Это Кольчем – не надо готовиться к спектаклям. Китаец одноногий лежит у баррикады:

– Решил вздремнуть?

Пирата раздражает:

– Тоже статист…

Кольчемская реальность.

…Смолят, как смолили. Вода под водомером. Подвижно равновесие:

– Ступеньки были в плане…

Но и были и ходули! Лемож:

– Э-хе-хе-хе…

Вот именно – тепло:

– Звенит, хрустит, сипит…

Хрустит, сипит, минутно озаряется. И тучи с Удыля – навстречу ледоходу:

– Как относиться к этому…

Стихами, что ль, чужими? Крепись, не вспоминай, «не отлучайся».

Креплюсь? И не заметил, как поле унесло. Льдины толкнулись:

– Сдвинулись тем временем…

Другая отщепилась – в другом конце Кольчема. И понеслось:

– Курьерское теченье…

…Бывает, что состав застрянет безнадежно. И вдруг сигнал:

– Так же толкнется, сдвинется…

Сигнал передается по вагонам:

– Похоже…

Да, похоже. Как эшелон на старте.

Кусты мимо ступеней проезжают:

– Где-то обрушилась краюха вместе с тальником?

За поворотом – новые громадины:

– Э-хе-хе-хе…

Все – с белыми обрезами.

Сейчас и у меня янтарная вода. Под барабанный такт проехала моторка. И по всему Кольчему суета:

– Зов каменного века, половодье…

Никола, покровитель мореходов! Даруй терпение:

– Декрет номер один…

Декрет мой нарушают – китаец одноногий, бухгалтер, да и те – с паяльной лампой.

И что за разговоры, Никола Мирликийский? Опять, кто с кем живет. Про председательшу:

– А мужа видел? Старый…

Воспользоваться случаем? Муж старый, наверно, председательша охоча.

И дочь Дерсу – распущенные волосы, эффектные ботфорты:

– Я думал, кто такая…

Одна из дочерей – действительно красавица. Но как сюда попала –

– Она из Богородского?

По-моему, я с ней и разговаривал. Еще тогда, в музее:

– Тогда еще не нравилась…

Но здесь, на берегу, эффектна в самом деле. Те, что смолят, так даже закачались.

Бухгалтер сетует:

– Вчера бутыль украли…

Стояла брага:

– Бражка молодая…

Пошел в кино. Вернулся – нет бутыли. Стащили из сеней:

– Тут все друг друга знают…

Стащил, естественно, китаец одноногий. Стал, верно, тут же пробовать:

– Прилег у баррикады…

Искать долго не надо – тут Кольчем. Сегодня у бухгалтера. Бухгалтер – у буддиста.

Кончу картину в ритме некрасовском:

– После китайца, как куль, уносили…

Сам я грешу вот такими вот ритмами – так почему-то выходит.

В Кольчеме населения – на городской подъезд. И там ведь непременно – свой хам, алкаш и ведьма. Но про подъезд не скажешь, что в целом дружелюбный. А тут – смолЯт и что-то сообщают.

Тут неолит. Тот, кто стащил, тот свалится. Все на виду:

– ЗавЕденный порядок…

Идут тысячелетия. Китаец – у бухгалтера, бухгалтер – у буддиста:

– И никакой обиды?

Отвлекся я, конечно. Ухта пересеклась – горбами отражений, заоблачной дорогой. Такой спектакль:

– Сходить что ли в буфет…

Я так – про Лесовозную дорогу.

…Пират опять загнал бурундука. Так хочется считать, что это тот же самый:

– Полеты на хвосте…

С былинки – те же бусинки:

– Нет, нет – никоим образом!

Я отозвал Пирата.

Тайга давно без снега, но тут все же светлее:

– А над Ухтой все та же мрачность, тучи?

Всего лишь – перейти по огороду? Сон ледяных полей, и чаек восклицанья.

…В заторах дремлют новые громады – с торчащими пластинами торосов, белейшими обрезами:

– Не все равно, где таять…

Что-то их держит здесь? Что-то как раз напротив.

А вдруг они и сами океанские? Торосы так надменны, обрезы так белы:

– Я бы лизнул…

Они как альбатросы? Безбрежные пространства, и паруса святые.

И я уже не тщусь домысливать спектакль:

– Кольчем и без того так артистичен?

Края удыльские – печальные края. И эшелоны льдин – почти без перерыва.

Да, так в моем блокноте за сегодня – что это эшелоны Колчака:

– Составы в темноте, почти без перерывов.

Ползут, скрежещут. Скорость:

– Наверное, такая же…

…Дом освещается остатками заката. Каким бы ни был день –

– Под занавес всегда…

Кольчем невероятно артистичен! Сейчас размазал розовость по небу.

И месячишко встал на Малою Амбой. Встал и ушел на цыпочках за тучу. Покрикивают лебеди –

– Но это уж во сне…

Скрежещут эшелоны. И тишина кольчемская.

…Я не могу так все это оставить. Спектакль, а в Николаевске –

– Корабль мой снаряжается…

Якори точат, смолЯт паруса? Здесь же – уже насмолили.

Елозили, елозили по льдине и выбрались-таки на чистую водичку:

– Уходят в ночь…

Куда-то к Удылю? Стрелять гусей и уток на рассвете.

Не мне судить. Живу на «главной улице»:

– Проплещет транспорт…

Выйдет месячишко? И различаешь контуры с пластинами торосов:

– Все к Удылю…

Ведь все равно, где таять.

Ловлю себя на том, что миски перепутал. Пират ест из моей, пока я там с «Волжанкой». А в дырку бока печки видать ровный огонь:

– Установилось ровное горенье…

Сон ледяных полей? Но нет:

– Опять поехали…

Скрежещут эшелоны Колчака! Накопят силы, сдвинутся:

– Еще чуть-чуть проедут…

К утру, наверно, все же остановятся.



V.7. В березках клумбы стланика (Можно слушать: https://yadi.sk/d/5K_pIM7h3KQAPw)


Движение и вправду прекратилось. Ухта закрыта мелочью набитых треугольников.

Конечно, шевеления, но сдвинутся без зрителя. Опять провизия:

– Наш магазин закрыт…

Есть только щуки, подарок Ивана. Вынул одну –

– Еле руки отмыл?

Нет уж, пойду! Никогда не бывает, чтобы ничто не вмешалось.

Ботфорты – атрибут весеннего Кольчема. КИрдный запас полагается складывать. И, напустив на колени излишки, станешь как юнга в таверне.

Да, «Эспаньола»! Так дочка Дерсу – шла мимо нас:

– Разворачивай парус…

Те юниоры недаром смеялись:

– Надо ровнее насупливать?

…Пышность мхов и трава под водой. Провода до земли и укосины –

– И ручьи с Чайных гор…

И покой неолита. И привычная ясность без мыслей.

Тайга уже бесснежна:

– Таять нечему…

Но это здесь, а есть еще предгорья:

– И сами Чайные…

Я расправлял ботфорты, привязывал тесемочками к поясу.

Возможно, без Кольчема я так и не узнал бы, что каждый день принадлежит тебе.

Что каждый день глава некой поэмы – в трехдольных ритмах –

– Здешнем достиженье…

Пират гоняет птиц, Лемож – все больше рядом:

– И эхо разговоров гуляет в коридоре…

Вот только что вернулось «э-хе-хе», минуты две назад Леможем изреченное.

Сам ледоход как будто отодвинут? Болотные багульники – давно вместо брусник.

Зеленые и новые:

– И пахнут незнакомо?

Хотя пикантность вроде ощущается.

И я в ответ Леможу:

– Э-хе-хе!

И – головой в ручей:

– Рассматриваешь дно…
И на лице отмытом отразится – полет гусей над светлою тайгой.

Как гнутся линии? Строй в основном неправильный:

– Асимметричный, низкий над тайгой…

И почему-то к Чайным дорога их небесная – что к ночи, что сейчас:

– Да, почему-то к Чайным…

И вот метла из серии «трагических листвянок». Скорей всего, и ей досталось от Дракона, не пощадившего – поющие столбы, укосы, крестовины и растяжки.

Еще залив, где брошенный баркас. Последний мыс:

– Задворки мастерских…

Ползучая расправа с неолитом:

– Давай-давай…

Потом придут другие…

Но срубы все-таки? Наличники покрашены:

– Тут все же не Кольчем…

Не знаю, почему – Кольчем всегда отсюда поникший и пугающий. Его очарование тут как-то пропадает.

…Проходы меж заборами –

– Сушила…

За руку кто-то трогает? Не глядя, знаю кто. И вот Ухта – на удивленье чистая.

Откуда льды в Кольчеме, непонятно.

И мы идем на почту по мосткам:

– А солнце!

А залитые луга? Ивняк обозначает, где протоки. И ветер на мостках нас поддувает.

Деньжат мне подвалили. В магазине – ковбойский шик:

– Слона и два лимона!

Дают индийский чай и кислоту в пакетиках. Что нужно для сухарницы, консервы.

Всем обществом позавтракали здесь же:

– У околицы саксофон поет!

Ну и опять – укосы, крестовины. Метла из серии трагических листвянок.

…Хотел подкараулить, когда начнут свое. Конечно, пропустил:

– На то и есть волшебство…

Волшебство отрешенья? Волшебство неолита, которому легко тут поддаешься.

Но многого уже не узнаю. Пусть буйство мхов, но тут еще вигвамы. Конечно, муравейники, но, правда, как вигвамы. Специфика:

– Иначе бы – на сваях?

Мыс, вероятно, тоже заливает. Отсюда высота:

– Из хвоинок постройки…

И в верхних этажах, то есть мансардах, уже кипят инсекты миллионами.

Жара на просеке. И, если отклониться, контраст щекою чувствуешь. Дракону – не надо тут шипеть рывками и зигзагами. Лети прямолинейно горячим коридором.

Где он возник –

– Над колпачком багульника?

Завьется темный столб – рукою не поймаешь:

– Да и сейчас тут как-то флюидально…

Вот-вот и зашипят те тысячи баллонов.

Под подозреньем и метла-листвянка:

– Одна на всю округу…

Вблизи столбы повалены? Наверно – здесь, а впрочем:

– Куда ведут столбы?

Ведь дальше Солонцов я ничего не знаю.

…Безумства мхов:

– Вдохнешь тайги настой…

Едва ручей – лицом в него! Разглядываю дно. Стараюсь там пробыть – как можно дольше. Рекордов мне не надо –

– Секунды не считаю…

И наконец, о клумбах. Но клумбы – для наглядности. Это кусты зеленые среди пустых березок:

– Клянусь, их раньше не было…

Как, впрочем, и вигвамов – таких по крайней мере. Я всю дорогу знаю.

А между тем и все-таки:

– Извольте убедиться…

Мимозы? Те же кисти, тот же японский вид:

– Я потянул…

Торчали из-под снега? Поверить трудно, но:

– Это они, японские…

Это они поднЯлись, ставши клумбами:

– И те, на Лесовозной, сейчас – наверно, тоже…

Пусть больше не морозные. Но быть вечнозеленым, конечно, это качество и тайна.

Заметишь их теперь – с любого бугорка! Надо признать:

– Тогда были роскошнее?

Когда пестрел повсюду вездесущий. Пестрел сам по себе, еще вне каталога.

ПоднЯлись всей системой и разрастись успели. Заметны, но зеленое – уже не удивляет:

– А как тогда…

Нет, нет – я рад и этим. Хожу средь них:

– Иные выше роста…

И вот уже Амба в таежном коридоре? Осталось лишь насупить мокроступы, как дочь Дерсу вчера:

– Согласно здешней моде…

Насупить и пройти кольчемцем по Кольчему.

…Тут та же каша льдин. И новость – первый катер:

– От Солонцов пока…

Причалил у амбара, где я тогда купался вместе с лошадью:

– Флажок АУРП…

Там глубина изрядная.

…Газеты, поддувальное полено? Крыша коры:

– Горит…

Лови момент? Чтоб дальше загружать уже в режиме, а там и чурбаками-кругляками.

Мне кажется, что так всегда и было:

– Собаки, дым из печки…

Не знаю, что и думать. Но Боря так сиял:

– Зимовка кончилась…

И катер – в магазин, все будет без лимита.

Но льды еще теснятся и даже покрупнели:

– Амур еще как следует не трогался…

Не так уже все еще определенно? И деньги мне прислали телеграфом.

Не стоит волноваться:

– Не дело мудреца?

Веревочка событий пока что завивается. Сегодня вот:

– Вигвамы и мимозы…

Еще что-то завьется в каталоге.

…А там, где слой набитого корья, выглядывает стайками крапива. Клянусь опять же, что –

– Крапивок утром не было?

Ни там, где лук процвел, ни возле палисада.

Да, птичий двор из «сказок бабки Мирл»:

– В курной избе кулеш из гречки и консервов…

И целый божий день принадлежит тебе, что так и не узнал бы без Кольчема.

Я торопил весну, но не флажок АУРП. И то, наверно, больше по инерции. Что, впрочем, тоже требует своих контраргументов:

– И то своих?

Как огород к закату.

Заметьте, как я стал терять чувство реальности:

– Меняются леса

И горы станут супесью…
Я так сказал недавно – не помню, правда, где. Двоякое занятье – быть отшельником.

…А на Ухте – еще крупнее льдины:

– Что я могу?

Могу лишь проводить. А у амбара катер стоит какой-то тихий:

– Разгрузку, очевидно, отложили…

Льдины уносит влево, к Удылю:

– Качаются в волнах три жидкие Амбы…

И я опять готов истаять в бесприютности:

– Пусть даже в темноте, за ивняками…

Готовность несомненна? Чем темнее, тем притягательней идея раствориться. По правде, ждал иного от спектакля – ну, «кружку синевы»,

– Ну, «пену буревестников»…

Вот продолженье на Краю Земли:

– Себя не жаль…

Живу стереотипами:

– А спиленные сваи, краснотал?

И знак триангуляции бывших коллег Арсеньева.

Дом полон тихим счастьем – это верно. Но стоило увидеть, как теснятся, пошел не рассуждая:

– В туман и темноту…

Спасибо, что протока достаточно глубокая.

Тут мне пока пора остановиться? Готовность несомненна, но –

– Отложим…

За вышкою закат – последние минуты. Как и всегда в Кольчеме артистическом.

Еще стереотип – уже последних дней? Обидел тогда Чайные. Теперь они не тают, а как-то обнажаются:

– Нехорошо так думать…

Но я теперь, похоже, так и думаю.

В главном разрезе ватка утонула? Обрубки толстых дам –

– И это вместо чайности?!

Да, вместо чайности, окрасившей снега, – на высоте, в последние минуты.

Смотрите, что выходит, что я тут декламирую:

– Ватка в глубь щели ушла –

Виден только один гребешок…

Пожалуй, хорошо, что декламирую:

– Поэзия, свобода, умиленье…

И вновь душа на месте:

– Брожу по отраженьям…

Это тебе не чара, не беспамятство? Это ростки со дна и розовость заката:

– Да, розовость кольчемских дирижаблей…

Я все обдумаю, но на сегодня хватит:

– Месяц в волнах…

Не месяц, а луна! Отражены – и небо, и тайга:

– Косматые горбы – как будто рядом.

Прогулка при луне:

– Знакомое лицо…

Тайга вокруг темнеет – последние минуты:

– Закат как на небесной мясорубке…

Простите за сравненье, но кровавый.

Да, ночь. И льды скрежещут. И ветер им попутный:

– Ууу-ууу-ууу…

У Солонцов опять – оранжевое зарево:

– Как раз откуда ветер?

Да, да – переменился.

…Правда, пора:

– В рубашке продувает…

Я кое-что обдумал:

– Ну, только обозначил…

Пока – по семи пунктам. А если будут новые:

– Скрежещут эшелоны Колчака…



V.8. Ветер гонит сверканья ко мне


Как продолжение, утром туман:

– Вода, что ль, поднялась под самые дрова…

Круглые фанзы – плетенки на сваях, крытые листьями пальм.

Ходят тут всякие –

– Портят иллюзию?

Впрочем, и так как-то быстро раздуло. Блещет Ухта – вся, от мыса до мыса:

– Катер стоит на приколе…

Флажок АУРП, семь пунктов:

– Так, скажем, вздох машины…

И брызги плиц:

– Колесник под чарльстон?

Оставьте этот берег! Нет, я не о Кольчеме – к Кольчему это прямо не относится.

…И тайга меня встретила бабочкой? Почки лиственниц – будто как дома. И залив широты небывалой:

– Ведь с амурской водой и от Чайных…

Слоны парнокопытные, едящие багульники:

– «Слоновья тропа –

Теперь моя улица»…

Путей не выбирают и прутся напролом! По кочками и кустам – напропалую.

Зато шум волн, где главное русло. Пучки нежно-зеленых брахибласт бочоночков –как дома, как на веточках зимы:

– Тайга зазеленела светлохвойно!

Шум волн и шум тайги? В прибрежных травах – щука. И чайки среди лиственниц, и верба распушилась. Вот что сейчас – залив с той стороны. Легче водой:

– Хоть ног не поломаешь…

Вот весна:

– Время, верно, за полдень…

На коровьей тропе не стояли? А опять – у амбара на сваях, у затопленной дамбы, напротив.

Что касается пунктов:

– Пожалуйста…

Переплыть глубину, и домой? Время, верно, за полдень – пора бы, но Кольчем –не объект интереса.

Подвергаюсь холодным атакам:

– Отступать просто случая не было?

И сейчас не намерен уходить в глубину. Не декрет и не катер:

– Не хочется!

…Ласкаешься щекой к цветущему мохнатику:

– Как дуновенье бабочки?

Их свойство – известно с давних пор:

– Кошачья лапка…

Напротив дамбы, что давно затоплена.

Это волны идут, это черное дно! Рядом уточка:

– Третья взлетела…

Ветер гонит сверканья ко мне:

– Как вернешься домой на крылечко?

Пасхальная картина:

– Шум волн и шум тайги…

В прибрежных травах щуки загорают? И чайки среди лиственниц:

– Такой залив сегодня…

Это Кольчем! Другого и не надо.

Но опять этот тоненький визг? Мерцающий забрался на развилку. Чуть выше (тоже чудом!) – бурундук:

– Почти что вне куста…

Ну, стОит ли, Пиратик.

Постыдный визг, азарт. А ведь и есть не станет. Ведь пища это то, что в миске подается.

Смешной:

– В трухе вся мордочка…

Довольно крупный пес, а все еще щенок и не охотник.

Сегодня, между прочим, только он. Волк и Лемож не пожелали мокнуть:

– Чужие все-таки…

И это – тоже к пунктам. Их список неуклонно разрастается.

Пасхальная картина теряет привлекательность:

– Во-первых, мерзну…

Хватит с меня этих течений? Этого дна, сверканий:

– А то пугаю щук…

Щук, загорающих в прибрежных желтых травах.

Привычно – краем леса, по мысу безымянному:

– На очереди новое виденье…

Небесные тарелки слилИсь до горизонта, хотя на Удыле все тот же, вроде, лед.

Висит в кипящих струях, приподнят испареньем –

– Особенно – кипящий справа снег?

Больно глазам, и я опять мечтаю – о канах, что за печкой в кабинетике.

Сияющее море и синева небес:

– Что-то со мной неладное творится…

А в небе-то – и синька, и крахмал:

– Удыльский лед приподнят испареньем…

И черные макушки пасхально обрастают:

– Сегодня все пасхальное…

По-моему, и горы – синайской синевой закрыли горизонт:

– А айсберги? А барботаж лягушек?

…Когда меня возьмут иные горизонты:

– Да, да – я так сказал…

Быть может, и вернусь –

– А может, растеряю…

И память не поможет – сияющему морю, что за мысом.

Тайга недолгая:

– Кусты с той стороны…

Я с огорченьем вижу:

– Не обмануть залива…

Главный ручей теперь – всюду глубокий. Залиты вейники, даже уже не кочки.

Пробую вброд, и всюду неудачно:

– Чайки качаются в черной воде…

Красные пятна мерцаний на дне? Ну, продолжай:

– Ветер гонит сверканья…

Когда я здесь разгуливал вчера –

– Ну, да…

Ну, да – когда вчера разгуливал:

– Все может быть…

Ходил по облакам? СтрофЫ какой-то след:

– «Вчера» ведь не «сегодня»…

Озарены? Я верю, что поэма – какая-то, должно быть, существует:

– И добрая тайга…

Ну, да – закатный час, «прогулка при луне» и всякое такое.

Это сильное средство и может пронять:

– Камни морены краснеют в воде…

Желтые травы купаются в солнечном дне:

– Да, монотонно выходит…

Ужас какой-то? Как будто не сам:

– Чем-то похоже на Бальмонта?

Впрочем, и с Бальмонтом я не впервые:

– Помните челн?

Он оттуда.

Где сильная строфа? Ведь я не о поэме:

– Поэме любопытно?

Я же о том, что пункты! Поэма существует:

– Кольчемская, с деталями…

Обидно будет с ней разъехаться на встречных.

И я на всякий случай оставляю – и камни, и мерцания на дне. И чаек среди лиственниц, и щук в прибрежных травах. И уточек (тем более!), что, видите ли, плещутся.

Раз уточки, то плещутся? Раз чайки, то взлетались? Стереотипы:

– Черт их подери!

Где, повторяю, должная строфа? Это не мне –

– Поэме любопытно!

Она тут дожидалась явления отшельника:

– Кольчем так пожелал…

Она же и смеется? Смеется надо мной, а я ведь – всей душой. Уж как в трехдольных ритмах:

– В лепешку расшибаюсь…

Ни схемы у меня, ни действия достойного:

– Стою, разве, по пояс…

В чем мне и оправданье? Да, в царстве водолюбов и именно по пояс:

– Температура таяния льда…

Где место для строфы в конце концов? Поэма прочитается, наверное, не скоро:

– Там – среди гор, в заливе…

В заливе или нет, но среди гор – уж точно:

– Где щуки загорают…

Возможно, все возможно. Пока что – то Некрасов, то Бальмонт, совершенно неприемлемый:

– Со мной сегодня что-то неладное творится…

И, чтоб не завестись, насильно прекращаю.

…Пиратик спит, свернувшись между кочек. Пусть отдохнет, а я пока проверю – хозяйство по Ю. Сэму за линией кустов. Без оптимизма –

– Только для проформы…

Весна, что ли, тут поздняя или не те березки:

– Первичный сок…

Сухарница, бутыли? А там и мысль, что мне не суждено:

– Мне в магазине, с сахаром…

Как продают в Хабаровске.

Хозяйство, как и думал, расшаталось. Хотя в одну из банок натекло:

– А муравьев?!

Чего еще не плавает? Пью мелкими глотками, сознавая.

Похоже, что-то есть – и в голове яснее? И бодрость возвращается:

– Волшебные напитки…

Поправил, подвязал капроновым концом:

– И капли побежали с оптимизмом…

Ю. Сэм хорош практически. Нет, нет – да и подкинет:

– Портвейн из мухоморов и селедки?

Берестяную шляпу, что тоже выполнимо. Раскрой срисован –

– Дело за отшельником?

Теперь – в лесной ручей:

– Шум волн и шум тайги…

Как нравятся вам чайки среди лиственниц? Мне это нравится:

– Тайга и море сразу…

Даже глаза, когда лицо поднимешь.

Пират догнал:

– Пират «и дик, и чуден»…

С разлета сшиб еще бурундука. Куснул и заливается:

– Опять присыпал хвоей…

У кедра, за высокими деревьями.

Да нет тут кедра –

– Стланик…

Деревья не такие? Хотя на мысе все же – кое-какая парковость. Но ведь и здесь –трагедии внезапны. Я не успел –

– И бусинки моргают…

Нет, время нехорошее! Чем дальше от залива, тем глуше ветер и острей тоска. И стланики не те, и нет былой опрятности:

– Разжевываешь веточку мимозы…

Впервые я не чувствую тайги:

– Ручей ведет к Дороге лесовозов…

Змеится частота былинок выше роста. Остаться – не предел, а что-то много хуже.

Темнеет:

– Шевелятся бумажки бересты…

Нехорошо душе в их смутном шевеленье. Да и тайга – вот-вот и оборвется. Вот и сарай, откуда электричество.

Вот занавес:

– Шагни за поворот…

Кольчем своих внушений не меняет. Кольчемский вид –

– Как неолит поставил…

Здесь никогда не пахло свежей краской.

Здесь даже щит с оборванной афишей – такой, что никуда не передвинешь. Клуб справа, чуть подальше. Тот же ветер, что был на Лесовозной, в коридорах.

Чуть, правда, посветлее –

– Но не легче?

Срубы домов, задворки огородов. Дощатый тротуар,

– Висящая афиша…

Хозяйничает ветер под фонарем в наморднике.

Дома и тротуары, афишные столбы? Ведь те же элементы в полумраке. Афиша хлопает, почти полуоборвана:

– Меня не обмануть…

Здесь явно не Воронеж.

Здесь неолит:

– Куда-то все попрятались…

Пекарня, магазин и парочка жилых? Один Ондатр в наличии, что тоже постоянно:

– Ондатр, не отменяемый декретом…

Пока не отвлекло «очей очарованье»:

– Джига, приятель!

Утлое суденышко? Хозяйничает ветер –

– И таверна…

Да, тот фонарь в наморднике и взрослые березы.

Не то так это? Впрочем, не касаюсь, поскольку средство тоже очень сильное:

– Ударит джига…

Синий полусвет, второй «порядок»:

– Доски тротуара…

…Вот разговор типичный неолитян типичных:

– Придем – бутылка есть!
– Давай – тоже найдется!

Ондатра я не видел, по-моему, с апреля. И, почему, он знает, разумеется.

И он пошел – вдоль слег и огородов. А я – по переулочку к Ухте. То, что тайфун, теперь уж очевидно. И то, что темнота. И то, что выпить надо.

К вопросу и так далее:

– Коровы потравили?!

Вот – их следы? Вот сваленная слега:

– «Носороги топчут наше дурро,

Обезьяны обрывают смоквы»…

Остатки поливаю, подсыпаю. Тупые морды:

– Хапали?!

Кольчемские коровы! Что им ограда:

– Прутся!

На дело рук моих – пасхальную плантацию, зеленую и свежую.

…Воду берем с причалившейся льдины:

– Залило водомер, зальет и всю долину…

Кто его знает, скоро:

– ЧерпАй прямо с крыльца?

Кто его знает:

– Может, и ходули…

Тайфун-то теплый:

– Льдины кувыркаются…

Склон зеленеет травками уверенно. Я это торопил, свернув по переулочку. Но не успел размыслить:

– Потравили…

Как вспомню, так и руки задрожат:

– Слоновьи морды!

Хапали? Тупые носороги. Нет, видимо:

– Изгложут и истопчут…

Напрасные старанья, не быть мне огородником.

… «Май-чародей»? Высоких волн пространство. И шквал их задирает, кувыркает:

– Пыль водяная!

Собственно, уже не ледоход? Политы грядки, и ростки расправлены.

Свинцовый карандаш сейчас вершит картину:

– Причалившая льдина, залитый водомер…

Еще видать ракиты за волнами:

– Скорей, скорей…

Но представленье кончилось.

И что тут характерно:

– Залаял весь Кольчем…

С утра – вороны, а теперь – и лебеди? Но вечер –

– Отзвук дня…

Ты не один свидетель? Пиратик тоже лаял ритуально.

…Даже не эхо –

– Душа в темноте?

Теплый тайфун чародейного мая:

– Да, темнота…

Но – туманная пыль! Пыль за амбаром на сваях.

Я не сажал огорода. К тому же:

– Душу коровы ведь тоже понять?

Я лишь былинки тогда обустроил. Я не аграрий по духу.

Да, не аграрий, не ихтиофаг. Кто я в Кольчеме:

– Случайный прохожий…

Слышишь:

– Движок вдалеке заработал?

Значит, дадут электричество.

Будут гости? Борис набуянит. Но не сразу, а после концерта. Дина шлепнется в таз:

– Этнография…

Все известно, но все-таки выпьем.

…Первой Алла явилась. Для нее комплимент:

– Ты растолстела приятно!

Тоже – с апреля, по той же причине:

– Даже как будто соскучился…

Брякнуть такое вполне в моем духе! Тут бы смущенье, «дурак» – в крайнем случае.

Алла со смехом проводит руками:

– Задница! Видишь какая?

Я вижу, одобряю:

– Кокетство неолита…

Предмет действительно достоин уваженья. Нигде, кроме Кольчема, мне так бы не ответили, а я такое брякаю повсюду.

Я где-то говорил о прототипах, что Дина с Аллой вечно повторимы:

– Да, номер двадцать шесть и двадцать семь?

Окладников, «Искусство Нижнего Амура».

Отмечена пластичность, особенно – для Алки. Торс только схематичен:

– Как карандаш, заточено…

А вот предмета нет! Художник неолита не дотянул до подлинной экспрессии.

Но у меня фигурка – в полный рост –

– Консервы открывает…

До Рождества Христова – четыре или три тысячелетья:

– «Р. Х.» – до Рождества?

Непостижимо.

Является и номер двадцать шесть. С Ондатром, не замеченным в пластичности. Портвейна две бутылки, и Боря не буянил. Пьем уже чай:

– Кто знал, чем это кончится?

…Испортил вечер «здрассьте». Налил ему заварки:

– Садись…

И пауза? Не вяжется с застольем. Только что пели, Боря дирижировал. Но –

– Голова квадратная с проборчиком…

Естественно, маэстро возмутился:

– Ты что пришел? Ты что пришел?

Тот мрачно смотрит:

– Вввыйдем…

Сценарий детективный – Ондатра не удержишь. А надо бы – быть может, на этом все б и кончилось.

Вернулся быстро. Держится за руку:

– Он там убьет собаку…

Сцена мерзкая. Сломал его дубину о колено:

– Сейчас узнаешь «здрассьте»!

Прыгнул, вырвал.

А дальше что:

– Ты хочешь меня бить?

Очень хочу – летел бы до Ухты! Но мне нельзя, что он прекрасно знает. Дружба народов – как же. Я только:

– Уходи…

И прямо заявляю, что если еще раз:

– Считаю нападением на станцию!

Звоню, и арестуют! Открой только калитку:

– Так прямо в его рожу – квадратную, с проборчиком…

…А рука у Бориса не действует. Вероятно, прием карате:

– Он так и деда по горлу…

Я не видел, не буду рассказывать.

Мы еще посидели. Беседа – о чилимах, Драконе и озере. Проводивши гостей, как всегда, я иду по ночному Кольчему.

Нелепый инцидент? Не стоил бы вниманья:

– Мало что варится в горстке домишек?

Только я вечно боюсь за Пиратика. Даже в тайге мне тревожно.

Он-то уверен во всем абсолютно:

– Дай постоять хоть минуту спокойно!

Теплая ночь. Тишина первобытная. Где-то не здесь:

– Не в Кольчеме…

…ПАлы ожили на том берегу:

– Отсвет на нижние тучи…

Южная ночь? Даже вялость пропала:

– Значит, тайфун разрядился…



V.9. Пристав сказал


Спал, как давно не спалось. И проснулся от стука и лая. Приоткрыл – там красавица Зоя. Принесла давний долг за Метиса.

Пиратика боится – ну, тот и надрывается. Говорить невозможно:

– Да вы заходите!

А Зоя уже держится за то, что называют – «низ живота»:

– Как он башку просунул?

Не сразу разобравшись:

– Смазать йодом?

Куда там! Похромала, и со двора доносится:

– Мужу скажу, застрелит…

Так день мой начинается. Да, с «низа живота», с потухшей печки.

…Брал воду из колодца – впервые за эпоху:

– А ту пить совершенно невозможно…

Колодец – это там, где переулок к клубу, а также – к магазину, что во втором «порядке».

А на Ухте громадины! Сразу видать:

– Амурские…

И тут уж без обмана – амурский чистый лед:

– Фигуры-паруса…

Фигурные громадины! Амур под Богородским очищается.

Святые паруса, попутный ветер? Про Богородское поведала Ды-Ю. Я выслушал и принял как катер на приколе, то есть совсем никак, как будто не касается.

Пока Кольчем пустой:

– Куда все подевались?

Я встретил лишь Ондатра на том же самом месте. Все – в Солонцах:

– Они там нижут корюшку…

Кольчем опять скрипучий и безлюдный.

…В Кольчеме – тучи с мутными просветами. В Кольчеме холодно, поскольку близко Взморье:

– Загадочный Кольчем…

Не мне его разгадывать? Вынес во дворик шкуру и подушки.

Лежак там у меня. Соорудил маркизу (как ветровой экран) – из двух простынок:

– Маркиза под сушилами…

Так и пробуду здесь – без разговоров и без этнографии.

Но одолел Ондатр! Взял справку «о побоях». Намерен подавать куда-то заявленье.

Меня хочет втянуть, а мне все надоело. Все, кроме ледохода с святыми парусами.

…Шаманский двор, крыльцо, моя маркиза:

– Все остальное скрыто баррикадой…

Полет гусей под тучами? И чайки – для них тут тоже Взморье, они – в великом множестве.

Не знаю, право. Только льды пройдут…

– В бинокле тучи низкие и темные…

Но в целом это – вряд ли созерцанье. Во-первых, просто холодно, маркиза не спасает.

И дождик, во-вторых. Берусь за печку. Лишь вытянуло дым, закрылся изнутри, то есть засунул вырванные петли. Замок – для всех, и никого нет дома.

Читать темно. Заснуть – тоже не спится:

– Подкидывай полешки…

Пусть будет как зимой? В удыльское окно между сухих бурьянов глядит Лемож с улыбкой вопросительной.

…Под вечер все же выбрался наружу. Дождь перестал, Ухта оцепеневшая. И льдина одинокая застряла на мели. А те громадины – ушли под парусами.

У моего колодца ладью в путь снаряжают. Руководит отец того Метиса. И Зоя (в бигудях) подтаскивает что-то. Еще хромает – цапнул:

– Как нарочно…

Чтоб как-то разрядить, иду к отцу Метиса:

– Что, больно укусил?

Тот добродушно машет:

– А ничего…

Ульчанин добродушный – усы подбриты сверху, нож в чехольчике.

Он у меня на пленке сохранился. Сейчас начнет рассказ про пристава с собакой. С почтеньем к приставу:

– Я молодая был…

Конечно, «молодая», раз пристав фигурирует.

Рассказ о Богородском, только другом, конечно. Но, видимо, тот спуск, где ресторан «Волна». Где дом купца – еще вместо милиции. Там, видимо, и бросилась собака.

«Я молодая был», стерпел на первый раз. А во второй (выхватывает нож):

– Я сделал так!

И пристав сказал:

– Правильно!

Не думаю, что пристав одобряет.

Рассказ-нравоучение:

– Стрела попала в цель…

Ценю и за сюжет, и за манеру? Но – усики подбриты, нож как кривое шило. Нож прятал в рукаве перед ударом.

А я невозмутим – я тоже ведь кольчемец? Спокойно нож беру – он отдает спокойно:

– Не нож, а ерунда…

Жестянка кривоватая. На острой стороне традиционный выем.

…И знаете, о чем я часто думаю? Конечно, о Кольчеме –

– Но без ульчей…

Ведь редкое общенье без вот таких эмоций? Клянуть Драконом, редкое:

– Не все тут этнография…

И нет у меня больше к кольчемцам любопытства! А от рассказа – страх какой-то унизительный! К тому же – подкрепленный авторитетом пристава, который сказал:

– Правильно!

Что вовсе добивает.

…Еще когда Лемож заглядывал в окно, я знал, что нахватался того, что избегаю:

– Декрет номер один…

А как убережешься? Мысль дикая, но часто посещает.

Стоишь тут у колодца:

– Амбы нависли мрачно…

И зелень по откосу – тоже мрачная. Столбы тумана, палы:

– Такая вот вечерня…

Не вынес – зашагал по переулочку.

…Кассирша, продавая мне билет, заметила:

– Наладится погода!

А почему б вы думали? Раз я пришел, наладится. И я расхохотался неожиданно.

Действительно событие:

– Я, так сказать, проследовал?

Зал маленький, скамейки вместо кресел. Рассчитан на кольчемцев – и тех, кто «нижет корюшку», и тех, кто есть в наличии, то есть совсем немногих.

Уселся под проектором, закинул ногу за ногу. И лента про Варшавское восстание –всего лишь за сеанс переключила. Согласен, что падение, но так уж получилось.

Представьте, за сеанс улучшилась погода! Прогулка при луне:

– Сонные вскрики, палы…

Зеркальная луна, зеркальная Ухта? Как будто, в самом деле, не в Кольчеме.

Костер? Кто-то «очистил территорию». Зажег и бросил так:

– У моего амбара…

Мы подошли с Пиратиком. Не наш, но что за разница:

– Хотя наш был бы выше и значительней?

Но дело-то ведь в чем? А дело – в ореолах. На спичке проверяю:

– Ореолы…

Тоска была, конечно, объективной. Примета верная:

– Лицо луны зеркальной…

И тут же замечаю, что от льдины, еще с утра застрявшей на мели, порядочный фрагмент бесшумно отделяется. Плывет, и, представляете:

– К Амуру?

Я бросал деревяшки:

– К Амуру!

Где ни бросишь, эффект однозначный. Это южная ночь – у амбара на сваях –

– Золотая штриховка – где лодки…

Вот Кольчем, что я так растерял? Мы еще погуляли с Пиратиком:

– Ну, теперь ни на шаг!

Передам его сменщику. Ну, а там – может быть, ближе к осени.



V.10. Киви-киви (Можно слушать: https://yadi.sk/d/lZrUXzks3KSU8h)


Проживи я здесь дольше, накопилось бы много примет. Например, если мрачность в душе, это значит, что жди ореолов. А они – вестник новой погоды.

Иду за молоком и удивляюсь. Вы представляете:

– По дОскам тротуара!

Листвянкам удивляюсь. Бескрайности разлива. И солнцу после столь давящей мрачности.

И кажется, что мир мой здесь всегда:

– Не надо только спрашивать…

Да здесь сейчас и некому! Встречаю только Риту-почтальоншу – та едет в Солонцы с ладьей киномеханика.

Где будет лодка:

– Там, где бабы собираются!

Мне ничего не надо в Солонцах, но таково влиянье ореолов:

– Вы уж скажите, чтобы подождали!

Да, просто так – возможность прокатиться. И я – по половодью, в ладье киномеханика:

– Не то что на дровах?

Возможность подвернулась – до Солонцов и сразу же обратно.

…Баб много. Как же:

– Корюшка пошла!

Тут неолит? Последняя старуха – снимается «низать»:

– Тут все ихтиофаги…

Потом еще на что-нибудь навалятся.

Три пса меня сегодня провожают. Пират припал. И бабка тетикатина:

– Отчалим, станет выть…

Лемож – тот улыбается. И Волчик вдруг откуда-то явился.

По слишком очевидной цепи ассоциаций я рассказал старухе о «проборчике»:

– Он и жену так, чтоб без синяков…

По ребрам бьет – открытою ладонью.

Да, много чего варится в загадочном Кольчеме. Соседушка (опять же тетикатин):

– Меня колотит…

Тетю Катю – тоже. Три раза отсидел. И «тетя» не подарок.

Каков матриархат! Как в городском подъезде? Так я опять невольно засоряюсь. Отшельнику никто не портит ореолов, но надо быть действительно отшельником.

…Ладья киномеханика осела под низальцами. Только отчалили –

– Берутся за свое…

Кто с кем и почему:

– Заткнутся ли когда-нибудь?!

Вопрос теоретический, как и ответ, наверное.

Ну, предположим, все же прожевали:

– Заметят ли умытость Чайных гор?

Или – как низко край березового леса несется за бортом ладьи киномеханика.

Ну, предположим, вдруг как-то заметили:

– Хотя такое лишь теоретически…

Возможно ли, чтоб кто-то за карандаш схватился:

– Нет, никогда…

Да ведь и не заметят.

Отмытость слов –

– Не выпрыгнуть из лодки…

Я только лишь стараюсь пониже нагнуть голову. К зеркальности волны, летящей вслед за нами. К зеркальности, в которой – и березки.

Отвык я от людей? Отвык быть рядом с ними и не иметь возможности освободить мозги. Очистить их от мусора таких вот разговоров и отойти куда-нибудь подальше.

Тут только и поймешь, сколько энергии – уходит на защитную реакцию. Какая глупость варится и как легко сломаться. Конечно, я вообще, не только о Кольчеме.

Пригнулся на корме:

– Зеркальность кружит голову?

Чуть было не вернулось вчерашнее уныние. Но кто-то за рукав:

– Смотри – на берегу!

А там красавец Волк – великолепным махом.

Бежит – с разгона рушится, плывет. И бег великолепный, конечно, связан с лодкой.

А именно – со мной:

– Ведь не кого-нибудь?

Меня ведь– за рукав в ладье киномеханика.

…Последний поворот. Тут и без половодья – ему не переплыть:

– Машу ему, свищу…

От Солонцов навстречу летит еще моторка. Три раза вокруг нас –

– Лихими виражами!

Взгляните на красавицу, что в полный рост всклокочена, на этих живописных иностранцев и наших баб, кричащих возбужденно:

– Совсем другие ульчи на Ухте…

Моторка встречная лихими виражами:

– Плавсредство наше чуть не потопили!

И я через стекло – волны (почти до неба!) смотрю на Солонцы:

– Зеркальное теченье…

Зеркальное теченье взошло над Солонцами! Над наливной баржОй, обрывом, тополями. Плавсредство наше очень перегружено, так что я – снизу вверх:

– Стекло волны до неба?

Да, тополя, обрывчик солонцовский. И формы наливной чуть-чуть левее. Я все успел заметить, пока нас не залило. Рискованная скорость –

– Ведь все-таки и айсберги?

И я готов еще раз повторить – и про стекло волны, и про красавицу. Про наше тихоходное плавсредство. И как волна обрушилась «стремительным домкратом».

Готов и повторяю – на то свои причины. Ибо на почте новость:

– Едет Игорь…

Так в телеграмме:

– Едет…

И привет? И что Юрий Михайлович отправил.

Конечно, это лучший вариант. Отбуду с легким сердцем, а там –

– Поближе к осени…

Я думаю – опять воспримут с облегченьем? Стезя отшельника не всем благоприятственна.

…Беру вина, печений и сока на шипучку:

– Особо экономить теперь уже не надо…

Устрою себе праздник? И может быть, сегодня – всю ночь на лежаке:

– Под полною луною…

Да, праздник, но – без признака прощальности. Под полною луной, как и давно задумано. Сейчас, по крайней мере, не надо ничего:

– Да и вообще какие в Кольчеме телеграммы?

Я, видимо, привык к Затерянному миру. Настолько, что другое как будто не серьезно:

– Приедет – не приедет…

Тогда и буду думать. А может быть, вообще нет никакого Игоря.

…Кольчемский люд – где длинные столы. Наличие – у сушильного амбара. Тут и плетенки с корюшкой. И этих мелких рыбок ихтиофаги «нижут» на ивовые прутики.

Наличие кольчемское – сезонная работа. Ондатр:

– Эй, становись!

Бутылку заработаешь? В том смысле, что – навряд ли заработаю. Возможно так – за ними не угонишься.

Но и Ондатр не знает лабораторных рук! Попробовать бы можно, но не люблю возиться:

– Расценка низкая…

И есть же две бутылки? Под дружелюбный смех даю всем по печенью.

…Плетеные корзины, очищенные прутики? Кольчемцев не узнать:

– Ихтиофаги…

Живое электричество! Живое дружелюбие. Минуты две – и прутик отлетает.

…Ладью я прозевал, но рядом с «наливной» стоит еще баржа:

– На Пильду и на Бичи!

Вот приключение? Но это «через часик». Кольчемский часик – может быть, и завтра.

Придется по тайге. Возможно, поднимаясь – до самых Чайных гор:

– «Зеленый шум» знакомый…

За пилорамой сразу забываешь, что отбивал куда-то телеграмму.

А это что такое:

– Это Волк?!

Запыхавшийся, мокрый, но – полная готовность. И никаких сомнений, что мы встретимся. Закармливаю мокрого печеньем.

И мы лежим в брусниках под укосиной:

– Под шум тайги…

Конечно, светлохвойной, уже зазеленевшей, хотя и неуверенно. И то из-за листвянок:

– Еле-еле…

Гиганты-муравейники? Среди пустых березок вдруг видишь новый куст с лиловыми бутонами:

– Белеющие стволики,

Лиловые бутоны…

Всегда тут, в самом деле, хоть что-нибудь, да новое.

Багульник, разумеется. Такие же бутоны, что я гальванизировал зимой в стеклянной банке:

– И здесь, и по буграм…

По склонам, где подкоски. Хозяин здешних мест – перед глазами.

Вот я переживал там тонкости спектакля, а здесь тем временем – такое назревало.

Сейчас и на Амбе, и на Коврижке – качаются такие вот, лиловые.

Я бросил просеку, оставшуюся справа:

– Белеющие стволики,

Лиловые бутоны…

Иду по зарослям – у каждого куста день разгорается, и нет ему предела.

Тут есть своя опасность. У каждого куста – ты в облаке смолистых ароматов, крепчающих – по мере разгорания и уводящих в сторону от просеки.

Конечно, я по солнцу, и тут не заблудиться. Но все-таки простор залива за березами –тут как-то неожиданен и, как обычно, радостен. Восторг необъясним, да я и не стараюсь.

…Покой послеполуденный. Брусники по колено. Баркас блаженно греется в тысячелетнем сне. И я иду – к баркасу, послушен чьей-то воле. А именно учителя-дервиша.

Он здесь всегда:

– Обычно где-то рядом…

И мне не надо думать у баркаса. Среди лугов, закрытых весенней тайгой. Под небом после полудня:

– Как фавну?

Да, «отдых фавна», да – послеполуденный. Косяк гусей:

– Подобье «W»…

Всегда? Всегда – по направленью к Чайным. Баркас, ручей, болотные багульники.

…Я вздрогнул, когда птица повторила:

– Да, дилижанс – из «Голубой рапсодии»…

Откуда она знает? Так чисто повторила, что даже удивительно, но я не удивляюсь.

Косяк гусей в полете над тайгой:

– Разбился на две группы…

Два клина в высоте? И мне отсюда видно подобье «W». И я – одни глаза и даже не завидую.

Вот жизнь? Стезя отшельника:

– Вот что за ореолами…

Вот тишина в душе неизъяснимая? Луга затоплены – брусникой и багульником.

И дремлющий баркас –

– Последняя стоянка…

…Нет палубы, и в трюме – сплетения растений. Корма в ручей осела наособицу. Наверно, подвели когда-то в половодье:

– И он забыл…

Привык мечтать по-здешнему.

Забыл о парусах? Так и рассыплется, не пробуждаясь от таежных снов:

– В прах и труху древесную…

Растенья позаботятся? Кому какое дело, что никому нет дела.

С кормы в ручей слезаю осторожно:

– Плещусь среди скульптурных сталагмитов…

И кочка мою спину щекотала. Из-за берез синели полуденные Чайные.

Моя стал самый сильный! И мы – опять на просеке. Укосы, крестовины, изоляторы:

– Наверное, ровесники…

А впрочем, изоляторы – те вечные, наверняка древнее.

И о предгорьях я, конечно же, напрасно:

– Это я так…

Пройти повсюду можно. Ручьев, конечно, больше, но в каждом умываешься:

– Одни глаза?

Когда лицо поднимешь.

…Дом, как всегда, приветлив и спокоен. Пиратик возлежит на баррикаде. Он умница – он знает, что должен охранять:

– Хозяин обязательно вернется!

Крапивки, огородик:

– Особенно крапивки?

Чтоб избежать неловких объяснений, кормлю собак. Включая и Леможа, который экстрасенс и всюду успевает.

И, захватив бинокль, просовываю петли:

– Замок висит, хоть и не запирает?

Я так могу и изнутри закрыться, но мне как-то неловко:

– И незачем сегодня…

Мы обошли залив коровьими тропами. Открылись горизонты –

– И все ведь испаряется…

Приподняты Амбы, а те, за Удылем, вообще висят, ничем не подпираемы.

Устал неописуемо и падаю под елкой. Птиц всяких множество:

– Зимой только табличка…

Стрельба в заказнике? Готовились с зимы – патроны набивали черным порохом.

А лебедей не трогают действительно. И, кажется, тут дело не в шаманстве:

– Летают они парами…

Так Алла утверждает – лирически и чуть ли не слезливо.

…Случайно в Солонцах убили одного:

– Второй летал и плакал…

Убили, чтоб не плакал:

– Такую красоту…

Из жалости убили, что ульчам, на мой взгляд, совсем не свойственно.

Про этих лебедей рассказывала Алла в тот вечер, когда Борю – приемом карате:

– Мы наравне деремся!

Но вечер жалко портить. Борису хочется:

– Поговорить культурно…

Вполне возможно даже, что и «здрассьте» является, чтоб тоже «поговорить культурно», но вечно пьян и как-то все некстати. Теперь вообще поставлен вне закона.

Возможно, я не прав, но надоела миссия:

– Мечтаю о Кольчеме без кольчемцев…

Чтоб мне никто не портил ореолов, Пиратика убить не обещались.

Хотя при всем не далее, как утром, невольно восхищался всклокоченной красавицей.

Низаньем корюшки. И там – на Удыле. А посему – не надо обобщений.

Но все таки и все-таки! Казалось бы, смотри – ну, хоть на этот вот японский горизонт, где пузырьки флюидов, невесомость. А если надоест –

– На головы арапов?

Так нет тебе того! Никто не строит душу. Никто не соответствует строительству природы. Возможно, что я многого не знаю. Я – человек сторонний –

– Но это наблюденье…

Конечно же, Кольчем немыслим без кольчемцев. Возможно, что –

– Не лезь с обычным пониманьем?

Но пусть теперь заткнется очередной Ю. Сэм. Имею свое мнение, как человек сторонний.

…Лежу под елочкой? Лежу лицом к вазонам, где вряд ли сохранилась пророческая надпись:

– «Прощайте» и т. д.

Я больше там не буду. А, впрочем, может быть:

– Поближе к осени…

Смысл телеграммы в этом? Доходит или нет, но пункты не продуманы:

– Все что-то отвлекает…

Как, например, сейчас – внезапно снЯлись утки:

– Мюнхгаузен таких нанизывал на шомпол…

Я это так, для представленья больше:

– Слежу в бинокль полет их над тайгой…

К разрезу Чайных гор, где их Дракон глотает. Наверно, где-то там гнездовья в снежных склонах.

Когда мы вечером гуляем вдоль Ухты, оттуда тоже вскрики при луне. Такая тишина:

– Доносится от Чайных…

Вот и сейчас луна явилась над Амбами.

Устрою все же праздник и ночь на лежаке? Буду вставать и принимать по рюмочке:

– Да, да – бокал зеленого стекла…

Вообще, пожалуй, надо собираться.

Коровьи тропы – это часа два. Но я влезаю в озеро «по уши». В одно из тех прибрежных, то есть ленточных:

– Изломы декадентские опутывают ноги…

Оцепенеешь тут среди стеблей бесцветных:

– По уши, на закате…

Ну, а какой закат, достаточно рассказывал. Я лучше – о лягушках:

– Ведь тоже обесцвечены…

Их прямо гекатомбы.

Читал, что воскресают, но все-таки не верится:

– Раздутые, всплывают на поверхность…

Наверное, вмерзали в донный лед и плавают сейчас, расправив лапки.

Неужто оживут? Мне очень интересно. Ведь именно такие оттиснуты на грУзиле, с которым по невежеству я так легко расстался. Магическая тварь –

– Остроголовая…

Да, интересно, но не суждено? Я не увижу новые рогатые чилимы и летний облик ленточного озера с его богатым «царством водолюбов».

Конечно, «ближе к осени». Но лето-то пройдет. Да я и сам в такой исход не верю.

Верней, не очень верю. Но вообще-то:

– Кольчем всегда…

Пусть – с некоторых пор.

И все равно – стараюсь задержать этот простор миражный –

– Эти прически мавров…

Вот эти три хребта? И те, за Удылем. И ленточку вазонов над прическами.

Прощайте, в самом деле? К закату это мягче:

– И ветерки туманность разгоняют…

Вечерняя игра? Скрутил одежды в узел, чтоб как-нибудь – по дамбе, а то давно темнеет.

Я даже рассчитал, куда снесет. Теченье из залива:

– Снесет меня к амбару?

Где самый Терек, узел переброшу:

– И поплыву по розовому Тереку…

Когда уже совсем было решился:

– Прекрасное виденье…

Из Ухты – выходит тихо лодка. И Дерсу – толкается веслом:

– Плявать хотел? А холодно…

Ондатру вчера видел. Стрелял, но не попал. Теперь идет поставить в ночь капканы:

– Нас переправьте!

– Можно…

– Возьмите и Пиратика, а то он у меня воды боится…

Пиратик на корме, а я гребу. Пришлось ловить – вертелся, хулиганил. Тяжелый такой стал – еле поднимешь. Дерсу все это терпит снисходительно.

Все знает – про ондатру, про чилимов:

– Птиц больших видел?

Это – что с белыми салфетками. Кричат так:

– Киви! Киви…

Действительно, похоже. У Удыля такие, где кипенье.

Их раньше не было. С заказником вообще птиц стало много больше:

– Вот орланы…

Куда, Дерсу не знает. Его мир только здесь. О нашем никогда меня не спрашивал.

Серьезно – ни о чем! Капканы самодельные и лодка «без единого гвоздя». Одежда –«от Ды-Ю», но ведь неолитятин. Возможно, что идейный. Такой как у Арсеньева.

Мой интерес к Кольчему его не удивляет. Даже мою готовность вплавь форсировать поток, по-моему, одобрил с уваженьем. Но ничего не спрашивал, заметьте.

Я тоже избегаю ненужных разговоров. Возможно, для того, чтоб не занизить образ. А образ симпатичный, согласитесь. На весь Кольчем единственный и тем хотя бы ценен.

Уходит в ночь –

– Толкается веслом…

И фетровая шляпа «от Ды-Ю» – на нем сидит доподлинно:

– Талома ли апу?

Берестяная все-таки, на конус.

Виденье неолита:

– К закату уплывает…

В закате бурный Терек:

– Плывет туда, к вершине…

Тайга, залив? И мысль еще какая-то, уже в связИ со мной как созерцателем.

Заметьте – я ни слова о грусти тихих красок:

– Ни здесь, ни там под елкой…

Ведь «краски» слово грубое? А «грусть» вообще неправильно, но нет эквивалента. И мысль я сам не очень понимаю.

Вот гуси дикие –

– Огромными кругами…

Залив тайги? Челнок, где кто-то так же толкается веслом:

– Да, да – вечерний свет…

Коническая шляпа:

– Виденье неолита…

Не получилось – знаю. Тут надо как Дерсу. Или как гуси дикие:

– Тогда слова нашлись бы…

И все-таки спасибо – и за мысли, и за амбар на сваях, и за второе действие.

…И дома потихоньку прибираюсь. Бинокль, ботфорты –

– В склад…

То есть – в прореху Времени? Секретный шифр:

– Замок с секретным шифром…

Шифр сообщил мне Игорь, убегая.

Что-то меня расстроило, и я засуетился:

– К чему мне, например, столько чилимов?

Десяток отобрал, а остальную кучу – сжечь что ли в печке:

– Кстати – разгорелась…

Рогатые тебе не береста? Затмение окОн, дым желтый и химический. Не усидеть мне дома.

Значит, опять в кино:

– С такими настроеньями и выпивка не праздник?

…К сеансу опоздал. Иду в свой дальний ряд. Уселся под лучами нога за ногу:

– Уже традиция сидеть так в кинозале?

Вчера не пожалел, по крайней мере.

Но только так уселся, кто-то еще сюда:

– Подвинься! Я сижу…

Может, ей плохо видно? Но как-то подозрительно уставилась в лицо. Полуприсела даже от вниманья.

Что-то не то? Народа в зале мало. Ряды почти пусты, а эта мне:

– Подвинься!

И тут я разглядел, что это председательша! Я занял, очевидно, «директорскую ложу».

Наглец должен быть узнан и наказан? Начальственная спесь:

– Особое ей место…

Пусть бы попрыгала, полуприсев на задних, держа передние все так же, на коленях.

Пусть бы попрыгала! Я б всласть нахохотался. Я не Дерсу – мне ничего не сделают:

– Начальственная спесь и неолит…

Так обезьяны прыгают в Сухуми.

Добавлю еще парочку штрихов, ссылаясь на вполне почтенных информаторов. На Юрия Михалыча, на Дину:

– Попробуйте узнать, чья информация?

Во-первых, «родила в дупле и задушила». А во-вторых:

– Родной, что с нами сделали?

Это она в подпитии, после какой-то «сессии», на памятник так лезла и обнимала ноги.

Нехорошо добавил? Но я же не Ю. Сэм. С «родным» тут много связано, о чем нельзя умалчивать. Насчет дупла, конечно, отвратительно. А памятник уже – примета времени.

И я ушел, не досмотрев картины. Отмыл бокал зеленого стекла. Пират пригнул башку в почтительном смущенье. Ведь во дворе-то холодно:

– Ведь во дворе-то ветер…

…Все обойдется как-нибудь:

– Пока ты мой, Пиратик…

Вы с Игорем пойдете на охоту:

– И даже на моторке по протокам…

А там, глядишь:

– А там – поближе к осени…

Давно уже за полночь. Погасло электричество – приемами, как принято в Кольчеме.

Я думаю о том, что мне не охватить даже вот так – при свечке и в одинокой келье.

О том, что не простой я созерцатель:

– Поэма – не поэма…

Но я – своими средствами. И у меня других – наверняка не будет. И в этом, вероятно, моя миссия.

Непоправимо большее? Хочу я или нет, но что-то образуется над главами. И это, может быть, тот кончик мысли, когда Дерсу уплыл –

– Да так неолитически…

Не знаю – так все странно. Но я уже спокоен. И ветер во дворе мне даже как-то радостен. Я тискаю Пирата:

– Ты безусловно мой!

Мы оба – из поэмы, где только мы и ветер.



V.11. Запах бешеного меда (Можно слушать: https://yadi.sk/d/t7lIft2U3KfERa)


Чуть свет пришла вчерашняя баржа. Пришла «с товарами». У трапа – изрядная толпа. И капитан орет на всю округу:

– Ты что там торговлю открыл, купец!

Да, та вчерашняя:

– На Пильду и на Бичи…

Пока значенья местного, но это навигация. Лед на Ухте – уже воспоминанье. И не за что «держаться», и Игорь ко мне едет.

Пусть трижды расхороший, но ведь другой устав:

– В моем бунгало будут разговоры…

Стиль пропадет? Немедленно уеду. Желательно, чтоб тем же самым катером.

Рюкзак почти что собран:

– Оазис, баррикада…

Осталось лишь прибраться в разбросанном хозяйстве. И зимние одежды – так, чтобы транспортабельно. Успеется:

– Пройдемся по Кольчему?

«Держись до навигации»? Держался – и вот уже мой лозунг растерянно-прощальный:

– Не торопись…

Ведь катер – будет уже сегодня. И время на «пройдемся» – полчасика, не больше.

Не торопись пройти по дОскам тротуара. Не будет скоро этого афишного щита. Листвянок, что стоят по огородам. Всего, во что вживался – с таким недоумением.

…За клубом – мастерская для сетей:

– Так ведь и не был здесь больше ни разу…

А сети возникали практически из воздуха? Возможно, по забытой технологии.

Я много пропустил по части этнографии. Зато тайге поверил – и искренне, и сразу.

Поверил этой щетке березок и листвянок. И тишине, внезапно наступающей.

Какой-то шаг, всегда неуловимый? За поворот березок, по дороге:

– Да, Лесовозной…

Шаг – и тишина? Тайга прозрачная, в голубоватых тенях.

Я проводил черту, но шаг неуловим:

– Вот и сейчас отрезало Кольчем…

А где, так и не знаю. Тут скрыт какой-то фокус. И тишина ведь тоже – приблизительно.

Вот это да:

– Лиловые и тут?!

Поверить трудно, но – знакомые бутоны. И где:

– За мастерской?

За дизельным сараем! За поворотом сразу же, что просто невозможно.

Кусты корявые и веточки ажурны. Змеятся так же, как – змеились на Ковриге. Ну, никогда бы в этом я не признал багульник. Но вот еще:

– Задизельный?

Другая разновидность.

Бутоны в основном. Но те, что расправляются, украсили тайгу своим глубоким тоном. И я б еще добавил, разгильдяйством торчащих как попало лепестков.

И длинные тычины как ресницы:

– Загнуты наподобие нотных знаков?

Тон фиолетовый:

– Весенняя тайга…

За мастерской, что просто невозможно.

И я, вместо того чтоб наводить порядок, бездумно ухожу все дальше от Кольчема. В весеннем легкомыслии, забыв и про полчасика, и про свое несчастное бунгало.

…Шагай по корням через воды и мхи! Ноги сами несут, и глаза разбегаются. Кувыркайся шмелем:

– Трогай ткани лиловые…

Но на каждый цветок – полсекунды.

…Спокойная, доверчивая и удивительно ласковая тайга. Кисточки хвоин, стволики белейшие. И наконец, задизельный багульник, успевший распуститься в конце второго действия.

Я все же свернул с Лесовозной дороги:

– Лепесткам все равно как торчать…

И тут же увязаю в замшелом буреломе. В кошмаре братьев Гримм и непролазном тальнике.

Там, где-то в глубине кольчемского Шварцвальда, обязан быть ручей, текущий с Чайных гор и для залива (с той маячной веткой) играющий роль творческого фактора.

Чурбан, господин Чурбан? Что, собственно, мне надо, неизвестно:

– Не может же служить каким-то стимулом…

Пучок сухой травы? Я должен попрощаться.

Не может, но я должен пойти на поводу. Полчасика туда, полчасика – сюда. В конце концов пока что я кольчемец, «куда не дунет ветер» и т. д.

Пока устал – добился своего. И утренняя грусть оборванной афиши меня берет за сердце в буреломах:

– Сейчас откроется…

Вот и уже открылось.

Залив, кососекущие столбы:

– Залив, затопленный брусникой и багульником…

Вот где тоска? Я все же продираюсь – по своему уставу, среди цветущих тальников.

Дно моря отступившего:

– Озерная страна…

Невольно размышляешь – на миллиметры супесей. Невольно промываешь мозги настоем мхов. И щиплешь дикий лук, что всюду под ногами.

…Об отступившем море – с островами, поросшими, как пишут, тропическими пальмами. Представьте, что и фикусы гигантские:

– Представили?

И я не представлю.

Скорей всего – туманы, ледовитость. Я даже допущу чередованья, но в основном:

– Туманы и безжизненность…

Земля пуста, Дух Божий над водами.

Но после моря тут тысячелетьями – вот так же, как сегодня, выкатывалось солнце.

Цвели багульники. Шмели – вот так же кувыркались. Минутный сон:

– Масштаб тысячелетий…

Что я, когда минутен и баркас? Я даже старую (сгоревшую) тайгу воспринимаю как-то отвлеченно – по пням и бурелому, по рассказам.

Да и себя как сон, если на то пошло? Сон об охотнике (похожем на Метиса?). Охотнике, забредшем в низинную страну, так же завязшем в тальнике, держащем курс по солнцу.

Сон, когда день принадлежит тебе? Вы только вслушайтесь, как это происходит:

– Кочка ушла из-под ног –

Ледяное звучанье…

Север ведь тут – лед под кочкой.

Неолитянин плюхнулся, но наконец узрел:

– Кулисы волн и отраженья сопок…

В просвет среди кустов – и желтые луга, и черные разводья за Ухтою.

…Действительно загадка, как я перебирался? В воде весь клин залива, и гуси машут крыльями. Заливов два – один в воде по пояс, другой – не поддается рисованью.

Шел будто, а не плыл, еще вчера:

– Коварные багульники…

Я ничего не помню! Но где-то здесь. Предгорья исключаются – я к ночи не добрался бы предгорьями.

…Мне рано перечитывать дневник. Когда-нибудь «в миру» я наконец узнаю, что крымского в березах и почему столбы – так убедительны квадратными венцами.

Бредут наискосок, держась на проводах. Становятся, как спички, в перспективе. И там – опять картинка с коробки от сигар. Бугор с березами, довольно-таки взрослыми.

Я путаюсь в деталях – не от сложности:

– Напротив – это райская долина…

И если бы не зимнее забвенье? Ну, в общем бы – не путался в деталях.

Ну, что за стимул – палка с пучком сухой травы! Что за деталь такая, чтоб я к ней продирался? Не потому ли что:

– Столбы кососекущие…

Не потому ли что:

– Опущенные руки…

Мне бы весь цикл:

– От доски до доски…

Лето какое-то? Осень какая-то? Все остальное ведь я уже знаю:

– Но не хватает чего-то…

Мне не вместить:

– Это знает баркас…

Он рассуждает десятками циклов? Впрочем, мечтатель – рассыплется прахом, не пробуждаясь от снов.

Я бы сейчас посидел у баркаса:

– Что-то должно быть и общее в цикле?

Только вот катер конкретно реален. Я не вчерашний, и плыть уже некогда.

Пусть остается мечтать без меня:

– Лето какое-то, осень какая-то?

Уточка рядом, метрах в пяти. Плещется, ясное дело.

Да, не мешайте – я скоро уйду! Наспех прощаюсь с тропинкой и кочками:

– Черные руки столбы опустили…

Уточка – так безбоязненна.

Да, я уйду, а тут Вечность пребудет:

– Палка с пучком…

Клок травы прошлогодней? Забвенье – вот что общее:

– Забвенье…

Которого сначала испугался.

Что толку громоздить излишние детали:

– Утки – те машут,

Гуси – взмахивают?

Это залив весеннего вида. Волны, кулисы, луга.

Зря я тогда испугался забвенья:

– Впрочем, дневник говорит об обратном?

Забвение как раз-то и нормально! И только ясность мысли удивляла.

…Висит давнишний долг – бревно удядюпу. Висит в буквальном смысле – где-то рядом. Но я боюсь кощунства на погосте:

– Усопшим не понравится мирское любопытство?

И что тогда:

– Не выпустят?

Шаманское бревно! Я так всегда:

– Не выпустят…

И все как-то откладывал. А инструмент-то джазовый и близко от Кольчема. Я много пропустил по части этнографии.

Я и сейчас не стану рисковать:

– Уже и так изрядно перегружен…

Любой удыльский мыс показывает гальку. Страна озерная:

– Дно моря отступившего…

И от погоста я – кольчемскою тропинкой:

– Лепесткам все равно как торчать…

Под синевой небес – стволы белейшие, как свойственно березам – в конце второго действия.

Внимание к ботанике – бездумность, легкомыслие:

– Цветы багульника дозрели до кондиции!

Кувыркайся шмелем, трогай нотные знаки? Смотри на мир:

– Фасетными глазами!

…Шмели уже не носятся восторженно, а замерли, вцепившись:

– Пульсируют с цветами…

И пьют, не отвлекаясь, напиток половодья:

– Майский нектар…

Коварный и шаманский.

Что удивляться:

– Плыву, как вчера…

Вниз головою сальто-мортале? Сыплется синька, и бахают пыльники:

– Нотные знаки взрываются!

А в общем-то безвредные китайские хлопушки? Но я не забываю о коварстве:

– Даже в воздухе примесь пыльцы…

Примесь даже на вкус ощущается.

А может быть, уже:

– Фасетными глазами…

Так что есть и чему разбегаться? Моим тысячам глаз, умножающим яркость, что, наверное, необъяснимо.

Впрочем, я осторожен, а сегодня – тем более:

– Ухожу и отсюда навечно…

Пусть взрываются нотные знаки? А то:

– Съедешь щекой по березе?

Пусть останется праздник с хлопушками? Паруса лепестков – в майском небе?

Посмотрел, как шмели –

– И достаточно?

Вот и первые крыши Кольчема.

Мои полчасика – та утренняя грусть:

– То утреннее чувство оборванной афиши?

Та утренняя грусть на дОсках тротуара:

– Не торопись…

И я не торопился.

Ведь знаю, что и грусть мне скоро будет роскошью:

– Чужой устав…

Уеду с тем же катером? А впрочем, если рейсовый действительно пришел, то уж давно отчалил, вероятно.

И мне сейчас лужок:

– Уже не просека…

Но все-таки лужок, и тут я задержусь:

– Привязанный теленок бодается с собачкой…

Похоже, я – любитель пасторалей.

Ну, ладно – новый смысл? Тогда еще простительно. Пятнистые, кольчемские, счастливые, веселые:

– Смотрите, как бодаются среди кустов багульника…

Они не уезжают и не ведают.

Да, лепестки, расправленные яростно. И стволики березок, белейших в майском небе.

Теленок и собачка:

– Пятнистые, кольчемские…

Да, крыши, но – не сразу. Еще лужок такой вот.

…У магазина те же, что осаждали катер:

– Ждем перерыва…

Перерыв в Кольчеме – «когда откроет бабушка». Сие весьма расплывчато. Зато вино сегодня без лимита.

Взял пару и себе, чтоб рыбари не ржали:

– Ведь это только шуточки с колесным пароходом…

Что предстоит – и здесь, и в Богородском? И сколько изводить себя прощаньями.

Но день еще в запасе –

– По крайней мере, день?

Ондатр клянется, что – меня никто не ждет. Он сам ходил встречать пришедший-таки «Яхонт». И пассажиров не было, а Игоря он знает.

И, так как разговор напротив дома Аллы, та тоже не замедлила возникнуть. Приборка побоку:

– Я – дойная корова…

Моя пара бутылок разливается.

Вообще-то скукота! Я больше проповедую. Смеются снисходительно, особенно Иван, «добывший» утром уточку. Спасибо, что не ту, которая плескалась в пяти метрах.

А перья бросили – за домом, по-кольчемски:

– Сходи и посмотри…

Сходил и посмотрел. Копаюсь в кучке:

– Ветром не раздуло…

Как выбросить такое, непонятно.

На перьях золото – зеленое и синее. Как с дорогих конфет –

– Но тут ведь от природы…

А форма? Разумеется, забрал почти что всё. Увязано в моем раздувшемся блокноте.

Потом пошли к Борису – «развешивали корюшку». Не то договорную как зарплата.

Скорее – просто крадено. Хотя вопрос, чья корюшка, навряд ли разрешит и председательша.

Так я узнал, зачем у ульчских домиков наружная стена утыкана гвоздями. Не каждая, а та, как правило, что к солнцу. СушИло это:

– Прутики раскладывать…

Развесили, вернее – разложили. Работа была радостной:

– До крыши!

Сейчас весь мой Кольчем – ихтиофагский, свайный:

– Увешены все солнечные стены!

Добавлю, что и гвозди какие-то кольчемские – отковывают тоже специально:

– Возможно ли еще быть убедительней…

Прими палеолит, забудь про обстоятельства.

Листвянки подобрели:

– Мохнаты каждой веточкой…

И солнце доброе – на мой такой Кольчем? Нет, я не забываю, что времени все меньше. Но это – мой Кольчем. И почему, я знаю.

Мы еще выпили (Дина слетала), и Боря подарил мне пару прутиков. Сам привезет в Хабаровск, «когда будет готово»:

– Старательно записывает адрес…



V.12. Палки и прутики
(продолжение V.11) (Можно слушать: https://yadi.sk/d/zUytLefj3KkfPr)


А прибираться все-таки надо? За весь ледоход, за спектакль со ступеней крыльца.

Но только подметаньем тут вряд ли обойдешься. Особенно – у печки, где сваливаю дрова.

Драю доски палубы – занятье меланхолическое. Но с каждой половицей растет чувство отмытости. Растет и разгорается под благосклонным взглядом. Подозреваю:

– С потолочной балки?

Так собственно всегда, когда для дома. А проще говоря:

– Когда хозяйское…

Ну, подметешь? Замажешь дыры в печке. Или букет багульника притащишь.

Взгляд благодарный? Просто – не обобщал я раньше. И делал все, признаюсь, весьма эпизодически –

– Когда уж дальше некуда…

Или кирпич отвалится, или вконец уже и самому противно.

А между тем – бунгало:

– Шаманское бунгало…

Меня насквозь здесь видят, я уверен. Что я могу, к чему я не способен – по самой своей сущности, по движущим мотивам.

Баланс, наверно, все же в мою пользу – сон бестревожен, дни мои волшебны. И потолочной балке, полагаю, наверное, я даже любопытен.

Тип не обычный? Тип всегда готовый по пустякам хвататься за блокнот:

– Как будто, в самом деле, что-то может…

А сам слепой? Простых вещей не видит.

И я согласен, что не вижу многого. Что я – своими средствами, что средства не такие –

– Но нет других…

И все-таки живу – одним волшебством:

– И палуба чудесно отмывается…

…Теченье мыслей что-то прерывает:

– Визгливый крик снаружи?

Визжит библиотекарша. Стоит, как цапля, на одной ноге. Пират – на баррикаде и никого не трогает.

Ну, да – идите же! Стоит как примагничена. Под ней чуть ли не лужа. Но с камнем:

– Так и шла?

Похоже, так и шла навстречу роли. Стоит вполоборота, с глазом цапли.

Но сценка не доиграна? Я жду последней реплики. И та, как говорится, не замедлила.

В трясущихся губах, но злобно и раздельно:

– Убить его…

Общественное мнение.

Прекрасно знает, что – нельзя пустить вдогонку ни «дуру», ни чего-нибудь порезче:

– Ну как тут реагировать?

Послал что-то ей все же:

– Цаплю несчастную?

По-моему, не слышала.

…Я много пропустил по части этнографии. Но кое в чем не обделен Кольчемом.

Сегодня, например, я дойная корова –

– А этот визг…

Достаточно для выводов.

Конечно, настроение испорчено. Я в таких случаях всегда берусь за печку. Но ветер – дым обратно:

– Досматривай спектакль…

Низкие тучи, палы раздуваются.

Как быстро здесь меняется погода. Ведь только что Кольчем –

– Ихтиофагский, свайный?

А тут один из палов – уже у Кривуна, забрасывая искры до моего штакета.

Смотри, не отрываясь:

– Классический пейзаж…

Смотри и повторяй:

– Высасывает душу…

Так повелось в Кольчеме изначально. Я каждый день смотрю и повторяю.

Высасывает душу –

– До полной пустоты?

Но что-то остается, а именно – «классический»:

– Классический пейзаж…

Что лишь усугубляет и силы отнимает, не прощая.

С утра приметы? Палка с пучком сухой травы. Эквивалент – афишный щит у клуба.

Ну почему они попали в мой дневник:

– Как указатели – на пустоту с гарантией?

Я не купил «Зимовье на Студеной». Книжка лежит «у бабушки» в витрине. Попалась на глаза – даже сегодня, когда конец всему и навигация.

…Тени бесплотные, без содержанья! Много таких затерялось во времени:

– Без продолжений…

А впрочем, всплывают? Кое-какие работают.

Пример тому – «Зимовье на Студеной». Конечно, я читал:

– Наверное, талантливо…

Наверное, раз вздрогнул – при первом посещенье, увидев знак опасности отшельнику.

Напутствий, если помните, давалось предостаточно. Отшельник их отверг как несерьезные. Всецело поглощенный собой и тишиной, которую Судьба тут предлагает.

А тут тебе программа:

– Собака и отшельник…

Конец трагический? Возможно, что талантливый:

– Не этим ли пугали в совокупности?

Наверно, это слишком? И я не допускаю.

…Дом заносили метели:

– Дрова…

Каны, окно, занавеска? Я знаю, что дневник не объективен и трудно разобраться в недосказанном.

И ведь не зря пейзаж высасывает душу. Я говорю тогда:

– Слишком целебно…

Слишком классически, но чем:

– Не допускаю…

Ни при каких метелях и прочих обстоятельствах.

Может быть, с тем и уеду:

– Обидно…

Может, попытки мои преждевременны. Но и терять-то нечего:

– До завтра дотяну?

Конечно, если «Яхонт» не отменят.

Тогда давай:

– Выкладывай?

Решение не там! Оно во дворике, ты только не упрямься. Не надо даже помнить содержанье:

– Крапивки огорода и бунгало…

Об огороде, впрочем, кой-что уже говорено:

– Лишь мастерская шляп имеет перспективы…

Но, тем не менее:

– Вот именно – отложим…

Высасывает душу? Пейзаж слишком классический.

Я думаю, «Зимовье» вообще не для продажи. А почему, узнаете и даже очень скоро:

– Намек на некий стиль…

Открытый для отшельников:

– Талант ведь тоже – вещь неоднозначная…

Книжка будет лежать в магазине. Кроме меня, никто здесь не отшельник. И больше никому не бросится в глаза – ни завтра, ни потом, когда уеду.

Она из группы тЕней, что работают. Издание второе:

– «Зимовье на Ухте»?

Она лишь для того, чтоб мы вдвоем с Пиратиком побыли персонажами издания второго.

Енотик! Мсье Енот? Не устоишь:

– Мерцает…

Хватаю за ученую башку. Мы прыгаем, сражаемся, ведь мы тут – персонажи:

– Ведь ты же самый-самый у меня!

…А от калитки это наблюдают. Ондатр и Дина:

– Любит он тебя…

Он настоящий друг! Нож острый – сам ведь знаю. Дал им пятерку, чтоб не наблюдали.

…Я протираю стекла –

– А заодно и балку…

И больше протирать мне нечего, а жаль. Еще дрожит бурьян в удыльское окошко, как не дрожал ни при каких метелях.

Впрочем, слова? Я не стану скрывать:

– Было не раз – и страшней, и чудесней…

Море таежное, шхуна в ночи:

– Джига…

Сундук, в общем, с музыкой.

Я добираю последние крохи:

– Страшно, кто спорит…

Взлетим в Верхний мир? Дунет в пространство под полом, где сваи:

– Там и сейчас напряженье…

Дом-то и вправду не очень надежен? Жалко себя –

– До предела и дальше…

Так и сидишь в Запредельном, для коего, к счастью, нет слов:

– Разве, палки и прутики…

Правда нет слов, и рука не поднимется что-то записывать, если найдутся:

– Вылезет что-нибудь…

Вроде поленьев? Что-то болотно-таежное.

Прежде всего – потолочная балка. Может, так надо:

– Шквал с Удыля…

То есть опять деревяшка – в придачу к тем, что с утра заготовил.

…Но я не возражаю, чтобы меня просвечивали насквозь:

– Приятно убедиться в полноценности…

Что я не глух к внушениям листвянок, что я воспринимаю Запредельное.

Не возражаю:

– ДОба-дОба-дОба!

Извольте заглянуть через плечо:

– Там шквал и джига…

Дело рук моих? Не надо только думать, что я дошел до крайности.

Дом был всегда, и я –

– Хозяин не из худших…

Я полюбил свой дом с первого взгляда. Даже такой – с скособоченным входом, с мусором около печки.

Настолько, что готов –

– Рассыпаться, исчезнуть…

Судьба как у лиманного баркаса? Последняя страница издания второго? И это я не против:

– Похоже, знал заранее?

Действительно:

– Что может быть чудесней…

Эффектная концовка, согласитесь? Дневник свидетель:

– Я не возражаю…

И только жду, когда сломает сваи.

Страшно, кто спорит? Страшно, но это:

– Это достойнее «Яхонта»…

Исчезнуть вдруг со всеми персонажами:

К вопросу о классичности, внушению листвянок?

Я полюбил свой дом настолько, что готов:

– Вместе взлетим над Кольчемом…

Мы все здесь персонажи? Сказал и успокоился. И выхожу спокойно на ступеньки.

…Шквал унесло, и не надо трагедий:

– Небо как утром…

И та же готовность? Дом еще жив и при мне не рассыплется:

– Повесть не кончена…

Зря старался.

Наверно, тут знак свыше – от потолочной балки. Дом просиял – и палубой, и стеклами окошек. Конечно – и багульником, который я принес – по случаю последнего прощанья.

Мое ли дело обрывать поэму? Я сам ведь персонаж:

– Конечно, были мысли…

И я их записал – на всякий случай. И произнес, как реплику, раз надо.

…Тепло, спокойно, солнечно:

– Крапивки…

Я в левом дворике, что тоже – охранять:

– Бензин, моторы…

И лаборатория, куда не захожу, поскольку ключ не дали.

Тут уже листики:

– Смородина, черемуха…

Настолько напрощался, что рад неэкзотичному? И если бы сейчас –

– БузЫ-бузЫ-бузЫ?

Колесным пароходом – подальше от Кольчема.

Загнал мозги:

– Готовый шизофреник?

Жую побег черемухи:

– Зимы как не бывало…

А дом, то есть бунгало, пугает просто-напросто. Сейчас так хорошо –

– Жевать черемуху…

То веточку смородины, то листики черемухи? Но тут же провоцирую:

– Не повозиться ли…

Я только – о сарайчике с моторами. Хоть не умею, но –

– Кольчем научит…

С мотором-то какие горизонты? Гоняй по Удылю без криков:

– От винта!

А где-то и на веслах – в «кишенье водолюбов»? А там –

– До Чаятынского каньона…

Заметьте, кто мечтает:

– Отнюдь не шизофреник!

Я просто наскучался о том, что недоступно. Что было, но отрезано весенним половодьем. Что может возродиться в новом качестве.

Как – спрашивать не надо. Логические доводы – не то, чтобы бессильны, но – повод подходящий. Я бы сломал, пожалуй, обстоятельства:

– Пора бы отнестись к душе серьезно?

Я понимаю все:

– Я понимаю…

Но, запирая дворик на вертушку, я все-таки отшельник и мечтаю. Вольный охотник вечен:

– Он – с блокнотом…

Мечтает кто-то третий – не я и не отшельник. И, знаете, чем занят этот третий – вполне сомнабулически снимает завиток с наличника окна, что к огороду.

Возьму его с собой для вящей объективности? Дом, думаю, не должен бы обидеться:

– И без того болтается на ниточке…

Фрагментик завитка – и деревяшка, кстати.

Я все-таки достоин? Не слишком чтя порядок, я все же даже в мыслях не кощунствую. Потом –

– Конец зимовью?…

Зимовью на Ухте? Но времени до вечера достаточно.

И настроенье вовсе не прощальное. Так здесь всегда:

– Куда глаза глядят…

Куда ни дует ветер? И я-таки кольчемец. Я, как всегда, кольчемец и отшельник.

…Черт меня дернул –

– Думал – «через центр»…

Милая парочка – Алла с Иваном:

– Мы как раз к вам…

Разумеется, «к нам»! Знал ведь – вино без лимита.

Толкую им, что денег под завязку, что завтра уезжаю:

– Бесполезно!

Чуть ли не требуют. Ноют и ноют:

– Детям подарок купить…

Просто не могут они без подарка! И именно сейчас им нужен не трояк, а целая десятка, что противно. Казалось бы, друзья, проверенные временем.

…Время идет, а эти – ноют:

– Детям… подарок… купить…

Вот ведь охотники! Тактика старая – сразу другой заканючит.

Клянутся, что к вечеру перезаймут! Десятку отдадут, поскольку уезжаю. И наконец, их самый неотразимый довод:

– Борьке даешь, а нам нет…

Я уж не так беззащитен, как прежде. Мог бы прорваться, но мне любопытно:

– Может ли ульч подвести?

Я – этнограф. Я наблюдаю кольчемцев.

Соврать, стащить – свидетельствую:

– Может!

Но чтобы так открыто, так нагло и бесстыдно? Я вынес им десятку. Вернулся и вручил:

– Не подведите – завтра уезжаю!

Видели б вы эту радость добычи! УбрАлись моментально, наверняка
смеясь – над дураком-этнографом:

– Явление четвертое…

Такого вроде нет в литературе.



V.13. Предгорий строгий стиль
(продолжение V.12) (Можно слушать: https://yadi.sk/d/fZJQI40U3KmXQY)


Пока не одолели другие визитеры, смываюсь огородами:

– Жердина…

Свобода созерцания, свобода на жердине? Осадок этнографии противный.

Стараешься не думать, но мусор в голове. Десятки жаль безумно:

– Кольчемский реализм…

Невольно обобщаешь:

– Жаль Кольчема…

И жаль себя в Кольчеме как дурака-этнографа.

Хотел в тайгу, но как с таким осадком? Тайга не виновата. Я не сойду с жердины, пока Пиратик всласть бурундуков гоняет. Ругается на них – поблизости, в былинках.

…Но постепенно (как-то незаметно) осадок сам собою устраняется и осеняет голову свобода созерцанья:

– Моя дуплянка вовсе не сухая?

Мертва только рогатка, что слева и вверху:

– Чтоб солнце за нее цеплялось на закатах…

А утром бы дежурили кольчемские вороны, встречая первый луч со стороны Де-Кастри.

Трагичные листвянки огородов! Я так и говорил, что подобреют. Но как-то, знаете, для комплимента больше. А комплимент – возьми и оправдайся.

Мой патриарх сейчас – чудо весны! Не отвести глаза:

– Мохнатый каждой веточкой…

В блокнот попала мысль о светлохвойном облаке – на фоне вечереющего неба.

Для тех, вообще не видевших листвянок (особенно – вблизи, в начале мая), я объясню, поскольку на жердине:

– Поскольку ведь и сам – из черноземных…

Листвянки – вроде пальм, хотя они не пальмы:

– Да, комплимент – исходный, изначальный…

Чтоб не следили бдительно? Но все ведь оправдалось:

– Экзотика такая же, далекая…

Мохнаты каждой веточкой! Попробуйте представить:

– Я знаю, не получится…

Но я же утверждаю, что как в букетах дома. При свете фотоламп. Но тут ведь как с багульником:

– Трагичная листвянка…

А что мне до трагичности? Поверьте:

– Добрее не бывает…

Мне все равно не выразить? Читайте часть шестую – там будет кое-что, хотя и не в Кольчеме и при других исходных.

Там лишь о том, что небо и листвянки – неразделимы в принципе для Дальнего Востока. Но я тогда – не слишком обобщал, и слишком часто думалось о пальмах.

А карантин помог:

– Дуплянка не сухая?

Свобода созерцанья на жердине. Кольчемский реализм – не тот, а настоящий.
И я схожу с жердины отрешенный.

…Большая Лесовозная дорога? Машины здесь давно не появлялись, что видно по воде, налитой в колеях и отстоявшейся до полной идеальности.

Да, те же коридоры, повороты. Идешь как на шарнирах:

– Бездумная тайга…

Стерильность, чистота и сбитые березы? Тайга сейчас – пустая и пугливая.

…Сейчас невероятно, что, в общем-то, недавно гулять бы мне в тайге из патриархов – вроде моей дуплянки. И тех, по огородам. В тайге, которая – через окошко кельи.

Поверить трудно, но – она в горелых пнях. Она в укладках бревен, что грузят в лесовозы:

– Внушительные бревна…

Откуда-то с предгорий? Смолистые порубки, серпантины.

Да, встретил эту щетку с пестреющим багульником. С тех пор, конечно, щетка изменилась. Но та же тишина, уже как бы привычная. Иду по колеям с весеннею водою.

Звонко, бездумно, легко – в колеях Лесовозной дороги:

– Пустые коридоры, повороты…

Ни эха паровозов, ни подснежников.

Одни глаза? Идешь как на шарнирах:

– Давно одни глаза, как и всегда…

И карантин помог, а во-вторых, давно уже – дорога Лесовозная.

Ручей, давно знакомый? Промывами в кустах, я знаю, приведет к заливу, где так часто – стою свою вечерню. Я и сейчас не против, но мне нельзя:

– Я только искупаюсь…

…Много воды стекает с Предгорий. Еле стоишь:

– Такое теченье…

Красные струи, свиваясь канатами, светят кой-где и зеленым.

Север тут:

– Север…

И май, между прочим. Талость и временность. Лезу в ручей – кочка щекочет лицо мне прической. Вроде слепого –

– На ощупь?

Так пополняю свою географию? Вроде бы – трогаю что-то все время. Что-то хотя бы:

– Этот и тот…

В чем-то еще убеждаюсь.

Тени бесплотные? Вытянув руку, должен наткнуться – на что-то бесплотное. Так натыкался на тени листвянок – где-то, когда-то:

– На мари?

Ручей глубок промывами. Температура льда:

– Ручей готов склонить к жердям триангуляции…

Но мне нельзя! Я только освежился. И снова – на Дорогу лесовозов.

Скамеечка с навесом? Бросаю в мхи ковбойку – легко найду, даже когда стемнеет. И снова – на шарнирах –

– И снова повороты…

И эха паровозов не дождешься.

Тайга взрослеет с каждым километром:

– И с каждым километром – все затерянней…

Иду по колеям, по зеркалам и тЕням, а небо все синей и предвечерней.

…Коридоры тайги, повороты? Даже тех, что я знаю, достаточно. Впрочем, и эти:

– Едва ли знакомы…

Я лишь ручьями:

– Навстречу…

О райских рощах что-нибудь добавить? Тайга не щеголяет пустотой:

– Ей незачем…

Но я-то в коридорах! Уже не доверяю этой щетке.

А день клонИтся:

– Тени графичные по лужам…

И рощи райские – пустые и весенние. Все тонкое и нежное. И предвечерний свет:

– Ни эха паровозов, ни подснежников…

За лирою-листвянкой неизвестность. А коридоры – новые и новые:

– Еще я тверд…

Потрогал – шершавый бок листвянки. Потрогал – убедился мимоходом.

Но все уже сомнительно, хотя б из-за того, что солнце передвинулось к закату. К разрезам Чайных гор, не видимым отсюда, которым бы пора и появиться.

Я еще тверд – еще в лицо мне веет небесный холодок:

– Ручьи текут навстречу…

Я – к тайнам Чайных гор, висящих за тайгой. К небесным серпантинам –

– Пока еще висящим…

Ручьи текут навстречу, что все же ободряет. Иду как механизм:

– Шарниры и стремительность?

Но что-то подозрительно:

– Не облик ли листвянок…

Не может быть, чтоб чеховская «Чайка».

Обрывчик за кустами:

– Отсюда и скатился?!

Ну, разумеется, что те же декорации! И та же память яркости, коварства и снегов:

– Я еще дома что-то там записывал…

…Так замыкается круг приключений:

– Плюс к географии…

Грустно, конечно. Так неожиданно встретишь себя –

– Вот бы Дерсу умилился…

Однако мне сейчас не до коварства. Я еще тверд:

– Но все водонасыщенней…

Что тут упрямиться – дальше нет смысла? В сущности – марь, и типичная.

Щетка тайги отступает назад:

– Дорога вокруг озера… На Пильду и на Бичи? И тут же замечаю:

– Вода течет обратно…

А вовсе не навстречу:

– Прощайте, Поднебесные…

Не будет серпантинов! Машины не оттуда, что, собственно, давно подозревалось:

– Рубить в горах навряд ли кто-то станет…

Конечно, нерентабельно и глупо.

Не надо трогать мысли. Их и не было:

– Потерянной душой согласен и на Бичи…

Но там масштаб не мой:

– Иные километры…

Загибнешь в километрах – без сомненья.

…Как быстро здесь темнеет:

– За Чайными горами…

Не надо так стоять? Не надо трогать марь:

– Она-то и опасна…

Но я еще стоял. Любая тварь на мари могла поиздеваться.

Грустно, конечно, увидеть предел:

– Какой-то Перевал, с которым не прощаются?

По той простой причине, что пройден незаметно:

– Вода течет обратно…

И дела не поправишь.

Прощайте, Поднебесные –

– С огромным водосбором…

Сияйте без меня, а я вас буду помнить. Не дело мудреца противиться Дороге, куда б ни увело колесным пароходом.

Но я еще стоял и цепенел:

– Меня не запугаешь…

Затерянность во мгле? И наконец:

– Иди ко мне, Пиратик…

Вот-вот и потеряю равновесие.

Обратная дорога:

– Какой-то Перевал…

Тайга не щеголяла пустотой. Прощанье – тоже роскошь:

– Любая тварь на мари…

Опять – по колеям, все что-то отражающим.

Пустые коридоры –

– Пустые по-весеннему…

Да нет же – все пропало? И лира, как нарочно? Потрогал бок – опять же мимоходом. Уже во тьме, но все еще – шершава.

…Разыскивал ковбойку у навесика. Вы не поверите:

– Мхи разрослись!

Я бы и сам не поверил, но в луже – лютик какой-то успел объявиться.

Может, и к лучшему, что уезжаю? Гномы Шварцвальда –

– Что за весна…

Гномы Шварцвальда, не трогайте ветками! Многое станет вот так объявляться.



V.14. Про бусяку (Можно слушать: https://yadi.sk/d/qlnMVmIx3KnR5b)


Домой попал, должно быть, очень поздно. Едва поел, погасло электричество. И печь не прогорела, и думать вроде незачем. Достал было портвейн, но не отмыл бокала.

Я скомкал всю обратную дорогу – тайга не щеголяла пустотой. Таежные предгорья – не для ночных прогулок. И поделом:

– Раздело до скелета…

Лишь колеи с водой еще держали курс:

– Листвянка в виде лиры…

Со мной не церемонились? Но я успел прочувствовать какой-то новый стиль, который здесь уже не пригодится.

Пока горит свеча, до «синих огонечков» – воспользуюсь имеющейся паузой. Скажу, куда относит пароходом и кое-что о прочих персонажах.

…Уехал через день по телефонограмме. «Сменщик в пути», и ждать его не надо. Опять командировка – на Ханку, между прочим, только уже не в качестве отшельника.

Вернулся где-то в августе или в конце июля. А шеф за это время побывал – в Амурске, Богородском и в Кольчеме, где все уже по летнему уставу.

Я осторожно спросил о Пиратике. Юрий Михалыч не сразу ответил:

– Может быть, Верный?

Ну, да – он и Верный! Ты не тяни:

– А убили!

Легко так сказано, и тут же про другое. Хороший человек, организатор:

– Но так легко…

Кольчемы у нас разные – и спрашивать тут больше было не о чем.

Игорь тогда действительно «в пути», то есть застрял в Хабаровске, ссылаясь на грунты. И замотал как раз ту пару дней, которых не хватило мне в Кольчеме.

И встретились мы с ним, когда я уже знал, хотя еще надеялся, что Верный – все же не мой мерцающий, что, может быть, другой, что Юра перепутал и т. д.

Записку Игорь видел, но «никакого пса»? И вроде бы опять, о чем тут разговаривать:

– Устав не тот…

Другие персонажи? Другой Кольчем и ценности другие.

Но Игорь все же знал и, если не рассказывал, то, видимо, из чувства деликатности:

– Не мог не знать…

Я что-то все же выудил, а большего, пожалуй, и не надо.

…Уехал, повторяю, не дожидаясь сменщика. Ключи отдал электрику Сереже, который согласился и присмотреть за домом, и книги передать в библиотеку.

Сережа Аинка – муж той библиотекарши. Сосед мой – через дом вверх по Ухте. Всегда улыбчивый, надежный, рассудительный. И за Пирата я не очень волновался.

Разрыв до Игоря – не больше полусуток? Но когда Игорь все же появился, то в доме беспорядок (не то, что я оставил!) и никакого пса, что самое ужасное.

Этот улыбчивый входил в лабораторию:

– Пить чай…

И, может быть, в тот вечер – Пиратика не стало:

– Я стрелял…

Попал улыбчивый! Попал, не сомневайся.

И хорошо б еще, чтоб с первого патрона и бедный мой Пиратик не умирал в тайге. Один, хозяин, брошенный, не верящий в предательство. Все по законам жанра:

– Мы все здесь персонажи…

Но есть еще причины, из-за которых, собственно, затеяна глава эта вставная. Глава мне неприятна, чужая духу книги и, может быть, вообще недопустимая.

Но у меня другое послесловье:

– Читайте часть шестую…

Не так уж и далекую? Ведь у меня свои законы жанра:

– Это меня раздело до скелета!

Пока горит свеча и рядом в кабинетике мой друг спит на полу, скажу, что его гибель как-то увязана с дальнейшими событьями. Не раньше и не позже – так надо для Кольчема.

Не мне кончать кольчемскую поэму? Я персонаж всего лишь и, может быть, не главный. Я только доскажу и точки не поставлю. Ведь реплики расписаны заранее.

…В Кольчем, естественно, я больше не просился. И вскоре рассчитался с институтом, где и работал-то на ставке беременной сотрудницы, и к рыбам отношенья не имея.

В ту осень я расстался и с Хабаровском, оставив за кормой десяток лучших лет:

– В Приморье отнесло…

Представьте, что удачно! Кольчемские уроки не пропали.

Согласен, что тут частность – мне так давно хотелось. Но вот друзья:

– Те тоже поуехали!

И пост наш на Ухте был вскоре ликвидирован, и нового сезона больше не было.

Теченье Времени стирало реализм. Кольчем неудержимо превращался – в «сон золотой»:

– Стихи кругом навешены…

Я их пересекал и к новым горизонтам.

Конечно, не избыть вины перед Пиратом:

– Но было бы неверно все зачеркивать…

Скажу о приключеньях – кому не веют пальмы, кто не сидел под майскою листвянкой.

…Едва лишь утвердившись в новом качестве, я быстро накатал первую часть. И (с помощью Алины) отдал в «Дальний Восток», хабаровский журнал, довольно-таки нудный.

Успех какой-то был! А в нашем институте, где многие тогда еще работали, – прямо фурор.

Журналы расхватали и поздравляли… Юрия Михалыча.

Ударный матерьял:

– Заглавие на обложке!

Редактор обещал и впредь меня печатать:

– Раз в год по той же порции…

Но «порций» больше не было – повыбросили, просто исказили.

Всё домогались знать – и что за институт, и каково значение хозяйственно-народное:

– Соцреализм…

Редактор обозвал мой первый опыт некими «заметками».

И гонорар назначил соответственно:

– Заметки путевые…

Конечно, если выбросить – и «воды затвердевшие», и шефовы подтяжки. И все почти – лишайники и тени.

Но «порций» я не слал и по другой причине:

– Кольчем не умещался в прежних рамках…

Пространство замерло, и «путь» сам прекратился. Тут даже не презренные «заметки».

Тут только день за днем:

– Возможность созерцания…

И даже не предметов, а их образов, которые менялись непоправимо быстро, а выводы – навряд ли существуют.

И рукопись росла по собственным законам. Буквально день за днем:

– Лишь числа не проставил?

Там тишина и неотвязность шлягеров. Там стук локомотива и классичность.

Никак нельзя мне было торопиться:

– Да минет нас Закон необходимости!

Не дело мудреца – заранее о выводах. Чудесное занятье:

– С событиями вровень…

Но дневниковость тоже – ведь грех в литературе? Когда совсем уж стала очевидной и, главное, Кольчем мой унижающей, я захотел раздвинуть горизонты.

И снова у меня кружилась голова:

– Садится на востоке?

Уж я прикнопил карту! Но там масштаб другой и горы Чаятынские – показаны широтно:

– Не знаю, в чем тут дело…

Расширил горизонт, но раз уж так –

– То шире…

Святые имена? И Сикачи-Алян. И десять лет в Хабаровске. И вот оно:

– Теченье…

По-моему, удачней не придумать.

Сюда и краеведение, сюда и этнографию:

– Монументальность замысла меня подогревала…

И всё, что интересно? На дилетантском уровне? А трудности я дерзко игнорировал.

Сомнения возникли, когда один Хабаровск стал забивать отшельника иным материалом. К тому же и объемы. И я своей рукой – надеюсь, не совсем, особенно – Хабаровск.

Опять же стиль? В таежных коридорах мелькал другой и был, наверно, истинным –

– Но я все декламировал…

Воруя где попало? С высоких нот – на более высокие.

Наверно, так и было:

– Первичность ощущений…

Наверное, с собою разговаривал? Честнее не менять, пока не допрощаюсь –

– Ведь я тогда не знал о Перевале…

Суммарный результат был предсказуем. Читатели впадали в летаргию. Порою забывая, о чем вообще шла речь. И отзывов от них я не дождался.

…Не засыпали только персонажи (само собой – не те, к кому я адресуюсь), но эти могли сравнивать:

– Добротные ценители…

Не чуждые к тому же и словесности.

Друзья, но все-таки:

– Могли и посмеяться…

Фактически экзамен? Но реакция – отнюдь не адекватна. И «сон мой золотой», как оказалось, кой-кому не нужен.

Юрий Михайлович валялся на диване, подбрасывая ноги к потолку:

– Все оценил!

Все, кроме ритмизации? Пробормотал, что «солнышко тут явно рассупонилось».

А Леша – за столом, под лампой, основательно! Он режиссер, толк знает в композиции. Мы все вокруг него – едва ли не на цыпочках. Алина понимает:

– Леше нравится…

Но и от Леши мало что полезного. «Кино – искусство грубое», а про меня ни слова:

– Я все уже сказал!

Ни слова, повторяю. Сверкает бородою и очками.

Туда же и Алина:

– Обзывалась…

Опять я неофит и верхогляд. Хотя уже – не то высокомерие. И каблуки как будто бы пониже.

Не раз были вопросы:

– Ты как все это делаешь?

И тут же наступала моя очередь, что несколько смягчало таранные удары. Так было и с листвянкою, и с печкой.

Алина и отметила пристрастие к Пиратику:

– Ты же не знал?

И это справедливо. Как будто я заглядывал в последнюю страницу:

– Пересчитал все крапинки на лапах?

Но что поделаешь:

– Пристрастье на поверхности…

Не трогал бы я этих пробных чтений. А все из-за письма, которое храню и приведу, как есть, без стилизации.

… «Недавно опять ездила на Волгу в село Завидово, где живет человек, корректирующий мои духовные позиции. Без этого руководительства писать о шаманизме в сказках не только сложно, но и опасно (в плане нравственном). Ты ведь помнишь твои ощущения в шаманском доме в Кольчеме. Они не случайные были. Ибо сам дом и стены, и предметы хранили в себе обстояния темных сил. Ульчи вообще считают вымороченные заброшенные дома населенными злыми духами-бусяку, а уж шаманский дом – тем более. И не случайно к тебе прибились собаки (и черной масти, вроде бы). Они считались охранителями от чертей, оттого и лают по ночам, что гоняют чертей. И погибли поэтому, иначе бы ты сам погиб. Они же взяли твою смерть на себя. Не думай, что это мистика. А коли сомневаешься, непременно прочти рассказ Тургенева “Собака”…»

Алина интересный человек? Тип ведьмы в современном исполненье, которая толкует пророческие сны, на партсобраньях также выступает.

И просто отмахнуться от бусяку нельзя. Нельзя и принимать, поскольку моя книга – «сон золотой» и вовсе не для этого. Нельзя и все:

– Разве очистишь совесть?

Конечно, тоже версия, как и мое «Зимовье» –

– Но я ведь сам…

А ранняя смерть Дружки? Классический пейзаж. Шаги ночью под окнами, хотя следов потом не оставалось.

Купаясь в благодарности, я сам еще сегодня хотел спросить:

– Ну, хоть у той же балки…

Хотел и не спросил, просвеченный насквозь:

– К чему прощанье портить недоверием…

Взаимная симпатия и так нам очевидна:

– Я вовсе не считаю это мистикой…

Дом знает все:

– И что букет последний?

Возможно, знал заранее, до моего приезда.

Душою благодарной, с событиями вровень, закрыв глаза на выводы и следствия:

– Волшебства одиночества…

С собою разговаривал, переступив Закон необходимости.

…Нет в доме никакого «обстояния»:

– В бунгало бусяку не возникали…

Не верю я, что балка, ведь грелся же в лучах! На то причины были достаточно серьезные.

Со мной, правда, могли расправиться вне дома:

– Отшельник уязвим всегда и всесторонне…

Могли прибить лесиной, хотя бы и сегодня. Или внушить, что я дойду до Бичи.

Я, в сущности, все время рисковал –

– А как меня тянуло в Запредельное?

Я слишком полагался на благосклонность свыше. И все сходило с рук охотнику с блокнотом.

Качал бедой –

– Готов был и взлететь…

Эффектная концовка, согласитесь! Я должен был загибнуть, но почему-то выпущен. Да еще как:

– С охапкою поэзии?

…Алинино письмо едва не изменило и взятый тон, и общий угол зренья. Ведь если допустить охоту на отшельника –

– Какой там «сон»…

Я чуть не бросил книгу.

Мне тяжело ворочать эту тему:

– Собаки согласились…

Кто их спрашивал? Какие «обстояния»:

– Обычное жлобовство…

И цапля свою роль играла из-за шапки.

А сколько их, желавших? Общественное мнение. Они бы все равно его убили. Я знал, что этим кончится:

– Последняя картина…

Еще на берегу, еще своя до ужаса.

…Бедный Пиратик. Наверно, не пускал. Возможно – и порвал кого-то из «гостей».

Сражался, как хозяин, не верящий в предательство –

– Пока этот улыбчивый не вынес…

Какой там Верхний мир? Охотники за шапкой, сшибатели пятерок и десяток, вы вместе – «бусяку». Пусть я несправедлив:

– Вы и Кольчему-то, наверное, противны!

…Заметьте, что и здесь есть примесь неолита. Я тоже не могу избавиться от мистики:

– Какие бусяку…

Но все-таки и все-таки? Для Дружки – лесовоз, Пиратику – улыбчивый.

Пиратик хоть пожил со мной счастливо? Но сразу же:

– Наверно, в тот же вечер…

Я оставляю версию Алины – не для очистки совести:

– Для полноты Кольчема…

В «Зимовье на Ухте» не меньше шаманизма. И тем, кто не сидел под майскою листвянкой –

– Кому не веют пальмы…

Отшельник заявляет:

– От бусяку нигде не охранишься…

И у меня не вышло – даже в книге? Возможно, знал заранее, что все как-то направленно. Все как-то недосказанно. Но, знаете, в Кольчеме – все было как-то проще и бездумней.

Я так и понимал, пока работалось –

– Закрыв глаза на выводы и следствия…

Но как ни отвлекайся, не перепрыгнуть фразы:

– Бедный Пиратик – наверно, не пускал…

Я все равно не знал, чем кончить книгу. А тут это письмо –

– А ты о приключеньях…

Всех раскидало, все поуезжали? И мне бы успокоиться –

– Однако послесловье?

Глава эта вставная, в традициях Кольчема:

– Соврать, остановиться на отъезде?

Быть просто Томом Сойером? Но я ведь не мальчишка. И, разумеется, не мне кончать поэму.

Она и не кончалась! Персонажи – тянулись рекой Времени, и каждый – в свою сторону. Юрий Михалыч – доктор каких-то там наук. Алина с Лешей – где-то под Ветлугой.

Алина отреклась с присущей ей решимостью. Коллекции отправила в музей. И мне, как верхогляду, подарок отвалила, что уж никак не объяснишь случайностью.

Растресканный севенище! И знаете откуда:

– Да из Кольчема же…

И более того– из моего бунгало, с чердака! Сняла еще задолго до нашего знакомства.

Не понимаю, как она решилась:

– Такой сарамбури…

Кому, как не Алине? Возможно, что тогда уже – начертана программа, включая и меня как летописца.

И я, по сути дела, единственный хранитель заброшенной души лирического дома. Возможно, уж давно рассыпавшейся прахом, взлетевшей в Верхний мир или еще куда-то.

Не правда ли, достойно удивленья? Я чувствую ответственность и не бросаю книгу:

– Не для того ли выпущен Кольчемом?

Поверить не могу:

– Такой неприкасаемый?

На полке за стеклом, в соседстве с завитушкой? Нет, рукопись должна быть развиваема. Так надо «в плане нравственном» – чтоб реплики сказались, хотя это «и сложно, и опасно».

Так я опять чему-то подчинился. Окончу книгу:

– Может быть, тогда…

Я вглядываюсь в карту, прикнопленную к двери:

– Две пары глаз…

Ну, да – как у Тургенева.

…Ведь я все неохотнее беру командировки. Чем больше лет, спокойней понимаю:

– Кольчем неповторим…

Мой Перевал в Кольчеме. Вода течет обратно, волнуясь Несказанным.

Опять украл? Почти как Пимен пушкинский? Но, если бы сейчас мне предложили, не стал бы добровольцем:

– БузЫ-бузЫ-бузЫ…

Глава эта вставная – колесный пароходик.

…Я вглядываюсь в карту Хабаровского края. Там ниточка Ухты –

– Кольчем не обозначен…

Как там сейчас, никто уже не скажет? А ехать специально:

– Как поедешь…

Отшельник осторожен, но все же как-то в отпуске – взял и купил путевку по Амуру:

– Хабаровск–Николаевск…

И обратно? Наверно, семена попали куда следует.

…Подобно мхам на тамбуре, упрямо колосятся:

– Да, «дымка Времени»…

Читайте часть шестую. Она и завершит повествованье, хотя бы для симметрии «Похода».

Кольчема у меня еще на три главы:

– Какие послесловья…

Их нет и в Верхнем мире? Ни выводов, ни следствий:

– Одно предназначенье…

Коротенькие сны для персонажей.

…Но вот по-настоящему не снится мне Кольчем. Ну, разве что, недавно:

– Склон Ковриги…

А больше ничего – похоже, что-то держит. А между тем он весь на подсознанье.

Надеюсь, что прорвется, когда окончу книгу. Как именно, мне крайне любопытно. Возможно, в новом стиле:

– Стиль строгий и свободный…

Другой Кольчем Судьбою предназначен.

Ведь все-таки пока я скован дневниковостью? Свидетельство тому – глава эта вставная. До «синих огоньков», о чем-то, как попало:

– Легенда, если видеть из Приморья…

Мне жаль не информации:

– Себя кромсать не хочется!

Да я и так не очень-то заботился? За ритм не извиняюсь, хотя в ночных предгорьях предупреждали твари:

– Не надо декламации…

Теперь я отношусь спокойно даже к стилю. Мой Перевал в Кольчеме:

– Другой пока не грезится…

И ночь без сна навряд ли что исправит:

– Еще бы пару раз раздело до скелета…

…Под утро над Кольчемом висело пол-луны. Однако облачка – уже узрели солнце.

Вороны на дуплянке кричат традиционно:

– Вот-вот и разлетятся…

День новый начинается.



V.15. Хайвэ! (Можно слушать: https://yadi.sk/d/rY2BTpo_3KtSTW)


Кольчемский день всегда как действо театральное. Долина еще
темная –

– Лучи из-за Де-Кастри…

И сени, вроде камеры-обскуры, такое проецируют сквозь щелку.

Кривун зажегся светом красноватым. Затоплены луга – на двЕри, вверх ногами. И все –

– Пролог окончен…

Вороны разлетелись. День, собственно, отсюда начинается.

Счет на часы, но все равно:

– Ставь кофе?

Пока что это те же декорации. Ставь кофе, если есть. И жди флажок АУРП. Акт первый, только пьеса пойдет не по-кольчемски.

И в общем-то настроен на отъезд? Ни ночь без сна, ни стиль ночных предгорий – меня не трогают. Лишь камера-обскура Кольчем мой оставляет «вверх ногами».

… «Яхонт» причалит – опять же без Игоря. И я уже в дурацком положенье. Продукты съедены, и деньги на исходе:

– Затребовать…

Но это ведь неделя.

Не продержаться мне:

– День самое большое…

А там хоть ешь ботфорты? Охотнички кольчемские – без них бы еще вытянул:

– И ведь предупреждали…

И надо же, чтоб следствия – как раз на день отъезда.

Но день держаться надо, и продержусь, конечно. И то ведь как:

– На нервах…

С отметкой об «убытии». С порядком в доме:

– Тоже ведь…

Отмыты половицы? Хоть не входи, чтоб снова не отскабливать.

Куда ни повернись, подведены итоги:

– Оставьте, нет доверия…

С таким не церемонятся. Я прямо-таки слышу отовсюду:

– Как, ты еще не уехал?!

Надо придумать что-нибудь такое, чтоб как всегда:

– Куда глаза глядят…

Такого, вроде, нет в доступных мне пределах. Вот, разве, по Ухте:

– Сложу одежды в сетку?

Сомнительно, но все же легкомысленно:

– Хайвэ! Куда идешь?

– В луга, ловить лягушек!

Дерсу не удивляется и шутку принимает. Даже, похоже, чуть ли не серьезно.

Спросил о новой лодке – без умысла, поверьте. Но в неолите речь прямолинейна:

– А ты возьми другую…

«Во-он стоит!» Потом поставишь сам, когда наловишься.

…В моей библиотеке (моей, а не кольчемской) есть редкий уже сборничек стихов:

– «Чтец-Декламатор»…

Где уместились Пушкин и Джамбул? Представлен весь массив русской поэзии.

Читал его всегда без принужденья –

– Всегда сопутствовал…

Конечно, избирательно! Но многое программно:

– «Бразилия», «Турист»…

Усваивал легко, особенно Введенского.

Но вырос по другой (доставшейся) программе. И дом «прощай», и никакой Бразилии. Зато сейчас я «ловко оттолкнусь»:

– Плыви челнок, прощай мой дом,

Не скоро я вернусь…

За Поворотный мыс и далее – к вулканам, уже синеющим в небесном киселе. Как надо для Кольчема:

– Японским тонким очерком…

Кольчем ведь и туда распространяется.

…Гавань в промоине, выше амбара. Челн допотопный и полон воды. Но все равно:

– Хайвэ?

Легко перевернул – сажусь на весла и «вернусь не скоро».

Мой выезд (запоздалый, но программный) однако же смотрелся диковато. Весла вовсю мотаются:

– «Счастливый путь, моряк»?

Мотаются вовсю, а все-таки ни с места.

Да, факт неоспоримый – кругами по промоине. Дерсу Узал не выдержал:

– Вот нос…

Сижу не так в нанайской бригантине, где вместо носа полочка. Да и
корма –такая же.

Скорее от Кольчема! Загребаю:

– Такой конфуз…

Ведь смотрят и злорадствуют? Наверняка шпионят, подозревая егеря. Не верят, что в луга, ловить лягушек.

…За мысом сбавил темп, немного отдышался. И чувство плаванья касается души:

– Я автономен…

Чувство восхитительно! Я – Чтец и Декламатор в плоскодонке.

Кольчем мой не остался сугубо сухопутным! В последний день –

– Благодаря Дерсу…

Но я мимо ушей его слова, что – «ничего, там ковшик»:

– Не утонешь…

А челн-то сплошь дырявый! Едва на середину, вода почти что вровень:

– Куда до Удыля?

Откачаю – сносит. Гребу – опять с бортами. И сносит здорово:

– Курьерское теченье!

Что за «хайвэ»? И все же:

– Нельзя не оценить…

Волна моторки встречной – легко прошла под днищем:

– И даже не плеснуло…

И сам я как Джим Хокинс – из «Острова сокровищ» Стивенсона.

Палеолит? Конструкция такая:

– На полочке блокнот и сетка со штанами…

И весла у меня – все из того же тальника. И ковш берестяной –

– Удобно прогибается…

…После бессонной ночи приятно подчиниться – касаниям длинных волн, непостижимым образом – включивших три Амбы и синие вулканы. Как это получается, лень думать.

Я думаю о том, что стал неолитянином:

– Вернее, стал бы с помощью Дерсу…

Вот я уже не спутаю, где нос, а где корма. А философия – практически усвоена.

Нет, не кольчемцем, а неолитянином! Кольчемцем мне не быть, что ясно окончательно. А тут еще –

– Штриховка…

Уключины-рогатки. Блокнот на полочке. Да и вообще – хайвэ.

Но сносит здорово! Собаки беспокоятся, а я – то вверх, то чуть не к Солонцам. Я – больше ковшиком, чем веслами из тальника:

– Да, точно, как Джим Хокинс из «Острова сокровищ»…

Лемож не выдержал. За ним (после раздумья) бросается с обрыва и Пиратик:

– Плывут меня спасать!

Ну что это за звери? Плывут спасать – красивые и крупные.

Вытягиваю их и рассадил на стланях. А лодка-то и мне коротковата. Тут явный перегруз:

– Волнуются собаки…

Ухта уже – почти что над бортами.

Ты не сердись, Пиратик:

– Он учит тебя плавать…

Мой милый сибарит! Я знаю, ты не любишь. Ты жирноват вообще и склонен
помечтать. Но мы ведь персонажи:

– Сегодня нам предписано…

Однако перегруз катастрофический? Едва успел схватить блокнот и сетку, как тонем окончательно:

– Как раз напротив гавани…

Да, тонем – на потеху браконьерам.

И я уже плыву, расталкивая айсберги! В зубах – веревка лодки. Свободною рукой – борюсь с собаками:

– И здесь меня спасают?

Кричу на них:

– Хайвэ!

Работаю ногами.

Я тут уже купался, если помните. Вода с тех пор ничуть не потеплела. И плыл я в самом деле, расталкивая льдинки:

– Кольчемцы это видели, надеюсь…

С меня уже, пожалуй, и достаточно –

– Но марка егеря?!

И я меняю тактику. Где пляжи, за веревку. Гребу лишь, где протоки. Гребу, как бешеный, и ковшика не трогаю.

Так продвигаемся:

– Уже у первых тальников…

Здесь мы нашли остатки бригантины, рядом с которой челн наш – тяжелый, как дредноут. Предельный примитив –

– Борта берестяные!

Возможно, оморочка, а то и прототип? Из каменного века, несомненно. Лежит в траве у галечной косы. Прадедушка Дерсу ее тут, верно, бросил.

Я говорю:

– Кольчем неисчерпаем!

И слово-то какое:

– Оморочка…

Скользи акробатически среди фигурных кочек:

– Шест перебрасывай – направо и налево…

И я опять о том же:

– Удобнее моторки…

И, если не бежать от примитива, такое ведь и надо удыльскому отшельнику:

– Над царством водолюбов – скользи акробатически…

Плоский овал с пазами, куда борта вставляются. Лежит не просто так:

– Не раньше и не позже?

Ведь позже просто некуда, а раньше – тут снега. Снега и половодье скрывали
оморочку.

Кому-то было надо, чтоб я в последний день:

– Уроками предгорий…

И «Яхонт» не случайно? Возможно, что действительно Кольчем неисчерпаем и мне дают понять неисчерпаемость.

…Наверное, заметно, что отшельник – то в неолите, то в палеолите. Как будто путает и разницы не знает. Или он так – для гладкости рассказа.

Спешу заверить – разницу я знаю. И где-нибудь в отчете я был бы поточнее. Но тут само выходит почему-то. Возможно, и для гладкости, но есть еще догадка.

Век каменный в Кольчеме, скорей, век деревяшек –

– Пугающих, волнующих, чарующих?

Я это со вчера уже так понимаю –

– А тут мне предъявляют оморочку…

Какой-то новый путь, в наличии которого я первый сомневаюсь. Но, сомневаясь, думаю:

– Махнешь рукой…

А все-таки мечтаю, внушаем тайной силой деревяшек.

…Последний день? Пока еще не поздно –

– Пока еще открыты горизонты…

Не навестить ли, так сказать, коллегу? Отшельника, имеющего опыт.

Но тут же (и опять непроизвольно) машу рукой:

– Какие тут секреты…

Играть на скрипке я ведь не умею, а как взмотыжить клин – и без Останко знаю.

И все же, предположим, сезоны за сезонами:

– Все назовется…

Лирика незнанья когда-то все же кончится:

– И здесь, и в Резиденции…

Другие истины? Наверняка, другие.

Возможно, что они вообще без всякой лирики:

– И что за удовольствие от жизни без блокнота…

Полураскрытый гроб, даже без скрипки? Я не Останко, я ведь не умею.

Вообще-то я любитель уезжать:

– Оставить за кормою и т. д. …

Всегда найдется нечто, что надо оставлять. Конечно, погрустишь:

– Но к новым горизонтам?

Сейчас, правда, совсем особый случай. Я ведь привык уже –

– С событиями вровень…

Когда весь день принадлежит тебе и голова – свободная от мусора.

И Внешний мир мне хуже горькой редьки:

– Навряд ли он другой после Кольчема…

Мне легче цепенеть там с тварями на мари, а то и раствориться незаметно.

Так я по пунктам? Так – вычеркиваю что-то:

– Их список уже, вроде, исчерпался…

Конечно, я уеду – уехал и со списком бы. Ведь все-таки влечет Закон необходимости.

Что увезу туда, где понедельники? Дневник, прежде всего, который мне осмысливать. И то, что я другой, уже не докольчемский, с чем жить, наверняка, будет теперь труднее.

Но свежесть неолита ведь тоже увезу? Она – залог и стимул. И надежда, что при любых условиях я не впаду в ничтожество. Конечно, трудно будет, в чем я не сомневаюсь.

…А деревяшкам – что палеолит, что неолит, похоже, безразлично. Их век – век долгий. Он же – и сейчас, когда мне предъявили оморочку.

И я уже совсем не думаю о пунктах? Я это – так, воспользовавшись паузой. Акт первый развивается вполне дотелеграммно. А хорошо придумалось –

– Полосочкою берега?

Мы миновали границу хребтов. Еще разок залИлись под обрывом. Но тут опять предел – я расшатал уключину. И мне не увязать крепления ремешковые .

Ввел бригантину в травы прошлогодние:

– Мой челн для дальних плаваний и был-то непригоден…

Вкушай покой лиманного баркаса? Перед тобою – солнечные злаки.

И я уже с трудом держу глаза открытыми. Да и зачем:

– Полуденный напев…

Солирует рожок из «Голубой рапсодии». И гулкой колотушкою три такта:

– С ударениями…

Да, вроде так – с подъемом интонации:

– Пройдет Весна в бикини…

Пройдет благожелательно? И снова за свое любимцы симфоджаза:

– И дилижанс, и фея, и вулканчик…

Заметьте, всякий раз в лугах что-то звучало. Причем необязательно Рахманинов.

Коротенькие пьесы – регтаймы и чарльстоны. В лугах такое свойство:

– Музыкальность…

Сегодня Гершвин –

– В знак расположенья?

Уключина сломалась – и в этом тоже знак? Осознанный предел:

– Наверное, ко благу…

А тайный промысел не мне сейчас разгадывать.

…Моя Амазонка – за границей хребтов. В небе «волосы ангела»:

– Нити и перья…

За границей хребтов (где Ухта сразу – вправо), изогнУтых совсем по-другому.

Я уж и так доволен? Мой Кольчем, благодаря Дерсу, уже не сухопутный –

– А оморочка…

Вот что увезу! Ее мне указали:

– Вернее, намекнули…

Я буду знать! Я ученик способный:

– Такая ясность мыслей в неолите…

Не обморок, а сон. Мгновенно все решаемо:

– Возьмем пример с зеркальными волнами?

Я все не мог понять, откуда они здесь. Безветрие ведь полное, а эти:

– Зеркальные, стоячие, а также – изогнУтые…

В них – и Амбы, и синие вулканы.

Конечно, они тут и образуются:

– Они от поворота Амазонки!

А айсберги (вернее – айсбержата) – от льдов на Удыле, так и застрявших в супеси.

Наверно, отрываются с намереньем сверкать? Фигурными боками –

– Не дальше Богородского…

Зато – в свободном плаванье? И я их одобряю, причем беру лишь близкие примеры.

Мне книга – новый путь? И что бы ни случилось:

– Такие пустяки…

Способен и на большее? И докажу Кольчемом:

– Да, что бы ни случилось…

И грусть будет со мною как эталон и стимул.

…Амбы позеленели, и их морды – прижалися по-доброму к долине. И кем мы им здесь кажемся – оттуда, с того берега:

– Наверное, уже неолитянами…

Солирует рожок из «Голубой рапсодии». И фея на пуантах –

– И золотые волны…

И синие вулканы – японским тонким очерком. Удыль приподнятый:

– Кипение флюидов…

Конечно, я бы мог с одним веслом. А там уже:

– По ленточным озерам…

Но я уже не тот, кто – среди айсбергов? Да и зверей, пожалуй, хватит мучить.

И то ведь:

– Пополудни…

И сильно пополудни? Скоро нити и перья начнут розоветь по-вечернему. И одинокий вепрь выйдет бродить средь кочек и лязгать, как собака Баскервилей.

Фактический предел, мне кем-то предназначенный? За границей хребтов:

– За границей прощанья…

Оставь на сетчатке? Оставь навсегда – этот птичий напев на косе этой галечной.

…Отсюда видно, как последняя кулиса соединилась с цепью ярко-синих. Таких же, вероятно, кулис зазеленевших. Но собственного цвета не имеющих.

Кисель небесный:

– Небеса библейские…

Дальше, конечно, опять же кулисы. Ближняя морда Ковригой кончается:

– Эта зеленая…

Тоже отчасти.

Где-то дорога – на Пильду и Бичи. Знаю уже:

– Вокруг озера…

Чайные я рассмотрю чуть попозже:

– Я еще постою…

Торопиться мне некуда.

…Кисель небесный к вечеру – всегда еще синее? Хотя, казалось бы, что это невозможно:

– Отчаянный мираж…

Солирует рожок? Дымный столб на лугах неподвижен.

Я еще Робинзон на косе. Но уже отвернулся от озера. Для последней Амбы:

– Там туман…

Больше мне ничего не покажут.

И вспышка яркости меняется на вялость:

– На вялость, на заржавленность…

Вытаскиваю челн. Мне ничего другого:

– По теченью…

Я как бы сам – задергиваю занавес.

…Как несет мимо Чайных:

– Хайвэ?

Я ведь впрямь отвернулся от озера. Так что слева по борту – висят. И висеть будут так до Кольчема.

Эти тоже о том же? И все так же настойчиво:

– Вот и ватка совсем утонула…

А без снега какая же чайность? Нет уж больше привычной Взнесённости.

Может, это пустяк, но не мне. Это образ такой:

– По теченью…

Это путник без весел:

– Это образ кочующий…

И вода будет падать куда-то.

И я уже смотрю со стороны, как кто-то лодку втаскивает в гавань:

– Вот сетку уронил…

Какой растяпа! Сует комки носков в размокшие карманы.

Простите за открытие:

– Со стороны виднее…

Конечно же, растяпа отрешенный. Кольчем его, похоже, раздражает:

– Закон существования на сваях…



V.16. Дождливая сиеста
(продолжение V.15) (Можно слушать: https://yadi.sk/d/f-uEDHYd3KtbMa)


После лугов – сплошные диссонансы:

– Кольчем мне откровенно неприятен…

Поникший, потемневший, весь из палочек. Я не могу точней:

– Из деревяшек…

Пройдитесь по Кольчему, как мы с Юрий Михалычем. Зайдите в дом, как я тем жутким первым вечером. Любые предсказания покажутся насмешкой:

– Действительность страшнее предсказаний…

Освоился, конечно, вкусивши тишины. Рубил дрова, смотрел в окошко кельи:

– Особенно в метелях…

Такие декорации, таков палеолит:

– Не отвлекайся…

Но стоило попасть всего лишь в Солонцы:

– Поникший, потемневший…

Пропало наважденье? Кольчем уж не казался зачарованным, а если откровенно, то отталкивал.

Так всякий раз – осадок неприятья, который хоть сейчас не стану прятать. Как, впрочем, и дымок трубы (от поворота):

– Иначе и отшельник не отшельник?

Но знайте, что всегда, где деревяшки, там рядом – обязательны сомненья. Не так уж, впрочем, страшные в лирическом бунгало:

– Я даже любовался деревяшками…

Сомнения, однако, копились параллельно:

– Взять деревянный кнехт…

Кнехт в виде буквы «Н»? На склоне супесей – язык не повернется. И я уеду с тем же, с чем приехал.

Флажок АУРП (речное пароходство)? Оно, может, и к лучшему:

– Устал я от Кольчема…

Устал от его истин, неясных продолжений. И от себя, до крайности уставшего.

…Завел ладью в промоину:

– Смотрите, браконьеры!

Я, может быть, и вправду тайный егерь: Я плавал среди айсбергов, я с вепрем разговаривал:

– Отменно наловил в лугах лягушек…

Сейчас второе действие:

– Сиеста на веранде…

Не то обед, не то прощальный ужин. Продуктов – на заход, но в баке (под простынками) бутылки солонцовского портвейна.

Сиеста во дворе. От «улицы» закрыт, но видно часть Ухты:

– Под виселицей столик…

Сушила тут такие – с могучими крюками. Веранда, пальмы:

– Консульство в Коралио?

Мне так давно мечталось – почти что по О’Генри. Во-первых, лунной ночью, а то и загорать. Кольчем казался вечным –

– Представьте, что казался…

Я и сейчас – в условиях приблИженных.

Сижу за баррикадой под сушилами:

– Портвейн бросает радугу на столик…

Ухта слегка волнуется, и чайки над трубой. И уточка ныряет в отражениях.

Да, ветерок? Погода явно портится:

– И волны холодны и мутноваты…

Смотрю с тоской, не свойственной отшельникам. И думаю о том, что не доделано.

…Угрюмый старикашка (из дома рядом с Энной) сегодня предлагал шкурки ондатры:

– За штуку по пятерке…

Дурацкое безденежье? Притом что в должниках – едва не пол-Кольчема.

Я не купил стаканчики, не заготовил корюшку –

– Не сотворил коническую шляпу…

А Дина обещала пошить мне торбасА. И тут уеду – с тем же, с чем приехал.

Смотрю с тоской на уточку:

– Ныряет…

Но остается все на том же месте? А волны все мутней и беспокойней. Куда ни повернись –

– Испортилась погода…

Я думаю о том, что не додумано:

– Сиеста эта лишняя…

Кольчем неисчерпаем? Я быстро бы наладил отношенья и новые приметы воспринимал бы с радостью.

Под виселицей я? Вот и погода скверная:

– Сейчас в фужере искорки погаснут?

Пока не рвет со свай, но скверно на душе. И что мне делать –

– Снова пробираться?

…Сдаю позиции. Забрался на чердак. По лесенке – почти без перекладин. С завалинки, кустящейся магическим бурьяном:

– Кощунство или нет?

Чердак не запирается.

…Я как-никак этнограф и, будучи этнографом, скажу, что можно встретить в кольчемском чердаке. Когда залезешь внутрь на четвереньках и встанешь во весь рост, где крыша позволяет.

С орешками жестянку и школьные тетради. Плетеное «соро», вполне пригодное. Была еще дощечка величиной с ладонь, что еще как-то связывает с магией.

Дощечка – чтоб привязывать младенцев. Возможно, что и тех, чьи души обитают сейчас в моей дуплянке в виде птиц. Ну, например, в виде вороны утренней.

Но ничего шаманского? Хотя Кольчем присутствует. И я бы сделал вывод об очень бедном быте. Людей исчезнувших, развеянных по ветру, так только и дождавшихся вниманья.

Прошу заметить, что, кроме жестянки, я пальцем ничего шаманского не тронул. Орешки – да, попробовал:

– Есть можно…

Горчат слегка, но это горечь Времени.

Немного успокоившись, хожу ненаказуемый. Чердак пустой, ветрами продувается.

Забрался –

– Заглянул…

И то лишь потому, что в дом нельзя зайти, и мерзну под сушилами.

…А между тем, тут были и севены! Один из них запутанной дорогой придет ко мне лет этак через десять – бездомною и брошенной собачкой.

Растресканный, угрюмый –

– Без лица…

Ко мне, его не знавшему, случайному. Чтоб сохраниться в книге, такой неосновательной, которую навряд ли прочитают.

Конечно, я такого не предвидел, но с душами, развеянными ветром, контакт какой-то был:

– Контакт на чердаке…

Контакт с орешками, дуплянкой и тетрадями.

…Тут дождь сыпанул о тесовую крышу. Капли за шиворот:

– Шквал с Удыля?

Прыгаю вниз, не считая ступеней:

– Там ведь портвейн мой в фужере!

…Сиеста в тамбуре, у двери с разросшимися мхами. Поставил табуретку:

– Собаки улеглись…

И что за вид? На мутную Ухту, жестоко побиваемую шквалом.

А у калитки снова колбасятся – все те же Боря с Диной:

– И шквал им нипочем…

О, камера-обскура, вот охотнички! Не отвлечешь их даже остатками портвейна.

Клянчат трояк – довольно-таки скромно:

– Нам нет, а Алке дал…

Заметьте, не Ивану! Вершина дипломатии, хотя, клянусь Драконом, десятку вырвал именно Иван.

Бабе даю – поступаю неправильно? Тут неолит:

– Какой матриархат!

В Кольчеме его нет и, безусловно, не было. Я это утверждаю как этнограф.

Я – белый человек, на весь Кольчем единственный. Меня и обдирают здесь как такового. Возможно, что за пристава или за председательшу. Я это тоже все отлично понимаю.

Обидно, что к другому так нагло не вязались бы? И я давно бы сдался:

– Ну, нет – честное слово!

Но звук пустой:

– Чтоб у тебя да нет?!

Такие контактеры, такие информаторы.

Не отдавать же деньги на билет? Веду за ручки к баку:

– Пошарьте под простынками…

А там последняя (дорожная) бутылка, которую намерен был не трогать.

Хайвэ! Люди пришли, а он тут маринует. Я мариную – видите, какой я нехороший:

– А что это «хайвэ»?

Куда там! И не слушают. Они уже в «порядке», за калиткой.

Счастливые воробушки:

– Толкаются, смеются…

Ну каковы? Охотничья удача. И даже в магазин ходить не надо:

– Живая выпивка!

Задумали – обчистили.

А это их «хайвэ» – не то приветствие, не то вообще начало разговора. Как видите, и клич удачливых охотников. А может быть, и ульчское ругательство.

Опять меня обчистили:

– Хайвэ…

Дружба народов, как же! Священная корова. Обчистили – и нагло, по-кольчемски:

– Опять же потому, что уезжаю…

За ними следом – парочка ульчанок. Привадил их шипучкой на варенье:

– И эти – регулярно…

«Ситро» или портвейн – различие лишь в градусах и возрасте.

Такое, видно, свойство у кольчемцев – без всякого стеснения, как лунку разрабатывать. Зачем им созерцательность:

– Охотнички такие – со времени Великого Дракона…

…Спровадил и опять – на табуретку. Классический пейзаж:

– Волнуется Ухта…

Сиди и слушай дождь? Сиеста продолжается:

– На двери споры мхов заколосились…

А у воды Анютка с торчащими косичками – по-моему, дочь Стража у Ды-Ю. Купает в грязной луже пластмассовую куклу:

– Серьезная такая, краснощекая…

Упорно копошится, как будто дело делает:

– Играй себе Анютка, пока ты не вдова.

Не надо быть цыганкой, ведь вся-то твоя жизнь –

– Кольчемская?

Не дальше Богородского.

…Да, мысли в общем те же:

– Такая вот сиеста…

Но приговор еще не окончательный? А где не договорено, там не ищи гармонии. И я кой в чем признАюсь:

– Я завидую…

Завидую Анютке, соседке тете Кате –

– Тем более – Дерсу!

Похоже, всем подряд? Вот именно:

– Кольчемской популяции…

Не трогая, конечно, персоналий.

Попробую хоть как-то мотивировать:

– Последний день…

Простительно? А то флажок АУРП – разрушит аргументы и так-то слабоватые. А я хочу – без груза предрассудков.

Конечно, у меня сложился некий образ:

– Сломанный этнос…

Народ-вырожденец? А может быть, никто их и не ломал особенно:

– Такие они тут с палеолита?

Но что-то говорит:

– Не трогай персоналий…

Твое высокомерие нездешнее? Попробуй как-нибудь немного по-другому:

– Хотя бы от начала навигации…

Ведь как проснулись! Встречная моторка. И прутики, когда «низали корюшку». В программе – сенокос, путина в Николаевске. И озеро зимой:

– Красивая работа…

Заметьте, как стараюсь –

– Как мало принимается…

Из-за того что все-таки сложился? Ведь все равно – сшибатели пятерок. Хотя, что не отнимешь, весьма своеобразные.

Нет, так нельзя! Попробую иначе:

– Влияние погод, всевластье неолита…

Ухта на «главной улице», листвянки огородов? И Чайные висят ежесезонно.

Вот тут я мог бы дальше продолжать! Но я ведь не кольчемец –

– А кольчемцы…

Отнюдь не созерцатели? По крайней мере, я – не видел таковых, и это утверждаю.

Хотя, когда Пират сбежал в луга, я помню все же парочку кольчемцев, одетых празднично:

– Да, Зоя и Метис…

Шли на прогулку явно, хоть и с ружьями.

Гулять в лугах, не очень отдаляясь? Ухта на «главной улице» –

– Луга за Поворотным…

Не знаю почему, но я им позавидовал. Теперь-то понимаю:

– И сочувствую…

Завидовал низальщицам, завидовал Дерсу –

– Завидовал листвянкам огородов…

Себе не признаваясь? И лишь в последний день:

– Такая тут суета, что простительно…

Флажок АУРП –

– «Веселый Роджер» тож…

Кого-то убеждаю:

– Пора бы успокоиться…

Не быть мне – ни кольчемцем, ни отшельником. Стезя моя такая:

– Подальше от листвянок…

Конечно, я могу еще вернуться? От «белых мух» – до новой навигации. Но, глядя на Анютку, понятно, что не дольше –

– Что в общем и доказывать не надо…

Вот так – хожу кругами:

– И снова все о том же…

Наверное, мне рано уезжать:

– Еще бы пару дней…

И я бы все додумал? Ведь раньше лишь – простая созерцательность.

Возможно, впрочем, что – мой шанс уже использован:

– Мой шанс невероятный…

Пусть даже в роли сторожа! Хоть было, но исчерпано. И стиль ночных предгорий, наверно, будет все же не в Кольчеме.

И здесь я уже лишний и случайный –

– Как вся моя работа в Экспедиции…

Не нужен я Кольчему – при всех моих стараниях:

– Нет, надо закругляться…

Какие тут сомненья.

Пусть мой отъезд как смерть в палеолите? Ну, как на колее дороги вокруг озера. Как если б мне внушили, что дойду до Бичи:

– Упал и растворился…

И жаловаться некому.

Не надо быть цыганкой? Внешний мир – теперь еще противней и враждебней:

– Последнему кольчемцу позавидуешь…

Ведь мой палеолит – он там, в пасхальном дворике.

И вечно там пребудет как часть моей души! Как перевал, как Стиль Ночных Предгорий. Хотя, как знать:

– Глядишь и образуется…

Глядишь – и будет книга о Кольчеме.

И хватит о сиесте:

– Дождик кончился?

Я честно отыграл и действие второе:

– Закат…

Но тоже тусклый:

– Мокрый…

Какая тут гармония? Пойти, что ли, сдать книги.

И главный персонаж, игравший роль отшельника, со сцены убежал, сложивши книги в сетку:

– Закрыть абонемент…

Я бы давно закрыл, но вот – библиотека все время что-то заперта.



V.17. Загадка деревяшек
(продолжение V.16) (Можно слушать: https://yadi.sk/d/xPs0XTH53KvMaJ)


Тропинка по корням, пружинящим брусникам:

– В небытие еще одну библиотеку…

Такую вот – кольчемскую, с бревенчатыми стенами и печкой, кою топят солидными поленьями.

…Трещат дрова, Пиратик дожидается –

– Горячие лучи в таежное окошко…

Экстерриториальность? Ходи средь стеллажей. Забытые названья:

– Умиляйся…

Не торопись! Не порти, что осталось:

– Пружинящая мокрая дорожка…

Стена чужой тайги. А справа – огороды –

– Фиалка у жердины…

Цветок вполне нездешний.

Фиалка и расстроила? Попробуйте представить –

– К брусникам некасаема…

И нет моей вины, что пьеса еще тянется, что пережил отшельника –

– Что мне давно пора освободить просцениум…

Но у меня есть свойство – люблю закрыть эпоху:

– Закрыть абонемент…

Я и в Кольчеме с тем же:

– Ах, синяя тьма…

Огороды с листвянками? Действительно высокая трагедия.

Настраиваю роль:

– Конец такой, хоть плачь?

Но ведь и тут не выйдет – библиотека заперта. Вот парадокс:

– Я все еще читатель!

И сумерки влияют с прицельным попаданьем.

Трагедия –

– Трагедия…

Я склонен к трагедийности? Вот и фиалка – о том же темнела. Кстати, движок почему-то молчит:

– Может быть, рано?

Да нет – уж пора бы.

Сидел и ждал чего-то:

– Ступеньки – тоже классика…

Войди в тайгу – попробуй? Не вернешься. Ограда из жердин, какой-то угол дома:

– Все прочее уже неразличимо…

Тьма уж не синяя? Кончен закат –

– Он ведь и был по традиции…

Помни ступеньки, приют предназначенный –

– Помни березки кустистые…

Пиратик по традиции свернулся под березами. Лежит в сухой траве и изредка мерцает:

– Сейчас пойдем, косматый…

Хотя спешить нам некуда. Как, впрочем, и всегда, когда я жил в Кольчеме.

Я об афише клубной –

– Оборванной афише…

Но это так – слегка, по ходу пьесы. Мираж ведь непридуманный:

– Возможно, ясновиденье…

А может быть, Кольчем пугал своеобразьем.

Свет так и не зажегся. Кольчем как будто вымер:

– Мои шаги по дОскам тротуара…

До дальнего конца –

– Конца за магазином…

Где были те – теленок и собачка.

Мои шаги:

– Запомни тишину…

Бревенчатые стены? И заборы, которые из палочек, стоящих вертикально.
Селенье свайное –

– Загадка деревяшек…

У «Алки» на двери тоже замок. Сам я сей факт, наверно, не заметил бы, но выступил из тьмы китаец одноногий:

– Не отдадут десятки, они от тебя прячутся!

Эксперимент в развитии? К «читателю» впридачу – я все еще «этнограф»:

– Кольчем не отпускает…

Сидят внутри и будут так сидеть:

– Голубчики, на сутки просчитались!

Веселое злорадство на досках тротуара. Нарочно, чтобы слышали, китайца успокоил:

– Еще зайду! Не могут обмануть…

Китаец растворился, как и возник загадочно.

И вновь один на досках тротуара:

– Заветное свершается…

Кольчем, но без кольчемцев? Древнейший из древнейших, устойчивый во Времени. Древнее Сикачей, Помпеи, Баальбека.

Но не дают сегодня философствовать! Из тьмы образовалась взъерошенная Дина. «Хайвэ» до изумления – хватает за рукав, куда-то тянет, пьяная невиданно.

Портвейн не впрок – с Борисом поругалась. Домой не пожелала и ключ не отдала. Борис, конечно, рамы обе высадил. И Дина теперь тянет:

– Пойдем вместе?

О, камера-обскура! Ну почему так вышло, что подружился с самыми:

– Изо всего Кольчема?

Испортили сиесту, и черт их все наносит. Кольчем как будто вымер, а эти всё такие.

Но Дина все цепляется и норовит свалиться. Не бросишь же певунью с растрепанными патлами. Зову пересидеть в бунгало, на крылечке. И что б вы думали:

– Если нальешь, пойду!

Ну что за прелесть эти информаторы? Не истребить легенду о бутыли. Готовность пить – до состоянья трупа. И вот:

– Нальешь – пойду…

Тут вовсе непотребство.

Ну ладно:

– Отпирай!

Но Дина не спешит. Протягивает ключ с застенчивой улыбкой:

– Он будет меня бить…

Каков матриархат? В Кольчеме его нет и, безусловно, не было.

Замок отброшен – дверь сама открылась. Борис великолепен:

– Иди, сучка!

Но драться не способен – его бросает в стороны. И «сучке» ничего не угрожает.

Я ухожу, не слушая воробушков:

– Израненные руки, патлы…

Мордой в стену? Да провались вы пропадом – ушел, не обернувшись. Те что-то там чирикали, но я уже не слушал.

Тут выступил из тьмы китаец одноногий:

– Теперь будут вставлять…

Бесстрастно комментирует. Возможно, летописец кольчемских безобразий:

– А я не удивлюсь?

Он из театра теней.

И этому не спится! Кольчем как будто вымер, а он, как привидение, блуждает:

– Загадочный Кольчем…

Загадочная ночь? Особенно – китаец одноногий.

…Благословенна тьма и тишина? Тропическая ночь – из серии прогулочных:

– Хотя луна отсутствует, хотя довольно холодно…

А сыро – так уж вовсе безусловно.

И выводы оставим? Они на чердаке, а то и в Верхнем мире, где все вперед расписано.

Опять Кольчем – я вновь с ним примирился:

– Мои шаги по доскам тротуара…

Нам больше ничего не надо друг от друга:

– Такими и останемся…

Друг к другу благосклонными? Пусть даже и чужими –

– Но все-таки и все-таки…

Вот именно – возможно, будет книга.

…Так прОжит день, обещанный воронами. Свалил ответственность, и думать больше незачем. Баюкаю Пирата на крылечке:

– Не знаю, сколько времени…

А свет так и не дали.

Крякают утки во тьме за Ухтой –

– Вот пролетели над крышей с трещотками…

Этому типу я тоже завидую:

– Птицы полночных морей…

Так было и так будет:

– Небесная дорога…

Пират во сне вздыхает:

– Счастливый как всегда…

Я запускаю руку в шикарный мех загривка:

– Тот тип – ведь это я…

И все еще в Кольчеме.

На все еще горячую плиту насыплю зимних листиков багульника:

– Так было и так будет…

Мечтания на канах? И день, каким бы ни был, меня уж не касается.

…Кстати, опять ореол у свечи? Это копилось с утра понемногу. Пик настроений попал на сиесту:

– Ну, а теперь отпустило…

Я поднимаю свечу с ореолами. Тени бросаются –

– Добрые тени?

Дом мой такой – поворот вокруг печки:

– Вот Диоген по-кольчемски!

Тени и светоч? Последний эффект? Я продержался, как было предписано:

– Занавес…

Самый последний сегодня – пьеса была содержательной.

…Привиделись мне крошечные айсберги. И так им было радостно сверкать:

– В свободном плаванье…

Фигурные, знакомые? Да, да – ведь Река Времени:

– Позвольте, не в Кольчеме ли…

– Да, да – на Амазонке.



V.18. За последним молоком (Можно слушать: https://yadi.sk/d/Rj9iEa9r3KvSk8)


Шум позабытый – гудит в стороне Богородского:

– И меня самолеты касаются?

Погода, как нарочно, после ореолов. В такое утро славно уезжать.

…Так получилось, что заплатил – как раз по сегодняшнее число:

– Иду, жую соцветие черемухи…

Взял банку, но другую не оставил, поскольку молоко это последнее.

Иду, уже не думая:

– Уже не надо думать…

Теперь лишь действие:

– Пока до Богородского…

А там уже смотря по обстоятельствам. И раз гудело, то – возможно самолетом.

…Конечно, сорвалось:

– Опять без пассажиров?!

Но тоже, как во сне, всегда что-то вмешается? Судьба зашла под видом почтальонши. Мне телефонограмма – приказ по сути дела.

Здесь пауза:

– Я мог бы и ослушаться…

Дождаться-таки Игоря, уехать с чистой совестью? Наверно, так и надо бы, но в телефонограмме, чтоб ехал, никого не дожидаясь.

Судьба зашла под видом почтальонши:

– Дотягивай до завтра и отчаливай?

И, если б часом раньше, меня бы уж тут не было. Но все с ответом сходится –

– Но ведь когда сходилось…

Извелся я на этом полустанке:

– Подножка уходящего вагона…

А тут тебе – какая-то, но ясность? Судьбою не забыт, но и на том спасибо.

Конечно, подозрительно, что Игоря все нет. Но он «в пути», как шеф вновь утверждает. Не мог же провалиться –

– Завтра будет?

И я – на том же «Яхонте», без лишних разговоров.

Пока совесть чиста? Я лишь забрал часы, чтобы поставить время в магазине. Соцветия черемухи еще не распустились, но существуют – запахом и вкусом.

Борис и Дина вот – опять за ручки взявшись. И, кажется, готовы к немедленной атаке. У высаженных рам:

– Вчера такое было!

Но, как я приходил, воробушки не помнят.

Я показал им телефонограмму. И говорю, что мог быть в Богородском. Что денег нет и что не знаю сам, как доживу до завтрашнего «Яхонта».

И тут Судьба опять меня коснулась! Борис вдруг как-то глазом– не то чтобы прицелился, но:

– Будет рейс и вечером…

Два рейса в расписанье – такое расписание всегда у них в Кольчеме.

Нет, я не знал Судьбы! Я лишь о том, что Игорь – глядишь, да и появится сегодня. Я даже был уверен, что сойдется. Что шансы лишь удвоились, согласно расписанью.

И в магазине те же разговоры:

– А то меня забыли в бухгалтерии!

Китайская старуха, как мумия, смеется:

– Кормила бы «на запись»!

Забавно, согласитесь.

Кредит, как деду Пипке? Доверие кольчемцу:

– Ведь чем-то заслужил…

Но я не за кредитом. «Зимовье на Студеной» – лежит себе в сторонке, как будто незаметно:

– Никто его не купит…

Проверил должников:

– Неужто так и прячутся?

Уже вторые сутки под замком! Подсунул им записочку:

– «Цена вам по пятерке»…

Эксперимент закрыт, считайте это выводом.

Уволился этнограф? Вообще и в данном случае:

– И ваших хитрых рож я больше не увижу…

Священная корова? Пусть я несправедлив, пусть наблюдения будут однобокими.

…Сейчас туда, где улица от клуба свернет непостижимо в березы и листвянки. Туда, о чем не надо уж рассказывать:

– Поверьте, безболезненно…

По направленью к Чайным.

Меня лишь поразила быстрота –

– Как будто плыл по воздуху…

Но я уже у лиры? Шершавый бок:

– Согласен, театральщина…

Согласен, что прощаюсь я неискренне.

Молчащая дорога, стиль предгорий? Но все-таки слова чего-то стоят. Я думаю, что термин «светлохвойная» – возник из удивления, наверно – где-то в мае.

Без горечи съел лютик у ручья. Из лужи той же самой, отстоявшейся. Круги какие-то на луже возникали. И лютики качались, и небо отражалось.

Я говорю:

– Безбольно…

Светлохвойно? Ты был, и нет тебя:

– И та же тишина…

Как смерть в палеолите? Читайте часть шестую – там есть момент о летней светлохвойности.

Мне нечего добавить:

– Тайга такой останется…

Мне не хватило времени, а может быть, вниманья. С тем лезу через изгородь:

– Фиалка у жердины…

Но дела не поправишь – фиалок уже несколько.

…Пишу записку Игорю. Формально – о журнале, о датчике, о бочках, о моторах. А неформально, кто такой Пиратик и что ему все время угрожают.

Посланье придавил лабораторной кружкой, где новый куст багульника цветущего –

– Задернул занавески…

Сюда еще войду, но лишь затем, чтоб выволочить вещи.

Отнес банку сгущенки тете Кате с просьбой открыть Пиратику на завтрак. На случай если Игорь сегодня не приедет:

– Но завтра обязательно!

Так в телефонограмме.

Шесть уже скоро:

– Скоро будет «Яхонт»…

На берегу моторка с новыми людьми. В фуражке лесника:

– Наверное, вы Шумилов?

Меня он тоже знает понаслышке.

Зарос ты, как Останко! Жаль, некогда расспрашивать, но о коллеге речь:

– Да, «пишет, как печатает»…

Книг много «царских». Да, еще транзистор. Все это мне давно уже известно.

Но совпаденье странное:

– Сгорела Резиденция?

И сам Шумилов (егерь) коллегу переправил:

– На материк…

Куда-то рядом с Бичи. Незримый персонаж:

– Пример для подражанья…

Судьба меня сегодня посещает? Смотрите, как совпало:

– И егерь мог не встретиться…

Кому-то было надо? Сгорела Резиденция. И я, наверно, должен подчиниться.

Лабораторной кружкой придавлена записка. Букетик с Лесовозной –

– Опять не удержался…

И солнце – сквозь задернутые шторы:

– Наверно, и в окошко кабинетика…

Вытаскиваю вещи:

– Меня там уже нет…

Мне лишь бы не сорваться и дотянуть до катера, который можно ждать и на ступеньках:

– Собака и отшельник…

Пока еще счастливые.

Заройся в чудный мех, прижмись щекой к Пиратику. Наври ему:

– Не дальше Солонцов…

Наври и сам поверь, что вечно будем вместе:

– Так вечер наступает…

Хороший ясный вечер.

Отъевшийся Пиратик лениво позволяет всего себя расчесывать, вытаскивать клещей, наловленных сегодня в тайге на Лесовозной. Тайга стала опасной, а у меня лишь справка.

…Я пропустил момент, когда причалил «Яхонт». Неловкий свой багаж
тяну – туда, к амбару:

– Игоря нет…

И мне бы по-хорошему – остаться с чистой совестью –

– Но я уже без весел…

Теченье Амазонки? Вода куда-то падает –

– И это мне известно…

Но ночью я б повесился? Или умом рехнулся. А так:

– Флажок АУРП…

Мне б только не сорваться в последние минуты.

…Воробушки – опять за ручки взявшись? Мне не до них, и лучше бы их не было. Ведь вечер так хорош – своей красноречивостью, своей невозвратимостью, прощальностью.

Но я еще в Кольчеме! Напрасно торопился – по узенькому трапу еще что-то таскают:

– Хороший ясный вечер…

Хороший для заката, прогулок при луне и кан за занавеской.

…Целую в нос собак:

– Пиратика с Леможем…

Давали ли гудок, не помню – вроде было:

– Мои друзья, дороже вас не будет…

Глаза в глаза? Спасибо, хоть не ведают.

…Еще стоим? В стекло иллюминатора мне видно, как собаки кувыркаются. Там сети у амбара, куча сетей разгруженных. Еще стоим:

– И мне бы вместе с ними…

Мне видно, как кольчемцы потянулись:

– Встречают, провожают…

Такой обычай летний? Сегодня вот – погрузка задержалась. И те, на берегу:

– И мне бы вместе с ними?

Колесник? Разворот:

– Кольчемская открытка…

И мне уже не выбежать по узенькому трапу:

– Брег покидаемый…

Да, это так, наверное. Брег покидаемый – туристом и навечно.

Еще моя дуплянка выделяется – своей сухой рогаткой характерной:

– Открытка, брег…

Кольчем уж – как бы в профиль, но это не последнее виденье.

В стекло иллюминатора еще успел заметить своих собак, напавших на Сергея:

– Да, на того, что «здрассьте»…

По-моему, Борис – еще махал руками, защищая.

…Видение закрылось полуостровом. Мне нечего добавить, тем паче что сказал – не только все, что было, но и о том, что будет. И что не перестанет, пока не кончу книгу.

Пиратик мой. Наверное, заметно, что он едва присутствовал последние три дня:

– Я не хотел навязывать…

Ведь мы не просто вместе, а эти дни – общение без возврата.

…Без весел и руля –

– Теченье Амазонки…

Безвольно, сгорбившись, потухнув, бросив руки. Судьба меня вывозит из моего Кольчема. Кочующие образы – по Кругу Превращений.

Открыл глаза:

– Уже за Солонцами…

Возможно, где-то здесь Машиной Времени стоял наш грузовик среди ночных сугробов, среди тайги –

– Среди палеолита…

…Идем довольно быстро:

– Холодный ровный ветер…

Все пассажиры в трюме. Разворошил багаж, достал кашне и куртку. Расселся на корме:

– И как это значительно…

И как непоправимо.

Идем среди обросших островов. Горбы по обе стороны – какие из них Чайные, узнать нельзя. При многих поворотах, холодном встречном ветре и палубном безлюдье.

Идем, пугая уток и гусей:

– В почти невероятном окруженье?

Среди зеленых тальников, нависших над протоками. Среди бамбуков, если так уж нравится.

Час и другой:

– Архипелаг нежданный…

Последние три дня не укрепили душу? Сейчас же:

– Путешествие…

Откуда и куда – тут не играет роли, как обычно.

Я наслаждаюсь сменой декораций –

– Самим движением…

Лицо одеревенело? Я весь анестезирован. И пропустил протоку, которая вела – в палеолит Кольчема.

Растерянный, придавленный к еще пустой корме, рванулся вдруг к Пиратику, дуплянке. Но мы уже – напротив Богородского. И что сейчас не надо, так это Богородского.



V. 19. Бабай (Можно слушать: https://yadi.sk/d/HblGQVwJ3KvZLy)


Мне все-таки придется давать еще главу и довести отшельника хоть как-то до Хабаровска. Структура книги требует:

– Обратная волна…

Контраст и заключительная фраза.

…На пристани собрал всю информацию. Летают – вроде бы,
нерегулярно. Колесник («Метеор» из Николаевска) приходит по утрам. В гостиницу – не суйся.

Закон необходимости настиг-таки отшельника. Забудь о неолите –

– Ночуй на дебаркадере…

Сдал вещи на хранение – единственно, что «можно». Прогулка по столице автономии.

Поднялся «в центр» – на угол, где милиция:

– И что за черт…

Я от машин шарахаюсь? Какие-то бандиты внезапно возникают – я и от них
шарахаюсь, представьте.

Подальше от греха свернул в таверну «Чайка». Официантка смотрит:

– Олимпиец?

– Кольчемец! Правда страшный?

– Бабай!

Тогда действительно была олимпиада где-то в Токио.

…Напротив зеркало – и в нем сидит бабай. Заросший, как Останко, то есть совсем немыслимо. Он только что – из каменного века:

– Загар его – с небесных серпантинов…

Три дня с меня не сбили душевного здоровья? Я этим отличаюсь от прочих посетителей, жующих эскалопы, дежурное здесь блюдо, то есть сплошное сало на проверку.

Да, я-таки кольчемец? И я не понимаю, как можно что-то съесть, не приготовив. А тут несут – и печь топить не надо:

– Ну, согласитесь, как все это странно…

Жую в мелькании чужих физиономий. Сквозь свет малосвечовых ламп таверны:

– Обитель мудреца…

Я вижу свою келью? Кончаю с эскалопом –

– А то ударят музычку?..

Конечно бы, умней сидеть так до закрытья, но я бабай нездешний:

– Тоска неуправляема…

Не выдержать, ведь я – из каменного века. Не это бы, а джигу:

– ДОба-дОба…

…Столица Богородское:

– Любить тут что-то рано?

Читайте часть шестую, и там вы не найдете – тех строк определяющих, поскольку верхогляд, поскольку легкомысленный:

– Довольствуюся малым…

Сейчас темно и холодно –

– Фонарики ночные…

Но крохи сохраняются? И, как ни дико думать, здесь можно фигурировать в каком-то местном качестве, причем не обязательно «бабаем».

Откуда крохи, спросите? С зимы –

– Когда мы в Рыбинспекции бурлили барботажно…

И, разумеется, уже перед Кольчемом, которого боялся в совокупности.

Воистину бродяга? Везде пишу рассказы:

– О «новом человеке» в Богородском…

Я так везде – вслепую и упрямо, на основанье тех же элементов.

Сейчас не сочиняется – сейчас темно и холодно. Я, как дикарь, боюсь столкнуться с кем-нибудь:

– Кто-то из тьмы…

Еще за полквартала, а я уже шарахаюся в панике.

Боюсь столкнуться даже с пешеходом:

– Где ты, ночной Кольчем…

И где бабай потерянный? И кроме как на пристань, идти мне явно некуда. Ведь, кроме как на пристани, мне быть собою негде.

Сарайчик Речвокзала? Сидят одни убийцы. Приткнулся на скамье – дремлю как получается. И, если повезет, сияния удыльские и белая полосочка на умном лбу Пирата.

Да, сгорбленность:

– Ночевка в Богородском…

Храпение соседнего убийцы. Кошмарный запах. После моей кельи –

– Обратная волна…

И ждать иного нечего.

Я не умею мысли контролировать. Обратная волна – так требует структура.

Душой ты там –

– В привычных горизонтах…

Но часто просыпаешься – бабаем.

…Под утро оставляю местечко на скамье:

– Иду бродить, как маятник, по берегу…

Как можно туже замотав кашне и застегнувши куртку до самых верхних пуговиц.

Сейчас не помешала бы бутылочка портвейна –

– А новую купить не догадался…

Бежал, как дикий страус, от музычки таверны:

– Амур-Мангу…

Туман? И очень-очень холодно.

Тьма-тьмущая:

– Фонарь один свисает…

С конструкции, похожей на баржу? Еще строение какое-то на ножках. На берегу листвянка – на ощупь узнаваема.

Фантастика, душа –

– Такие категории…

Рассказ о Богородском продолжается? Ничейная земля, и я уже ничейный.
Я –маятник, продрогший и затерянный.

…Но мрачность понемногу отступает:

– Действительно туман?

Но первая – листвянка! Типичная графичность и шершавость:

– Прижмись щекой…

Родное в Богородском.

Светает несомненно. Народ зашевелился:

– И в очереди в кассе как будто не убийцы?

Но многие пришли уже под утро. Отлично выспались и даже элегантны.

Я все к тому рассказу:

– Туман закрыл Амур…

Знакомая батальная картина? Такое видел в Троицком. И так же, как тогда, ничем не поступаюсь, хоть все еще ничейный.

А горы здесь не сбросили снегА? Те, что нависли ниже по теченью, уже туман проткнули –

– Как розовые шпили…

Да, это тоже Чайные, но утром.

Лишь из-за этих розовых и плотности тумана рассказ о Богородском продолжается:

– Рассказ – утрами…

Видимо, нередко? Амур завален ватой –

– Облаками…

…И, понимаете, опять чуть не отстал! Пока я сочиняю, давно открылась касса. Мой «Метеор» качается, привязанный к барже. Давно идет посадка, чуть трап не убирают.

Ворвался в камеру, схватил свои пожитки. Едва ли не бегом – к РФ-2-01. Но с полпути, одумавшись, вернулся – последний раз к листвянке, навеки безразличной.

Шершавый бок щекой:

– Как лира с Лесовозной?

Но мне уже и эта – чуть не до слез прощальна. Такой она была и ночью непроглядной:

– На ощупь, но такая же шершавая…

…Нет смысла дальше сочинять рассказ. В удобном мягком кресле салона на корме – я больше не бабай, тем паче – не отшельник. Я просто так – уже командировочный.

И Богородское осталось за туманами:

– Даже труба ЦК…

Такой с воды туман? Амур завален ватой:

– Обычное явленье…

Такое свойство Нижнего Амура…

Врезаемся с разгона:

– Потемнеет…

Местами солнце –

– На подводных крыльях…

Промоину проскочим – и в облаке опять. Комфортность мягких кресел:

– Есть с чем сравнивать.

Одно лишь крайне скверно – нет буфета:

– Четырнадцать часов дорожных приключений…

Минутные стоянки. На берег не пускают:

– Буфет не предусмотрен специально…

Отмечу как курьез подсевшую нанайку –

– Такую же как наша председательша…

Я, кажется, сказал словечко «наша»? Но это все равно:

– Вдогонку неолиту…

И черт ее нанес опять же на меня! Пристала и орет, чтобы отдал ей шарфик, который и находит под собственною задницей, но даже и не думает за вопли извиняться.

…Была и симпатичная попутчица! Но я как грубый гунн, с такими не знакомятся. Не станешь же рассказывать ей все о неолите. А станешь –

– Запугаешь окончательно?

Бесшумный полет:

– Острова, дебаркадеры…

В полете – занавески и отраженья солнца. Не очень-то с воды по части наблюдений, ведь «Метеор», как рыба, обтекаем.

Стараюсь больше спать, но сон как в телевизоре. Вот караваны льдин, вот доски тротуара:

– Багульник из-под снега…

Дорога лесовозов? И все так бессистемно, что лучше б не включалось.

Хотелось кофе – сразу, с Богородского:

– Чем выше по Амуру, тем настойчивей…

А у соседки – пирожки с капустой:

– Умру, но не унижусь…

Бабай я – из Джек Лондона.

Внемлите рассуждению голодного бабая:

– Наемся, отосплюсь – на лежбищах Хабаровска…

Какой-то бред, едва не сумасшествие, на нудных монологах и неотвязных шлягерах.

…МинУли Комсомольск:

– Названье не святое…

Тут где-то я тащил себя за шиворот к посадке:

– Удары и ухабы,

ТорОсы-торосА…

Пока корабль плывет. Пока еще отшельник.

О, Гайавата! Здесь твои владенья, а мне не до озер –

– Мне б пирожок с капустой…

Четырнадцать часов без маковой росинки. Четырнадцать часов – течения Амура.

Должна быть заключительная фраза? Но я ее использовал, еще когда был в Троицком. Сложите все часы:

– Получится под вечер…

Хехцир великолепный за Хабаровском.







Читатели (655) Добавить отзыв
 

Проза: романы, повести, рассказы