Отрывок из романа)

Первая глава


Грузовой пароход с вербованными пассажирами на борту вошел в залив Авачинский, но подойти к причалу не смог. Мешала высокая прибойная волна. К тому же, восточный ветер, налетавший с просторов океана, нарастал и обещал приближение настоящего шторма, о котором также часом раньше предупреждала радиограмма. Поэтому якорь пришлось бросить на рейде и обратиться в береговую службу за помощью. Береговые тотчас откликнулись и выслали к судну, буксируе¬мый катером, кунгас, на котором решено было переправить пассажиров на берег. Но им тоже мешала крутая волна плотно пришвартоваться к борту судна, и закрепились, как могли. Затем матросы перебросили на борт кунгаса пару досок, заменив ими сходни, которых не доставало на судне. И тоже наспех, кое-как.
Пассажиры, измученные морской качкой за время пути из Владивос¬тока и плохо оборудованными условиями для перевозки людей, с трудом поднимались на палубу. Некоторые с детьми, многие с узлами, чемоданами. Они толпилась, беспорядочно выстраиваясь у сходней, сутулились, прячась от колючего, промозглого ветра - кто друг за друга, кто в свои воротники.
Тяжелые темные тучи, затянув все небо, ползли так низко над головой, что казалось намереваются смести с палубы всех этих обессиливших, беспомощных людей и бросить в холодную морскую пучину, но ни в коем случае не пустить их на эту, не очень обжитую, неприветливую землю с громким названием Петропавловск-Камчатский, с его портовыми сооружениями, городскими постройками и заснеженной сизой сопкой клином поднимавшейся над ними и упиравшейся в мрачный свинцовый небосклон.
Судно с кунгасом раскачивались из стороны в сторону, отчего сходни разъезжались между собой и устрашающе скрипели над ледяной, колышущейся морской бездной. Люди, с затаенным ужасом в сердце и дрожью в ногах, становились на них и, как канатоходцы, ловя на ходу равновесие, пробирались на борт кунгаса - этой огромной рыболовецкой, деревянной, плоскодонной лодки. Там, оставляя свободное пространство для следующих пассажиров и, теснясь между собой, уклады¬вали свои пожитки на ребристое днище лодки, и, скукожившись, безропот¬но усаживались на них.
Молодая женщина, закутанная по самые глаза теплым вязаным платком, в зимнем пальто и стареньких подшитых валенках, с узлом в руках, дождалась, когда очередной впереди нее переправился, ступила на скрипящие доски, с опаской прощупывая ногами их прочность и, преодолев страх, легко и быстро перебежала на борт кунгаса. Не поворачиваясь, она присела на свой узел с краю сбившихся людей и застыла в каком-то напряженном ожидании, и вдруг услышала за своей спиной что-то невразумительное. Переполох на судне, крики, слившиеся с шумом моря. Она испуганно вздрогнула, обернулась и увидела пустые сходни, по которым только что пробежала, да еще и без одной доски. На судне суетились растерянные матросы. Люди в панике, с тревогой уставились за борт судна. Женщина так и обмерла. Муж, который должен был последо¬вать сразу за ней, барахтался за бортом в ледяной воде. Он то скроется с головой, то вновь всплывет, пытаясь ухватиться руками за доску, свалившуюся вместе с ним со сходней. Рядом, плескаясь, плавали его шапка и небольшой тюкообразный сверток. Матросы бросили ему спасательный круг и тут же спустили за борт судна штормтрап. Мужчине удалось ухва¬титься за круг в ту же минуту и, загребая в воде изо всех сил сво¬бодной рукой, стал пытаться подплыть к штормтрапу. Но волна, словно из¬девалась над ним, будто радовалась его тяжести и неповоротливости, снова и снова откатывала его от спасительной веревочной лестницы с деревянными ступеньками. Пальто и валенки такнапитались водой и раз¬бухли, что и вовсе сковывали его движения, и все настойчивей тянули его под воду. Сбросить, освободиться от них он тоже не имел никакой возможности. Выпустить из рук спасательный круг - это значит сразу, утюгом пойти на дно. Уходили силы, а тут еще судорогой свело ногу и ему уже казалось, что не сможет выбраться и еще несколько секунд, и он пойдет рыбам на съедение. Матросы кинули ему выброску - швартовый шнур. Выброска легла прямо на круг, но ее тут же смыло волной. Матросы быстро выбрали ее и снова кинули. На этот раз удачно. Он поймал ее и крепко намотал на руку, после чего матросы подтянули его к борту со штормтрапом. Руки у него совсем обессилили и окоченели до посинения, но он все-таки сумел перехватиться за веревки трапа и вцепиться в них мертвой хваткой. Так, вместе с трапом, промокшего и продрогшего до костей матросы вытащили его на палубу. Но женщина почему-то не радовалась спасенному мужу. В безумной панике металась в кунгасе: взмахивала руками, показывая в сторону моря, туда, где волны унесли шапку мужа, доску с трапа и тюкообразный сверток, и кричала не своим голосом, порываясь, сама броситься за борт лодки. Какая—то женщина удерживала ее, успокаивала, что-то возбужденно говорила. Шум ветра, рокот моря, разгоряченные голоса людей - все смешалось в какой-то единый, чудовищный гул, в котором безнадежно тонули раздирающие рыда¬ния обезумевшей женщины.
- Чего это она орет, как сумасшедшая? Мужика же спасли. Чего ей надо - жалко узла с тряпьем, что ли? Подумаешь, тряпье. Был бы мужик жив, здоров, а тряпье наживется, - пробурчал немолодой мужчина, заросший седой щетиной, в старом ватнике и потрепанной ушанке, сидевший на громоздком чемодане, стиснутый со всех сторон.
- Вот чудак. А может у нее там золото с брильянтами, - усмехнулся из-за воротника старого овчинного полушубка сосед с роскошными черными усами, в кубанской папахе, натянутой на самые уши.
- Какой дурак с таким богатством будет вербоваться к черту на кулички, - угрюмо обрезал его, сидевший слева на узле худой, носатый мужчина в демисезонном пальто и меховой шапке, туго затянутой на подбородке.
- Оно и верно, - поддержал щетинистый мужчина в старом ватнике, и тут же добавил: - А чего же она так изводится тогда, лезет в океян, и про мужика совсем забыла?
- Хм... а че ей мужик, - опять усмехнулся усатый овчинный полушубок, - ну, утоп бы, так думаете, она долго б переживала за ним? Ага, ждите. Вытерла б в одночасье подолом слезы и сейчас же другого наш¬ла. Баба вон молодая, видная. А там уплывают ее сарафаны, без которых, известно, не сможет околпачить другого мужика. Все бабы едины, я их знаю.
- Оно и видно. Наверно, какая-нибудь прищемила дверями твое это, ну, мужское достоинство, теперь и выливаешь злобу на всех, - одернул его носатый в легком пальто.
- 0й-ой... Смотрите-ка, какой бабский защитничек выискался. Я сейчас умру от смеха, держите меня, - желчно рассмеялся овчинный полушубок и спрятался в своем воротнике по самую верхушку папахи.
Кунгас загрузился первой партией пассажиров и тяжело осел в воде. Затем буксир отшвартовался от борта судна и, зарываясь носом в волнах, потянул его за собой.
Ветер усиливался, разъяренным коршуном налетал на измученных людей, нещадно трепал их бедные, одежды, словно пытался забраться поглубже, вонзить свои острые ледяные когти в их изможденные тела и до последней кровинки выпить оставшееся тепло. Потом снова взмывал и с воем, яростью набрасывался на пенящиеся волны, которые, казалось, стремились высвободиться из под его неукротимой власти, повернуть обратно в океан, где могли бы разгуляться во всю его безбрежную ширь и насладиться необъятной свободой, вздымая до самых облаков свою величаво-клокочущую пену, срывал с них шапки брызг и накрывал ими сжавшихся от страха и качки в перегруженной лодке, пассажиров.
Никто уже не обращал внимания на несчастную женщину. Вцепившись в борт кунгаса руками в вязаных варежках, она продолжала надрывно скулить, вглядываясь жадными глазами на убегающие волны, которые далеко впереди унесли ее загадочный драгоценный багаж.
На причале работали грузчики: штабелевали ящики с рыбой, крабами; катали бочки с икрой - готовили к погрузке на судно. Затем бригадир дал им команду - на перекур. Грузчики разбрелись по причалу, укрываясь за штабелями от пронизывающего ветра. Двое - один по старше, высокий, широкоплечий, с рыжей бородой, живыми, колючими глазами, в сером парусиновом плаще с капюшоном за плечами, в шапке из собачьего меха и добротных яловых сапогах; второй - совсем еще мо¬лодой, розовощекий парень, тоже в меховой шапке, в засаленном ватнике и резиновых сапогах, - уселись на самом берегу, за разбитой баржей с подветренной стороны, но откуда хорошо просматривался пароход на рейде и отделившийся от него буксир с кунгасом. Свернули цигарки, закурили. Табачный дым сорвался с губ и тут же рассеялся на холодном ветряном воздухе.
- А я приехал летом, и море было спокойное, не то, что сейчас... Наверно, их там здорово укачало, - сочувственно кивнул парень в сторону буксируемого кунгаса, который с берега был похож, на какое–то диковинное морское животное, всплывшее на поверхность моря по чьей-то чужой воле. И теперь тяжело, нехотя тащился за катером, то и дело, зарываясь в волнах, словно пытался снова уйти в глубину своей род¬ной морской пучины.
- Да, конечно, нелегко им, - подтвердил рыжебородый, затягиваясь цигаркой. - А что поделаешь. Нужда гонит людей. На большой земле теперь ведь тоже несладко. Вот и едут. А кто может и - за длинным рублем. Всякое бывает, сынок.
- Да, вообще-то, у нас ни то чтобы - несладко... Лишь бы картошка с кукурузой, капустой, помидорами, огурцами родили. Ну, еще коровка с молочком, то и жить можно. И речка у нас рыбная. В августе к нам вот эта горбуша с моря приходит метать икру. Ну и вот, только не ленись, будет тебе и рыбы полно и икры. Рыбы можно накоптить и навялить на зиму. А еще тайга рядом: кедровые орехи, дикий виноград, ягоды всякие, грибы.
- Что-то знакомые места. Где это - у вас? - с заинтересованным любопытством спросил рыжебородый, - с тайгой, да еще и с горбушей?
- Ну, у нас, в этом... Уссурийском крае. В Имане. Река у нас называется Вака. Она впадает в Уссури, а Уссури в Амур. Ну вот, значит, эта горбуша и приходит к нам с моря и по Амуру.
- О, сынок, так я же там воевал в гражданскую, мать честная! - с удивлением и каким-то восторгом пробасил рыжебородый и, рассмеяв¬шись, по-отцовски прижал парня к себе за плечи. - Земляк, значит... а зачем ты тогда приехал сюда, если у вас там так сытно, - длинный рубль поманил?
- Да нет, ни то что бы поманил... Хочу, знаете, домишко себе поставить, - робко произнес парень и, смущенно улыбнувшись, добавил: - и еще хочу... ну, хочу невесте на свадьбу хорошее платье подарить.
- У тебя есть невеста? - совсем оживился рыжебородый. - И ждет?
- Да вроде, ждет.
- Письма пишет?
- Пишет. И очень часто.
- Это хорошо, мать честная, замечательно, что у тебя такая невеста! - рыжебородый широко улыбнулся и, пригладив рукой бороду, тут же погрустнел. - А я вот, так и остался бобылем. Была у меня под¬ружка в Спасске... это недалеко от твоего Имана... и что называется, крепко любили друг друга, мать честная! Да вот, дурака свалял. Пове¬рил... и кто... лучший друг, понимаешь! За родного брата его считал. А он оказался самым настоящим подлецом. Ей наговорил гадостей на меня, а мне - на нее. Как говорится, одурачил обоих, мать честная. Ну и женился на ней, а потом она застала его с другой в своей постели, ну и ушла от него; пришла проситься ко мне. Но я не смог уже при¬нять ее. Как-то гадко было после всего этого... вот и завербовался сюда на три года, а потом продлил еще на пять. - Он глубоко затя¬нулся, выпустил носом дым, сплюнул в сторону и продолжил: - А теперь душа усохла и не манит на женитьбу. Вот и балуюсь то с одной, то с другой. Так и тяну эту свою паршивую долю, мать честная, рыба камбала морская!
- Дядь Михей, а может, лучше бы вы женились. Выбрали бы, какую–нибудь из них, дети бы пошли и, глядишь, ваша душа и отмокла бы. Вы же еще нестарый и такой крепкий, здоровый. А тут незамужних, краси¬вых девок хоть отбавляй.
Рыжебородый весело рассмеялся.
- Ну, ты даешь, сынок! Красивые, незамужние... а ты знаешь, что женская красота - очень обманчивая штука. Она ведь больше служит приманкой для дураков. Дети - это другое дело. Я к ним особую нежность имею. А жена... жена не надо, чтобы была красивой. Как кукла. Надо всего лишь, чтобы была приятной и любила тебя, какой ты есть, вот тогда и дети будут в радость и мы — детям. Вот такие, брат, дела. Он замолчал, поправил на голове шапку, снова глубоко затянулся и продолжил: - А вот, насчет друзей... я тебе вот что скажу, выбирай их с большой оглядкой. И никогда не доверяй даже самому близкому другу то, что тебе очень дорого. Понимаешь, друзья иногда бывают опаснее самых заклятых врагов. Врага ты знаешь в лицо, и всегда будешь остерегаться его. А вот, друг - это... ну, понимаешь? Вроде мины, которая может взорваться в любой момент из—за твоей оплошности и навредить тебе так, что ты долго будешь приходить в себя. А особенно не доверяй любимую женщину. Потому что у таких друзей любовь друга к своей женщине всегда вызывает эдакую зависть, которая рано или поздно заставляет их совершить какую-нибудь подлость, коварную против тебя. Понял, сынок, мать честная. Конечно, я не говорю, что все друзья обязательно должны быть подлецами. Есть такие друзья, что и голову положат за друга. Такой у меня тоже был, когда воевали. - Он замолчал, затянулся еще пару раз, заплевал окурок, бросил на землю и энергично раз¬давил его каблуком сапога. Потом посмотрел на залив, выпрямился и весело выдохнул: - Эх, сейчас бы спиритинского грамм эдак по сто, мать честная! Больше не надо. Только для согрева души. Ну, ничего. После работы, вечерком догоним в нашем магазинчике... а ты, сынок, как к этому относишься?
- Да не так, чтобы очень... бывает. С получки или по праздникам.
- Смотри, дружок, не очень увлекайся. Это мне простительно, и то я держусь. А еще побаивайся этих красивых, незамужних, а то будет те¬бе и домик, и красивое платье для невесты к свадьбе. Я уж тут за пять лет нагляделся. Вот она сопка, видишь - не зря ее назвали сопкой любви.
- Ну что вы, дядя Михей, я это очень хорошо понимаю, - твердо обронил парень.
- Вот, вот, сынок, так и держись. Больше будешь, похож на настоящего мужчину.
Парень тепло, доверчиво улыбнулся и перевел взгляд на залив. Катер с кунгасом все ближе продвигался к причалу. Пробежав глазами по заливу с белыми барашками на вспененных волнах, парень вдруг увидел какой-то плывущий предмет, вскочил на ноги и стал напряженно вглядываться, потом неуверенно произнес:
- Дядь Михей, там... что-то плывет... узел какой-то, что ли... и вроде прямо к нам. Интересно, что это может быть?
Рыжебородый бросил короткий взгляд на залив и, ничего не заме¬тив, безразлично произнес:
- Тебе, наверно, показалось.
- Да нет. Не показалось. Правда! - настойчиво возразил парень. Вон он, вон он!.. Опять скрылся за волной. Сейчас, подождите... снова покажется... вон он, показался, смотрите...
Рыжебородый уперся в колени руками, выпрямился и, приложив козырьком руку ко лбу, стал вглядываться в залив.
- Да, в самом деле, что-то плывет... похоже, какой-то вербованный бедолага выронил свои шмутки, - сочувственно пробормотал он и тут же воскликнул: - Ну-ка, сынок, сбегай, найди багор, а то мы его так не выловим.
Парень сорвался с места и убежал. Через некоторое время вернул¬ся с пожарным багром в руках.
- Крепко кому-то не повезло, - покачал головой рыжебородый.
Из-за штабелей, ящиков показался бригадир и обветренным с хрипотой голосом прокричал:
- Вы там не обкурились случайно, а то и пора совесть иметь!
Рыжебородый в ответ махнул рукой, и сказал парню:
- Успеем. Сначала надо выловить из воды этот узел. - И весь сосредоточился на плывущем предмете, который плавно перекатывался с волны на волну и все ближе подвигался к берегу.
Ветер не унимался, гудел и с рокотом разбивал в брызги о причал накатывающиеся волны. Катер с кунгасом уже подошел к причалу и начал швартоваться. Из-за штабелей снова показался бригадир, погрозил кулаком и выругался трехэтажным матом:
- ... ну, вы у меня получите! Потом не жалуйтесь, что - мало...
- Слушай, ты, начальник липовый, - вспыхнул рыжебородый, - много берешь на себя! Тут люди пострадали, мать честная! - И повернулся к парню, засмеялся: - Я ведь тоже был бригадиром, а потом отказался. Всем ведь не угодишь.
Наконец сверток прибило к берегу, но вытащить его из воды было не так-то просто: волна, словно дразнила грузчиков, - то разбежится, неся его на своем пенящемся загривке, ударится о причал, рассыпится в брызги, обдав их своим фейерверком, и снова со своей добычей откатывается назад. Грузчики метались по берегу и никак не могли зацепить его баг¬ром, у которого острие крючка было обломано, и каждый раз соскальзывало с плотной, туго натянутой оболочки ткани. Рыжебородый был уже мокрый с ног до головы. Он рычал, с веселым злом матюкался и снова, и сно¬ва пытался подцепить сверток багром. Но волна, словно насмехалась над ним и его беспомощностью, каждый раз накрывала его своим веером брызг и с рокотом откатывалась назад, не собираясь отдавать ему свой трофей.
- Дядь Михей, дядь Михей! - кричал парень, - вы не так, вы бросьте багор, как гарпун, чтобы он воткнулся и тогда он зацепится!
- А если там - бутылочка, со спиритинским, останутся одни стекляшки. Э-э... нет. Так не гоже!
Наконец, крюк зацепился за край складки свертка и рыжебородый с облегчением выдохнул:
- Ну вот, и попалась рыбка. Сейчас мы разберемся, что это такое, мать честная!
Он вытащил сверток на берег и начал вертеть в руках, отыскивая у него начало...
Несчастная женщина, пока плыла на кунгасе, не упускала из виду свою драгоценную потерю, которая почти одновременно с кунгасом прибилась к берегу. Вся изрыдавшаяся, не дожидаясь, пока закрепят к причалу кунгас, выбралась из скученной толпы и, рискуя, сама оказаться за бортом, выпрыгнула на берег, бросила свой узел и бегом устремилась туда, где два рослых мужика вертели в своих грубых руках непо¬нятный им багаж. Она бежала по причалу, махала им руками, что-то кричала, но шум ветра и рокот моря заглушали ее голос, поэтом грузчики ни¬чего не могли понять и только пожимали плечами. Она подскочила и ск¬возь рыдания выкрикнула:
- Да як же вы дэржитэ! Цеж в вирх ногамы!- Выхватила у них сверток, перевернула нижним концом вверх и дрожащими руками, кое-как, с трудом нащупала булавки, откинула уголок стеганого одеяльца, затем - простынку с кружевной каймой, из-под которой вдруг по¬казалось розовое личико грудного младенца. Лицо женщины тут же озарилось неописуемым счастьем и, переполненная чувством благодарности, запричитала:
- Ой, спосыбочки вам! Ой, спосыбо...
Грузчики так и остолбенели, выкатив на лоб изумленные глаза. А младенец, как ни в чем не бывало, вертел по сторонам своими глазенка¬ми и щурился на свету. На пухленьких, розовеньких щечках поблескивали капельки морской воды. Наконец, рыжебородый разжал рот, выпалил:
- Вот те раз, мать честная, рыба камбала морская! Да как же это, а?
- Ой, ны спрашивайтэ, - отмахнулась она, глотая слезы радости.
- Прям фантастика какая-то, ха-ха-ха...- весело зашелся рыжебородый, - кому скажи, так и не поверят, скажут: “Заливаешь, брат”.
Парень, разглядывая личико малыша, спросил:
- А это-мальчик или девочка?
- Хлопец, хлопец, продолжая захлебываться от радости, ответила молодая мать.
Тут, рыжебородый и вовсе пришел в восторг.
- Так это же совсем другое дело! - воскликнул он и заржал от всей души. - Гляньте, гляньте, да он еще и лыбится. Настоящий пират, мать честная!
- А сколько ему... ну, месяцев, - тоже широко улыбаясь, спросил парень.
- Да уже тры... ни, тры - с половиною.
- А как же его зовут, - не унимался рыжебородый и, наклонившись к личику младенца, заразительно ласково произнес: - Ай-гу-гу-гу... пират!
- Да як... Владиславом. Цэ батька так захотив. А мэни воно щось ны нравиця. Я хотила назвать его чи Иваном, чи ще якимсь...
- Правильно ваш батька назвал. Хорошее, красивое имя. А то этих Иванов развелось уже, как не резаных собак, - шутливо добавил рыжебородый, выпрямляясь.
- Да я що... хай будэ так.
Рыжебородый сдвинул на затылок свою мохнатую шапку и пророческим тоном произнес:
- А знаешь, мать, он у тебя обязательно будет мореходом, и не простым, а настоящим морским волком, вот посмотришь. Вспомнишь мои слова. Ведь это морское крещение послала ему сама судьба.
- Ой, да я боюсь цего моря, як черт ладана, а тэпэр ще бильше.
- Это ты боишься, - торжествующе засмеялся рыжебородый, - а ему оно будет по колено, как настоящему великому мореходу.
- Да ны кажить так, а то и правда нагадаете, - проговорила она, улыбаясь уже высохшими глазами и, освободив одну руку, убрала под платок, выбившуюся на лоб светлую, шелковистую с колечками прядь, и примирительно добавила: - А. Що будэ, то и будэ. Щоб тильки був хорошей людыной.
Тут, рыжебородый перевел разговор:
- Ты что, мать, - с Украины?
- Да ни. Цэ наши батьки - з Украины. А мы - з Дальнего Востоку. Уссурийского краю. Там е такий город Спасск-Дальний. Слыхали?
- Да-ну, вот те на, мать честная! Еще одна землячка. Я ж там воевал в партизанах, штурмовал этот самый Спасск. Там же меня ранили, а потом так и остался...
Вскоре сбежалась вся бригада. Грузчики обступили женщину с младенцем тесным кольцом и с удивлением стали разглядывать этого необычного юного мореплавателя. А потом с веселым задором стали смеять¬ся, подшучивать над малюткой, осыпая его крепкими мужицкими компли¬ментами, и тоже пророчили ему морскую судьбу. И им не было дела до того, что выгрузка пассажиров с кунгаса уже закончилась и женщине пора быть там со всеми, не замечали ее усталости. А она едва держалась на ногах, и так хотелось скорее добраться до пристанища и отдохнуть; да еще тревожило ее состояние мужа - как он там, может, простудился, заболел? Но в силу своего характера, она несмела прервать веселое возбуждение этих грубоватых, обветренных людей, боясь показаться неблагодарной за спасение ее ребенка. Терпеливо переминалась с ноги на ногу и улыбалась своими усталыми вымученными глазами. И тут ее выручил сам “великий мореплаватель” - начал кукситься и крутить головкой. Женщина тут же спохватилась.
- Ой, да его ж пора кормыты...



Г.Донецк 1999 г.