ДВА ПОРТРЕТА НА ФОНЕ СТАРОГО ГОРОДА


X

Мне ещё хочется совершить прогулку по улице Семёновской, по тем буграм к долине Кура, вообще в этом районе. Потому что здесь ещё много из того, как выглядело при Уфимцеве, в начале века, не меняясь. И потому, что, кажется, всё это сгинет вот-вот, уже довольно скоро. Пусть будет свидетельство времени, может быть, через меня оно будет объективным, мне бы это льстило.

Семёновская улица проходит почти по кромке левой стороны долины Кура, долины крохотной речки, которая теперь течёт практически среди города, начиная от Знаменской рощи, прудов сельхозинститута (СХИ). Это её пересекает дамба, где снят кадр «Рюмочку бензина!». Здесь ходит трамвай, и часто по утрам дорогой на работу, когда вагон уже влезает на гору, я смотрел вниз на тальники у самых огородов, особенно поздней осенью, когда они круты, мелькнёт возможность выхода куда-то, в какую-то забытую картину. Внизу из-под насыпи выходит довольно бурный поток. Долина тут широкая и вся заросла тальником и всяческой зеленью. Весной тут просто-напросто непроходимо. Полетишь высоко над долиной трамваем, мелькнёт мимолётность, а в ней обещанье, что если поймёшь, будет счастье... Всего лишь в дожде тальник, забор огорода скривился, и бурный поток из-под дамбы. Прутики тальника медные... Лучше туда не входить, это ясно. Так и мучайся издали у врат мимолётности.

Летом тут царство стрельчатых листьев ивняка, непроходимые осоки, метёлки тростника и всяких трав. Осоки и куртины ирисов, а ирисы здесь жёлтые, неизвестно, что красивей, они или же синие касатики? В поле болотные осоки, можно утонуть в трясинах – шутки тут плохи. Курёнок местами можно буквально перешагнуть, но есть и широкие заводи. Домишки, слезшие с обрывов, сюда подходят топкими концами огородов. Нередко за хлипкой оградой частник владеет своей собственной трясиной, персональной осокой, но и касатиками с тростниками. Иметь своё болото разве каждому доступно?

Течёт Курёнок в ивовых туннелях, местами мостиком является какая-нибудь старая покрышка или тройка швеллеров. Болотиста долина и этим держится пока, и даже свежестью блистает временами. А между тем, и вправо и влево город, город. Но улицы, дойдя до долины, обрываются и становятся лентами спусков, светлые серпантины дорожек буйно зелёного фона извиваются петлями лент. И мостики такие же – иные как будто нарочно изломаны, настилы узкие, приподняты на сваях – идёшь в туннеле ивовых кустов, почти уже высоких, как деревья, и ничего уже не видно никуда, и мостик упирается в зелёную стену. но как дойдёшь – ещё участок и ещё, пока не перейдёшь так всю долину. И там откроется какой-нибудь из нижних планов – ряд домиков под ивами с клочками огородов, а может быть, и каменный двухэтажный, старинный, несомненно, дом, стоящий на семи ветрах. И тут же звон и пение трамваев Верхне-Луговой.

Из ивовых дебрей, со дна этого зелёного моря можно увидеть и планер Уфимцевского ветряка – недаром же 42 метра, да и обрыва сколько! Или острый шпиль и купол колоколенки с люкарнями. Я б не прочь послушать, как тут плавает звон их колоколов вечерами в туманах. Так долина выползает в самый центр города, почти до базарной площади, но тут уж с ней разделались давно. И тем не менее, я видел сам живые ирисы почти у спуска от дома Уфимцева.

А ниже по течению Кура – бетонный низкий мост, и всё завалено отходами людей. Потом он потечёт ещё немного на воле и уходит в трубу почти до самого впаденья в Тускарь. А над ней – база и улицы, троллейбусы с трамваями и цирк. У старых рогатых крупяных заводов река выходит. А что там в туннеле – и думать не хочется.

Зато за мостиком – лирический и трогательный «птичий базар». Базарчик крохотный, за отгородкой. Тут торгуют рыбками, щенками и даже порой живыми ондатрами. Хорошее место, тут люди приветливы. Рядом – к столбам привязаны телеги, оглобли спущены, а сам гужевой транспорт жуёт овёс.

И тут уже долину сплошь, вправо и влево, занял город прошловекового облика средней руки. Трудно поймать здесь лирический смысл, но он тут имеется несомненно, особенно под вечер, в близких сумерках, с горы. Домишки всякие, и так запутаны капризами Курёнка, склонов и болот, что сколько ни ходи, всегда наткнёшься на какой-нибудь новый план. Гостиничную улицу или там Красную линию. Их расположение непостижимо, сколько ни ходи. Ни лодок, ни сетей – тут рыбу вообще не ловят.

Тут тишь, своя жизнь гнездится издавна, нетронутая сверху. Кажется, хорошо здесь жить – напротив окон ивовые чащи или сам Курёнок. И туманы иногда река нальёт такие, что вся долина этим молоком залита. Хочется думать, что живут здесь лирические созерцатели, добрые в общем люди. Но этих вещей лучше не касаться.

Плавал звон по долине и от Вознесения, и с той колоколенки, что видно за осоками, и вообще, наверное, со всех двадцати четырёх церквей. И ведь всё сохранилось почти что таким, как было и при Уфимцеве, и даже, наверное, при деде его, при Семёнове.

Кур, конечно, измельчал, по всей долине – кубы старых водокачек высасывают его из-под земли, а ведь он и не был никогда большим.

А с бортов в долину заглянули кое-где новые дома, пока ещё осторожно. Пятиэтажные бараки. Да, скоро не посидишь тут на ступеньках на Пасху, глядя на Курёнка, и не услышишь звоны за туманом даже мысленно. Заставят всю долину серийными стандартными домами какой-нибудь там сери ЭШ-240, настроят гаражей и заживут по-новому.

Закрашивают купол Знаменского собора кумачом. Раз площадь Красная, то всё должно быть красным. Я видел макет Курска, не тот, который есть, а тот, который будет. Что купол кумачовый?! Весь Курск готовят на заклание.

Не быть ориентации на храмы и церквушки. Не быть «окном в природу». Не быть моему Курску...

И вот уже с лугов собор, что правит контуром отсюда, как задумано, померк на фоне многоэтажной стройки. Хилюк взялся за дело, не думая об аде.

Так что есть смысл хоть как-то рисовать, вернее, называть словами, обид не вспоминая.

И я иду домой. Московские ворота. Шоссе, где гул машин не затихает. Тут много баобабов, но часть уже погибла, не вынесши машин с их выхлопными газами. Поэзия над крышами какого-то там склада. Вокруг трубы котельной со стрижами...