ОБЩЕЛИТ.COM - ПРОЗА
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение. Проза.
Поиск по сайту прозы: 
Авторы Произведения Отзывы ЛитФорум Конкурсы Моя страница Книжная лавка Помощь О сайте прозы
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль

 

Анонсы
    StihoPhone.ru



Добавить сообщение

Жизнь

Автор:

Часть первая.


Очень часто люди в пожилом возрасте пишут воспоминания. Пожилому человеку есть, о чем вспомнить. Верно - в пожилом возрасте на многие события жизни смотришь другими глазами, но я постараюсь воспроизвести в памяти все события прошлых лет с позиции того времени, когда они происходили.
Родилась я в крестьянской семье. Прадед мой по линии отца его матери был крепостной по фамилии Фадеев, жил в Казанской губернии, молодым парнем был отдан в рекруты, служил на флоте 25 лет. По возвращении с флота женился на молоденькой крепостной девушке, которая была его моложе на 28 лет.
Родилось у них девять детей, и старый моряк умер. Трудно жилось вдове с девятью детьми в крепостное время. Дети были мал мала меньше. Вдову поставили работать в барскую пекарню, далеко от дома, который был отделен от пекарни пустошью и большим прудом – озером. На этом озере, по рассказам тех времен, из уст в уста, из поколения в поколение передавали, что в озере водится нечистая сила. Каждую ночь, в полночь бесы выходят на берег и водят свои хороводы. Все сельчане ночью боялись подходить к озеру. И вот нужда, голод заставили вдову, чтобы накормить маленьких детей хлебом, ходить ночами с барской пекарни мимо озера, мимо “нечистой силы” и никого не бояться.
Несколько лет ходила она ночами мимо озера. Вначале ноги под ней подкашивались, волосы на голове поднимались дыбом, от страха расширялись зрачки в глазах, но постепенно привыкла и убедилась, что никакой нечистой силы на свете нет. Но чтобы не вызывать подозрений людям об этом не говорила. А своих детей сумела воспитать так, что ни один из них не верил в нечистую силу.
Девятым ребенком в семье была моя бабушка Агафья, самым старшим был Андрей. Андрей вырос в крепостное право, моя бабушка Агафья была семилетней девочкой, когда отменили крепостное право. Хотя и было моей бабушке семь лет, но она до конца своей жизни сохранила в памяти картины тяжелой жизни при крепостном праве, картины, которые были понятны ее детскому уму, например - отношение к труду. Вспоминает, как мать водила своих маленьких детей на барское поле жать. Жали дети, как попало, путая хлеб, а мать за ними поджинала.
В избе скот жил вместе с людьми, дети спали на верху на полатях (это вверху настил из досок), а скот – коровы и овцы - спали внизу. Изба топилась по-черному, то есть дым валил в избу, так как за дымоход, который выходил бы на улицу, брали большой налог.
Много рассказывал и дедушка Андрей – брат моей бабушки, который провел юные и зрелые годы при крепостном праве. У него были свои суждения обо всех царях, свои понятия, которые не могло и время сгладить.
Очень трудный путь они прошли во время переселения из Казанской губернии в Сибирь. По дороге часто приходилось просить подаяние, за что получали упреки. Сибирь на них произвела хорошее впечатление. Их удивило, что здесь простое население не носит лапти, ест пшеничный хлеб. В европейской части России зимой и летом ходили в лаптях, ели только ржаной хлеб, которого, как правило, не хватало до весны.
Жить переселенцам и в Сибири первые годы было трудно. Земельные участки им выдали самые непригодные, не было жилья. Первый год они пошли в батраки и батрачки, потом постепенно жизнь наладилась.
Родители дедушки моего по отцу были из Новгородской губернии, но он сам уже родился в Сибири, родители у него умерли рано, поэтому никаких воспоминаний у него о Новгородской губернии не было.
Бабушка моя, Агафья Константиновна в молодости была очень красивой девушкой. Стройная, черные волосы, красивая нежная, смуглая кожа лица и серо-зеленые лучистые глаза, фантастически красивая улыбка, которая открывала ослепительно белые ровные красивые зубы. Надо отдать справедливость ее красоте, которая сохранилась в старости, когда ей было уже 65 лет – черты былой красоты говорили за себя. Для своего возраста она была стройная, совершенно без морщин, всего одна складочка залегла между бровями, для ее возраста были красивые глаза и зубы.
Для меня в рассказе бабушки Агафьи о смерти ее матери, которая, не боясь ничего и ходила мимо страшного озера в крепостное право, когда все верили в леших и ведьм, было что-то печальное, трагическое…
Будучи старой, но совершенно здоровой, она говорит бабушке Агафье, которая в то время была совершенно молодая: «Ганя, ты идешь корову доить, простись со мной, вернешься, я буду мертвая». «Мама, - отвечает Агафья, - что с тобой, ты совершенно здоровая и вдруг умрешь». Прошу тебя, Ганя, простись со мной». Бабушка Агафья простилась с ней и ушла доить корову.
Подоив корову, входит бабушка в дом и видит потрясающее зрелище - ее мать лежит мертвая. Весть о несчастье поразила, скорее, потрясла, всех ее дочерей и сына. По всей видимости, она была чем-то очень больна и почувствовала смерть, но не хотела никому говорить о своей болезни. Это объяснялось ее очень сильным характером, умеющим любые страдания переносить одной. Выработалось годами вдовьей жизни, которые были до ужаса тяжелые в крепостное время.
Это было в ночь под Новый год, - рассказывает бабушка Агафья. На дворе мороз, метель, а в доме тепло и уютно, все убрано по-крестьянски, по-своему празднично. На стол все подано, что можно подать в крестьянской семье среднего достатка. Вскипел самовар, поставили его на край стола. По лавке бежала пятилетняя Шура – самая маленькая дочь бабушки Агафьи, которой в то время было лет 47. Вдруг Шура зацепила платьем самовар, упала с лавки, и весь кипящий самовар с еще красными углями в трубе выливается на нее. Страшное зрелище. У девочки вытекли оба глаза, все тело лишилось кожи.
Надо представить все, что пришлось пережить всей семье, особенно матери.
Я - говорят – сидела под лавкой, кругом разлился кипяток, валялись раскаленные угли, на меня не упало ни одной капли. Прибежали соседи на страшный крик, который выходил из груди обезумевшей от горя матери. Все удивлялись, что на сироту, которая никому особенно не нужна, не упало ни капли. Они, конечно, ошибались – меня в семье любили.
Дедушка по отцу, муж Агафьи Константиновны, Яков Григорьевич Назаров, был типичный новгородец – светло-русый, с добрым лицом – напоминал Александра Невского из фильма С. Эйзенштейна. Про него бабушка говорила, что в молодости он был красивый, удалой типично русский молодец. Я же его помню всего заросшего окладистой бородой, виднелись на лице удивительно добрые глаза и высокий лоб.
Родителей матери помню плохо, последний раз я их видела, когда мне было пять лет. Со слов родственников знаю, что они переселенцы из Тамбовской губернии, что дедушка гонял ямщину. Фамилия их Дементьевы.



Часть вторая.

О своих родителях я знаю из рассказов моих тетушек. Мать моя, Анастасия Ивановна, была в семье пятой дочерью – у них было 6 дочерей и один сын. Девушка она стройная, с редкостно тонкой талией без корсета, а талия была такая как будто туго стянута в корсете. Для крестьянской девушки это считалось большим недостатком, ибо такая хрупкость и нежность – признак плохой работницы. Красивые как лен вьющиеся волосы, длинные – до коленей – косы, большие с поволокой серые глаза, нежная с легким румянцем кожа лица. Когда она улыбалась, показывая ослепительные зубы, на щеках появлялись очаровательные ямочки. Веселая, певунья и плясунья, по-городскому красиво одетая, она на деревенских игрищах всегда была королевой.
Я часто до сих пор думаю о доме, об обстановке в доме родителей моей матери Дементьевых. Только с годами поняла – все оценивается в сравнении.
Было мне пять лет, когда последний раз меня привезли в гости к Деметьевым. Меня поразила величина их дома, что он был двухэтажный – первый этаж было подвальное помещение. По лестнице взошли на жилой второй этаж. Обстановка в доме в те годы для меня была богатейшая. Вместо скамеек, которые были у нас в доме, стояли изящные стулья. Теперь я поняла – это были венские стулья. На полу - очень красивые шерстяные, яркие, самотканые дорожки. На окнах – тюлевые занавески. У кроватей – ситцевые пологи. Угощали они меня яичницей, а домой дали пряников, которые имели форму лошадок и птичек.
Еду домой и мысленно сравниваю свой дом и их, как у них в доме и у нас. Думаю: вот это богачи. И уже взрослой мне бабушка Агафья объяснила, что они были такие же середняки как и мы. Только у них все по-городскому убрано, так как дедушка гонял ямщину, часто бывал в городе и набрался там городского образа жизни, и дом свой содержит на городской лад.
Под стать моей матери подходил мой отец – красивый, высокий, стройный, жгучий брюнет, Павел Назаров.
Когда они встали под венец, отцу моему было 19 лет, а матери 18 лет. За четыре года супружеской жизни у них было двое детей – сестра моя Зинаида и я.
У отца моего было три сестры – Ирина, Мария и Шура. Ко дню женитьбы моего отца Ирине было 9 лет, Марии – 7 лет. Как принято во всех крестьянских семьях нянчить детей старшая Ирина нянчила Зинаиду, а Мария – меня.
Когда я подросла и стала интересоваться своими младенческими годами и ранним детством, то услышала печальную историю.
Моя мать через месяц после моих родов поехала работать в поле, я пишу поехала, потому что поля находились в 15 км от села, на заимках. Шла уборка урожая. Она подняла сноп на воз и упала. Только и успела сказать: « Везите меня к маме» и потеряла сознание – надорвалась после родов. Медицинской помощи тогда в сибирских селах не было, лечили знахарки. Два месяца тяжело болела мать и возрасте 22 лет умерла.
Мария рассказывает, когда моя мать тяжело больная лежала у своих родителей я была полностью предоставлена в распоряжение 11-летней Марии. Устала она нянчить крикливую искусственницу и решила унести меня к матери, к сватовьям, т.е. к родителям матери, где она лежала больная. Завернула она меня и понесла. Пришла к крыльцу, а в дом боится заходить, положила у крыльца и смотрит когда возьмут. Глаза у неё от ужаса округлились, когда она увидела такое зрелище – свинья схватила меня в пеленках и таскает в зубах, пытается развернуть. Испугалась девочка, схватила сверток с ребенком и - бежать домой. Обо всей этой истории она поведала через несколько лет.
В тяжелых муках умерла моя мать и одновременно от простуды умерла ее сестра 25 лет. У обеих сестер осталось по двое малолетних детей. Похоронили их в одну могилу.
Я не могла что либо помнить своей матери, и Зина, которой было в то время 3 года, которой не показали нашу умершую мать, каждый день ждала, что с пашни скоро приедет мать. Подул холодный ветер, пошел снег, она все сидит у окна, - рассказывала бабушка, - плачет и приговаривает: «Вот и снег пошел, и ветер дует, а мама с пашни не едет». Долго грустила она, пока образ матери не исчез из ее детского воображения.
Прошло полтора года, отец женился на семнадцатилетней девушке, которая была влюблена в отца и преследовала молодого вдовца везде. Она не представляла, каково ей будет с двумя маленькими детьми. Имея черствый упрямый характер, молодая злая мачеха не хотела сама за детьми ухаживать и не хотела отдать их на воспитание свекру и свекрови, боясь, что они дом оставят при разделе хозяйства за собой.
Мне рассказывали много случаев жестокости, которые мачеха позволяла по отношению к нам, но некоторые, особо яркие, детская память сохранила у меня.
Зимы в Сибири очень холодные, в степной части –особенно, и нашей с сестрой «комнатой» всю зиму была русская печь. На ней мы обитали целыми днями, во-первых, потому что на ней тепло, во-вторых, мы были разуты и раздеты, гулять на улицу мы выходили только летом. Мачеха всегда злая, недовольная, ворошила дрова в печке и так как она никогда не думала о нас, бросила на печку раскаленную докрасна кочергу. Красная кочерга впилась в мое бедро – мне было тогда три года - я кричу, сестра кричит на весь дом, мачеха, не желая посмотреть, что происходит на печке, ругает нас. Только почуяв запах жареного мяса, она сбросила раскаленную кочергу с меня. Болела я долго, остался глубокий шрам на бедре.
Запомнился такой случай. У отца с мачехой были гости, до нас сестрой на печку доходил непонятный для нас очень приятный запах чего-то очень вкусного, который вызывал обильное выделение слюны, мы как голодные волчата тянули свои истощенные шеи из-за трубы, но показаться боялись. Ушли гости, с ними ушли и отец с мачехой. С молниеносной быстротой шестилетняя моя сестра спрыгнула с печки, на столе она нашла два тонких колесика отрезанной колбасы, с ними быстро запрыгнула на печку. Съели мы по тоненькому кусочку колбасы, вкус и запах которой был фантастическим. Мы не знали, что это такое, но форму тоненького колесика и вкус я сохранила в памяти на всю жизнь. Сестра мне говорит: «Давай слезем с печки и поищем еще чего-нибудь.
Слезли с печи, она говорит: «Я пойду в сени, а ты стой у дверей, если я там найду что-нибудь, то мы сразу проглотим у дверей, и с пустыми руками мы сразу залезем на печку, нас не поймают». Вышла она в холодные сени, закрыла за собой дверь, а открыть не может, и я тоже не могу ей помочь. Я кричу, плачу здесь, в избе, а она плачет там. Пришла мачеха избила нас обоих, не посмотрела на ноги сестры, а на второй день ступни ног сестры почернели.
Отец меня и сестру на второй день увез на заимку, где в маленькой избушке жили дедушка с бабушкой и две его сестры – Ирина 16 лет, и Мария 14 лет. В этой избушке было очень тесно нам всем, а в селе был большой дом, жили всего двое мачеха и отец. В то время, о котором я пишу, мачехе было 20 лет, но характер у нее был такой жестокий и властный, что она выжила из дому всю семью.
Всю зиму до весны у сестры болели ноги.
Пришла весна, отец решил расстаться с мачехой. Уехала мачеха к своим родителям, но так как все властные сильные люди оказывают большое влияние на окружающих, отец долго скучал по ней, но больше не позвал ее к себе.
Отец женился на другой женщине с ребенком. Груня – так звали новую мачеху, была красивая, очень ласковая добрая молодая женщина. При ней вся семья съехалась в большой наш дом. Жили дружно. По вечерам она нам, троим, рассказывала сказки, относилась к нам по-матерински ласково. С отцом у них были прекрасные отношения, с родителями отца и его сестрами у нее были дружба и согласие.
Все в семье наладилось, но ненадолго. Зимой заболел мой отец и в возрасте 26 лет умер. Из девяти детей у бабушки Агафьи осталось двое – дочь Ирина 18 лет и Мария 16 лет.
Некоторое возвращение к прошлому периоду. Дедушка Яков, когда умер мой отец, был еще нестарым мужчиной, ему в это время было 52 года, а бабушке 56 лет. Дедушка Яков по состоянию здоровья на действительную службу в царскую армию был призван с опозданием, за 5 лет до войны 1914 года. Срок службы был тогда 5 лет. Он почти отслужил срочную службу, готовился к увольнению, но началась германская война 1914 года. Домой его, разумеется, не отпустили. Он сразу же попал на передовую линию фронта. За время срочной службы он несколько раз приезжал на побывку домой. На передовой он воевал 3 года, был четыре раза ранен и попал к австрийцам в плен. Вернулся он из плена в 1918 году. Подробности войны и плена будут описаны дальше.
После смерти отца дедушка сильно заболел малярией. Да еще давали знать ранения. Лежал в постели всё лето. Зина, моя сестра, которой в то время было около шести лет, со своими сверстницами-подружками хозяйничали дома и следили за мной. Мне было около трех лет. Они как все дети любили пошалить, напроказить. Дедушка рассказывал такой случай. Лежит в постели полдня - тишина в доме мертвая, он размышляет: где дети, что они делают. Вдруг в дом вбегает крикливая ватага детей. Все хором, перебивая друг друга, весело рассказывают дедушке о чем-то. Говорили они все, несмотря на 5-6 лет, очень непонятно. Устал дедушка слушать их рассказ. Страшно утомился, но не понял ничего, и тогда сказал им: "Позовите ко мне Настю", т.е. меня. Прибежала я. Дедушка спрашивает меня: «Расскажи, Настя, о чем они говорят?». Я перевела их рассказ: «Они рассказывают, что они в огороде выдергали всю морковь – (она была еще совсем маленькая). И выдергали все огурцы (у которых было всего по три листочка)». У дедушки сразу поднялась температура.
Дедушка был всегда в восторге от моей очень чистой, понятной четкой речи, хотя я была всей этой шумной компании на 3 года моложе. Он меня звал диктором. О чем бы они ни говорили, всегда меня просили перевести их разговор.
Постепенно оправился от болезни дедушка. В зиму он уехал жить на заимку - кормить скот - и меня взял с собой, чтобы я дома не мешала женщинам прясть. А Зину взяла гостить родня по матери.
Очень мне понравилось на заимке – рассказывал позднее дедушка. Дома я очень боялась строгой бабушки, а на заимке доброго дедушки совершенно не боялась. Капризам своим давала полную волю, над дедушкой командовала, как могла. Дедушка, жалея круглую сироту, потакал мне во всем. Жили бедно, но свободно. Как только наступает вечер, даю команду дедушке: одевай меня в праздничное платье – это значит ситцевое. Все остальные платья холщовые, т.е. самотканые, а дедушку заставляла надеть праздничную сатиновую рубашку. У него тоже вся остальная одежда самотканая. И я -в ситцевом платье, дедушка - в сатиновой рубашке, т.е. оба мы с ним в лучшем наряде, идем в гости к соседям. Там я целыми вечерами слушала про войну.
Питались мы печеной картошкой. Один раз увидела я во сне, что дедушка сварил лапшу. Проснулась и говорю: «Давай лапшу – буду есть». Он говорит: «Какую лапшу? У нас с тобой нет и горсти муки». Как начала я кричать! А горло у меня было луженое. Как закричу на всю заимку. Мучался дедушка, пытался уговорить, убедить, ничего нельзя было сделать со своенравной девчонкой, и пошел дедушка по соседям просить хоть немного муки, чтобы сделать лапшу.
Чем больше меня баловал дедушка, тем больше росли мои капризы. Но потом дедушка нашел метод, как успокаивать мои капризы. Как только я раскапризничаюсь, он говорит: "Собирайся! Сейчас увезу домой!". Тогда я быстро сажусь на скамейку, вытираю слезы и говорю дедушке: «Посмотри – я уже не плачу, а песенки пою». И запою громко и весело. Как проявляется психология человека, когда к тебе добры, то предъявляем все больше и больше требований…
Необыкновенное время детства... У крестьян ребенок начинает трудиться, как только начинает твердо стоять на ногах. Особенно в прошлые годы, в то мое время. Помню широкую долину степной мелководной речки Мосихи, по которой плавало много гусей, уток. Это – 1926-27 годы. Все лето я – четырех-пяти лет девочка, целыми днями с сумкой на плечах ходила, собирала в этой долине пух и перо от уток и гусей для подушек, так как у нас в семье ни гусей, ни уток не было.
А сколько радости было, когда мы выходили за дом на дорогу и смотрели в даль. Равнина у нас в Мосихе - как стол, так как наше село находится на Западно-Сибирской низменности. И, как известно из географии, эта низменность очень ровная. Мы с сестрой ждали возвращения дедушки с пашни. Смотрели в даль. А летом такая жара! И хотя мы знали, что дедушка будет ехать вечером, но на всякий случай всё-таки глядели в даль и днем, в перерыв, когда приносили пух домой.
Вначале видно одну дугу, потом покажется лошадь. Мы бежим, бежим по пыльной дороге и ногами так усердно поднимаем пыль, чтобы нас не было видно. А наш добрый милый дедушка, чтобы нам подальше прокатиться, специально остановится и ждет нас. Мы подбегаем, садимся на телегу, а там - накошенный зеленый горошек, изысканное лакомство для нас. А если осень - то и ветки с облепихой. Пока едим, отчитываемся - какую полезную работу сделали за день.
В 1928 году дедушка и бабушка решили из степной части Западной Сибири переехать в тайгу, это примерно за 500 километров, из Ребрихинского района в Солтонский район. В то время вся эта местность входила в состав Западно-Сибирского края. А сейчас называется Алтайский край, т.е. из Западно-Сибирского края образовали Новосибирскую область, Кемеровскую область и Алтайский край.
Мы, т.е. дедушка с бабушкой решили уехать жить в тайгу в предгорья Алтайских гор. В том местечке, в глухой тайге, уже 30 лет жил брат моей бабушки Фадеев Андрей Константинович. Собираться в дальнюю дорогу стали зимой.
Зину, мою старшую сестру, брали на воспитание бездетные родные тетушки моей матери. Дедушка с бабушкой никак не соглашались отдать Зину, но бабушка, мать матери, наставала, что, мол, не чужим людям отдаете, а родным сестрам, которые рядом со мной живут. Так она будет и под моим наблюдением. У нее самой росли сироты от другой дочери. Она доказывала, что она такая же бабушка, как и они. Долго шли споры. Решили, что раз наша семья переезжает, то неизвестно как мы устроимся, и временно Зину оставят на месте у тетушек. Зину взяли пока погостить и посмотреть, как ей понравится на новом месте.
Зина пожила там. Ей было уже восемь лет. Она познакомилась с соседями. Это были муж с женой. Детей у них не было. Они как-то ей в шутку сказали: «Ты бы привезла к нам в дети свою младшую сестренку. Вот вы бы и жили рядом, и не разлучались». В один морозный вечер, когда село покрылось вечерней дымкой, но еще не было особенно темно, Зина берет саночки, и, сказав дедушке с бабушкой, что она меня хочет покатать, увезла меня на другой край села – это за четыре километра – «отдавать в дети». По дороге меня везла и всё уговаривала: «Живут они очень хорошо, у них ты будешь есть пряники, баранки, чай с сахаром пить будешь.
А подрастешь – дедушка с бабушкой приживутся на новом месте, дом построят, мы с тобой вместе уедем к ним. А сейчас эти люди будут рады маленькой девочке».
Спохватились дома – потеряли девочку – и догонять нас! Догнали, спрашивают Зину:
-Куда ты Настю повезла?
-В дети хочу отдать, она будет жить рядом со мной, мы каждый день будем с ней вместе.
Расплакалась бабушка, и говорит:
-Не отдадим мы тебя тоже никому. В нужде да вместе растите.
Пришла весна. Сделали повозку как у цыган, и стали собираться в дальнюю дорогу. За день до отъезда пришла бабушка по матери и взяла Зину погостить на сутки, да так и оставила у себя.
Провожать нас пришла вся родня по линии моей матери. У дедушки с бабушкой родных в Мосихе не было. Плакали, причитали обо мне как о покойнице. У меня же было такое состояние, чтобы как можно скорее увидеть новые места. А про Зину сказали, что она нас ждет в соседнем селе.
Я побегала вокруг дома по дорожкам, посмотрела на соседний двор, где мне очень нравились пчелиные улья, и никак не могла понять, почему бы взрослым не сделать такой домик для моих кукол, которые были все самодельные, сшитые из тряпок.
Наконец, всё было готово. Меня посадили на повозку, родные все меня обнимали, целовали, дарили подарки. Мне очень нравилось, что я в центре внимания. И что столько людей меня оказывается, любят. И все плачут, что уезжаю я очень далеко, что меня они больше не увидят. Все приговаривают: «Сирота ты наша горькая». Они не ошиблись - с большинством из них я больше никогда не встретилась.
Итак, мы – в путь. Лошади – их было две в упряжке – тронулись, и мы поехали. Ехали селом, оно было очень большое. Потом село кончилось, и начался сосновый бор, он был небольшой, но так как я ездила всегда на пашню степью, то на меня это произвело большое впечатление. Сидя в передней открытой части повозки, я вижу небо (такое ясное!), вижу ветви деревьев, траву, чувствую, как ее нагрело солнышко, как сказочно пахнут цветущие очень красивые, фиолетовые кукушкины слезки. Эти цветы всю жизнь поражали меня своей красотой. Причудливой формы лепестки среди яркой, темно-салатовой зелени. И вдруг я вижу поражающее мое воображение явление – парень сидит на двух блестящих колесах, между собою скрепленных, и эти колеса везут его. Это был велосипед, который я увидела впервые. Я вскрикнула от удивления. Дедушка остановил лошадей и дал мне насмотреться, пока велосипед не скрылся от нас.
Мы ехали дальше. Кончился быстро бор, и поехали дальше степью. Степь весной очень красивая. Покров из цветов всевозможных красок. Даже трудно сказать какие цветы прекрасней. Сколько разных оттенков, желтоватых, розоватых, каких-то небесных, белых, жемчужных. У людей таких и красок, и названий-то нет.
Остановились у речушки на обеденный отдых, лошадей и корову накормить и напоить и самим пообедать. Обеденный привал мне очень понравился. Я бегала по траве, просила сорвать лилию на воде. Сварили кашу на костре, которая казалась очень вкусной, отдохнули и снова в путь. Ехали до позднего вечера, пока не попали нам люди, которые, как и мы остановились в поле на ночлег. Разожгли костры. Долго разговаривали у этих костров. Я любовалась весенним темным небом, на котором светились звезды. Все было сказочно для меня. Спать меня положили в повозке, там нашлось местечко для меня. Взрослые расположились под телегой. Мы были похожи на кочующих цыган.
Рано утром по прохладе – снова в путь. От реки тянул туман. Просыпались птицы, наполняли воздух пением, радуясь восходу солнца. Я радовалась небу, траве, птицам, солнцу. По обе стороны дороги росли цветы ромашки, вперемешку с васильками - махровые маки. У меня всю жизнь какая-то восторженная любовь к цветам, к природе. Я со своими восторгами часто обращалась к бабушке, у которой от моих восторгов не исчезала в светлых чистых глазах то веселая, то ироническая, то грустная улыбка – наверное, думала о нашем будущем.
Утром воздух в степи чистый – не надышишься. Откуда-то из-за маленького кустика вынырнула стайка маленьких птичек, за ней вторая. Как объяснил мне дедушка, эти птицы делают гнезда на земле и живут колониями.
Много разных вопросов возникало у меня на пути.
Стали все чаще и чаще попадаться небольшие поселки и большие деревни.В деревнях мы кое-что меняли на хлеб.
В полдень остановились недалеко от деревни отдыхать. Вдруг в доме бухнула оконная рама, распалось стекло, послышались голоса. Огромная густая, как ночное небо, туча низко над самыми полями ползла на деревню. Вода в реке посинела, стала мрачной. Замотались, смялись, легли камыши. Сильный вихрь подхватил гусиный пух, сорвал с дуплистой ветлы воронье гнездо, раскидал ветви, погнал во двор кур, распушивших хвосты, ворвался в окно, завыл в трубе. В туче появился свет и побежал ослепляющими корнями от неба до земли. Затрещало небо, рухнуло громовыми ударами. Через минуту пошел дождь, второй удар грома заглушил все. Я страшно испугалась и с того времени всю жизнь боюсь грозы. Дождь лил весь остаток дня.
Несмотря на дождь, который после обеда стал немного слабее, мы двинулись в путь. Дорога была очень грязная, лошади в упряжке двигались медленно. Коровы шли сзади привязанные к повозке, уставали и еле передвигали ноги. В повозке сидела я и дремала от дождя. Бабушка, дедушка, Ирина, Мария, шлепая босыми ногами по грязи, шли с испорченным настроением – так было трудно идти. За задней частью повозки на телеге была прикреплена клетка, в которой сидели три курицы и петух. Петух к вечеру стал заливаться пением. Пел или вернее кричал петух очень громко. Настроение у всех поднялось, так как крик петуха предсказывал хорошую погоду. Наступил вечер, а мы все ехали. Взошла луна, осветила с левой стороны деревню. Проехали деревню и остановились ночевать.
На следующий день нас ждало необыкновенное зрелище – мы доедем до города Барнаула. Я, Мария и Ирина никогда не видели города. Какой он? – мы все задавали себе вопрос. Наконец, мы в пути - телеграфные столбы с подпорками в стороне от дороги. Мы въехали в город. Огромные дома, загорожены – как мне казалось – одной общей изгородью. Увидела поезд, который проходил через железнодорожный мост. Как человек с повышенной чувствительностью я видела в окружающем лишь то, что хотела увидеть. Глубоко внизу через вздувшуюся реку двигалось речное судно полное скота, телег и лошадей. На городских улицах очень быстро шли толпы людей, все почему-то бежали, толкали друг друга, были безразличны друг к другу. Такое зрелище безразличия навеяло на меня тоску – как плохо в городе, как люди не любят друг друга, воздух вонючий, пыльный, не слыхать птиц, теснота, сутолока, нет никакого простора.
В детском мозгу засела мысль: «я никогда не буду жить в городе среди этих злых торопливых людей».
Увезла я из города представления о новых предметах. Огромная река Обь, пароход, поезд, автомашина, огромные дома, тротуары составили богатую детскую коллекцию. Долго среди своих сверстников я хвасталась тем, что я видела.
Вечером почти на закате мы покинули город. Солнце село, настал час, когда особенно кусают комары. Опустилась роса, в закате засияла звезда, медленно темнело. Лошади шли медленно, а дедушка с бабушкой думали о том, где заночевать. Сижу я в повозке, гляжу на обсыпанное звездами небо, и все думаю о городе.
Дедушка шел рядом с повозкой, но вожжи не держал. Вдруг лошади дернули и пошли, он кинулся к вожжам, и не найдя их, от испуга закричал не своим голосом. Испуганные лошади побежали рысью, увозя повозку неизвестно куда. Вдруг коренник захрапел, ударился обо что-то, пристяжка запуталась, и лошади встали, дедушка быстро схватил дрожжи и различил впереди себя убитого волка.Дрожь пробила всех нас, наконец, дедушка сказал: «Вот дорога, видишь - куда заехали». Оставаться ночевать здесь было опасно, поехали дальше.
Светать ещё не начинало, но уже понемногу небо зазеленело, стали различимы лошади, опустившие морды, спустя немного проступили борозды пашни и трава. Радостно запел петух. Скоро залаяли собаки, справа показались избы. Весь наш ночной испуг прошел, и мы решили здесь остановиться на отдых.
Утро настало тихое. Птицы бегали по траве и пели в воздухе. Над озерцом в голубоватой мгле в высоких и пышных деревьях нежно рыдал голубь. Дедушка спутал ноги лошадям, чтобы они не ушли далеко. Мы привязали на длинные веревки коров, быстро сделали для себя немудрящую постель и все легли спать, уставшие за день и страшную ночь. Несмотря на утреннюю зарю, все уснули очень быстро.
Снова в путь. Дорога проходила среди холмистых полей покрытых полосами хлебов и березовыми лесками. Справа от дороги виднелась речка. Подъехали к броду, напоили коров и лошадей, поехали дальше. В березовой роще куковала кукушка, я ее слушала впервые, то и приятное впечатление, что запало в мою детскую душу осталось на всю жизнь. И будучи в пожилом возрасте я с каким-то благоволением слушаю кукушку.
Путь наш продолжался так же - привал на обед, а затем на ночлег, но местность изменилась вместо плоской равнины, сейчас окружала холмистая равнина, все чаще встречались березовые, осиновые рощи. Мы все ближе и ближе подъезжали к отрогам Алтайских гор, к тайге. Настроение у всех повышалось.
Из сибирской тайги в Усть-Мосиху приходили письма, где уже 30 лет жил Фадеев Андрей Константинович, брат моей бабушки. Он очень хвалил жизнь в тайге, и мы с радостью ехали туда.
Постепенно редкие рощи становились гуще, и мы очутились в тайге. Тайга! Без восхищения нельзя о ней говорить. Мы въехали в смешанный лес в лучшую пору, когда цвели черемуха, калина, рябина можжевельник, когда цвела вся тайга. Дорога в лесу мало наезжена, за целый день пути нам встретились всего две подводы.
Цветущая тайга поразила нас пышной травяной растительностью, обилием цветов. Те небольшие полянки, где не было леса, были покрыты таким сплошным ярким ковром цветов, что негде стать ногой. Идешь прямо по цветам. Птицы пели на разные голоса и как барабанный бой слышался в разных местах стук дятлов, кукушки куковали в разным концах леса. На дорогу совершенно не боясь никого, выбегали зайцы, бурундуки, белки, из нор выползали кроты. Мое воображение сразили красивые листья папоротника – выше роста человека. А сколько на пути маленьких рек и речушек! Через них были положены бревна для пешеходов, а лошади шли вброд.
В маленьких речках и ручейках - множество рыбы. Как мы потом узнали, рыбу здесь в ручейках ловят руками без всяких снастей, потому что все ручейки завалены колодниками, и сети все бы порвались.
Во время отдыха, при таком обилии корма мы боялись за коров и лошадей, которые с жадностью набросились на сочную траву, чтобы они не объелись. Таёжное сибирское приволье радовало нас. Дедушка с бабушкой говорили, как им здесь будет легко с дровами и кормом для скота. Я радовалась всему, что видела и слышала.
Наконец, мы приехали в поселок. На правой стороне от дороги стояла изба, самая крайняя, которая резко отличалась от других. Если другие избы были новые, то эта изба потемнела от времени. Не успели мы подъехать, как нас выбежали встречать. Здесь нас очень ждали. Трогательной была встреча бабушки с ее братом Фадеевым Андреем Константиновичем, которого она не видела 30 лет. Фадеев своих племянниц видит впервые. Его дочь Харитинью бабушка тоже видит впервые.
С утра Харитинья, которой было 14 лет, наловила рыбы, крупных налимов - огромное ведро. Она в поселке славилась как лучший рыбак. Из её ловких рук не уходила ни щука, ни налим. Быстро приготовили уху, на столе появился в разных видах мед, медовуха для питья, жареная дичь, которую вчера настреляла в лесу Харитинья. Она была и отличным охотником, отлично стреляла, была наездницей превосходной. Фадеев с гордостью говорил, что хотя и родилась она от отца - глубокого старика, но такая удачливая и смелая, что в поселке ни один парень не сравнится с ней.
За столом начались расспросы и рассказы, а к вечеру собрался весь поселок посмотреть на новоселов. Я была очень шустрая, перезнакомилась со всеми своими сверстниками в один вечер, а женщины все повторяли, глядя на меня: «Круглая сиротка». Я недоумевала – какая же я сирота, когда у меня есть такие добрые, такие любящие дедушка с бабушкой, которых я звала тятей и мамой. Молодые тяти и мамы мне совершенно не нравились, так как они уходили в гости, и дети всегда одни, а мои всегда были со мной. Меня никогда не наказывали, оберегали от неприятностей и мне жилось очень хорошо. Никакой сиротой я себя не считала.
Приехали мы в первых числах июня, успели посадить только картофель, и решили ехать на заработки в степную часть Алтая. На первое время нарвали колбы (черемши) и поехали продавать в те села, где она не растет. Взрослые стеснялись по домам носить, а я охотно согласилась ходить по домам. И предлагать колбу, которую можно купить у нас на возу. Радовалась я, что хоть чем-то могу помочь взрослым. Меня хвалили, и я старалась, как могла. Все лето проработали по найму в степных селах, заработали хлеба на всю зиму.
Срубили избу. Помогали ставить избу все взрослые жители поселка. Люди в то время в селе были очень добрые, отзывчивые, они все старались помочь друг другу. Я всю свою жизнь вспоминаю этих людей, и на глазах появляются слезы. Какие люди! Без зависти, без выгоды, одна добродетель их объединяла. Поселились осенью в свою избу, построили хлев для скота, заготовили дров.
Не нарадуются дедушка и бабушка насколько в тайге проще жить. Вода в роднике - не надо прорубь рубить. Родник никогда не замерзает. И морозы в тайге легче переносятся, чем в степи. На всю зиму заготовили черемши, калины, рябины, грибов. И всё это в изобилии здесь растет. Каждый вечер зимой к нам приходил Фадеев – живая история. В воспоминаниях Фадеева ярко выражались тогдашние духовные запросы людей. Забегая немного вперед отмечу, что понимать рассказы Фадеева я хорошо стала уже тогда, когда стала учиться в старших классах.
У Фадеева были свои суждения обо всём. Он будучи в свое время крепостным очень ждал то время, когда крестьян отпустят на волю. У него были свои особые понятия о царе Александре II. Для него он был лучший человек раз крестьян освободил. Революционеры-народовольцы - по его понятиям - это были помещики, которые жалели, что у них отобрали крестьян. Убедить его в том, что народовольцы были за крестьян было невозможно. Дословно помню его слова: «Александр II – великий человек, поэтому он совершил великое дело». Фадеев рассказывал: «Когда читали указ об освобождении крестьян – все плакали. Толпы крестьян кричали «Ура!». Крестьяне оставались крепостными ещё два года – должны были отрабатывать свой выкуп.
Сразу же после отмены крепостного права крестьян было не узнать. Врожденная доброта и мягкость остались, но клеймо рабства исчезло. Крестьяне говорили со своими господами как равные с равными, как будто никогда не существовало иных отношений между ними. Фадеев настолько любил Александра II, что называл его только "Освободитель".
Прожил Фадеев на этой таёжной заимке тридцать лет.
25 лет они жили здесь в тайге всего двумя семьями - внук декабриста Глагольева и Фадеев. Часто их навещали медведи.
Длинные зимние вечера Фадеев проводил у Глагольевых. Глагольев был человек умный, образованный, очень интересный собеседник, но и он не мог своими беседами поколебать у Фадеева авторитет Александра II. Как ни пытался Глагольев объяснить Фадееву положительную роль революционеров-народников, разубедить его, Фадеева, было невозможно. Сам Фадеев от природы был человек очень одаренный и по-своему развитый.
Зимними вечерами он рассказывал нам о том, как он приехав в тайгу и решив здесь поселиться со своей семьей, обнаружил, что недалеко от него уже живет другая семья. Он познакомился со старожилом заимки. Это был внук декабриста Глагольев. Один из сыновей этого декабриста после ссылки не захотел уезжать в Россию и поселился в тайге. Потом он умер и остался здесь жить его сын, то есть внук декабриста. У Глагольевых был яблоневый сад, из-за этого яблоневого сада поселок назвали Яблонск.
Фадеев у Глагольева научился пчеловодству. Когда мы приехали у Фадеева было 120 ульев пчел. Пчелиные семьи жили в дуплянках. Качество меда в дуплянках несравненно выше, чем в рамчатых ульях, хотя количество меда меньше.
Много хорошего Фадеев перенял от Глагольева. Богатые знания у Фадеева были по истории, ими он тоже был обязан Глагольеву.
В этой тайге они, две этих семьи, прожили вместе 25 лет. И вот уже прошло пять лет как здесь поселились ещё 15 семей. Весь поселок был из новых изб, только изба Фадеева потемнела от времени.
Своё толкование было у Фадеева и о современной жизни. Споры и просто беседы были очень интересными.
Семья Фадеевых состояла из трех человек. Меня они очень полюбили и всегда в субботу - на воскресенье - брали к себе в гости. Очень мне нравилось у них бывать. Всегда у них делали пельмени. У нас в семье питались плохо, не употребляли мясо, так как не располагали средствами для этого. Фадеевы жили очень бедно. В избе стоял голый стол, кругом - грубо сколоченные лавки, кровать покрытая домотканой дерюгой. На окне - никаких занавесок. Сам Фадеев одет был очень плохо. Плохо одеты были и его дочь Харитинья, и бабушка Анна. В поселке они одевались хуже всех, но питались они лучше всех. Зимой у них было вдоволь мяса, летом они покупали кур и ловили много прекрасной рыбы. У Фадеева в отношении одежды всегда было в ходу пословица "Фому и в рогожке видно".
В результате обильного питания мясом Фадеев обладал необыкновенной физической силой.
Был такой случай. К нему на пасеку залезли два молодых мужчины лет по тридцать. Ночью Фадеев услышал лай собак и понял, что на пасеке воры. Когда он пришел туда, то они уже вытаскивали мёд из омшанника, где мёд хранился. Фадеев кулаком левой руки ударил одного - тот сразу упал без сознания. Потом стукнул другого - тот тоже упал без сознания. Он связал их обоих и оставил лежать до утра. Утром пришли понятые и хотели отправить воров в город, чтобы там их предали суду. Но Фадеев сказал: "Не надо их судить, я уже наказал их очень хорошо. Больше они никогда не будут воровать. " Действительно, больше никогда не было охотников красть у него мед.
По внешнему виду Фадеев был худощавый, очень подвижный, без морщин. Было ему в то время 85 лет. Питание мясом и мёдом давало ему огромную физическую силу. Налогом его не облагали и все доходы от пчёл он тратил на питание.
К нашему приезду Глагольевых в поселке уже не было, они уехали из поселка сразу же, как начали селиться здесь новые семьи.
Вскоре после нашего приезда Ирина вышла замуж. В то время в сибирских селах был странный обычай женитьбы - женил похищал невесту. Невеста днем собирала в узел несколько необходимых вещей и прятала его куда-нибудь. Вечером она уходила на гулянье с узелком.


( Продолжение следует )



© 2013









Отзыв:

 B  I  U  ><  ->  ol  ul  li  url  img 
инструкция по пользованию тегами
Вы не зашли в систему или время Вашей авторизации истекло.
Необходимо ввести ваши логин и пароль.
Пользователь: Пароль:
 

Проза: романы, повести, рассказы