ОБЩЕЛИТ.COM - ПРОЗА
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение. Проза.
Поиск по сайту прозы: 
Авторы Произведения Отзывы ЛитФорум Конкурсы Моя страница Книжная лавка Помощь О сайте прозы
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль

 

Анонсы
    StihoPhone.ru



Добавить сообщение

"Как хотела меня мать..."

Автор:


– Марит и марит, – старуха выходит на крыльцо, подносит ладонь к глазам. Над горами висит синяя дымка.
– Бабуляка, пошли инжир жечь, – Катька тащит сухие листья и кидает в костер. Листья инжира, крупные, коричневые, сморщенные, горят с удушающим запахом. Глаза у Катьки огромные, и синевы в них больше чем надо, а вот зубов не хватает: на месте переднего – пустая клеточка.
– Шашель все дерево съел. Труха одна, – старуха нагибается, подбирая сухие палки. Катька волокет страшный куст – ботва то ли помидорная, то ли огуречная. Кидает с размаху в костер. Искры, взметнувшись, подпаливают начинающее чернеть небо.
В саду под вечер возятся кроты, белки, ежики. Копошатся дождевые черви, августовские звезды ждут ветерка, чтобы упасть. Воздух в Сочи фиолетово-плотный, горячий, полон электрических разрядов. Катькины глаза плачут от гари. Старуха покашливает. Дым стелется густой, коричневый, тягучий, ложится под яблоки, груши, киви. Но им нравится по вечерам: старуха сидит, нахохлившись, как ночная птица, уронив острый подбородок на грудь, Катька крутится на пеньке, белея острыми коленками.
Натахе некогда рассиживаться. Она расположилась неподалеку: кистью возит по доскам, пропитывает их составом, чтобы не горели, если пожар. Свежие доски светятся в сумерках, а там, где покрашены, мертвеют и гаснут.
– Сейчас петь будем? – спрашивает Катька бабушку понимающе. Сладко чавкая, надкусывает инжир и прожевывает кусочек. Черный квадратик врезается в сладкую мякоть.
Как хотела меня мать да за первого отдать,
А тот первый - в любви неверный.
Не отдай меня, мать!
– пошевелив губами и почмокав, голосисто затягивает старуха.
Натаха, прислушиваясь, поднимает голову. Шея ее ноет, коленки гудят: «Ну, затянули. Что старый, что малый!»
– Не отдай меня, мать, – весело подскуливает Катька. Щенячий голосок ее бьет точно в высокие ноты и обещает стать голосищем.
Душа Натахи сворачивается и вспыхивает, как лист сухого инжира. Сколько прошло, а все горит. Не отпусти тогда мать, спасибо бы сказала! В Сочи из Кокчетава Натаха приехала с Игорем, сразу после училища – шабашили вместе. Сочи, говорил он, город – карточная колода: молодых любит.
А сам Игорек погулять – эх как! любил, душа широкая. Привечали его бабы на всем побережье! Сколько терпела! Ничего не забывается! А как по грядкам на карачках ползала?! Коврик резиновый положит, садится и от куста к кусту переползает, огород-то огромный. Все одна! Зато зимой погреб полон. Это сейчас бы сказала: а гори оно все синим пламенем. В каких морях он нынче плавает, Игорек-то?
А Катька-то как поет-заливается! Сразу вопрос: откуда слова знает?! Да не только слова, как будто всю историю Натахину знает. Не положено детям про родителей знать! Вот и оставь с бабушкой. Еще не то услышишь.
– Как хотела меня мать да за другого отдать…. – замолкает старуха на втором куплете.
– А что со вторым?! Не помню уж. Кать, поди у матери спроси, какой он был, второй, может, она вспомнит.
– Что! Что! – сердится издалека Натаха. – Нашли у кого спросить!
Потом нехотя отвечает: «Тоже хорош был. По подружкам шлялся». Ворочает тяжеленную доску. Сегодня она калымит дома. Вечером разгрузили машину. Если ночью пойдет дождь, доски надо укрыть пленкой, иначе вся работа - коту под хвост.
– А тот, другой, ходит до подруги. Не отдай меня, мать! – обрадованные подсказкой, выводят Катька с бабушкой.
«Этак соседям все нутро вывернут. А ведь два года прожили с Игорьком. Горит душа! Горит Сочи под Лысой горой. Поют цикады, и пахнет так, как будто духи пролили. И тогда так пахло. В тот год она море впервые увидела! Дура-дурой была! В шторм плавала. Уж воды соленой нахлебалась – не знала, что потом слезами выйдет! Один раз швырнуло ее об волнорез, и большущий шишак на лбу вылез. И рука до сих пор ноет, когда на весу. Вот и судьба так: то полоснет по глазам, как море, издали, то шмякнет – костей не соберешь.
– А тот третий, как во поле ветер...
Ветер точно надует дождь. Несколько крупных капель уже упало на спину. Тяжелые. Холодные. Бр-р! Ванечка-молдаванин, с которым теперь живет, тот точно, как во поле ветер. Появился в ее котухе, сразу с пультом от телевизора: спорт смотрит. Чернявенький, опилки в волосах. Откуда пришел, куда ушел – отчет не держит. У него даже запасных трусов не было. Натаха двое купила, цветных, в ромашках. Вон на веревке светятся. А ей и нравится такая цыганская любовь – и сладкая, и тоскливая. Может, у него семья в Кишиневе, не спрашивает она. И что об этом голову ломать? Сегодня он помог бы, да носит его где-то.
– А тот четвертый – ни живой, ни мертвый…
– Это как, бабуляка, ни живой, ни мертвый? – вспархивает Катькин звонкий голос посреди песни. Старуха тоже перестает шебушиться, задумывается:
– Наташ, ты, что ль, объясни Катьке!
– Это ни рыба, ни мясо, – по-кошачьи выгибает затекшую спину Натаха, крутит головой. Снимает и вновь повязывает косынку - концы над челкой, чтоб не сползала.
– Это когда все сама. Вот тетя Галя, соседка, ко мне приходит... Шоколадку купит детям, а ее хахаль вечерком заявится и сожрет. И вообще, мам, хватит на меня стрелки переводить, сама Катьке объясняй, раз она такие взрослые песни поет, а то у меня грубо получается.
– А тот пятый – пьяница проклятый.
Не отдай меня, мать!
– поют они уже согласно, наклонив головы друг к дружке.
«Ну, это про Тольку, – возит плоской кистью по доске Натаха. Добралась мать в своей песне и до бывшего зятя Тольки. Что-то она раньше так не пела. Иль пела, но слова какие-то другие были. А про алкашей, точно, не было. Может, она сама сочинила? Ведь баловалась когда-то, стишки писала». И сама Натаха в мать, голосистая. Когда песни на стройке поет, люди под окнами встанут и слушают. И работу свою любит. И – нате вам, пожалуйста, – аплодисменты в конце.
Толька, беспутный Натахин муж, живет через стенку, куда ж его теперь деть, раз Катьку родили. Дом поставили. На Толькиной половине вонь всегда. В холодильнике мышь повесилась. Но подбирают его бабы, которые без мужиков не могут. Связался в прошлом году с циркачкой. Фигурка обалденная у ней была! И Натаха-то сама все под поясок носит (растолстеешь – на стремянку не влезешь), а эта Светланка, вообще, слов нет. Так споил ее проклятый Толька. Умерла во сне. Он и хоронить не поехал, перед дитями ее стыдно. Двоих сиротами оставил. А сейчас этот поганец-Толька флигель задумал ставить – на грядках с Натахиными огурцами – и сдавать на лето. Чтоб самому, значит, дурака валять.
«Позвать Тольку, что ль, чтобы с досками помог? Котлет ему пожарить, – задумывается Натаха и косит глаза в сторону Толькиного темного окна. – Нет, этот за котлеты не пойдет. Ставь, скажет, бутылку».
– А тот шестый малый, недорослый.
– Эх, недорослый… – вдруг молодо хохочет старуха, взмахивает над костром темной кофтой, как будто бьет крыльями. – Наташк, помнишь, у тебя жених был в школе? Шибздик! Сережкой, что ль, звали?
– Ну, мам, вспомнила… В сорок пятом под Берлином… И что прицепилась-то ко мне сегодня? Поешь и пой!
Нет, ниже ростом Натахе всегда не по душе были, хотя она и сама не великан. Этот Сережка ходил к ней вроде уроки вместе учить: ботинки поставит, а размер воробьиный, как у Натахи. А может, один на свете и любил по-настоящему. Э-э-х....Хотя это сейчас так кажется, а тогда не казалось почему-то.
Когда ж эта песня до конца доберется? И чего там в конце-то? Убей, не помнит Натаха. Но, скорее всего, мало хорошего осталось, как и в жизни.
– Как хотела меня мать
Да за семого отдать.
А тот семый, красивый и веселый
Не захотел меня брать!
«Ну вот, приплыли. Кто б сомневался? – наедине с собой ухмыляется Натаха, отставляя ведерко и аккуратно промакивая кисть светлой тряпкой. Потом медленно вытирает руки. – Красивый-то и веселый, значит, первый, тот который неверный был. Это опять про Игорька. Вот так «семый»! Так и в жизни все по кругу идет. Значит, не в этом смысл – первый, семый, а в чем-то другом, что словами не выразишь». И распрямляет Натаха высокую грудь и кричит в исступлении:
– Мам, ты еще Катьке судьбу накаркаешь! Что дитю на ночь поешь?
– Да разви я обижу ее, Катю-т? Я ее с детства высмотрела. Она самая родная мне. А из песни слов не выкинешь, – старуха обиженно шуршит в темноте. Шевелит палкой костер, взметывая искры в полнеба. Тени шарахаются по кустам, будоража сад до самых глубин. У калитки фырканье и визг: кошка охотится на крыс.
– А не надо такие песни петь, чтоб ребенку судьбу портить, – умеет Натаха вопрос ребром поставить.
– Я прошлый раз пела «Дуня перевоз держала» и «Соловей кукушечку уговаривал», – оправдывается старуха, почувствовав дочерино настроение, – ты тоже ругалась. Говорила, что неприличные. А я других песен не знаю.
«Ну, сейчас заведется старая: зачем привезла меня в Сочи, в такой земле даже картошка не растет, а уж мне, старухе, в такой земле лежать и вовсе не хочется, в Казахстан хочу, снега зимой хочу», – много лет Натаха слушает одну и ту же пластинку.
– Тогда про Марусю и солдат, давай, бабуляка, – весело пищит Катька, дуя в остывающий костер. Огромные глаза ее сверкают. Лицо перепачкано инжиром.

В тихую погоду можно услышать, как вдалеке шумит море.
До глубокой ночи Натаха шабашит по домам, а ходит на Лысую гору пешком. Ничего не боится. И в двенадцать ходит, и позже. Ночью в море можно искупаться. И никаких тебе курортников. Почти пусто на пляже. Целуются молодые. Вспыхивают синие огоньки сотовых. Не завидует Натаха чужой любви, у самой до сих пор душа горит.
Если лечь на воду, то слышно, как трещат паруса. Это море выходит из берегов. Буйки красные, похожи на упавшие воздушные шары.
В этом году они с Катькой впервые заплывали за буйки, море там чистое, и, если повезет, увидишь, как играют дельфины.


Отзыв:

 B  I  U  ><  ->  ol  ul  li  url  img 
инструкция по пользованию тегами
Вы не зашли в систему или время Вашей авторизации истекло.
Необходимо ввести ваши логин и пароль.
Пользователь: Пароль:
 

Проза: романы, повести, рассказы