Глава XLVIII.

«В сущности, мы должны быть благодарны иезуитам. Не будь их – кто знает, смогли бы мы в архитектуре перейти от готического стиля к лёгким, открытым и ясным композициям эпохи контрреформации. В отличие от Лютера, стремившегося вновь пробудить в душах князей церкви, погрязших в мирских делах, утраченную ими мистическую веру в таинства, иезуиты апеллировали к чувственности». Записав слова фюрера, Генрих Гейм спрятал в карман блокнот и карандаш и склонился над тарелкой вегетарианского супа. Фюрер никогда не обедал в одиночестве. Будучи рейхсканцлером и верховным главнокомандующим вооруженными силами рейха, он лишь за обедом и ужином мог в непринуждённой обстановке высказаться в узком кругу доверенных лиц по широкому кругу вопросов, поэтому трапезу с ним всегда разделяли гости. И если вегетарианское меню, которого Гитлер неизменно придерживался, служило причиной того, что гости нередко вставали из-за стола голодными, то это компенсировалось возможностью прослушать полуторачасовой монолог фюрера: вставить хоть слово в поток его неиссякаемого красноречия было совершенно невозможно. Молодой юрист Генрих Гейм и рейхсляйтер Мартин Борман были постоянными участниками застолий в «Волчьем логове». Достаточно часто за обеденным столом появлялись Геринг, Геббельс, Гиммлер, реже - гауляйтеры и министры, ещё реже – военные, поскольку вести за столом разговор о делах и положении на фронте считалось дурным тоном: для этого было достаточно рабочего времени. «Бросается в глаза, сколь схожи пути развития Германии и Италии. Создатели итальянского и немецкого языков – Данте и Лютер – объединили свои нации вопреки династическим и церковным интересам в единый народ, сплотили их вокруг национального языка против воли всемогущего Папы. Италия – родина идеи государственности, ибо единственным подлинно великим государством была лишь Римская империя. Возрождение - это заря нового дня, когда ариец смог наконец обрести себя. Как велико колдовское очарование Флоренции и Рима, Равенны и Сиены, как прекрасны Тоскана и Умбрия! Я видел Рим и Париж. Всё, что я видел в Париже, за исключением, может быть, Триумфальной арки, оставило меня равнодушным. Разве может сравниться парижский Пантеон с античным Колизеем или замком Ангела в Риме! Если англичане вздумают бомбить Флоренцию или Рим, они совершат преступление. А вот Москвы не жаль. Да и Берлин в его сегодняшнем виде – тоже не великая потеря. Моя мечта – безвестным художником приехать когда-нибудь в Неаполь и просто бродить по нему. Когда мы приехали туда с Муссолини, я надеялся, что у меня будет такая возможность, но не тут-то было! Тут отряды, там отряды, да ещё этот дуче, которого от силы хватает на три картины…». Упоминание о Москве не было случайным, отметил про себя Борман. Со дня на день в ставке ожидалось известие о массированной бомбардировке, которой Геринг пообещал подвергнуть большевистскую столицу, и фюрер, будучи архитектором и художником по профессии, заранее стремился убедить себя и присутствующих в том, что превращение одного из крупнейших городов мира в руины не станет большой потерей для мировой культуры.
Передовые части пехоты группы армий «Центр» накануне вышли к Днепру. Несколькими днями ранее на совещании у Гитлера были озвучены в узком кругу цели войны против СССР и план послевоенного устройства Восточной Европы. «Империя лишь тогда будет в безопасности, когда западнее Урала не будет чужого войска. Защиту этого пространства от всех возможных опасностей берет на себя Германия. Вопрос сводится к тому, чтобы освоить этот огромный пирог с тем, чтобы мы, во-первых, овладели им, во-вторых, управляли и, в-третьих, эксплуатировали. Гигантское пространство должно быть как можно скорее замирено. Лучше всего этого можно достигнуть путем расстрела каждого, кто бросит хотя бы косой взгляд. Прибалтику, Крым с прилегающими районами, Волжские колонии и Кольский полуостров мы включим в рейх в качестве новых областей, Бакинский район – сделаем военной колонией, Бессарабию и Одессу отдадим Румынии. Ленинград мы сровняем с землей, после чего отдадим финнам вместе с Восточной Карелией». В тот день за обеденным столом в ставке присутствовали Рихтгофен, Гот и Гудериан, получившие из рук Гитлера Дубовые листья к Рыцарским крестам. «В Вермахте высшая награда полагается тому, кто вопреки приказу, по собственному своему разумению, своими решительными действиями спас положение», - сказал тогда Гитлер, давая Гудериану понять, на чьей он стороне в непрекращающихся стычках генерала с фон Клюге. Возвращаясь на фронт в самолёте, Гудериан испытывал двойственное чувство: к гордости за высокую награду, которую он, пожалуй, и в самом деле заслужил больше чем кто-либо, примешивалась тревога. Чем больше он слушал разглагольствования Гитлера за столом, тем больше убеждался в том, что руководитель страны явно опережает события и далёк от суровой действительности. Русские дивизии, оказавшиеся в окружении севернее и южнее Смоленска, в районах Орши и Могилёва, ещё сохраняли боеспособность, у них было ещё достаточно артиллерийских стволов и боеприпасов, сплошного фронта не было, и в тылу у Гудериана несколько раз обстановка обострялась до критической. Сразу по возвращении Гудериан вынужден был бросить 17-ю танковую дивизию из-под Орши отражать удар по Смоленску, которым грозили идущие по дороге из Рославля войска Тимошенко. В завязавшемся встречном бою был убит генерал фон Вебер. Его место во главе дивизии занял генерал фон Тома, старый опытный танкист, ветеран Первой мировой войны и гражданской войны в Испании. Боеспособность танковых дивизий Гудериана продолжала снижаться, личный состав был переутомлён семисоткилометровым маршем и тремя неделями непрерывных боёв, потери достигли 60-70% машин, почти у всех Pz-IV моторы были выведены из строя пылью российских дорог, на ходу остались лишь более лёгкие танки, огневая мощь дивизий заметно сократилась в результате потери батарей тяжёлой и средней артиллерии в непредвиденных стычках на тыловых дорогах с прорывающимися из окружения частями противника, а также в результате ударов советской бомбардировочной авиации, которая, вопреки бахвальству Геринга, далеко ещё не была уничтожена. Гудериан не очень-то верил, что русские позволят Герингу выполнить данное им фюреру обещание разрушить Москву ударами с воздуха.
Пока за столом происходила перемена блюд, Генрих Гейм вновь достал свои блокнот и карандаш и продолжил записывать. «От меня постоянно требуют, чтобы я сказал похвальное слово бюрократии. Но я не могу этого сделать…».
Над лесом в окрестностях Растенбурга стояла глухая ночь 21 июля. Первый месяц Восточной кампании подходил к концу.