В р е м я л е ч и т ?

Давно известно ,что в поезде если дорога длинная, а попутчики разговорчивые, то чего только не услышишь. И «солёный» анекдот и всякие житейские истории, и даже исповедь. Человек расскажет самое сокровенное, ничем не рискуя. Он знает, что людей этих вряд ли когда ещё встретит. И они, в свою очередь, ничем не рискуют, как слушатели: могут осудить, а могут и одобрить.
Нас в купе плацкартного вагона было пять человек Мужчина явно выраженного кавказского типа, сразу же, ни слова не говоря, забрался на свою боковую верхнюю полку и уже через минуту начал похрапывать. Ночью он сошёл на какой-то станции и никто из нас этого не видел. Напротив меня на нижней полке сидела женщина настолько полная, что нагнуться за тапками не могла и нащупывала их короткой и толстой ногой. Дышала она с трудом, шумно, и непрерывно обмахивалась сложенной газетой, как веером. Голос у неё был низкий с хрипотцой, но речь грамотная, образная и неторопливая. Определить сколько ей лет было трудно, хотя я славился тем, что очень точно угадывал возраст любого человека. Ей можно было дать и 60 лет, и все 70. Особенно старили её жиденькие, какие-то не седые, а серенькие волосёнки на голове, стянутые гребёнкой, каких давно уже никто не носит. Молодыми у неё были только глаза синего цвета, какой не часто встретишь. Даже обычных морщинок в уголках глаз не было. В них, как в зеркале, отражались все чувства, оторые она переживала во время рассказа.
Тему разговора задала нам парочка молодых, которые устроились на боковых полках вдоль вагона. Они обнимались, целовались, что-то шептали друг другу на ухо, ворковали, как голубки. Похоже, что мы для них просто не существовали.
Другая наша попутчица (назову её для удобства повествования Светланой Ивановной) то и дело ворчала, глядя с неприязнью в сторону молодых:
- Ни стыда, ни совести у нынешней молодёжи!
- А чего же им стыдиться-то? – заступилась за них толстуха. – Не воруют, не матерятся. Наверное, любят друг друга без памяти.
Я тоже поддержал её:
- Может быть у них это первая любовь. Посмотрите-ка на них, им ведь лет по 18,. не больше.
Толстуха посмотрела на меня как-то недобро и тут же осудила и меня, и весь наш мужской род:
- Это у вас, у мужчин, бывает первая, вторая и даже третья любовь. Потому вам легко в этой жизни всё даётся.
- А вам? – спросил я.
- А нам трудно. За других говорить не буду, а что касается меня, то у меня была и есть одна-единственная любовь. С ней живу, и с ней умру, наверное.
- Можно только позавидовать вашему мужу, - слукавил я, ибо с трудом представлял, что у ТАКОЙ женщины может быть муж.
- При чём тут муж? – как-то грустно произнесла она в ответ. – Редкая женщина может похвастаться, что замуж вышла по любви. Как правило, любила одного, а вышла за другого.
- И у вас так же? – в лоб, не стесняясь, спросил я у неё.
- Да, я не исключение. Брак случился по расчёту. Только расчёт был не мой, а моей мамы. Отдала за богатого и красивого. Я к той поре уже все слёзы девичьи выплакала. Мой любимый пропал, как в воду канул. И мир для меня опустел, сиротой себя ощущала. Но и замуж пора было идти, чтоб в девках не засидеться.
Тут в разговор вступила и Светлана Ивановна:
- Ой, и не говорите! Меня мать тоже замуж выпихнула. Сказала «сколько мы тебя ещё кормить будем? Пусть муж кормит». А я этого мужа и видела-то всего два раза, да и то мельком. Такая уж наша бабья доля. Вот и маюсь, уже 30 лет скоро будет.
Чтобы поддержать разговор и как бы принять её в собеседники, я спросил Светлану Ивановну:
- У вас тоже была первая любовь?
- Была, дорогой! Была, да сплыла. Женой стала – дети пошли, свекруха рядом, мужик с бутылкой не расставался. Тут не то что про первую любовь, как тебя самою зовут забудешь.
- А я вот рада бы забыть, а не могу. Да и не хочу, если честно, - продолжила свою исповедь Вера Петровна. (Это тоже для удобства повествования, чтобы не называть и дальше толстухой).
- Зависть, конечно, не самое лучшее чувство, но теперь я завидую тому, кого вы до сих пор любите, - совершенно искренне признался я Вере Петровне.
- Ничего удивительного. Мне и тогда все завидовали, ахали и охали. Я тогда студенткой была, жила в другом городе и снимала комнату у одной вдовы. Она стала мне второй матерью и я ничего от неё не скрывала.Редкий день не получала от него письма. Сначала читала сама, а потом уже отдавала хозяйке. Она читала и плакала от умиления.
- Господи, какая же ты счастливая! – завидовала она мне. –Да неужто в наше время такая любовь бывает, и такие парни водятся, как твой?
Подружки тоже завидовали и просили хоть одно письмо дать прочитать. Но я не давала. Суеверной была, боялась, что сглазят, помешают нашей любви.
Вера Петровна ненадолго умолкла. В глазах предательски заблестели слезинки, но она промокнула их рукавом халата. Дольше она ещё что-то говорила, но я уже не слушал. Меня и в купе не было.

Я стоял в тамбуре у двери, прислонившись лбом к стеклу, и смотрел как за окном проплывают деревья, далёкие огни фонарей. Время приближалось к полуночи. Рассказ Веры Петровны разбередил мне душу. Мне тоже было что вспомнить. Да, она права: была у меня и вторая, и третья любовь. Но разве можно их сравнить с первой?
Звал я её Алёной, а фамилию уже подзабыл, но вроде бы Блинова. Много лет прошло с той поры, почти полвека, но память сохранила облик стройной, хрупкой синеглазой девчонки. Природная, а не крашеная блондинка, она носила длинную, ниже пояса, косу. Когда мы с ней шли по улице, то не только парни, но и взрослые мужики шеи сворачивали, глядя нам в след. Редкой красоты была моя Алёнка! Я самому себе завидовал. Рядом с ней я смотрелся , как лапоть рядом с туфелькой и потому страшно боялся, что какой-нибудь красавчик, да ещё и при деньгах, уведёт её у меня. Письма писал каждый день и порой они не влезали в один конверт. Тогда приходилось на конвертах писать цифры 1 и 2.
О моей пламенной любви вскоре узнали не только однокурсники, но даже директор техникума. Именно он разрешил мне по субботам не посещать занятия. Как раз по субботам, рано утром, я садился в поезд и ехал из Иванова в Кострому.( Подозреваю, что мой дружок Герка, втайне от меня, дал директору какое-нибудь письмо от Алёнки прочитать и тот решил помочь нашей любви). В Костроме жила и училась в торговом техникуме на первом курсе моя Алёнка. А я уже на третьем курсе учился. Стало быть, был старше её года на два, а то и на три. Денег на билет у меня никогда не было, и я ездил «зайцем. Бывало и так, что ревизоры ссаживали с поезда. Тогда я садился на товарняк и ехал дальше.
Алёна жила на частной квартире и с вокзала я прямиком шагал туда. Знал, что меня ждут. Хозяйка первым делом усаживала меня за стол и кормила как на убой. Каждый раз горестно вздыхала:
- Боже мой, до чего ж ты худой да бледный! Что ж вас там совсем не кормят что ли?
(Нет, кормили нас, детдомовцев, хорошо. И даже 6 рублей в месяц выдавали. Не ах какие деньги, но тогда ведь и билет в кино стоил 20 копеек. Столько же и мороженое стоило. Не мог же я к Алёнке ехать без подарка. Талоны на питание продавал, а денежки копил к субботе. Потому сытым редко бывал. Отсюда худоба и бледность, но меня это не печалило)
Наевшись, я брал из «балетки» (чемоданчик такой небольшой) свой неизменный фотоаппарат «Смена» и мы с Алёнкой шли гулять по городу. Если был при деньгах, то шли в кино, где я даже мороженое ей покупал. Чаще всего гуляли по набережной Волги. Там была красивая чугунная ограда на белёных кирпичных опорах. На каждой из них я куском цветного мела писал две буквы – А и К. Но не с наружной стороны, а с той, что к Волге была обращена. Чтоб не увидели и не стёрли.
Надо ли говорить, что мы оба и помыслить не могли, чтобы прилюдно обниматься и целоваться. Вряд ли сегодня кто поверит мне, но тогда, если я нечаянно касался рукой её груди или голой коленки, то сердце уходило в пятки. Боялся, что увидит в этом умысел. Рука в руке – это всё, что мы позволяли себе, но и это делало меня самым счастливым человеком на земле.
Вечером я уезжал назад, в Иваново. Алёна меня никогда на вокзал не провожала. Видимо, догадалась, что езжу я «зайцем». Шло время. Нет, тогда оно не шло, а летело. Неделя за неделей, месяц за месяцем. Пришла пора писать дипломную работу, и думать где и как жить дальше. Конечно же, все мои мечты и планы были связаны с Алёной. Но надо было узнать как к ним отнесётся мать Алёны.
Тайком от Алёны я поехал в Вичугу, где в своём небольшом и ветхом домике жила её мать. Работала она на местной ткацкой фабрике, деньги получала небольшие, мужа не было, а ещё и дочери надо было помогать. Так что бедность смотрела на меня из всех углов.
Мать – спасибо ей за это – хитрить и словоблудить не стала.
- Сынок, я всё знаю про вас и про вашу любовь. Ленка мне давала твои письма читать. Прямо скажу – парень ты видать хороший, неизбалованный, умный. Но сам подумай хорошенько, где, как и на что будете вы жить, если поженитесь? У тебя, у детдомовца, ни кола, ни двора. И я вам не помощница. Сам видишь – в нищете живу. Прошу тебя, сынок! Хочешь, на колени встану? Оставь Ленку, если любишь её и добра желаешь.. Ты молодой, свет клином на ней не сошелся, найдёшь другую. Я уже нашла ей жениха. И с его родителями сговорились, что придёт он из армии и мы их поженим. Отец этого парня обещал им сразу дом построить. Пусть хоть дочь моя в достатке поживёт.
Я молча выслушал этот монолог, не сказал ни слова, встал и ушёл. Первая мысль была пойти на Волгу и утопиться, благо она рядом. Но сработал инстинкт самосохранения. К тому же я должен был выяснить, как Алёнка отнесётся к планам матери. Не зря ведь говорят, что надежда умирает последней. Был уверен, что никогда Алёнка не променяет нашу любовь на сытую жизнь в богатом доме. С этими мыслями и вернулся к себе в общагу.
Однако, победил здравый смысл. Что такое бедность и нищета я знал не понаслышке. Хлебнул полной чашей. Понимал и то, что кроме пламенной любви я пока ничего Алёнке дать не смогу. Как писал Маяковский, любовная лодка может разбиться о быт. Убедил себя, что если я мужчина, а не тряпка, если и в самом деле люблю, то должен оставить её. А вот как это сделать, чтобы и она не побежала топиться в Волгу, я не знал. И спросить было не у кого..
Помог Герка. Он был горазд на выдумки, просто гений какой-то. Он написал Алёнке письмо и наврал, что мне даже не дали закончить техникум и призвали в Армию. Причём в какие-то сверхсекретные войска. Будто даже он, лучший друг, не знает теперь где меня искать. И пусть она тоже не ищет и писем не ждёт. Хотя бы первое время. И отослал эту фальшивку. Как не странно, но она сработала: писем от Алёны больше не было. Тяжело, очень трудно пережил я это время. Была и обида на Алёну, которая так легко поверила в нашу выдумку и не стала даже проверять, бороться за нас, за нашу любовь.
Вскоре получил диплом, и чтобы она меня уже никогда не нашла, уехал в прямом смысле на край света, на остров Сахалин. Надеялся, что время хороший лекарь и рана моя душевная заживёт. Так оно и случилось. Потом была вторая любовь и третья, но ни одна из них Алёну мне не заменила. Такое чувство, будто я и сегодня, в свои 70 лет, всё ещё люблю её.
…Долго я ворочался на своей полке, переживая заново те далёкие годы и воспоминания. Мои попутчицы уже спали и только молодые стояли в другом тамбуре. Видно не налюбились ещё. Утром на конечной станции я вызвался помочь Вере Петровне дотащить её здоровенный чемоданище.
- Ой, что вы! Я сейчас носильщика позову, - отказывалась она.
Но я был непреклонен:
- Поберегите деньги. Они ещё вам пригодятся.
Чемодан я всё же допёр до автобусной остановки. Отдышавшись, я спросил:
- А как вас зовут?
- Елена Фёдоровна, - ответила она. – В девичестве Блинова.

.



-