Профсоюзная анафема. 1976 г.

Собрание в актовом зале института протекало в полном согласии с регламентом. На сцене восседал президиум из двух человек.
Подпертая рукой голова председателя собрания Пирожкова Ивана Степановича, дремавшего за габаритным, покрытым зеленой бархатной скатертью столом, то и дело соскакивала, заставляя нервничать расположившуюся справа от профлидера и номинально выполнявшую функции секретаря лаборантку Любу – блондинку ангельской красоты и очарования. Люба весьма артистично делала вид, что стенографирует речь выступающего для протокола, а на самом деле переписывала из моего рабочего журнала в свою тетрадку заочницы контрольную по химии, которую я для нее состряпал полчаса назад – смешно сказать: всего за пятерку (по рублю за задачу).
Выступающий – заведующий мастерскими Федор Ефремович Грыжа произносил речь с расположенной перед сценой фанерной, лет десять назад покрытой шеллачным лаком трибуны:
…– Мне лично он никогда не нравился. Бывало, придет и нагло так спрашивает: «А где у вас огнетушитель?» Чувствовалось в нем какое-то высокомерие. Он как инженер по ТБ кровушки у нас попил, я вам скажу! Работенка-то у него не пыльная была. Ходил себе по подразделениям да поучал кого ни попадя. А ведь уже тогда, наверно, подлую свою мысль об эмиграции вынашивал. В одном он промахнулся, умник – здесь, на родине, можно ни черта не делать и сто шестьдесят иметь, а там, куда он поехал, работать надо! Короче говоря, предлагаю уехавшего в Израиль Арона Моисеевича Хейфеца морально осудить и исключить из членов профсоюза. У меня все, товарищи.
Надо сказать, что речь оратора сопровождалась смехом и остроумными репликами. От этого вся атмосфера собрания была какой-то буффонадной. Но все приличия, так сказать, были соблюдены скрупулезно: зал единогласно проголосовал за исключение Хейфеца из членов профсоюза, попутно приняв осуждающую резолюцию.
Публика стала расходиться по рабочим местам. Меня тронул за рукав Лев Семенович Чернега – руководитель лаборатории экономических исследований.
– У Хейфеца брат – министр здравоохранения Израиля, между прочим, – сказал он доверительным тоном, улыбаясь. – Думаю, он Арону поможет с трудоустройством. Зайди ко мне по свободе – разговор есть.

В конце дня я постучался в его кабинет:
– Можно?
– Да, входи, садись. Говорят, ты развелся. Да?
– Развелся.
– У меня такая невеста для тебя есть – цветок персика! И красива, и умна, и готовит чудесно. Конечно, спешить не надо. Ты должен оправиться от душевной травмы. Но со временем…
– Еврейка?
– Еврейка. А ты что – антисемит? Что-то я за тобой раньше ничего подобного не замечал.
– Нет, не антисемит, Лев Семенович. Но как подумаю, что любой гражданин без зазрения совести, походя, моего будущего ребенка сможет назвать "жидовской мордой" – мороз по коже. Я, его породив, уже заведомо, по умолчанию, как говорится, несчастным сделаю.
Чернега встал из-за стола, подошел к окну, закурил. Я подумал, что он просто рассматривает что-то во дворе. Но когда он резко повернулся ко мне лицом, в его глазах блестели слезы.
– Уеду я отсюда, Сашок. У меня сын в Австралии. К нему уеду. Нет сил все это выдерживать. А ты – молоток: что думаешь, то и говоришь. Уважаю.

1976 г. (ред. 2019 г.)