Глава 6. МИР СЛОВ. (Созвездия моей бабушки)



Речь у бабушки была правильная и красивая, без занудства и менторства. Словами пользовалась легко, играла ими и меня приучила любить язык. Правда, думаю, тут она сеяла на уже засеянном поле. Папа и мама очень хотели, что бы я могла говорить красиво. Читали мне замечательные книжки, разговаривали со мной, как со взрослой, учили буквам. В результате я превратилась в «книжную пьяницу».


Новыми словами была набита моя голова, они будили фантазию, будоражили, заставляли мечтать. Я могла даже в кровати, засыпая шептать: «Банальность. Банально». Красивые, черти. Тут тебе и «бал», и «баталия», и «бокал», и ещё куча всего другого. А что это значит, я узнавала позже. Очень нравилось понять самой, без подсказок и объяснений. Но друзей замучивала прилипшими к языку новинками.


Бабушкина слова, целая коллекция. Такое богатство.


Меткое выражение она обязательно запоминала и обязательно им пользовалась. Это могли быть простые народные слова, могли быть цитаты из классиков, мог быть новый смешной оборот типа «ну ты и штучка от часов». При словосочетании «штучка от часов» мне сразу представлялся, маленький, юркий, изворотливый человечек, скорее всего женщина. А услышала она этот оборот от ученика пятиклассника, и ведь подобрала!


Если мы куда - то долго ехали, то на последней остановке, выходя, она обязательно говорила: «Станция Березай, кто приехал, вылезай». Я представляла себе, что Березай, это что-то вроде «ёлки-палки», или юмор в том, что вот ты едешь-едешь, а там «березай» какой-то, ну, лес вместо города. Совсем недавно узнала, оказывается, это название станции, по дороге из Москвы в Петербург. Совсем рядом с бабушкиным селом.


И речитативы её были забавными и запоминающимися. Несколько я уже записала, а вот ещё один.
-Лиза, Лиза, Лизавета, я люблю тебя за это, и за это, и за то, и за новое пальто!

Если человек ей казался сильным и выносливым, она говорила, что он как «конь вороной, с походным вьюком, копытом бьёт, та-та-та ждёт». Что стояло вместо та-та-та, я не помню.


Очень часто, что бы пошалить и рассмешить меня и себя, она спрашивала: «Плоху бабу на ту сторону ташить?» И мы обе кисли от смеха. Это сугубо школьная история. Бабушка божилась, что её рассказала учительница русского языка, и что произошла она, именно в их педагогическом коллективе.


Шла гороновская проверка школы, на русском сидела комиссия. Очень хотелось, что бы всё прошло успешно. Класс записывал под диктовку, дети прилежно писали за учительницей. Вдруг над одной из парт замаячила поднятая рука. «Что тебе, Булат?» «Мария Ивановна, плоху бабу на ту сторону ташить?» Растерявшаяся Мария Ивановна не могла понять, чего добивается мальчик. Урок буксовал. Всё летело под откос. Булат ещё несколько раз произнес непонятное заклинание. Выведенная из себя учительница подошла к парте, склонилась над тетрадкой и поняла суть проблемы.


Деликатный, воспитанный казахский мальчик не мог позволить себе сделать перенос в слове «оскорблять». Первые два слога «ос» и «кор» уместились в конце строки, а перенос последнего на новую строку («на ту сторону») казался бедному ребёнку невозможным. Несчастная «плоха баба» никак не могла появиться в его тетрадке. По этой же причине и прямой вопрос тоже был бы ужасен. Вот он и спрашивал иносказательно совета. Бабушка говорила, что после урока хохотала вся учительская, вместе с сотрудниками ГОРОНО.


Меня она в сердцах называла «простодырой». Если я что - то делала не так, следовало: «Не к рукам» далее пауза и продолжение «так хуже коробочки». Очень долго я не могла разгадать этот ребус, а бабушка отказывалась пояснять что «не к рукам», а что «хуже коробочки». До «коробочки» я додумалась, в конце концов, услышав, как о воровливых людях говорят - «руки-коробочкой». А вот «не к рукам …» - очень долго оставалось тайной.


Из отрицательных определений была ещё поговорка «Заставь дурака Богу молиться, так он лоб расшибёт». Если что-то делалось неаккуратно, обязательно следовало: «Знать Маланья пироги пекла, все ворота в тесте», а для взрослых ушей существовал и более раскованный вариант. К явной неумехе и лентяйке, припечатывалось - «неделоха».


Пословицы и поговорки бабушки учили меня жизни весело, исподволь и ненавязчиво. Как будто с неба слетали. Очень часто она, видя мою неуравновешенность и дерзость, говорила: «Запомни – «ласковый телёнок двух маток сосёт». Видя, постоянно меняющееся мое настроение, наставляла: «Знай, это очень важно – «будешь сладкой - проглотят, будешь горькой – выплюнут, старайся всегда быть золотой серединкой». Ничего себе совет! Попробуй-ка выполнить! Да иным и целой жизни не хватит, что бы научиться. Но тут конечно очень важно намерение хотя бы пытаться.


Что бы я помнила о приличиях, и не забывала, что при наклонах, не очень культурно выглядит задняя часть, бабушка говорила: «Ну что ты выставила тульское зеркало». Почему «тульское»? Но было смешно и запомнилось.


Папа рассказывал мне, как негодавала бабушка в тифозной палате, где они лежали вместе, на выздоравливающую соседку, которая не считаясь с присутствием в палате взрослеющего мальчика, наклонялась, как захочется и выставляла по словам бабушки то самое "тульское зеркало".


Смотря, как я стираю бельё, бабушка горько вздыхала
-Ох, быть тебе, Ира, замужем за пьяницей. Смотри, сколько воды на пол плещешь!
Ну и почти сбылось.


Очень ей не нравилось, если перед выходом, уже у самых дверей её спрашивали
-Ты куда?
Тут она сердилась не на шутку, и, не скрывая досады, говорила
-Ну, кто тебя этому учил? Ведь весь путь «закудыкаешь»!
Потом, успокоившись, объясняла
-Нельзя уходящему человеку говорить слово «куда», примета плохая. Пути не будет. Надо спрашивать – «по каким делам?».


Очень много было пословиц и поговорок о еде. Это понятно. Её поколение голодало несколько раз, и жестоко. Отсюда и культ еды, заготовки на зиму, желание обязательно накормить детей и внуков. Отсюда и теория «тарелки супа». Бабушка считала, что нельзя отказать голодному человеку в еде. Можно не дать денег, не пустить ночевать, мало ли что. Но накормить надо обязательно. «У тебя всегда должна найтись тарелка супа для голодного».


Война. В Орске всё хуже и хуже с отовариванием карточек. Маленький Боря в круглосуточных яслях, для того, что бы кормили, и что бы бабушка могла работать на «три ставки». Иначе совсем пропадать. В ясли отдавали Борины карточки. Что бы не стоять в очередях за едой, можно было «прикрепиться» к столовой, и, опять-таки, отдавая карточки, есть там. Это было всё же проще.


Десятилетний папа со своей мамой стоят за столиком. Еда благополучно донесена с раздачи до места. Мальчик ест отчаянно и быстро, ничего и никого не замечая вокруг. А мать так быстро есть не может. И не только от усталости… « Ты доел? Иди, иди, Владик, подожди меня на улице».


-Самое страшное, Ира, было, ты не поверишь. Вот стоишь, несёшь ложку ко рту, а за тобой следит несколько пар голодных глаз. Каждую считают! И, вот как есть не хочешь, а хоть пол-ложки в тарелке оставишь. Только шаг в сторону, они бросаются, и тут уж, кто успел. Так и стояли. Ждали.


-А ты зачем им давала? Ты же говоришь, что сама всё время есть хотела?
-Ох, Ира. Ничего ты не понимаешь, да и не сможешь понять. Такое пережить надо. Это же были люди, потерявшие карточки. А может, и украли у них. А голод жмёт. Они же, как тени были, одни глаза. Страшно. И молчат. Вот и не захочешь, а оставишь.
Бабушка задумывается, уходит в себя. Вспоминает. Вздыхает.


-Я великая грешница, Ира. Отца твоего больше Бориса любила. А знаешь почему? Война, Боря маленький, года ещё нет, и есть всё время нечего. Знаешь, как он орал от голода. Всю душу мне своим криком вынимал! Маленькому молоко нужно, а цены на базаре..! И плачет, и плачет, хоть из дому беги. А дать нечего. Так жалко его всё время было… Грешница я, великая грешница…


Что тут скажешь? Такое должно уложиться. Надо понять. Жалко Борю, жалко папу, так жалко бабушку, что реветь хочется. А ещё у меня за спиной начинают стоять эти военные люди-тени.


Голодного – накорми. Я стараюсь, бабушка.


Бабушкины поговорки о еде и вокруг еды были самыми разными, - смешными, грубоватыми, мудрыми.


Накормив нас, и наевшись сама, она удовлетворённо скороговоркой произносила: «Бог напитал – никто не видал, а кто видел - не обидел». Иногда уверенность от пользы еды выливалась в присказку: «Серёдочка сыта – кончики играют».


Были и поговорки о свойствах разной еды. Например, об овощах бабушка говорила: «Капуста и огурец – в ..опе не жилец». Невкусная еда обозначалась: такое есть - «как немилого целовать». Иногда, видя, как я «уписываю за обе щеки, лупоня такая», она, шутя, говорила: «лопай-лопай, равняй морду с ..опой».


Если кто-то из внуков хотел выйти из-за стола раньше всех, бабушка спрашивала: «Наелся?» И при утвердительном ответе раздосадовано говорила: «Молись Богу – полезай вон!» Очень ей нравилось, когда мы сидели все вместе долго и дружно. Поэтому и была сурова к «дезертирам».


И уж совсем редко, в исключительных случаях её губы произносили обвинение в обжорстве – «сытости не знают», говорила она о таких людях.


Ещё она терпеть не могла, если мы капризничали. То не хочу, это не буду. «Что это ты едой перебираешь! Ну и ладно! Губы толще – …опа тоньше. Молись Богу, полезай вон!». Только Олегу спускала бабушка капризы. Она понимала, что он действительно не может есть. «Душа не принимает». Сильно переболев в совсем раннем детстве, какой-то желудочно-кишечной заразой, и чуть не умерев от неё, Олежка надолго напрочь потерял аппетит. Есть с удовольствием и азартом он начал только в студенчестве, далеко и надолго уехав из дома. Я не помню, дожила ли до этого счастья наша с ним любимая бабушка.


Столько интересного, необычного сваливалось на меня из её слов, что, став постарше, я начала записывать. Писала всё. Шутки, прибаутки, пословицы, присказки, речёвки, песенки, стихи, частушки. Шпионя за мной, бабушка как-то нашла тетрадь. Сказать, что она расстроилась, мало. Она была испугана.
-Не дело это, Ира. Зачем это всё? Вот уж не думала. Говорю и говорю, что ж записывать!


Я её страхов не понимала, казалось совершенно естественным записать то, что нравится. Мы с ней были из разных эпох. В её время, оставлять письменные следы, даже такие безобидные, не стоило. Мало ли как повернётся. Что ж она тогда сказала в сердцах? Кажется «Простота – хуже воровства». А может «Свинья вилкою хлебала из телятины уху»? Имея ввиду полную мешавень в тетрадке. Пришлось пообещать, что тетрадка будет всегда лежать в известном месте и из дома не уйдёт. Так она там и осталась после моего отъезда.


И теперь всё приходится вспоминать заново. А что-то и навсегда ушло из памяти. Вспоминается только к случаю. В разговоре, вдруг, вылетит бабушкин оборот, и, всё бросаю, несусь, как «заполошная», сразу записать. А то уйдёт, ускользнёт, растает. Хочется помнить и сохранить эти крошки раскованной речи, для себя, для сына.