ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО



"Люди ходят и носят впереди себя голову и руки. Головы у них большие и раздутые. Руки для того, чтобы резать мясо. Они не любят меня. Они открывают губами вход в голову и прикладывают пальцы к губам. А я не понимаю их. Я говорю им, что я - следователь: "Молчать! Встать, сесть! В парашу его! Да заткни ты этой суке глотку!" Я кричу им так, а они приоткрывают вход в голову и показывают зубы. А я им кричу: "В парашу его, мордой! Что ты с ним цацкаешся!" Я хочу взять их головы в руки, но они не дают мне сделать это. А я пою: "Широка страна моя родная! Много в ней, лесов, полей и рек", а потом я им говорю, что я не могу петь потому, что у меня вход в голову забит кровью. "Не бейте меня больше! Не бейте, я вас умоляю, я всё скажу!" Я кричу им это и отбиваюсь от них. Но их руки взлетают надо мной как птицы, а падают почему-то как булыжники. А врачи вокруг меня почему то в красных пятнах. Странно, ведь они только что были белыми. Я даже зажмурился, когда они зашли, такие они все были белые. "А петушок пропел давно. Петушок пропел давно". Я хочу петь и не могу даже свистнуть.
"Мама-а!" - кричу я и закрываюсь от булыжника. Но он падает мне на голову. Мне снится, что я скатываюсь с крыши нашего сарая, а у самых дверей сарая стоит громадный длинный винт и я лечу на него. "Мама-а!" - кричу я ещё громче и повисаю на винте, зацепившись за него краем рубашки. Мама выбегает из дома с большим поленом в руке и начинает разбивать мне голову. Вот точно также как разбивают орехи, когда хотят съесть их сердцевину. Ломают кости ореху и его череп трещит как мой, а его бьют и бьют по голове, а потом съедают его мозг и чавкают.
Я просыпаюсь на своей кровати, но не могу пошевелиться. Меня привязали к ней. Это хорошо. Значит меня больше не будут бить. Больше не будут. Не будут бить больше. Больше. Ко мне подходит мой друг и улыбается. Он ковыряется пальцем в носу, а потом что-то подносит к моему рту. Я съедаю. Почему меня привязали? Я не могу. У меня болит живот.
"Мы тебе укольчик сделаем" - ласково шепчет медсестра, наклонясь ко мне со шприцем. "Ну-ну, только без фокусов. Смотри у меня, факир. Допрыгаешся опять" - говорит рядом с ней наш воспитатель. "Ничего, он сейчас заснёт" - отвечает ему медсестра. "Всем спать!" - кричит она. Я слышу её крик. Но у меня болит живот. Я хочу в туалет и я хочу кушать. Но мне мешает сон, он всегда не вовремя, этот сон. Я голодный. За целый день одна только козявка из Колькиного носа.
Я засыпаю и снова лечу с крыши на винт. Теперь я, наверно, не промахнусь и маме не надо будет разбивать мне поленом голову.

А день сегодня никакой.
А месяц сегодня никакой.
А год сегодня никакой".

Его застали однажды утром мёртвым. Он лежал на кровати с открытым ртом. Руки его были так скрючены, как будто он пытался вывернуться из-под ремней, которыми был привязан к кровати. Под грудью, возле солнечного сплетения, растеклось большое, величиной с куриное яйцо, красное пятно. Должно быть он действительно упал во сне на винт. Когда его выносили, из его пижамы выпали какие-то записки. Колька поднял и хотел их съесть, а я отобрал.

А день сегодня никакой.
А месяц сегодня никакой.
А год сегодня никакой.